Вспомнить все: Моя невероятно правдивая история

В последующие недели я отточил этот образ до совершенства. Я вступлю в состязания за титул Мистер Вселенная, я побью рекорды по поднятию тяжестей, я попаду в Голливуд, я стану таким, как Редж Парк. Этот образ стал настолько отчетливым в моем сознании, что я почувствовал: все мои мечты непременно сбудутся. Альтернативы не было – или это, или ничего. Моя мать сразу же заметила, что со мной что-то случилось. Я стал возвращаться домой, широко улыбаясь. Я ответил, что напряженно занимаюсь, и мать решила, что мне доставляет радость становиться сильнее.

Однако проходили месяцы, и моя одержимость начала беспокоить мать. К весне я завесил всю стену над своей кроватью фотографиями мускулистых ребят. Это были боксеры, профессиональные борцы, тяжелоатлеты. Но в основном это были культуристы в живописных позах, в первую очередь Редж Парк и Стив Ривз. Я гордился своим «иконостасом». Все это было еще в эпоху до появления копировальных машин, поэтому я выбирал понравившиеся мне снимки в журналах и относил их в фотостудию, где их переснимали и увеличивали до размера восемь на десять дюймов. Я купил мягкую фетровую ткань и аккуратно нарезал ее на куски, которые вешал на стену с приклеенными к ним фотографиями. Смотрелось все очень неплохо, как я и хотел. Однако мать это беспокоило.

Наконец она решила прибегнуть к профессиональному совету. Как-то раз мать остановила деревенского врача, проезжавшего мимо, и пригласила его в дом. «Я хочу, чтобы вы взглянули вот на это», – сказала она и провела его наверх в мою комнату.

Я в тот момент находился в гостиной, делая уроки, но тем не менее смог услышать почти весь разговор. «Доктор, – говорила мать, – у всех остальных мальчишек, приятелей Арнольда, дома на стенах висят девушки. Плакаты, журналы, цветные фотографии девушек. А вы взгляните на это. Одни голые мужики».

– Фрау Шварценеггер, – ответил врач, – в этом нет ничего страшного. Мальчишкам всегда нужно вдохновение. Они смотрят на своих отцов, но нередко этого оказывается недостаточно, поскольку отец – он и есть отец, поэтому они смотрят также и на других мужчин. На самом деле это даже хорошо; беспокоиться не нужно.

Врач ушел, а мать вытерла слезы в глазах и сделала вид, будто ничего не случилось. С тех пор она стала говорить знакомым: «У моего сына фотографии силачей и спортсменов, и он так заводится, глядя на них, что теперь тренируется каждый день. Арнольд, похвались, какой вес ты теперь можешь поднять». Конечно, я начал пользоваться успехом у девушек, однако этим я с матерью не делился.

Однако весной мать выяснила, как все изменилось. Я как раз познакомился с одной девушкой, на два года старше меня, которая очень любила бывать на природе. «Я также обожаю природу! – воскликнул я. – На соседской ферме есть одно чудесное место, это недалеко от моего дома. Захвати палатку». Девушка пришла вечером на следующий день, и мы здорово повеселились, разбивая эту маленькую красивую палатку. Соседские ребятишки помогали нам вбивать в землю стойки. Палатка была крохотная, как раз на двоих, и закрывалась на «молнию». Как только ребятишки ушли, мы с девушкой забрались в палатку и начали целоваться. Она уже разделась до пояса, как вдруг я услышал звук открывающейся «молнии», и, обернувшись, увидел, как в палатку засовывает голову моя мать. Мать устроила сцену, обозвала девушку шлюхой и потаскухой и в негодовании удалилась прочь. Бедная девушка была в ужасе; я помог ей собрать палатку, и она убежала.

Вернувшись домой, я крупно поругался с матерью. «Что это такое?! – кричал я. – То ты жалуешься врачу на мои фотографии, а теперь тебе уже не нравится, что у меня девушка. Ничего не понимаю. Так поступают все парни».

– Нет, нет, нет. Только не у меня дома!

Ей требовалось время свыкнуться с мыслью, что теперь у нее совершенно другой сын. Но я был просто взбешен. Я хотел жить своей жизнью! В ту субботу я уехал в город и все-таки наверстал упущенное с той девушкой – ее родителей не было дома.

Практические занятия являлись важной частью обучения в профессионально-техническом училище, куда я поступил осенью 1962 года. Утром мы занимались в классах, а днем расходились по городу на свои рабочие места. Это было гораздо лучше, чем просиживать в классе весь день. Мои родители знали, что я силен в математике и легко считаю в уме, поэтому они устроили меня на отделение бизнеса и торговли, вместо того чтобы готовить меня на водопроводчика или плотника.

Я проходил практику в «Майер-Штехбарт», маленьком магазине строительных материалов на Нейбайштрассе, в котором кроме меня работало еще четыре сотрудника. Владельцем был герр доктор Матшер, отошедший от дел адвокат, который неизменно приходил на работу в костюме. Управлять магазином ему помогала жена Кристина. Вначале мне поручали преимущественно физическую работу, таскать дрова или расчищать от снега тротуар. Но мне больше всего нравилось заниматься доставкой: носить тяжелые листы фанеры и поднимать их по лестнице заказчикам было лишь другой формой развития мускулатуры. Вскоре меня попросили помочь с инвентаризацией, и тут я заинтересовался, как работает магазин. Меня научили составлять заказы. Очень пригодилось то, что я узнал о счетах и накладных в школе, на уроке бухгалтерского дела.

Самым важным мастерством, которым я овладел в магазине, было искусство торговать. Главное правило заключалось в том, что покупатель ни в коем случае не должен был покинуть магазин без покупки. Если такое происходило, это говорило о том, какой ты плохой продавец. Даже если покупатель приходил лишь за одним маленьким винтиком, нужно было продать ему что-нибудь существенное. Для этого приходилось использовать самые разные подходы. Если я не могу продавать линолеум, мне придется работать полотером.

Я сошелся со вторым учеником, Францем Янцем. Наша дружба зиждилась на том, что оба мы были очарованы Америкой. Мы без конца говорили о ней и даже пытались перевести фамилию «Шварценеггер» на английский язык – в конце концов мы остановились на варианте «черный угол», хотя «черный пахарь» было бы ближе по смыслу. Я привел Франца в тренажерный зал и попытался заинтересовать его занятиями, но тщетно. Францу больше нравилось играть на гитаре; он даже выступал в «Модс», первой рок-группе в Граце.

Но Франц понимал мою одержимость спортом. Однажды он увидел, как кто-то выбросил набор гантелей. Франц приволок их домой на санках и уговорил отца очистить их от ржавчины и покрасить. После чего они с отцом принесли гантели мне домой. Я переоборудовал неотапливаемую каморку под лестницей в свой домашний тренажерный зал. Отныне я мог не пропускать тренировки и заниматься дома в те дни, когда не ходил на стадион.

В «Майер-Штехбарт» меня знали как ученика, который хочет уехать в Америку. Супруги Матшеры относились к нам с большим терпением. Они научили нас, как ладить с покупателями и друг с другом и как ставить перед собой цель. Фрау Матшер была решительно настроена исправить то, что считала пробелами в нашем образовании. В частности, она полагала, что мы в недостаточной степени умеем поддерживать беседы на отвлеченные темы, и хотела научить нас вести себя в приличном обществе. Она усаживала нас и подолгу рассказывала об искусстве, религии, мировой политике. В награду за наши труды она угощала нас хлебом с мармеладом.

Примерно в то же время, когда фрау Матшер занялась моим культурным образованием, я впервые вкусил успех в спорте. Пивной бар может показаться не самым подходящим местом для начала спортивной карьеры, однако моя началась именно там. Это случилось в марте 1963 года в Граце, и я в возрасте пятнадцати с половиной лет впервые появился перед публикой в форме Атлетического союза: черные кроссовки, коричневые носки и черное трико с узкими лямками, спереди украшенное эмблемой союза. Мы встречались с силачами из другого клуба, и это состязание должно было стать частью развлекательной программы для трехсот или четырехсот человек – все они сидели за длинными столами, курили и чокались пивными кружками.

Я впервые выступал на публике, поэтому, выходя на помост, испытывал восторг и в то же время очень волновался. Посыпав ладони мелом, чтобы гири не выскальзывали, я с первого же раза выжал двумя руками 150 фунтов, свой обычный вес. Толпа встретила это шумными аплодисментами. Я даже не думал, какое это окажет на меня действие. Я едва дождался, когда снова наступит моя очередь. На этот раз к своему собственному изумлению я выжал 185 фунтов – на 35 фунтов больше, чем когда-либо выжимал прежде. Одни выступают на публике лучше, другие хуже. Один парень из команды-соперника, сильнее меня, обнаружил, что толпа его отвлекает, и не смог выполнить последний жим. Потом он рассказал, что не смог полностью сосредоточиться, как делал это в тренажерном зале. Для меня же все было наоборот. Публика прибавила мне сил и дала мотивацию, и включилось мое честолюбие. Я обнаружил, что перед зрителями выступаю во много раз лучше.

Глава 3
Исповедь механика-водителя танка

На военной базе неподалеку от Граца находился штаб одной из танковых дивизий австрийской армии. Я узнал это, потому что в Австрии все молодые мужчины должны были пройти военную службу, и я искал способ приспособить армию к своим личным целям. Я понимал, что человека моих габаритов разумнее отправить в пехоту и поручить ему таскать в гору тяжелые пулеметы и боеприпасы. Однако пехота располагалась в Зальцбурге, а это шло вразрез с моими планами. Я хотел остаться в Граце и продолжать занятия. Моей целью было стать чемпионом мира по культуризму, а не воевать. Впрочем, австрийская армия также не собиралась воевать. Армия у нас была только потому, что нам разрешалось ее иметь. Она была атрибутом государственного суверенитета. Но армия была маленькой, и никто не собирался привлекать ее к настоящим боевым действиям.

Я стремился пойти в армию и впервые в жизни покинуть родительский дом. Я как раз окончил училище, и чем скорее отслужил бы в армии, тем быстрее получил бы паспорт.

Меня привлекала мысль стать механиком-водителем танка. Кое-кто из моих друзей, пошедших в армию, служил в Граце, и я задал тысячу вопросов о службе на базе. Новобранцев распределяли в разные места, в том числе в штаб или на кухню, где к танку даже близко не подойдешь. Мои друзья служили в пехоте сопровождения – это специальные подразделения, которые едут в бой на броне танка, потом спрыгивают, ищут противотанковые мины и тому подобное.

Однако меня больше привлекали сами танки. Я люблю большие вещи, и танк «М-47» «Паттон» американского производства, названный в честь генерала, героя Второй мировой войны, как раз и был таким. Он имел в ширину двенадцать футов, весил пятьдесят тонн и был оснащен двигателем мощностью 800 лошадиных сил. Эта мощная машина с легкостью пробивала кирпичную стену, а те, кто находился внутри, почти ничего при этом не замечали. Меня изумляло, что такую могучую и дорогую машину могут доверить восемнадцатилетнему пареньку. Вторым большим плюсом было то, что солдат, прошедший курс подготовки механиков-водителей, также получал водительские права на управление мотоциклом, легковой, грузовой машинами, и даже трактором с прицепом. Обучение обеспечивала армия, а на гражданке это стоило бы многие тысячи шиллингов. Во всей австрийской армии было только девятьсот танков, и я хотел выделиться.

Мой отец, еще не расставшийся с мечтами увидеть меня полицейским или военным, с радостью замолвил словечко начальнику базы, своему фронтовому другу. Тот был большим поклонником спорта и с радостью принял меня под свое крыло. Он обещал, что как только я пройду курс молодого бойца, он проследит за тем, чтобы я получил все необходимое для тренировок на территории базы.

Все должно было бы сложиться идеально, если бы не один маленький просчет. К этому времени я уже начал завоевывать награды в тяжелой атлетике. Я был чемпионом земли по тяжелой атлетике среди юниоров и как раз летом победил в первенстве Австрии по силовому троеборью в тяжелом весе, одержав верх над гораздо более опытными спортсменами. И, несмотря на то что с первого взгляда было видно, что я лишь подросток-переросток, я начал успешно выступать и на соревнованиях по культуризму. Я одержал верх на первенстве земли и стал третьим на чемпионате Австрии – достаточно, чтобы подняться на пьедестал вместе с Куртом Марнулом, который по-прежнему оставался королем. Прямо перед тем, как пойти в армию, я подал заявку на участие в своих первых международных соревнованиях, молодежном аналоге борьбы за титул Мистер Европа, – что являлось следующим решающим шагом в осуществлении моего плана. Но тогда я еще не догадывался о том, что в течение целых шести недель, пока будет продолжаться курс молодого бойца, я не смогу покинуть Грац.

Я ничего не имел против военной подготовки. Меня научили тому, что может быть достигнута цель, казавшаяся недостижимой вначале. Могли ли мы поверить, что сможем с полной боевой выкладкой взобраться на эту скалу? Но когда нам приказали, мы это сделали. И по пути даже набили карманы грибами, которые вечером отдали повару, чтобы тот сварил суп.

И все же я не мог отказаться от мысли состязаться за титул Юный мистер Европа. Пользуясь каждой свободной минутой, я запирался в туалете и принимал свои тренировочные позы. Я умолял сержанта, командира учебной роты, дать мне увольнение якобы по семейным обстоятельствам, чтобы я смог съездить в немецкий город Штуттгарт и принять участие в соревнованиях. Тщетно. И вот вечером накануне начала соревнований я наконец решил послать все к черту и ушел в самоволку.

Семь часов на поезде – и я уже был в Штуттгарте, вставал в позы перед толпой в несколько сот зрителей и упивался аплодисментами. Я завоевал титул Молодого атлета Европы с лучшим телосложением 1965 года. Я впервые оказался за пределами Австрии, и это была самая многочисленная публика, перед которой я когда-либо выступал. Я чувствовал себя Кинг-Конгом.

К сожалению, когда я вернулся в учебный лагерь, меня ждало наказание. Меня отправили на гауптвахту, и целые сутки я просидел в камере. Затем до начальства дошли известия о моей победе, и меня освободили. До конца курса молодого бойца я больше не смел поднять голову, и как только обучение закончилось, сразу же поспешил в ту танковую часть, которой командовал друг моего отца. После чего армейская служба превратилась в одно непрерывное удовольствие. Я устроил себе тренажерный зал в казарме, где мне разрешали заниматься по четыре часа в день. Постепенно ко мне присоединилось еще несколько солдат и офицеров. Впервые в жизни я каждый день ел мясо – настоящие белки. Я наращивал мышцы так быстро, что каждые три месяца вырастал из формы, и мне выдавали новую, большего размера.

Сразу же начались занятия по вождению мотоцикла, а в следующем месяце к ним добавилось вождение легковой машины. Мы изучали основы механики, потому что водитель должен был сам починить свою машину в случае какой-либо поломки. Затем мы учились водить грузовики, что оказалось трудно, поскольку военные машины были оснащены ручной коробкой передач без синхронизаторов. Для того, чтобы переключить передачу, требовалось перевести рычаг на нейтралку, выжать сцепление и дать газ, разгоняя двигатель до нужного количества оборотов, чтобы ведущая шестеренка вошла в зацепление с ведомой. Это приводило к тому, что коробки передач надрывно скрежетали, поскольку после короткой тренировки на территории базы нас заставляли выезжать на оживленные дороги. До тех пор пока процесс переключения передач не становился чем-то естественным, было очень трудно следить за дорогой. Я отвлекался на рычаг передач и вдруг уже видел, как передо мной остановилась машина, и нужно было нажимать на тормоз, выжимать сцепление, снова переключать передачу, – делать все то, что кричал мне инструктор. К тому времени как мы возвращались на базу, у меня спина была мокрой от пота; это был замечательный способ сгонять лишний жир.

Следующий этап – управление трактором с прицепом – также потребовал много сил, особенно езда задом по зеркалам и разворот в обратную сторону. Мне потребовалось какое-то время, чтобы овладеть этим искусством, причем я неоднократно врезался в различные препятствия и другие машины. Я испытал огромное облегчение, когда, наконец, все это закончилось и я смог перейти к танкам.

Танк «М-47» устроен так, что управление осуществляется одной рукой, с помощью рычага, которым переключаются передачи и регулируется движение гусениц. Механик-водитель сидит в переднем левом углу корпуса, у него под ногами педали тормоза и газа. Стальное сиденье можно поднимать и опускать; в небоевой обстановке механик-водитель ведет танк, открыв люк и высунув в него голову, чтобы видеть все вокруг. Однако когда танк наглухо задраивается перед боем, сиденье опускается, люк закрывается, и приходится смотреть в перископ. Для движения в ночных условиях имелся примитивный инфракрасный прибор, с помощью которого можно было различить деревья, кустарник и другие танки. Несмотря на свои габариты, я помещался в танке, однако управление с закрытым люком вызывало у меня чувство клаустрофобии. Я очень гордился тем, что мне доверили эту огромную машину, совершенно не похожую на все то, с чем мне приходилось иметь дело до этого.

Ближайший полигон представлял собой большую полосу земли на хребте, разделяющем Таль и Грац. Чтобы туда попасть, мы выезжали с территории базы и полтора часа двигались по петляющей пустынной дороге, вымощенной щебнем, – рота из двадцати танков, с лязгом и грохотом проезжающая мимо полей и ферм. Как правило, мы выдвигались на полигон ночью, когда гражданских машин на дороге почти не было.

Я гордился тем, как управляю танком. Это означало, что я аккуратно выполнял все маневры, плавно преодолевая рвы и ямы, чтобы командира и остальных членов экипажа не трясло в башне. В то же время со мной происходили разные другие неприятности.

Когда мы жили в полевых условиях, у нас был четкий распорядок. Сначала шли физические занятия. Штангу в разобранном виде и скамейку я укладывал в отсеки сверху танка, где обычно хранится инструмент. Трое, четверо или пятеро парней из роты присоединялись ко мне, занимались полтора часа и только после этого отправлялись завтракать. Случалось, что водителям-механикам приходилось оставаться на ночь при своих танках, в то время как остальные ребята спали в палатках. Мы устраивались на ночлег так: вырывали в земле неглубокую яму, клали в нее одеяло, а сверху загоняли танк. Это делалось для того, чтобы защититься от диких кабанов. Нам запрещалось их убивать, поэтому они свободно разгуливали по полигону, так как, подозреваю, это знали. Мы также расставляли часовых, которые забирались на танковую броню, чтобы кабаны до них не добрались.

Однажды мы разбили лагерь у ручья, и ночью я проснулся в страхе, вообразив, что слышу кабанов. И тут вдруг до меня дошло, что сверху надо мною ничего нет. Мой танк пропал! Осмотревшись по сторонам, я обнаружил его в двадцати – тридцати шагах, торчащим задом из воды. Передняя часть ушла под воду, пушка зарылась в ил. Как оказалось, я забыл поставить танк на ручной тормоз, а берег был с уклоном, достаточным, чтобы танк скатился вниз, пока мы спали. Я попытался вывести его из ручья, однако гусеницы прокручивались вхолостую в жидком иле.

Нам пришлось вызывать восьмидесятитонный тягач, и потребовалось несколько часов, чтобы вытащить мой танк из воды. После чего мы отправились в ремонтную мастерскую. Пришлось снимать башню. Пушку прочищали в оружейной мастерской. За этот проступок я просидел сутки на гауптвахте.

Неприятности подкарауливали меня даже в ангаре. Как-то утром я завел двигатель, подрегулировал сиденье и обернулся, чтобы проверить датчики, перед тем как выехать из ангара. Все показания были в норме, однако я чувствовал, что танк немного трясется, словно двигатель работал с перебоями. Я подумал: «Наверное, нужно прибавить газу, чтобы он заработал устойчивее». Поэтому я прибавил газу, следя за датчиками, однако тряска только усилилась. Это было очень странно. Тут я заметил, что в воздухе клубится пыль. Высунувшись из люка, я обнаружил, что вместо того, чтобы просто прогреть двигатель, я включил передачу, и танк наехал на стену ангара. Вот что вызывало тряску. Тут лопнула какая-то трубка, во все стороны брызнула вода, и запахло бензином.

Вокруг закричали: «Глуши! Глуши!» Я заглушил двигатель, выбрался из танка и побежал в противоположный конец ангара, ища офицера, друга своего отца. Я рассудил, что спасти меня может только он. Я встретился с ним не далее как в это утро, и он сказал: «На днях я видел твоего отца и сказал ему, как великолепно у тебя все получается».

Постучав в дверь, я вошел к нему в кабинет и сказал:

– Разрешите доложить. Кажется, по моей вине произошли кое-какие неприятности.

Офицер по-прежнему пребывал в благодушном настроении.

– О, не бери в голову, Арнольд. В чем дело?

– Ну, вам нужно посмотреть самому.

– Пошли, – сказал он.

Выходя из кабинета, он потрепал меня по плечу, словно говоря: «Ты отлично служишь».

И тут он увидел танк, уткнувшийся в стену, суетящихся вокруг него людей и хлещущую во все стороны воду.

Его настроение мгновенно переменилось: он закричал, обозвал меня всеми известными ругательствами, пригрозил, что позвонит моему отцу и скажет ему прямо противоположное тому, что говорил несколько дней назад. На шее у него вздулись жилы. Наконец, немного остыв, офицер рявкнул:

– Когда я вернусь с обеда, все должно быть исправлено. Только так ты можешь загладить свою вину. Собери команду и сделай все как надо!

Одним из плюсов армии является ее самодостаточность. В дивизии были свои каменщики и водопроводчики, имелся запас строительных материалов. К счастью, ничего серьезного не произошло, крыша не обвалилась, а танк, разумеется, был сделан из стали, так что с ним все было в порядке. Ребят так развеселила моя опрометчивость, что они сами пришли мне на помощь, и собирать их не пришлось. К полудню трубы были восстановлены, стена – починена, и оставалось только дождаться, когда встанет раствор, чтобы оштукатурить ее изнутри. Я пребывал в хорошем настроении, поскольку получил возможность узнать, как месить цемент и класть шлакоблоки. Конечно, мне пришлось терпеть издевательства всей базы: «О, я слышал о твоем танке!» И еще я целую неделю провел в наряде на кухню, чистя картошку вместе с другими недотепами, где все видели нас, приходя есть.

К весне 1966 года у меня начали появляться мысли, что армия для меня не так уж и обязательна. Моя победа прошлой осенью в Штуттгарте привлекла много внимания. Альберт Бусек, один из организаторов первенства и главный редактор журнала «Спортревю», в своей статье написал, что культуризм входит в эпоху Шварценеггера. Я получил несколько предложений заняться профессиональной тренерской работой, в том числе от Рольфа Путцигера, владельца журнала «Спортревю», человека, активно продвигавшего культуризм в Германии. Путцигер предложил мне должность главного тренера в принадлежащей ему спортивной секции «Универсум» в Мюнхене. Это было очень соблазнительное предложение: я получал отличную возможность тренироваться и приобретал известность в мире культуризма. В Австрии культуризм все еще оставался младшим братом тяжелой атлетики, но в Германии он уже оформился как самостоятельная дисциплина.

В мире культуризма продолжали обсуждать мою победу в Штуттгарте. Я появился на обложках нескольких журналов, потому что это была сенсация: у этого австрийского паренька, возникшего из ниоткуда, в восемнадцать лет уже девятнадцатидюймовые бицепсы.

Я решил, что имеет смысл просить о досрочном увольнении из армии. К рапорту я приложил копию приглашения на работу Путцигера и журнальные вырезки со статьями обо мне. Мои командиры знали, что я мечтаю стать чемпионом мира по культуризму, и я рассчитывал, что никаких трудностей у меня возникнуть не должно. Однако я поспешил с надеждами. Хотя минимальный срок службы в австрийской армии составлял всего девять месяцев, механики-водители танков должны были служить три года вследствие высокой стоимости их обучения. Мне доводилось слышать о механиках-водителях, которых досрочно увольняли из армии потому, что у них в семье кто-то заболевал или их руки требовались на ферме. Но я ни разу не слышал о том, чтобы кого-то уволили, предоставляя возможность осуществить свою мечту.

И нельзя сказать, что в армии мне не нравилось. Наоборот, пожалуй, это была лучшая пора в моей жизни. Армия укрепила мою уверенность в собственных силах. Как только я стал жить отдельно от своей семьи, то обнаружил, что могу полагаться только на себя. Я научился заводить дружбу с незнакомыми людьми и быть другом. Порядок и дисциплина в армии казались чем-то более естественным, чем это было дома. Выполняя приказ, я чувствовал, что чего-то добился.

За девять месяцев службы я научился тысяче разных мелочей: от того, как стирать белье и зашивать гимнастерку, до того, как жарить яичницу на решетке выхлопной трубы танка. Мне пришлось спать под открытым небом, караулить ночью казармы, и я обнаружил, что бессонная ночь еще не означает, что на следующий день ты будешь валиться с ног от усталости, а день без еды еще не означает, что ты будешь умирать с голоду. Обо всем этом я раньше даже не задумывался.

Я намеревался со временем стать лидером, но я также понимал, как важно научиться выполнять приказы. Как сказал Уинстон Черчилль, у немцев отлично получается вцепиться вам в горло или валяться под вашими ногами, и та же самая психология господствовала в австрийской армии. Того, кто давал волю своему характеру, ставили на место. В восемнадцать-девятнадцать лет человек готов усваивать такие уроки; если затянуть до тридцати, будет уже слишком поздно. Чем больше суровых испытаний взваливала на нас армия, тем сильнее крепла во мне мысль: «Ничего страшного, я выдержу, вываливайте, что там у вас еще есть». И больше всего я гордился тем, что мне в возрасте восемнадцати лет доверили пятидесятитонную махину, хотя я и не всегда справлялся с этой ответственностью так, как мог бы.

Мой рапорт о досрочном увольнении пролежал без движения несколько месяцев. И прежде чем он был наконец удовлетворен, я посадил еще одно пятно на своей военной карьере. В конце весны у нас состоялись двенадцатичасовые ночные учения, продолжавшиеся с шести часов вечера до шести часов утра. К двум часам ночи рота выдвинулась на позиции на вершине холма, и поступил приказ:

– Отлично, привал, всем поесть. Командирам танков собраться на совещание.

Я болтал по рации с приятелем, который только что получил танк «Паттон» новой модели – «М-60», оснащенный дизельным двигателем. Приятель опрометчиво похвастался, что его танк гораздо быстрее моего. Не сдержавшись, я предложил ему доказать это, и мы устремились вниз по склону. Я чувствовал, что нужно остановиться, – этого требовал звучавший у меня в голове голос разума, – но я побеждал. Остальные ребята в моем танке испуганно кричали мне остановиться, но я думал, что это механик-водитель второго танка пытается сбить меня с толку, чтобы одержать победу. Спустившись к подножию холма, я стал искать «М-60». И только тут заметил солдата, вцепившегося в башню нашего танка так, словно от этого зависела его жизнь. Как оказалось, он и еще двое пехотинцев сидели на броне, когда я помчался вниз. Остальные двое спрыгнули или свалились, но этому единственному удалось удержаться до самого конца.

Мы зажгли фары и двинулись обратно вверх по склону – медленно, чтобы ни на кого не наехать, подбирая потерявшихся пехотинцев. К счастью, никто серьезно не пострадал. Когда мы поднялись на вершину, там нас уже ждали три офицера в джипе. Я проехал мимо них и как ни в чем не бывало поставил танк на место.

Как только я выбрался из люка, все трое офицеров разом принялись кричать на меня. Я стоял, вытянувшись в струнку, до тех пор, пока они не закончили. Когда крики наконец затихли, один офицер шагнул вперед, сверкнул на меня глазами, после чего разразился хохотом.

– Механик-водитель Шварценеггер, – приказал он, – подгоните ваш танк вот сюда.

– Слушаюсь!

Я поставил танк там, где он указал. Выбравшись из люка, я обнаружил, что стою в глубокой вязкой грязи.

– А теперь, механик-водитель Шварценеггер, я хочу, чтобы вы проползли под днищем своего танка. Когда выберетесь из-под кормы, залезете на танк, спуститесь через башню внутрь и покинете танк через аварийный люк в днище. После чего проделаете все заново.

Офицер приказал мне выполнить этот круг пятьдесят раз.

Когда через четыре часа я закончил, на мне было фунтов двадцать грязи, и я с трудом мог пошевелиться. Еще фунтов сто грязи я оставил внутри танка, пролезая через него. Когда мы вернулись на базу, мне пришлось отчищать свой танк. Тот офицер мог бы посадить меня на гауптвахту на неделю, но, должен признать, это наказание оказалось гораздо более действенным.

Я так и не узнал наверняка, но, по-моему, танковые гонки сыграли в пользу моего досрочного увольнения. Через несколько недель после этого случая меня вызвали к начальству. На столе перед командиром лежали вырезки из журналов по культуризму и письмо с приглашением на работу.

– Объясните мне вот что, – сказал он. – Вы сами вызвались служить три года механиком-водителем танка, но несколько месяцев назад попросили уволить вас летом, потому что вам предложили эту работу в Мюнхене.

Я сказал, что армия мне нравится, однако работа в Мюнхене открывает передо мной огромные перспективы.

– Что ж, – улыбнулся офицер, – так как ваше нахождение здесь, как бы это сказать, представляет определенную опасность для окружающих, мы решили удовлетворить ваш рапорт и отпустить вас досрочно. Нам не нужно, чтобы вы и дальше продолжали крушить танки.