Шеля, учитывая серьезность положения, стала оспаривать мнение сына. Она считала, что деньги нужно изыскать, учитывая всего-то 3-месячный срок лечения. Сыну Виктора недовольство Шели не понравилось. Мало того, он подчеркнул, что посторонних людей это вообще не касается. У Виктора не нашлось даже слова, чтобы отреагировать на неприемлемую Шелей бестактность. Как развивались события дальше, я не знаю. Допускаю, что тем они закончились в связи с резким ухудшением здоровья Шели.
У Майи в те времена возникли свои переживания. Немногим более года тому назад у нас побывал в гостях ее брат Семен с женой Нелей. Они приехали из Германии, чтобы проведать семью их старшей дочери Иры. Она проживала в Ришон-ле-Ционе. С утра ей с мужем приходилось уезжать на работу. Гостям стало скучно. К нам в Беэр-Шеву они приехали не случайно. Здесь раньше нас удачно обосновались две семьи их лучших друзей из Казатина, в котором Семен возглавлял поликлинику на протяжении 35 лет. Как им было хорошо в нашем саду, где они засиживались до поздних часов за приятными воспоминаниями.
В очередной раз Семен позвонил из Дортмунда с наступлением лета 1999 года. Он сказал, что чувствует себя отвратительно и попросил Майю помолиться за него у Стены плача. Майя помчалась в Иерусалим с болью в распухшем от бурсита коленном суставе. 22 июля ей позвонила из Германии Неля.
– Нет уже Семена, – сказала она и расплакалась. – Категорически не советую вам отправляться сейчас на похороны. У тебя болит нога. Прямых рейсов к нам нет. Встретить вас некому. Прилетите на годовщину. Так будет легче для вас и для нас.
Страсти на политической арене Израиля не затихали и с приходом на пост премьер-министра Эхуда Барака. Теперь уже Египет выступал в роли посредника на встрече Барака с Арафатом в Шарм аш-Шейхе. Обе стороны подписали там соглашение 5 сентября 1999 года. Оно включало вывод израильских войск из района Палестинской автономии в три стадии, освобождение заключенных, срок принятия окончательного решения об автономии, строительство обходных дорог на территориях, а также конкретные меры по усилению безопасности Израиля. Хотя количество терактов в 1999 году значительно уменьшилось, ощущения полной безопасности у израильтян все равно не появилось.
В целях ее достижения Барак переключается на переговоры с Сирией, понимая, что заключение мира с этой страной означает и мир с Ливаном. В то время уже тяжело больной президент Хафез Асад отказался от малейших компромиссов. Он потребовал полного ухода Израиля с Голанских высот, аннексия которых была утверждена принятием соответствующего закона в Кнессете в 1981 году. Взамен можно было надеяться только на какие-то туманные мирные договоренности. Проникавшие в прессу слухи об этом вызвали резкое недовольство действиями Барака у значительной части израильского общества.
К концу 1999-го меня уволили и из магазина, не дав доработать и года. Это являлось негласным правилом хозяев охранных компаний, чтобы не начислять своим работникам отпускные, сверхурочные и прочие прибавки к зарплате. Избираемые нами политики и профсоюзные руководители всякий раз обещали устранить эту несправедливость. Но они забывали о своих обещаниях, как только оказывались на хорошо оплачиваемых выборных должностях. Это ли не огромный минус элите, которая неустанно нахваливает себя «за демократические завоевания для самих себя».
С одной стороны, тогда и я был готов воевать за лучшие условия жизни слабых слоев своих сограждан. Со стороны другой, я понимал, что именно здесь перестал ходить с поклонами, чтобы вынести через черный вход отрез на пальто жене, или килограмм мороженой говядины на домашний обед выходного дня. Зря ли говорят, что все познается в сравнении. И в самом деле, не получив повторного приглашения на работу, я получил из пенсионной кассы все причитавшиеся мне деньги. Ими я распорядился в точном соответствии со своими планами. Не скрывая гордости, я позвонил Йоаву из Тель-Авива:
– Как бы то ни было, но и в положении репатрианта-пенсионера с укороченным не по моей вине рабочим стажем я смогу ежемесячно экономить государственной казне немаленькое пособие на пожизненную аренду жилья!
Я вспомнил, как в Виннице мне, нерядовому инженеру с 32-летним стажем, пришлось выворачивать мозги, чтобы приспособить под жилье свою загородную дачу. Другого пути раздельного проживания с семьей дочери я не видел. В феврале 2000 года исполнялось ровно 10-лет нашего проживания в Израиле. Так я и здесь уже мог подытожить кое-что из нажитого с нуля нашей семьёй. Здесь мои дети обзавелись новыми автомобилями в первые месяцы прибытия в страну. Они их обновляли через каждые 5 лет, как принято. На четвертом году мы занимали три отдельные собственные квартиры. Важно и то, что в Израиле я говорил одно и тоже на работе и дома.
Это и немало другого подсказывало, что такой страной надо дорожить, как это делали немало ее граждан. Мало того, в моем новом статусе и я еще мог оказывать посильную помощь стране, в которой не на словах, а на деле действует один из главных принципов демократии – равенство перед законом. Приемлемый для себя профиль я избрал – противостояние так называемым миротворцам, которые, не жалея красок, рисовали израильтян захватчиками с оружием в руках и в военной форме.
И тут выяснилось, что осуществление моих планов еще и не требовало особых усилий. Частично я этим уже давно занимался посредством переписки с моими приятелями из Винницы, Киева, Москвы, Питера, Екатеринбурга, включая тех, которые уехали в Германию и США. Больше всего подробностей о себе и моих согражданах я отправлял в те места, где продолжали закрывать заводы, фабрики и колхозы. Миллионы трудоспособного населения там остались без дела под страхом голода и холода. Многие из них обвиняли Горбачева и руководство США в развале Системы, «которая их кормила худо-бедно почти 75 лет».
Недоедавших людей было трудно убедить в опасности возврата на прежний путь. Но у меня было достаточно времени на обдумывание убедительных ответов на их письма. А мой сотрудник по Виннице Виктор Олейник мне сообщал, что мои письма перечитывали десятки сотрудников. Они по-прежнему доверяли бывшему редактору фабричной радиогазеты. Я этим дорожил и сейчас, а поэтому прилагал к своим письмам вырезки из русскоязычных газет с размышлениями авторитетных обозревателей.
С той же целью я просто называл количество молока (в литрах), индейки (в килограммах) и хлеба (в буханках), которые я мог бы купить на мое ежемесячное пособие пенсионера, после вычета расходов на жилье, воду, телефон и электричество. Я представлял таким же образом покупательную способность минимальной и средней зарплаты израильтян. Подчеркивал я и то, что уровень нашей жизни мог бы быть намного выше, если бы не приходилось тратить огромные деньги на борьбу с террористами.
К концу 90-х вновь обострилась обстановка в России. Киллеры отстреливали бизнесменов, журналистов и политиков, словно уток. Летом 1999 года мне позвонила из Москвы Мира, жена моего брата:
– Аркадий, – умоляла она, – Фима очень считается с твоим мнением. Объясни ему, в какую цену нашей семье может обойтись его беспечность. Через полтора месяца истекает срок полученного нами из США разрешения на выезд к моей родне. Фима же продолжает доказывать, что рано бежать Москвы.
Я поговорил с братом, потому что не мог взять на себя отрицание опасности. Фима увольняется с должности начальника крупного монтажного управления с немалой зарплатой, секретарем и личным водителем. Ни квартиру, ни дачу он не продает, по совету московских друзей. Спустя месяц семья Ефима обустроилась в съемной квартире в Нью-Йорке, неподалеку от Брайтон бич. Английский язык на 53 году жизни не давался. Его не покидали мысли о московском доме с огромным лесопарком через дорогу. Эмигрантская депрессия усиливалась.
– Возьми себя в руки, – сказал Фиме приехавший по просьбе Миры ее старший брат, – без языка тебе здесь не позволят копать даже траншеи для прокладки кабелей. Пора смириться и с тем, что здесь тебе уже не придется руководить строительным управлением.
А вот именно с этим Фима смириться не мог. Спустя два месяца он оставил жену с дочкой в Нью-Йорке и вернулся в Москву. Я с Майей, наоборот, все больше свыкался с нашим новым образом жизни. Лишь сейчас нам было в полном смысле хорошо в своем вечнозеленом саду. В качестве бабушки и дедушки мы старались, чтобы в нем было еще лучше нашим подраставшим внукам. На том этапе Саше больше всего нравилось гонять футбольный мяч по тщательно выстриженному дедом травяному газону.
Маленькая Анат обожала здесь рассаживать с бабушкой цветы на клумбах и «поить их водичкой» из маленькой бутылочки. Как только прогревался немного остывавший за ночь воздух, Майя включала систему полива зеленого газона. Мелкие брызги воды над ним зажигались разноцветной радугой. Радость веселой пляски раздевавшихся до трусиков малышей и вам не трудно представить.
Здесь у газона, мы всей семьей усаживались ужинать в субботний вечер. Наши задушевные беседы на просторной веранде звучали до поздних часов. Они сопровождались громким смехом, когда Алла, с активным участием детворы, пересказывала показанную по телевизору репризу израильского комика Эли Яцпана. Глава их семьи Михаил большей частью отмачивался. Но, бывало, и его было трудно остановить, когда он начинал перечислять проблемы продвижения его очередного проекта.
Не меньшим вниманием пользовались монологи Михаэля о маленьких виртуозах из его класса и премиях, которыми их наделяли на прослушиваниях. А чего стоили его самоотчёты об интересных туристических поездках за границу. В каких только городах старой Европы он не побывал во времена своих двухмесячных летних отпусков. Память профессионала не подводила, и мы буквально заслушивались его рассказами об Андалусии, Венеции, Риме или о затерявшихся в австрийских Альпах озерах.
В последнее время Михэль умалчивал только о своих участившихся полетах в Париж. Для них он использовал даже короткие отпуска песаха, нового года и других праздников. Только маме сын рассказал по секрету, что у него возобновились свидания с Таней, девушкой из его лучших студенческих лет. Это с ней я впервые увидел Михаэля в гостинице Запорожья.
В начале 80-х годов там разместили участников республиканского конкурса виолончелистов. На возможность победить в нем Михаэля возлагал немалые надежды его педагог. Сейчас Татьяна работала в одной из музыкальных школ Парижа. Зря ли и она числилась в списках лучших студенток пианисток на своем курсе. В Париже с ней был ее пятилетний сын от неудавшегося брака.
В начале августа 1999 года Михаэль представил нам интересную голубоглазую женщину. О худенькой просвечивавшейся студентке в очках с позолоченной оправой из запорожской гостиницы я подумать не мог в те минуты. Исчезновение очков, приятный цвет румян, красивую прическу и модную одежду можно было отнести и на счет парижских модельеров и косметологов. Но все, что касалось женственности с идеальными пропорциями – это, конечно был результат только матушки природы. Замечу, что и Михаэль не выпадал из приятной общей картины.
Каждое утро теперь казалось и нам более радостным. Настолько ярко его озаряли счастливые улыбки Татьяны и Михаэля. А он чем пораньше увозил гостью, чтобы успеть показать ей как можно больше достопримечательностей страны, которыми он очень гордился. Они возвращались в поздние вечерние часы. Затеплившимся в наших сердцах светлым надеждам было суждено лопнуть мыльным пузырем, как только Татьяна вернулась в Париж по истечении месяца. Подлинной причины и нового разрыва я не знаю. Можно было лишь предположить, что завершившийся тяжелой душевной травмой первый разрыв настолько безвозвратно сместил представления Михаэля о счастье в придуманном им мире литературных героев.
Израильская действительность продолжала удивлять своими сюрпризами и с приходом 2000 года. В январской прессе появились сообщения о срыве вашингтонских переговоров Израиля с Сирией, но даже слухи о возможном отступлении с части аннексированных правительством Бегина Голан вызвали резкое недовольство политикой Барака у правой части израильтян. Падало доверие народа к главе правительства и из-за отсутствия обещанного продвижения в переговорах о мире с палестинцами. К тому же, ночью 24 мая он проводит подобный бегству вывод войск из южного Ливана. И в этом противники Барака увидели проявление слабости перед боевиками Хизбаллы и предательство по отношению к сотрудничавшим с Израилем отрядам Армии Южного Ливана.
Между тем, приближался очередной день рождения Майи. Как обычно, мне захотелось порадовать ее чем-то оригинальным. На этот раз, располагая и желанием и временем, я решил отснять видеофильм о повседневных заботах жены, мамы и бабушки. С этой целью я и приехал в торговый центр, чтобы купить видеокамеру. Я выбирал долго, потому что фактически впервые держал в руках недешевый аппарат.
– Аркадий Моисеевич? Вот это встреча! – послышалось из-за спины.
Я обернулся и не поверил своим глазам. Так ко мне обращался бывший сотрудник по винницкой фабрике Семен Дысин. После крепких рукопожатий он рассказал, что в Израиле меньше полугода. Семен привез видеокамеру из Винницы. Там он купил ее для коммерческих целей: надеялся, что в Израиле займется съемкой семейных торжеств. На месте он понял, что эта ниша занята, да и техника здесь более продвинутая.
Мне показалось, что мой земляк был расстроен, как когда-то я, по истечении своих шести-восьми месяцев проживания в Израиле. Чтобы поднять настроение репатрианту, я предложил ему себя в качестве его первого клиента. Для меня чайника Семен оказался неплохим инструктором, что проявилось в ходе съемок видеофильма. Что идея удалась, подтвердили наши друзья и родственники, которых мы пригласили на торжество. В фильме их больше всего впечатлила исполненная мной и Майей песня. Она была смонтирована в виде клипа. Мелодию и слова придумал я.
Первоначальный текст был написан на иврите, потому что среди гостей были Йоав и Рути, а они не разговаривали по-русски. Перевод на этот язык я сделал для тех, кто не знал иврит. Больше всего меня обрадовала реакция Майи. Она теперь все чаще говорила, что нам пора обзавестись своей видеокамерой. А я и фильмом подтверждал уважение нашей семьи к Израилю. Об этом говорит и текст самой песни.
Время мчится, меняет за зимою весну,
Обожаем всем сердцем нашу кроху страну,
Здесь купили мы дом, садик есть во дворе,
В нем костром полыхает герань в январе.
Богачи мы, и внуки – это наш лучший клад,
Глазки умные и, как маслины блестят,
Стол субботний они нам помогут накрыть,
Радуют нас их смекалка и прыть.
Здесь хватает проблем зачерствелых крутых,
Разрешать постепенно будем мы их,
Не теряем надежду – выход к миру найти,
Вектор избран, а значит мы на верном пути,
Время мчится, меняет за зимою весну,
Обожаем всем сердцем нашу чудо страну,
На хамсины не ропщем, хоть порой достают,
Не на день – навсегда поселились мы тут
Полет в Германию на годовщину памяти ее брата Семена мы запланировали на конец июля. Так как до Дортмунда не было прямых авиарейсов, мы доверились малокомпетентным советчикам. В итоге мы попали на чартерный рейс и оказались в Мюнхене, на противоположном конце страны. Один из крупнейших аэропортов современной Европы принимал нас поздним вечером. Там мы, малоопытные и немолодые туристы, столкнулись с очередным приключением. Оно начиналось со станции метро, с которой нам предстояло добраться до железнодорожного вокзала.
У касс-автоматов мы столкнулись с тем, что они не принимали крупные купюры, которыми мы располагали. Из-за позднего времени их негде было разменять. И тогда я стал обращаться за помощью к редким прохожим посредством жестов. Одни из них отвечали мне отказом, а другие просто меня не понимали. Это продолжалось до появления седой худенькой фрау лет 80. Она довольно быстро разобралась в сути нашей проблемы и стала с выгребать из своей сумки нужные нам деньги. На них она купила для нас два проездных билета.
Посредством жестов и она нам растолковала, что станцию закроют через 15 минут, и тогда нам придется дожидаться ее открытия на улице до шести утра. «Данке шейн» (очень благодарен) была единственная фраза на немецком, которую я вспомнил из своей институтской программы. А ведь незадолго до этого, когда мы подлетали к аэропорту, я думал о немцах с отвращением, потому что все они принимали к действию программу фюрера по уничтожению 6 миллионов евреев. Встреча у кассовых автоматов с седой фрау сразу поменяла мое представление о новой стране и ее гражданах.
Поездка в неблизкий Дортмунд тоже оказалась необычной. В вагоне поезда мы оказались в три часа ночи очень уставшими. Мягкие кресла здесь показались настолько удобными, что, лишь усевшись в них, мы сразу уснули. Под утро нас разбудил проверявший билеты контролер. От неожиданности я не сразу понял, что ему надо, а он и после проверки билетов что-то упорно пытался нам втолковать на немецком языке.
– Чтобы попасть в Дортмунд, вам предстоит пересадка через два часа, – кто-то раздалось за моей спиной на ломанном русском языке.
Мои глаза округлились от удивления. Майе я сказал, что и это очередная проблема, потому что я не запомнил название станции и вряд ли пойму объявление о том, что мы к ней подъезжаем.
– Не волнуйтесь, я подскажу и помогу сойти в нужном месте, – прозвучал тот же голос.
После этого переводчик упал, словно с неба в свободное кресло напротив меня. Желтокожий молодой человек лет 25 назвал себя Хасаном. Под его неподвижным, как протез, левым глазом зиял большой подковообразный шрам. Хасан пояснил, что это результат дорожной аварии. Она произошла на одном из мостов Вены, когда Хасан проезжал по нему на велосипеде. Это случилось немногим больше месяца тому назад. Карета скорой помощи доставила его в больницу. Сейчас его выписали, и он убегает в Швецию, чтобы не оплачивать в Австрии дорогой медицинский уход. Его там начинают удерживать из зарплаты после восстановления трудоспособности.
За чаем, с домашними коржиками Майи мы узнали, что Хасан уроженец Афганистана. Оттуда в 14-летнем возрасте он бежал на заработки в «перестраиваемый Горбачевым» СССР. Надо же, якорь там он бросил, в конце концов, в Виннице, на Украине! Здесь в морском контейнере он открыл свой ларек по продаже одежды. Челноки ему привозили ее из Турции. Два года тому из-за невыносимых поборов мафии Хасан бежал из Винницы в Европу. Со своих здешних случайных заработков он постоянно посылал деньги родителям в Афганистан и Насте, которая осталась в Виннице с их трехлетним сыном.
Волнующее повествование Хасана вызывало у меня двойственное ощущение. С одной стороны, я искренне сопереживал с ним его казавшиеся правдоподобными проблемы. А, с другой, я подозревал в нем боевика из Чечни, или другой горячей точки. Мало ли где тогда воевали наемники, которые превратили убийство и похищения людей в индустрию. В целях избежания подобного, когда мы уезжали из Израиля, наши приятели посоветовали нам представляться в пути жителями Украины или России. В связи с этим нам предстояло исключить наличие предметов с фирменными знаками израильских производителей.
– А вы откуда направляетесь в Дортмунд? – спросил Майю Хасан, словно он читал мои мысли.
– С Украины к родственникам, – я не без волнения поспешил огласить заготовленную фразу, чтобы растроганная до слез жена не проговорилась.
Мои опасения усилили появления троих парней. В ходе нашей беседы они дважды подходили к Хасану и отзывали его в сторону.
– А кто эти люди? – Спросил и я афганца после второго появления незнакомцев.
Меня не успокоил его ответ, что незнакомые ему турки вымогали от него деньги на пиво. Кстати, и в этом я и подозревал, и сочувствовал.
– А где же вы проживаете в Украине? – уточнял Хасан, в свою очередь.
– В Киеве, – ответил я, чтобы не проколоться, потому что в Виннице могли появиться какие-нибудь, не известные нам изменения.
– А на какой улице проживаете в Киеве? Ведь я и Киев хорошо знаю, – услышал я, все больше запутываясь.
– На Базарной, в восьмиэтажном доме, – выкручивался я, назвав улицу, на которой проживали наши друзья Кучеренки.
Майя, чтобы не расхохотаться навзрыд, достала из баула бутылочку с минеральной водой и стала откручивать пробку.
– Тогда откуда же у вашей жены бутылка с надписью на иврите? – заметил Хасан, как бы обличая меня во вранье.
Майе не помогает и вода. Она давится от смеха, и в ее глазах уже появляются другие слезы.
Меня выручает прибытие поезда на станцию нашей пересадки. Жилистый Хасан хватает мой тяжелый чемодан и спешит с нами к выходу. На улице он указывает направление нужной нам платформы и желает счастливого пути. Я не паникер, но мои подозрения продолжаются, потому что неподалеку я увидел молодых турков из соседнего вагона.
– Хватит хохотать, ты ведешь себя, как девчонка! – в сердцах выговорил я жене и напомнил о наставлениях в дорогу.
Шепотом я обратил внимание Майи на турков и предупредил, что Хасан мог передать им дальнейшую слежку за нами. Майя с опаской оглянулась. Турки вернулись в вагон. Мы покатили свои чемоданы на колесах в указанном Хасаном направлении. Всего метров сорок отделяли нас от нового приключения. В этом месте Майя вскрикнула от боли и остановилась, как вкопанная. Не трудно представить, как я испугался, пока не услышал, что нетерпимая боль была связана с судорогой в икроножной мышце.
Дальше Майя не могла сделать и шага. В ту же минуту рядом оказался дежурный по перрону. Он показал, как облегчить боль посредством массажа и сопроводил нас до лифта. Здесь он попросил одного из пассажиров посадить нас в вагон нужного поезда. Сами мы бы точно опоздали на посадку с платформы, уровень которой был выше. На удобных вагонных сидениях мы отдышались, успокоились и от души посмеялись над моими опасениями. Здесь и я уже соглашался с Майей, что Хасан говорил правду, хотя и являлся своеобразным отражением все усложняемой реальности нашей эпохи.
В Дортмунде разговорчивый таксист доставил нас до самого подъезда четырехэтажного дома Нели. Она проживала на втором этаже, в большой, неплохо обставленной двухкомнатной квартире. Ужин, с бесконечными воспоминаниями, пролетел незаметно. Сразу после завтрака мы приехали рейсовым автобусом на большое ухоженное кладбище. В самом его конце, почти у забора, находилась могилка Семена. У скромного памятника, на крошечном клочке земли, женщины высадили только что купленную в горшочках рассаду живых цветов.
– Мы были вынуждены похоронить Сему по христианскому обычаю на этом кладбище, – объяснила Неля, когда мы возвращались домой. – Дело в том, что до другого, мне было бы очень тяжело добираться.
Позднее Майя допустила, что и от приезда на похороны ее могли отговорить, чтобы она не вздумала настоять на национальных традициях предков. И зря, потому что она четко представляла последствия смешанных браков. На следующий день Неля повезла нас знакомиться с Дортмундом. Впечатляло многое: автобусы с опускавшимся на остановке полом, подземные переходы с узкими ленточными транспортерами для тяжелой ручной клади, эскалаторы в метро, которые включали сами пассажиры, в целях экономии электроэнергии.
Улица многоэтажного торгового центра была пешеходной. Огромные магазины предлагали товары на любой вкус. У входа в один из универмагов меня привлек высокий уровень исполнения мелодии из балета Чайковского «Лебединое озеро». Не менее приятно было смотреть на скрипичный квартет молодых музыкантов в элегантных костюмах.
Я решил, что так себя рекламирует универмаг. По окончании музыки один из стоявших рядом со мной слушателей вытряхнул из своего кошелька металлические монеты на бордовый бархат раскрытого скрипичного футляра. Профессионально прозвучала и новая мелодия. Никто из прохожих на этот раз не остановился. И тогда музыканты стали складывать инструменты в футляры. Когда парни заговорили между собой на чистом русском языке, я понял что они отправляются на поиск более подходящего места.
Бедные гости самой богатой в Европе Германии просили подаяния по-разному. У другого магазина я ожидал Нелю и Майю в маленьком сквере возле большой закусочной. В ней торговали гамбургерами и пивом в металлических банках. Из длинной очереди под открытым небом люди довольно быстро переходили к одному из столиков. Там же я увидел другую очередь. Она была намного короче и состояла из небритых и небрежно одетых мужчин. Их взгляды были прикованы к посетителям за столиками, которые, уходя, оставляли в своей тарелке остатки еды и пива. Вот к ним и устремлялся один из небритых мужчин. Он доедал и допивал то, что оставалось. Конечно, ему этого было мало. И тогда он снова возвращался в короткую очередь.
На улицах Дортмунда я увидел немало других контрастов. А в том, что терпели нужду граждане не самой Германии, я убедился и в квартире Саши Гендельмана, моего винницкого друга и сотрудника. Он проживал в небольшом очень уютном городе Крефельд. Я подскочил к нему поездом всего на несколько часов. Меня принимали как родственника, и мне было приятно услышать, что там же неплохо обустроились семьи дочери и сына Александра.
Крефельд. Я и Саша у него на Балконе.
Теплый прием нам оказали в хорошо обставленной квартире Лены, младшей дочери Нели. На балконе ее друг Джозеф приготовил вкусные шашлыки на электрическом мангале. За чаем мы показали кассету, которую я сделал к юбилею Майи. Видео, которое затронуло жизнь и тех, кто присутствовал за столом, смотрели очень внимательно. Об общем советском прошлом напомнили включенные в фильм черно-белые фотографии. В этом месте Неля даже прослезилась. Потом мы просмотрели фильм о жизни их семьи, который отснял Джозеф. Смешные и грустные эпизоды из него хозяева вспоминали допоздна.
В следующий вечер Джозеф отвез меня в большой магазин электроники, где я купил видеокамеру. Из Дортмунда в Мюнхен мы возвращались прямым утренним поездом. Благодаря большим окнам вагона, мы с удовольствием рассматривали проплывавшие за стеклами горные массивы, леса и достойные кисти художника деревенские и городские пейзажи. Все в этой богатой стране впечатляло добротностью и монументальностью. Я и раньше знал, что здесь особенно развито производство автомобилей и станков, которые известны миру высоким качеством.
Германия – это образец государства развитого капитализма. Ее хозяйство, наиболее развитое в Европе. Увидев всего лишь маленькую часть этой впечатляющей мощи, я невольно спрашивал себя, что было бы с этой лежавшей в руинах в 1945 году страной, если бы и ее западную часть заняли войска Советской армии, а не Великобритании и США? Мне было приятно, что из Германии я увозил не только приятные воспоминания, но японскую видеокамеру из семейства «Сони».
Кто бы мог подумать, что в следующее мгновение мои новые впечатления опять начнут резко меняться. Я даже испугался от неожиданности, как только мы въехали под крытый перрон вокзала в Штутгарте. Он был забит бритоголовыми парнями, которые встречали нас грохотом кулаков по стенам и окнам вагона. Спустя минуту они бесцеремонно открывали каждое купе и что-то громко выкрикивали, размахивая бутылками с недопитым пивом. Особенно испугалась Майя, вжавшись головой в мое плечо. Позднее она пояснила, что немцы напомнили ей одичалую толпу из «хрустальной ночи», о которой она читала не раз.
Бритоголовые парни прошли мимо, потому что не обнаружили свободных мест.
Находившиеся с нами попутчики немцы заметили замешательство Майи и разъяснили, что так фанаты болельщики возвращаются с футбольного матча. Моя трусиха жена повторно плотно прижалась головой к моему плечу в момент завершения посадки самолета в аэропорту Бен-Гурион. Как только его колеса мягко покатились по бетонной полосе, в глазах Майи просияла счастливая улыбка:
– Мне надо было побывать в Германии еще и для того, чтобы убедиться, что в Израиле евреи чувствуют себя лучше всего! – Прокричала она в мое ухо, когда смолкли дружные аплодисменты летчикам за благополучное завершение полета.
Глава 8
Популярность Барака в связи неудачным выводом войск из Ливана в мае 2000 года продолжала падать. Подправить свое положение Барак решил продолжением переговоров с Арафатом. Тот отреагировал на «потепление» отношений превращением особняка «Ориент Хауз» в арабской части восточного Иерусалима в филиал палестинской администрации. Начавшиеся там приемы иностранных делегаций из стран Европы вызвали еще большее негодование в рядах правых израильтян. Их газеты писали, что левые намереваются поделить Иерусалим с палестинцами.
Новые противостояния несколько затенила затронувшая и Израиль подготовка западного мира к встрече приближавшегося 2001 года. В преддверии нового века и нового тысячелетия в СМИ было много размышлений о веке уходящем. Его называли веком нетерпимости, безумия, самых кровавых войн и геноцида. Отмечалось и другое. Никогда ранее не было такого количества спасенных от преждевременной смерти миллионов людей, благодаря открытию антибиотиков, рентгена, прививок от полиомиелита и черной оспы. К числу самых важных событий относили расщепление атома, освоение космоса и гибель последней Советской империи.
Писали и о работе над международным сценарием празднества с участием звезд первой величины. На его заключительную часть в Израиль якобы собирался сам Папа Римский, который незадолго до этого снял с евреев обвинение в убийстве Христа. Организаторы празднования уже прикидывали немалый доход от приема миллионов паломников и туристов. Их планы смела мощная волна политического противостояния правых. Ариэль Шарон решил, что пришло время вернуть Ликуд к власти на основе просчетов Егуда Барака.
Чтобы привлечь к себе внимание правых слоев общества, 28 сентября 2000 года Шарон поднялся на Храмовую гору, в сопровождении нескольких соратников и охраны. В ответ вспыхнули беспорядки в восточном Иерусалиме, на территориях, в арабских деревнях и городах Израиля. Блокировались дороги, поджигались машины и лесные участки. Полицейских и солдат забрасывали камнями и бутылками с зажигательной смесью. Новое восстание получило название «Интифада Аль-Акса» – по называнию мечети на Храмовой горе.
При разгоне сметавших все на своем пути демонстрантов израильскими полицейскими было непредумышленно убито 13 арабов – граждан Израиля. Арабские депутаты Кнессета, обвиняли в случившемся главу правительства Барака. Разбирательством происшествия занималась специальная комиссия. СМИ Израиля нагнетали обстановку слухами о больших уступках Барака на переговорах с палестинцами.