Гунны

– Хорошо, – четче повторил я.

Все одобрительно зашумели, но Тураки-хатун услышав мой голос, встрепенулась и внимательно посмотрела на меня.

«Кажется, она меня заподозрила. Спалила мой «треснувший» голос. Надо по-быстрому свалить с этого совещания, пока она окончательно не вывела меня на чистую воду».

Я встал и сказал:

– Завтра в бой. Всем тщательно подготовиться. Нужно забрать с собой как можно больше врагов, – и направился к большой двери, окованной железом. Ничего умнее я в тот момент придумать не смог. Все воины, включая Ужаса, встав, склонились передо мной в легком поклоне.

Ко мне подбежали сестренки, подав «отобранное» у меня ими оружие и шлем.

Выйдя за дверь, оказался на уже знакомой мне площади. Впереди находились «родные» мне ворота с надвратной башней. Повернул направо и, пройдя метров пятьдесят после окончания передней стены цитадели, решил обойти ее. Пройдя еще столько же, подошел к противоположной от ворот стене. За стеной была река, на другой стороне которой никого не было. Я взглянул на небо, солнце уже клонилось к закату.

«Может свалить отсюда ночью по-тихому, переплыв реку?» – подумал я, – «а потом куда пойду? Это не вариант. Нужно выжить и выжить любой ценой, но выжить так, чтобы потом, если и не получится возвратиться в свое время, то жить долго и счастливо».

Поднявшись на ближайшую башню, я осмотрел крепость. Она была неплохой. Стены крепости в отличие от внешних были каменными, высотой до пяти-шести метров и расположены равными длинами со всех сторон, примерно по пятьсот метров. С трех сторон находились ворота. Над стенами, помимо угловых и надвратных, через каждые пятьдесят метров возвышались башни.

По бокам и позади центральной цитадели располагались небольшие дома и еще над многими недостроенными продолжали трудиться люди. «Видимо, это согдийцы». Воины-кочевники лениво посматривают на них.

Я повернул в обратную сторону и увидел за остатками внешней деревянной стены, находящейся в двухстах метров от каменной, лагерь со многими тысячами палаток. Собравшись с мыслями, начал вспоминать, что-то там было про историю кочевников?

В 40 году до н.э. вождь гуннов Чжи-Чжи, бежав от своего брата, построил на берегу реки Талас город Таласо, который через пару лет после основания авантюрный, но решительный и талантливый китайский военноначальник Чен Тан, чтобы выслужиться, своевольно собрав шестидесятитысячную армию, похерил. Раненного царя обезглавил, а его семью, включая сына, «то бишь теперь меня» и всех защитников числом в несколько тысяч, приказал казнить.

А за несколько лет до этого легионеры Красса потерпели сокрушительное поражение парфянам в битве при Каррах. Двенадцать тысяч римлян попало в плен. И вот этих легионеров, числом в несколько когорт, парфяне вроде отправили в помощь гуннам.

Я посмотрел назад, – «вот река, в крепости лежит раненый хан Шоже, видимо, по-китайски Чжи-Чжи, вот внизу легионеры ножи точат, вон огромный лагерь китайцев. Осталось только погибнуть от их рук. Да и завтра вылазка, решение о которой принято сегодня на военном совете. Так и случилось в истории. Первыми из-за стен вышли легионеры, которых китайцы посмеявшись почти всех расстреляли еще до того как они до них добежали. Конницу гуннов приняла на копья тяжелая пехота, а потом уж захватили почти беззащитную крепость».

– Не, ну надо же было так попасть. Вот же не пруха. Не ну переместиться в какое-то более спокойное время, ведь можно же было! Кто там меня сюда отправил? Хотя, когда в Степи было спокойно? Вся история моей страны вплоть до почти середины XX века – это сплошные войны, междоусобицы и голод. Причем междоусобицы гораздо кровопролитнее, чем войны с сопредельными государствами. Придя в земледельческую страну, кочевники никогда не ставили целью уничтожить ее. Да грабили, убивали тех, кто сопротивлялся, насиловали, уводили с собой пару тысяч рабов, но основную часть граждан иностранной державы оставляли живыми и города неразрушенными. Чтобы через пару лет, было куда возвращаться. Это как стричь шерсть с овцы. Да, неприятно для овцы, но ведь осталась живой, а шерсть через некоторое время снова отрастет. А вот родственные кочевые племена и роды старались уничтожать под корень с особой жестокостью. Потому как знали, что в суровых условиях степи сегодняшний победитель, завтра, после гибельного джута мог оказаться слабее побежденного и тогда месть не заставит себя ждать. По этой причине и случились известные великие переселения народов – саков, этих же гуннов, венгров, кыпчаков. Кочевники чтобы выжить бежали с насиженных мест под давлением других номадов – пробормотал я сам себе.

– Завтра штурм, – услышал я за своей спиной.

Я обернулся и там стояло живое воплощение классического римского центуриона из фильма «Орел девятого легиона». Это тот самый офицер командовавший отрядом в бою у ворот крепости. Крепкий мужчина лет пятидесяти с загорелым и обветренным лицом, на котором вертикально ото лба к верхней губе пролегал шрам, делая его еще мужественней в моих уже привыкающих к такому зрелищу глазах.

– Завтра штурм, скиф, – повторил он, – и это будет наша последняя битва, – сказал центурион на языке гуннов.

«Ну да, крышка нам, кому как не мне рожденному почти через две тысячи лет знать про это», – но вслух сказал, хотел блеснуть своим владением «мертвого языка», который я упорно учил в ХХ веке и владел им по моим соображениям свободно.

– Как зовут тебя, римлянин?

На его лице отразилось такое удивление, которое могло бы быть у меня, обратись ко мне в алматинском зоопарке обезьяна: «Мужик есть закурить?».

      Но затем он ответил:

– Я римский гражданин и патриций Гай Эмилий Лепид, центурион седьмой когорты третьего италийского легиона, сформированного триумвиром Марком Лицинием Крассом.

– Почему ты ответил на моем языке, я ведь понимаю твой? – спросил я.

– Ты говоришь на языке римлян хуже грязных фракийцев и поэтому не понял бы меня, – при этом в его взгляде, позе, в голосе, да во всем выражалось столько высокомерия.

«Ну да, а как же, обезьяна-варвар, хоть и говорит на человеческом языке» – и мне нестерпимо захотелось сказать ему в ответ какую-нибудь гадость.

– Ты вступил в легионы Красса новобранцем?

– Нет, я был латиклавием легиона под командованием Гнея Корнелия Лентула Клодиана, – бросил он, даже не соизволив объяснить, что значит эта должность «латиклавий».

«Ого», – подумал я, – «насколько помню, это была вторая по старшинству должность в легионе после командующего легионом и назначалась она римским Сенатом, а позднее даже императором. А, ну да, что-ж здесь удивительного, он же патриций – золотой мальчик, был. Был, но почему он сейчас только центурион? За столько лет еще до плена он должен был стать минимум командующим легионом, а то и легионами какой-нибудь богатой провинции, где-нибудь в Азии или Испании».

– Не по вине ли того самого «грязного фракийца» по имени Спартак, ты сейчас только центурион далеко не самой первой когорты?

Самой престижной в римских легионах была должность центуриона первой когорты и так далее по порядку. Ну, а уж о Спартаке мое поколение знало точно. Еще в четвертом классе школы учителя с коммунистическим энтузиазмом нам рассказывали о классовой борьбе рабов против их угнетателей римлян. А Спартак разбил легион его командира Гнея Корнелия.

В глазах центуриона появилась боль, казалось, он даже поник, хотя продолжал стоять, широко расправив плечи. Затем боль сменилась удивлением, и он задумчиво посмотрел в мою сторону.

– Прости меня, принц, за мое высокомерие. Долгие годы бедствий так ничему и не научили меня. Но прошу, удовлетвори мое любопытство. Откуда юноше, прожившему только тринадцать лет известно о восстании рабов далекого Рима? Откуда тебе известна иерархия римских легионов. Кто научил тебя говорить на моем языке? Ты ведь приехал к отцу только несколько дней назад, и я не видел, что ты общался с моими легионерами? Да даже если бы я и не увидел твоих бесед с ними, уверен, никто из них не рассказал бы о позорном восстании Спартака.

Ага, значит мне точно тринадцать лет. Это уже информация. А откуда же я приехал и почему прямо перед осадой? Я бы своего сына, будь он у меня, отправил, куда подальше от таких событий.

Но вслух сказал только начавшую формироваться в моей голове идею:

– Мне многое ведомо, Гай Эмилий.

А почему бы и нет, ведь и в мое время толпы людей ходят к гадалкам, чтобы узнать свое будущее. Ну а здесь, в прошлом, так сказать, сам Бог велел предсказывать. И можно попытаться воодушевить воинов. А хороший дух у солдат, как показывали результаты многих битв в известной мне истории, это уже половина победы, а иногда и вся.

– На мне печать Великого Синего Неба, Отца нашего Тенгри. И он мне показывает многое. Я вижу не только настоящее Рима, но и его будущее.

– И что же там происходит? – услышал я с явной иронией.

– Сейчас у тебя на родине бушует гражданская война. Гай Юлий Цезарь, объявивший себя императором, убит.

– Как убит? – прошептал он.

«А ну как же», – вспомнил я, – «он ведь собирался воевать с парфянами, чтобы вернуть аквилы семи легионов Красса и восстановить честь Рима, ну и двенадцать тысяч пленных заодно, с одним из которых я сейчас и беседую. Думаю, что пленным римлянам стало как-то известно об этом. А я разрушил его надежды».

– Убит толпой нобилей во главе с Марком Юнием Брутом четыре года назад, пятнадцатого марта. Следующим диктатором станет Гай Октавий Фурий. Сейчас он только триумвир. Кстати, один из триумвиров Марк Эмилий Лепид – твой брат, – сказал я, надеясь, что попаду в точку. Хотя был почти уверен в этом.

– Младший брат. Он мой младший брат, – ответил он задумчиво.

– Вот так вот, – продолжил я, – и уверен, что завтрашний бой не последний. У нас еще впереди много битв!

Тут увидел несколько легионеров и молодых кочевников, слышавших мою беседу с центурионом и смотревших на меня с надеждой. Среди них был «мой» братишка Тегын.

Посмотрев на них, подумал, – «я должен выжить, и теперь, наверное, должен спасти их! Надо отменить завтрашнюю вылазку. Что же придумать?» – мучительно размышлял я.

Глава

II

Генерал Чен Тан сидел за столом в просторном шатре и мрачно смотрел на разложенную карту города, названного им Таласо по имени реки, на берегу которого он стоял. Его посещали горькие мысли: «Я, вельможа из древнего царского рода Инь, нахожусь в этой богом забытой пустыне, перед ничтожным городом этих ху⁴. Да и городом нельзя его назвать, любая даже самая захудалая деревня в Срединной Империи намного больше. Хотя эти рабы с Сутэ⁵ построили на удивление хорошую крепость. Надо будет забрать их с собой, кода я уничтожу этих ху и привезу голову Чжи-Чжи в Чанъань⁶ ко двору императора Лю Ши, и он простит меня».

Его воспоминания невольно перенеслись в прошлое: «Все началось с этой ненормальной Ля Цзень. Я ошибся, связавшись с ней. Эта дура рассказала о моих планах жениться на ней, своей служанке, а та донесла Оку императора. В результате она замужем за Хуханье⁷ и находится в дымной, вонючей кибитке шаньюя хуннов. А я вместо того, чтобы занимать должность военного советника Лю Ши, сослан служить на границу. И сейчас нахожусь у стен этого проклятого города за десять тысяч ли⁸ от столицы. Но как взять эту крепость? Лучники кочевников бьют с дьявольской меткостью, а преимущество в дальности моих арбалетчиков и тяжелых пехотинцев исчезает из-за взятой сегодня стены. Между внешней стеной и стеной крепости всего четверть ли. А с такого расстояния даже дети ху попадают из лука в глаз солдатам империи. Нет, крепостью я, без сомнения овладею. Но какой ценой? Да и времени у меня мало. Кангюи⁹ скоро могут прислать помощь. Хотя Чжи-Чжи сам облегчил мне задачу, убив свою жену из их племени. Так что помощь если и будет, то небольшая. Но в любом случае, так далеко на запад армия императора еще не доходила. Мы находимся в центре враждебных или полу враждебных племен. Во всем виноват этот жирный наместник, который отправил жалобу ко двору императора, из-за чего должна была прибыть инспекция из столицы. Если бы не его трусость, я бы смог собрать втрое больше солдат и гораздо лучше снабдить и обучить их. С такой армией я бы не то-что ху, но юэчжей¹⁰ уничтожил, прошелся бы по Аньси¹¹ до самых границ Дациня¹². Тогда сам Лю Ши не смог бы отказать мне, и он вынужден был бы выдать замуж самому прославленному полководцу Поднебесной одну из своих дочерей. Ну, а потом, всякое может быть. Император вдруг умрет, а армия поддержит своего лучшего генерала».

– Генерал! – прервал его мысли вошедший в шатер офицер, – к нам из города хуннов прибыли перебежчики. Назвались жителями Сутэ и сказали, что у них для тебя есть важное сообщение.

– Заводи их, – скомандовал Чен Тан в радостном предчувствии.

Спустя некоторое время в шатер втолкнули двух человек со связанными руками, которые, не дожидаясь того, что их поставят на колени, сами плюхнулись ниц перед Чен Таном. Генерал, даже не посмотрев на них, без всякого приветствия спросил на языке гуннов:

– Что вы должны сообщить мне, рабы?

Один из согдийцев поднял голову с пола, но при этом оставался на коленях.

– Господин! – воскликнул он, – в городе находятся тысячи согдийцев, и мы готовы поднять восстание против гуннов. Взамен мы просим только сохранить наши жизни и дать нам возможность вернуться на родину.

Чен Тан внутренне обрадовано содрогаясь, но ничем не выражая своих эмоций, не торопясь, нарочито лениво, добавив иронии в голосе, ответил:

– Ну и зачем нам это? Завтра непобедимые воины Сына Неба и без того возьмут город. Или вы собираетесь истребить всех хуннов в городе?

– Нет, у нас на это не хватит сил. Но мы можем этой ночью убить стражу и открыть ворота для ваших победоносных воинов. Тогда вы ворветесь в город, захватите его, не потеряв жизни ни одного солдата, и приобретете славу величайшего военачальника.

Чен Тан, повернувшись к ним, пронзительно посмотрев на них, от чего говоривший согдиец поежился, спросил:

– И как вы этого добьетесь?

– Мы с моим братом были сардарами у царя Согдианы. Среди согдийцев, находящихся в городе есть много бывших воинов. Ворота ночью охраняют двадцать пеших гуннов, часовые стоят только на башнях. Ночью все остальные гунны будут отдыхать и готовиться к завтрашней битве. Поэтому мы сможем незаметно убить малочисленную стражу, затем открыть ворота за три часа до рассвета. Но времени будет мало. Стража меняется каждый час. И ворота мы не сможем удерживать долго. Поэтому мы просим вас быстрее прийти к нам на помощь после того, как мы дадим сигнал от ворот, начертив факелом знак солнца, – сказав это, он снова плюхнулся ниц.

Генерал, долго смотрел на них и размышлял: Нет, то, что раб с Сутэ говорит правду, он не сомневался. За долгое время жизни среди дворцовых интриганов Чен Тан научился разбираться в людях и с точностью определял, когда его старались обмануть. А этот умолял и умолял отчаянно. Конечно, есть с чего отчаяться. Быть рабом у ху не просто, тем более рожденному свободным. А солдаты Срединной Империи их последняя надежда. Если они не помогут нам, то погибнут или, в лучшем случае станут уже нашими рабами.

* * *

Фарух дождавшись сумерек, полз вдоль реки, скрываясь за прибрежными камышами к стене крепости, откуда он через прорытый узкий ход собирался вернуться к своим соплеменникам и сообщить им радостную весть, которая, наконец-то освободит их. В возбуждении он не заметил, как добрался до стены и вполз в проход под стеной. С другой стороны стены ему уже помогли и втащили за руки в дом, где собралось около сотни согдийских рабов.

– Где Фархад? – первым делом спросил самый пожилой из них.

– Ака, его оставил генерал ханьцев у себя. Сказал, передать, что он принимает наше предложение хватит меня одного. Обещал отпустить его завтра, после того как он расправится с гуннами.

– А нас он отпустит?

– Конечно, – закивал головой Фарух, – еще он даст каждому согдийцу коня, оружие и по пять горстей серебряных монет из кладовых гуннов.

Все присутствующие тихо зашумели.

– Тш-ш-ш, – зашипел пожилой, – рассказывай дальше.

– Я, как вы и поручили, сказал им, что сегодня за три часа до рассвета мы откроем ворота и подадим знак солнца горящим факелом. Они ворвутся в город еще до того, как проснется очередной караул.

– Хорошо, что ты убедил его напасть именно сегодня ночью. Завтра эти порождения зла собираются на свою скорую гибель сами атаковать ханьцев и тогда наша помощь будет им не нужна. Чен Тан возьмет город голыми руками. Сейчас всем сотникам идти к своим отрядам и быть готовыми скоро выступить, – приказал старик.

* * *

Генерал Чен Тан сидел на жеребце в полной темноте в трех ли от внешней стены и внимательно смотрел в сторону осажденного им города. До рассвета оставалось чуть больше трех часов. За спиной тихо выстраивалась латная конница. Копыта лошадей были обмотаны войлоком. За конницей вставали в ровные шеренги его лучшая пехота – семь тысяч тяжеловооруженных щитоносцев. Конные лучники были высланы защищать фланги изготовленных к атаке частей.

«Навряд ли они смогут незаметно пробраться через мои дозоры, выставленные на стенах и в округе. Ну, а кангюи, по донесениям разведки находятся в двух дневных переходах», – размышлял Чен Тан.

«Но береженного Бог бережет. Не хочу, чтобы какая-то случайность украла у меня столь блестящую победу. Так, что я мог упустить?» – перепроверил он себя.

«Охранять лагерь я оставил эту скотину, моего наместника, во главе оставшейся части армии. Даже в случае неожиданного нападения на лагерь с другой стороны, арбалетчики остановят врага, а копейщики потом добьют его. Этот наместник хоть и трус, но не дурак и понимает, что бежать ему в случае поражения некуда и потому будет сражаться до конца».

Чен Тан оглянулся, посмотрев на лагерь. По всей его территории продолжали, как обычно гореть тысячи костров, хорошо освещая воинские шатры, но при этом, не демаскируя приготовившихся к битве солдат. Удовлетворенно кивнув, он снова с нетерпением уставился на стену. Через некоторое время вдоль стены горизонтально пролетела горящая стрела, которая упав, сразу же потухла. Это был сигнал его солдата наблюдавшего с захваченной стены города за крепостью, о том, что часовые на башнях обезврежены.

«Теперь осталось дождаться, когда откроют ворота», – подумал он и с нетерпением начал теребить висевший слева щит. Чен Тан переживал, что рабы с Сутэ не справятся со стражей у ворот и тогда ему придется штурмовать стены крепости. А его популярность в войске и так недовольном этим походом далеко на запад, в центр страны кочевых народов и утомленное напрасным ночным бдением, может упасть до критического уровня. Ему нужна была быстрая победа с минимальными потерями. Для его далеко идущих планов нужна была популярность в армии. Поэтому он и решил самому возглавить сегодняшнюю ночную атаку на ворота. Он с удовольствием представил, как обрастет легендами при дворе императора Лю Ши бой, в котором он лично принял участие, первым ворвавшись в крепость ужасных ху и самолично обезглавив шаньюя хуннов Чжи-Чжи.

– Генерал! – отвлек его от мыслей стоявший рядом офицер, показывая на горящую стрелу, пущенную вверх.

– Ну, наконец! – воскликнул Чен Тан и повернул коня к строю кавалерии.

– Солдаты! – громко обратился он, – сегодня погибнут наши извечные враги, опустошавшие на протяжении многих веков города и села Поднебесной. Наши деды, отцы, матери, братья и сестры будут отомщены сегодня. И это случится благодаря вам, солдаты! Мы вернемся победителями из крайних земель, населенных полчищами варваров, куда еще не ступала нога ни одного воина империи. И мы станем величайшими героями за всю историю нашей страны! Нас ждет победа!

Строй взревел в тысячи голосов. Смысла скрываться уже не было.

Конница, с зажжёнными факелами ринулась в заготовленные ранее проломы стен. За ним быстрым маршем двинулась пехота.

Чен Тан скакал в первом ряду конницы и не слышал шума боя, который по его расчетам уже должны были вести ху с рабами из Сутэ.

«Эти варвары даже не знают, что за ними пришла смерть», – презрительно подумал он, уже «влетая» в распахнутые ворота. По обеим сторонам он заметил несколько сотен согдийцев, вооруженных странными длинными копьями. Проскакав до середины городской площади, впереди он увидел солдат с большими щитами, выстроившихся в строй подобно рыбьей чешуе. Он резко остановился и посмотрел назад. За ним в ворота вливалась его конница, заполняя площадь.

Чен Тан озадачено посмотрел по сторонам. Везде была непроницаемая темнота.

«Что это за воины и где ху?» – подумал он, «ну да ладно, мы в городе, уже ничто не в силах нас остановить!» – и он, прирожденный воин и полководец, отбросив все сомнения перед предстоящей битвой, ринулся на врага, увлекая за собой лавину всадников.

* * *

«Я должен выжить и теперь, наверное, должен спасти их! Надо отменить завтрашнюю вылазку. Что же придумать?» – мучительно размышлял я.

Уже начинало темнеть.

Плевать, хан я или не хан, просто прикажу отменить вылазку, вот и все.

– Передай Буюку, – сказал я Тегыну, – пусть через час собирает военный совет.

Тегын тут же развернулся и убежал выполнять мой приказ.

Я повернулся к центуриону.

– Я хочу, чтобы на военном совете присутствовал и ты Гай с командирами когорт, – сказав это, я пошел к лестнице, ведущей от башни к стене, намереваясь вернуться к «родным» мне воротам.

На примыкающей к воротам стене уже стояли Ужас, два римских офицера и несколько кочевников, один из которых, парень лет шестнадцати, почему-то со злобой посмотрел на меня.

– Зачем ты собираешь военный совет? – тихо спросил меня Ужас, отведя в сторону.

– Я хочу отменить завтрашнюю вылазку, – ответил я.

– Ты не можешь ее отменить!

– Почему? – удивился я.

– Так решил совет вождей, и у тебя нет права.

– Но я же хан!

– Ты хан, потому что так захотели вожди. Не пожелай они этого, ханом стал бы твой брат Лошан, – показал он взглядом на того парня, продолжавшего злобно ковырять меня глазами.

– Действительно, а почему не он хан? Он вроде старше меня.

– Потому что знак царской власти отец отдал тебе.

– Ну, так значит желание вождей здесь ни при чем!

– Туф, убогий, как ты не поймешь? Он сын от наложницы, хоть и дочери вождя племени сяньби. Ты сын от законной жены, дочери вождя усуней. Усуни и гунны это родственные племена. Сяньби чужие, хоть и кочевники. Отец твой учел все обстоятельства и в первую очередь желание вождей, – прошипел он, видимо позабыв, что у меня «амнезия».

«Да уж политика, ну и военная демократия в действии», – подумал я.

– Что же тогда делать? Я не хочу завтра вести людей на убой.

– Ничего не сделаешь, если ты не предложишь что-то, что даст хоть какую-то надежду на победу или хотя бы возможность убить больше ханьцев. Поэтому я не стал созывать совет, чтобы ты не выглядел перед ними дураком. Завтра тебе предстоит отвечать за свои действия перед святыми духами предков. А я не хочу краснеть за тебя перед своим отцом и твоим дедом. Он даже не посмотрит на тебя, а мне скажет, что мой племянник и воспитанник идиот, – закончил он и отвернулся.

Мне стало страшно обидно. Хана только что назвали идиотом. И я, в сердцах выхватив лук со стрелой, выстрелил, почти не целясь в стоящую где-то посередине между внешней и стеной крепости арбу. Стрела вонзилась точно в середку огромного колеса.

Легионеры восхищенно загудели.

«Ого! Я отличный стрелок», – подумал я о ставших уже моими рефлексах прежнего хозяина тела.

Но меня тут же обломали.

Лошан не глядя, как-то даже лениво пустил три стрелы одну за другой с такой скоростью, что если захотел бы я сказать раз-два, не успел бы. Все три стрелы попали в голову трупа лежавшего на внешней стене.

Наступило непонятное мне напряженное молчание. Лошан с вызовом продолжал смотреть на меня.

– Великий хан! – вдруг нарушил тишину бегом поднявшийся на стену молодой гунн.

– Мы обнаружили перебежчика! – обратился он ко мне.

– Какого перебежчика? – спросил Лошан, опередив меня.

– Это раб из согдийцев. Мы увидели его, когда он возвращался со стороны лагеря ханьцев к дому рабов у восточной стены.

– Взять и казнить его и всех согдийцев в этом доме, – крикнул Лошан.

Гунн, мельком взглянув на меня уже развернулся, чтобы покинуть нас и исполнить его поручение.

– Нет, – остановил я его, – ты узнаешь этого согдийца?

– Да, я его знаю, – ответил он, тут же повернувшись.

– Лошан, возьмешь тысячу воинов и перекроешь все дома согдийцев, – приказал я ему.

Он, зло посмотрев на меня, бегом спустился по лестнице, ведущей со стены, исполнять мое поручение.

– Ты обнаружил согдийца? – обратился я к гунну. У меня начала формироваться кое-какая догадка по поводу этого перебежчика.

– Да.

– Как зовут тебя?

– Мой хан, меня зовут Угэ, сын Тумара.

– Его отец был десятником «бешеных». Он отправил свой десяток и своего сына в крепость, а сам остался задержать ханьцев при прорыве стены, – сообщил Ужас, – он один убил трех их пехотинцев, прежде чем сам погиб.

– Десятника назначили? – спросил я.

– Еще нет, в суматохе забыли, – ответил один из стоявших на стене пожилых кочевников, – Угэ из моей сотни.

– Какой он воин?

– Лучший в десятке!

– Угэ! Возьмешь свой десяток и приведешь ко мне перебежчика. – приказал я ему.

Гунн, прижав правый кулак к сердцу, поклонился и, резко развернувшись, тоже бегом спустился со стены.

– Пойдем, Буюк, – сказал я Ужасу.

Мы молча доехали до цитадели. Затем вошли в зал, в котором недавно прошел военный совет. Дастархан уже был убран и в комнате никого не было. Я прошел в середину зала и сел на кошму. Ужас, пройдя за мной, уселся рядом и, гневно посмотрев на меня, спросил:

– Ты почему позволил себя оскорбить Лошану?

– Не понял?

– Лошан прилюдно оскорбил тебя, пустив стрелы лучше, чем ты!

– Ну, он, наверное, и владеет луком лучше, чем я. – В замешательстве ответил я Ужасу.

– Нет, ты лучше его во всем, во владении мечом, луком, копьем…

– Да ладно. Попал он в этот раз дальше, чем я, ничего страшного же не случилось.

– Пойми, ты хан! Никто не должен быть лучше тебя никогда. Никогда! Да даже если он лучше, то ты не должен допускать такой ситуации, в которой он мог бы прилюдно показать это. Такой хан не будет властелином гуннов и не проживет долго. Запомни это!

– Он вроде беспрекословно побежал исполнять мой приказ? – попытался оправдаться я.

– Конечно! Не исполни он приказа признанного хана, он немедленно был бы казнен.

Тут в комнату вошли Угэ с двумя воинами, которые втолкнули перед собой, а затем швырнули на пол двух одетых в простые полотняные халаты согдийцев. Я посмотрел на них, оба были похожи на европейцев моего времени. У обоих, один молодого, другой пожилого возраста были изможденные лица, в глазах сквозило отчаяние, но губы были сжаты с непоказной решимостью. Мне стало их очень жаль. В это время один из гуннов, сев у очага, раздув костер, начал калить на нем ножи. Угэ с другим гунном принялись срывать с согдийцев одежду. Они даже не сопротивлялись.

«Что, они пытать их собрались?» – подумал я. Меня передернуло от мысли, что я буду не только непосредственным участником, а вообще, судя по всему, инициатором пыток. Но это было, так сказать, только конфетки. На самом деле ужаснейшая новость ждала меня еще чуть позже.

– Оставьте их, – крикнул я.

Оба гунна тут же остановились.

– Как зовут вас? – обратился я к ним.

Оба согдийца молчали, продолжая лежать на полу. Гунны резко подняли их, поставив передо мной на колени, при этом несколько раз четко «отработали» им по почкам.

Я не успел ничего сказать. Все произошло для меня неожиданно, быстро и отлаженно. Видимо здесь так происходит довольно часто.

Пожилой согдиец застонав, ответил:

– Меня зовут Парман, это мой племянник Фарух.

Я посмотрел на Угэ.

– Кто из них бегал к ханьцам?

– Фарух, – ответил он.

– Зачем ты привел старика?

– Сказал, что он их старейшина и за все отвечает он.

Я, кивнув, выражая этим одобрение Угэ, обратился к Парману.

– Скажи мне, старик, о чем вы договаривались с ханьцами?

Парман промолчал. Угэ ударом профессионального боксера от бедра въехал левым кулаком в ухо старика, отчего Пармана бросило на другого согдийца и оба упали на пол. Я снова не успел среагировать и это начало меня раздражать.

– Угэ, и ты! – негромко сказал я ему и второму гунну, – без моего приказа больше их не бить.

– Да, мой хан, – в один голос ответили они и снова поставили их передо мной на колени.

– Слушай, Парман! Я все равно узнаю то, что я хочу услышать. Разница только в том, что я узнаю это от Фаруха после того, как он, – я показал на гунна, калящего на костре ножи, – отрежет все, что можно отрезать твоему племяннику для того, что бы он дольше жил под пытками. А после того как умрет Фарух, он все равно начнет отрезать все тебе, несмотря на то, что мне уже все известно. Конечно, не просто так, а ради смеха, ну и для сноровки в будущем.

Я посмотрел на согдийцев, оба уставились в пол, опустив головы.

– Ты думаешь у нас нет будущего и завтра ханьцы всех нас перебьют? Здесь я могу с тобой поспорить, потому что мы не раз били превосходящих числом ханьцев, и не раз еще будем их бить. Не веришь? А поверишь тому, что все согдийцы в течение часа будут казнены?

Согдийцы продолжали молчать.

Я несколько секунд молча смотрел на них, а затем, вздохнув, продолжил.

– Парман, все равно ваши планы не исполнятся. Что вы хотели? Напасть ночью на стражу и открыть ворота? – сказал я наугад, даже не предполагая, что могу быть прав.

Фарух едва заметно дернулся. Я не заметил этого. Ужас все это время лениво наблюдая за нами и, легонько ударяя по своим сапогам камчой, недоумевая, зачем это я церемонюсь с рабами, мгновенно «заценив» реакцию молодого согдийца негромко произнес:

– Вы думаете, как мы узнали, что Фарух бегал в лагерь врага? Сегодня отец всех кочевников Тенгри внял просьбам святых духов наших предков и отметил особым вниманием нашего нового хана. Он показывает ему будущее. И это Он довел до нас то, что ты послал Фаруха договориться с Чен Таном взамен на свободу, открыть армии Хань ворота.

– Тогда почему же он не покажет ему все остальное? – мрачно ответил Парман.

– Кому нужны недоумки в своей армии? Ведь все мы умрем сегодня или завтра, или через много лет, пополним небесную конницу Тенгри. Это испытание! Он учит нас, как учим мы своих детей воинскому искусству и только подсказывает нам, а всего остального мы должны добиться сами, – закончил Ужас и продолжил лениво нахлестывать по сапогам камчой.

– Послушай, Парман, – повторил я, – ты ведь понял, что независимо от того, скажешь все остальное или скроешь, вашим планам уже не суждено осуществиться. Вы все сегодня умрете. Но я хочу с тобой договориться, и тогда у вас будет шанс не только выжить, но и получить свободу. Я обещаю это тебе своим словом хана гуннов и призываю в свидетели святых духов предков, чтобы они довели до Тенгри мою клятву.