– Этого еще никто не видел, – сказал Дауге. – Это свечение металлического водорода.
– Т-таким н-наблюдениям, – сказал Юрковский, – грош цена. Может, пристроим к п-перископу с-спектрограф?
– Глупости, – сказал Дауге, еле шевеля губами. Он сполз на подушки и тоже лег на спину. – Жалко, – сказал он. – Ведь этого еще никто никогда не видел.
– Д-до чего м-мерзко ничего не делать, – сказал Юрковский с тоской.
Дауге вдруг приподнялся на локте и нагнул голову, прислушиваясь.
– Что ты? – спросил Юрковский.
– Тише, – сказал Дауге. – Послушай.
Юрковский прислушался. Низкий, едва слышный гул доносился откуда-то, волнообразно нарастая и снова затихая, словно гудение гигантского шмеля. Гул перешел в жужжание, стал выше и смолк.
– Что это? – спросил Дауге.
– Не знаю, – отозвался Юрковский вполголоса. Он сел. – Может быть, это двигатель?
– Нет, это оттуда. – Дауге махнул рукой в сторону перископов. – Ну-ка… – Он опять прислушался, и снова послышалось нарастающее гудение.
– Надо поглядеть, – сказал Дауге.
Гигантский шмель смолк, но через секунду загудел снова. Дауге поднялся на колени и уткнулся лицом в нарамник перископа.
– Смотри! – закричал он.
Юрковский тоже подполз к перископу.
– Смотри, как здорово! – крикнул Дауге.
Из желто-розовой бездны поднимались огромные радужные шары. Они были похожи на мыльные пузыри и переливались зеленым, синим, красным. Это было очень красиво и совершенно непонятно. Шары поднимались из пропасти с низким нарастающим гулом, быстро проносились и исчезали из поля зрения. Они все были разных размеров, и Дауге судорожно вцепился в рубчатый барабан дальномера. Один шар, особенно громадный и колыхающийся, прошел совсем близко. На несколько мгновений обсерваторный отсек заполнился нестерпимо низким, зудящим гулом, и планетолет слегка качнуло.
– Эй, в обсерватории! – раздался в репродукторе голос Быкова. – Что это за бортом?
– Ф-феномены, – сказал Юрковский, пригнув голову к микрофону.
– Что? – спросил Быков.
– П-пузыри какие-то, – пояснил Юрковский.
– Это я и сам вижу, – проворчал Быков и замолчал.
– Это уже не металлический водород, – сказал Юрковский, почти не заикаясь.
Пузыри исчезли.
– Вот, – сказал Дауге. – Диаметры: пятьсот, девятьсот и три тысячи триста метров. Если, конечно, здесь не искажается перспектива. Больше я не успел. Что это может быть?
В розовой пустоте пронеслись еще два пузыря. Вырос и сейчас же смолк густой басовый звук.
– М-машина п-планеты р-работает, – сказал Юрковский. – И мы никогда не узнаем, что там происходит…
– Пузыри в газе, – сказал Дауге. – А впрочем, какой это газ – плотность как у бензина…
Он обернулся. На пороге открытой двери сидел Моллар, прислонившись виском к косяку. Кожа на его лице вся сползла к подбородку от тяжести. У него был белый лоб и темно-вишневая шея.
– Это есть я, – сказал Моллар.
Он перевалился на живот и пополз к своему месту у казенника. Планетологи молча смотрели на него, затем Дауге встал, взял две подушки – у себя и у Юрковского – и помог Моллару устроиться поудобнее. Все молчали.
– Очень тосклив<о>,– сказал наконец Моллар. – Не могу один. Хочется гов<о>рить. – Он делал самые невообразимые ударения.
– Мы очень рады вам, Шарль, – сказал Дауге совершенно искренне. – Нам тоже тоскливо, и мы все время говорим.
Моллар попытался сесть, но раздумал и остался лежать, тяжело дыша и глядя в потолок.
– А к-как жизнь, Шарль? – спросил Юрковский с интересом.
– Жизьнь хорошё-о, – сказал Моллар, бледно улыбаясь. – Только мало.
Дауге лег и тоже уставился в потолок. «Мало, – подумал он, – гораздо меньше, чем хочется». Он выругался вполголоса по-латышски.
– Что? – спросил Моллар.
– Он ругается, – объяснил Юрковский.
Моллар вдруг сказал высоким голосом: «Друзья мои!» – и планетологи разом повернулись к нему.
– Друзья мои! – сказал Моллар. – Что мне дьелатть? Ви есть опытные межпланьетник<и>! Ви есть большие льюди и герой<и>. Да, герой<и>! Mon dieu! Ви смотрели в глаза смерти больше, чем я смотрелль в глаза дев<у>шки. – Он горестно помотал головой. – И я совсем не есть опытний. Мне страшно, и я хочу много говорить сейчас, но сейчас уже близок конец, и я не знаю как. Да, да, как надо сейчас говорить?
Он смотрел на Дауге и Юрковского блестящими глазами. Дауге неловко пробормотал: «О черт» – и оглянулся на Юрковского. Юрковский лежал, заложив руки за голову, и искоса глядел на Моллара.
– О черт, – сказал Дауге. – Я уже и забыл.
– М-могу рассказать, к-как мне однажды х-хотели ам-ампутировать н-ногу, – предложил Юрковский.
– Верно! – радостно сказал Дауге. – А потом вы, Шарль, тоже расскажете что-нибудь веселенькое…
– Ах, вы все шут<и>те, – сказал Моллар.
– А еще можно спеть, – сказал Дауге. – Я про это читал. Вы нам споете, Шарль?
– Ах, – сказал Моллар. – Я совсем прокис.
– Отнюдь, – сказал Дауге. – Вы замечательно держитесь, Шарль. А это же самое главное. Правда, Шарль замечательно держится, а, Володя?
– К-конечно, – сказал Юрковский. – З-замечательно.
– А капитан не спит, – бодро продолжал Дауге. – Вы заметили, Шарль? Он что-то задумал, наш капитан.
– Да, – сказал Моллар. – Да! Наш капитан – это есть большая надежда.
– Еще бы, – сказал Дауге. – Вы даже не знаете, какая это большая надежда.
– М-метр девяносто пять, – сказал Юрковский.
Моллар засмеялся.
– Вы все шут<и>те, – сказал он.
– А мы пока будем болтать и наблюдать, – сказал Дауге. – Хотите посмотреть в перископ, Шарль? Это красиво. Этого никто никогда не видел. – Он поднялся и приник к перископу.
Юрковский увидел, как у него вдруг выгнулась спина. Дауге обеими руками взялся за нарамник.
– Бог мой! – сказал он. – Планетолет!
В розовой пустоте висел планетолет. Он был виден совершенно отчетливо и во всех подробностях и находился, по-видимому, километрах в трех от «Тахмасиба». Это был фотонный грузовик первого класса с параболическим отражателем, похожим на растопыренную юбку, с круглой жилой гондолой и дисковидным грузовым отсеком, с тремя сигарами аварийных ракет на далеко вынесенных кронштейнах. Он висел вертикально и совершенно неподвижно. И он был серый, как на экране черно-белого кино.
– Кто же это? – пробормотал Дауге. – Неужели Петрушевский?
– П-погляди на отражатель, – сказал Юрковский.
Отражатель серого планетолета был обломан с края.
– Тоже не повезло ребятам, – сказал Дауге.
– О! – сказал Моллар. – А вон еще один.
Второй планетолет – точно такой же – висел дальше и глубже первого.
– И у этого обломан отражатель, – сказал Дауге.
– Я з-знаю, – сказал неожиданно Юрковский. – Это наш «Тахмасиб». М-мираж.
Это был двойной мираж. Несколько радужных пузырей стремительно поднялись из глубины, и призраки «Тахмасиба» исказились, задрожали и растаяли. А правее и выше появились еще три призрака.
– Какие красивые пузыри! – сказал Моллар. – Они поют.
Он снова лег на спину. У него пошла носом кровь, и он сморкался и морщился и все поглядывал на планетологов, не видят ли они. Они, конечно, не видели.
– Вот, – сказал Дауге. – Ты говоришь, что здесь скучно.
– Я н-не говорю, – сказал Юрковский.
– Нет, говоришь, – сказал Дауге. – Ты брюзжишь, что скучно.
Оба старались не глядеть на Моллара. Кровь остановить было нельзя. Она свернется сама. Радиооптика нужно было бы отнести в амортизатор, но… Ничего, она свернется. Моллар тихо сморкался.
– А вон еще мираж, – сказал Дауге. – Но это не корабль.
Юрковский заглянул в перископ. «Не может быть, – подумал он. – Этого не может быть. Не тут, не в Юпитере». Под «Тахмасибом» медленно проплывала вершина громадной серой скалы. Основание ее тонуло в розовой дымке. Рядом поднималась другая скала – голая, отвесная, изрезанная глубокими прямыми трещинами. А еще дальше вырастала целая вереница таких же острых крутых вершин. И тишина в обсерваторном отсеке сменилась скрипами, шорохами, едва слышным гулом, похожим на эхо далеких-далеких горных обвалов.
– Эт-то н-не мираж, – проговорил Юрковский. – Эт-то п-похоже на ядро.
– Вздор, – сказал Дауге.
– В-возможно, все-таки у Юпитера есть я-ядро.
– Вздор, вздор, – нетерпеливо сказал Дауге.
Горная цепь тянулась под «Тахмасибом», и не было ей конца.
– Вон еще, – сказал Дауге.
Выше скалистых зубьев выступил темный бесформенный силуэт, вырос, превратился в изъеденный обломок черного камня и снова скрылся. Сейчас же за ним вслед появился другой, третий, а вдали, едва различимая, бледным пятном светилась округлая серая масса. Горный хребет внизу постепенно опускался и исчез из виду. Юрковский, не отрываясь от перископа, поднес к губам микрофон. Было слышно, как у него хрустнули суставы.
– Быков, – позвал он. – Алексей.
– Алеши нет, Володенька, – отозвался голос штурмана. Голос был сиплый и задыхающийся. – Он в машине.
– М-михаил, мы идем н-над с-скалами, – сказал Юрковский.
– Над какими скалами? – испуганно спросил Михаил Антонович.
Вдали прошла поразительно ровная, словно отполированная поверхность – огромная равнина, окаймленная невысокой грядой круглых холмов. Прошла и утонула в розовом.
– М-мы еще не все п-понимаем, – сказал Юрковский.
– Я сейчас посмотрю, Володенька, – сказал Михаил Антонович.
За перископом проплывала еще одна горная страна. Она плыла высоко вверху, и вершины гор были обращены вниз. Это было дикое, фантастическое зрелище, и Юрковский подумал сначала, что это опять мираж, но это был не мираж. Тогда он понял и сказал:
– Это не ядро, Иоганыч. Это кладбище.
Дауге не понял.
– Это кладбище миров, – сказал Юрковский. – Джуп проглотил их.
Дауге долго молчал, а затем пробормотал:
– Какие открытия… Кольцо, розовое излучение, кладбище миров… Жаль. Очень жаль.
Он оглянулся и окликнул Моллара. Моллар не ответил. Он лежал ничком.
Они стащили Моллара в амортизатор, привели его в чувство, а он, измотанный, отекший, сразу заснул, словно упал в обморок. Потом они вернулись в обсерваторный отсек и снова повисли на перископах. Под «Тахмасибом», и рядом с «Тахмасибом», и временами над «Тахмасибом» медленно проплывали в потоках сжатого водорода несостоявшиеся миры – горы, скалы, чудовищные потрескавшиеся глыбы, прозрачные серые облака пыли. Потом «Тахмасиб» отнесло в сторону, а в перископах остался только пустой, ровный розовый свет.
– Устал как собака, – сказал Дауге. Он перевернулся на бок, и у него затрещали кости. – Слышишь?
– Слышу, – сказал Юрковский. – Давай смотреть.
– Давай, – сказал Дауге.
– Я думал, это ядро, – сказал Юрковский.
– Этого не могло быть, – сказал Дауге.
Юрковский стал тереть лицо ладонями.
– Это ты так говоришь, – сказал он. – Давай смотреть.
Они еще многое увидели и услышали, или им казалось, что они увидели и услышали, потому что оба они страшно устали, и в глазах иногда темнело, и тогда исчезали стены обсерваторного отсека – оставался только ровный розовый свет. Они видели широкие неподвижные зигзаги молний, упиравшиеся в тьму наверху и в розовую бездну внизу, и слышали, как с железным громом пульсируют в них лиловые разряды. Они видели какие-то колышущиеся пленки, проплывавшие с тонким свистом совсем рядом. Они разглядывали причудливые тени во мгле, которые двигались и шевелились, и Дауге спорил, что это объемные тени, а Юрковский доказывал, что Дауге бредит. И они слышали вой, и писк, и грохот, и странные звуки, похожие на голоса, и Дауге предложил зафиксировать эти звуки на диктофоне, но тут заметил, что Юрковский спит лежа на животе. Тогда он повернул Юрковского на спину и снова вернулся к перископу.
В открытую дверь отсека вползла, волоча брюхо по полу, Варечка, синяя в крапинку, подобралась к Юрковскому и взгромоздилась к нему на колени. Дауге хотел прогнать ее, но у него уже совсем не было сил. Он даже не мог поднять голову. А Варечка тяжело вздымала бока и медленно мигала. Шипы на ее морде стояли ежом, и полумертвый хвост судорожно подергивался в такт дыханию.
3. Надо прощаться, а радиооптик не знает как
Это было трудно, невообразимо трудно работать в таких условиях. Жилин несколько раз терял сознание. Останавливалось сердце, и все заволакивалось красной мутью. И во рту все время чувствовался привкус крови. Жилину было очень стыдно, потому что Быков продолжал работать неутомимо, размеренно и точно, как машина. Быков был весь мокрый от пота, ему тоже было невообразимо трудно, но он, по-видимому, умел заставить себя не терять сознание. Уже через два часа у Жилина пропало всякое представление о цели работы, у него больше не осталось ни надежды, ни любви к жизни, но каждый раз, очнувшись, он продолжал прерванную работу, потому что рядом был Быков. Однажды он очнулся и не нашел Быкова. Тогда он заплакал. Но Быков скоро вернулся, поставил рядом с ним кастрюльку и сказал: «Ешь». Он поел и снова взялся за работу. У Быкова было белое лицо и багровая отвисшая шея. Он тяжело и часто дышал. И он молчал. Жилин думал: «Если мы выберемся, я не пойду в межзвездную экспедицию, я не пойду в экспедицию на Плутон, я никуда не пойду, пока не стану таким, как Быков. Таким обыкновенным и даже скучным в обычное время. Таким хмурым и немножко даже смешным. Таким, что трудно было поверить, глядя на него, в легенду о Голконде, в легенду о Каллисто и в другие легенды». Жилин помнил, как молодые межпланетники потихоньку посмеивались над Рыжим Пустынником – кстати, откуда взялось такое странное прозвище? – но он никогда не видел, чтобы о Быкове отозвался пренебрежительно хоть один пилот или ученый старшего поколения. «Если я выберусь, я должен стать таким, как Быков. Если я не выберусь, я должен умереть, как Быков». Когда Жилин терял сознание, Быков молча перешагивал через него и заканчивал его работу. Когда Жилин приходил в себя, Быков так же молча возвращался на свое место.
Потом Быков сказал: «Пошли» – и они выбрались из камеры магнитной системы. У Жилина все плыло перед глазами, хотелось лечь, уткнуться носом во что-нибудь помягче и так лежать, пока не поднимут. Он выбирался вторым и застрял и все-таки лег носом в холодный пол, но быстро пришел в себя и тогда увидел у самого лица ботинок Быкова. Ботинок нетерпеливо притопывал. Жилин напрягся и вылез из люка. Он сел на корточки, чтобы как следует задраить крышку. Замок не слушался, и Жилин стал рвать его исцарапанными пальцами. Быков возвышался рядом, как радиомачта, и смотрел не мигая сверху вниз.
– Сейчас, – торопливо сказал Жилин. – Сейчас…
Замок, наконец, встал на место.
– Готово, – сказал Жилин и выпрямился. Ноги тряслись в коленях.
– Пошли, – сказал Быков.
Они вернулись в рубку. Михаил Антонович спал в своем кресле у вычислителя. Он громко всхрапывал. Вычислитель был включен. Быков перегнулся через штурмана, взял микрофон селектора и сказал:
– Пассажирам собраться в кают-компании.
– Что? – спросил Михаил Антонович, встрепенувшись. – Что, уже?
– Уже, – сказал Быков. – Пойдем в кают-компанию.
Но он пошел не сразу – стоял и задумчиво наблюдал, как Михаил Антонович, болезненно морщась и постанывая, выбирается из кресла. Затем он словно очнулся и сказал:
– Пойдем.
Они пошли в кают-компанию. Михаил Антонович сразу пробрался к дивану и сел, сложив руки на животе. Жилин тоже сел, чтобы не тряслись ноги, и стал смотреть в стол. На столе еще стояли стопкой грязные тарелки. Потом дверь в коридор открылась, и ввалились пассажиры. Планетологи тащили на себе Моллара. Моллар висел, волоча ноги и обхватив планетологов за плечи. В руке у него был зажат носовой платок, весь в темных пятнах.
Дауге и Юрковский молча усадили Моллара на диван и сели по обе стороны от него. Жилин оглядел их. «Вот это да! – подумал он. – Неужели и у меня такая морда?» Он украдкой ощупал лицо. Ему показалось, что щеки у него очень тощие, а подбородок очень толстый, как у Михаила Антоновича. Под кожей бегали мурашки, как в отсиженной ноге. «Отсидел физиономию», – подумал Жилин.
– Так, – сказал Быков. Он сидел на стуле в углу и теперь встал, подошел к столу и тяжело оперся о него.
Моллар неожиданно подмигнул Жилину и закрыл лицо пятнистым платком. Быков холодно посмотрел на него. Затем он стал смотреть в стену.
– Так, – повторил он. – Мы были заняты пере-о-бо-ру-до-ва-нием «Тахмасиба». Мы закончили пере-о-бо-ру-до-ва-ние. – Это слово никак не давалось ему, но он упрямо дважды повторил его, выговаривая по слогам. – Мы теперь можем использовать фотонный двигатель, и я решил его использовать. Но сначала я хочу поставить вас в известность о возможных последствиях. Предупреждаю: решение принято, и я не собираюсь с вами советоваться и спрашивать вашего мнения…
– Короче, Алексей, – сказал Дауге.
– Решение принято, – сказал Быков. – Но я считаю, что вы вправе знать, чем это все может кончиться. Во-первых, включение фотореактора может вызвать взрыв в сжатом водороде вокруг нас. Тогда «Тахмасиб» будет разрушен полностью. Во-вторых, первая вспышка плазмы может уничтожить отражатель – возможно, внешняя поверхность зеркала уже истончена коррозией. Тогда мы останемся здесь и… В общем, понятно. В-третьих, наконец, «Тахмасиб» может благополучно выбраться из Юпитера и…
– Понятно, – сказал Дауге.
– И продовольствие будет доставлено на Амальтею, – сказал Быков.
– П-продовольствие б-будет век б-благодарить Б-быкова, – сказал Юрковский.
Михаил Антонович робко улыбнулся. Ему было не смешно.
Быков смотрел в стену.
– Я намерен стартовать сейчас же, – сказал он. – Предлагаю пассажирам занять места в амортизаторах. Всем занять места в амортизаторах. И давайте без этих ваших штучек. – Он посмотрел на планетологов. – Перегрузка будет восьмикратная, как минимум. Прошу выполнять. Бортинженер Жилин, проследите за выполнением и доложите.
Он оглядел всех исподлобья, повернулся и ушел в рубку на прямых ногах.
– Mon dieu, – сказал Моллар. – Ну и жизьнь.
У него опять пошла кровь из носа, и он принялся слабо сморкаться. Дауге повертел головой и сказал:
– Нам нужен счастливчик. Кто-нибудь здесь есть везучий? Нам совершенно необходим счастливчик.
Жилин встал.
– Пора, товарищи, – сказал он. Ему хотелось, чтобы все скорее кончилось. Ему очень хотелось, чтобы все уже было позади. Все остались сидеть. – Пора, товарищи, – растерянно повторил он.
– В-вероятность б-благоп-приятного и-исхода – п-процентов д-десять, – задумчиво сказал Юрковский и принялся растирать щеки.
Михаил Антонович, кряхтя, выбрался из дивана.
– Мальчики, – сказал он. – Надо, кажется, прощаться. На всякий случай, знаете… Всякое может быть. – Он жалостно улыбнулся.
– Прощаться так прощаться, – сказал Дауге. – Давайте прощаться.
– И я опьять не знайю как, – сказал Моллар.
Юрковский поднялся.
– В-вот что, – сказал он. – П-пошли по ам-мортизаторам. С-сейчас выйдет Б-быков, и т-тогда… Лучше мне сгореть. Р-рука у него тяжелая, д-до сих п-пор помню. Д-десять лет.
– Да-да, – заторопился Михаил Антонович. – Пошли, мальчики, пошли… Дайте я вас поцелую.
Он поцеловал Дауге, потом Юрковского, потом повернулся к Моллару. Моллара он поцеловал в лоб.
– А ты где будешь, Миша? – спросил Дауге.
Михаил Антонович поцеловал Жилина, всхлипнул и сказал:
– В амортизаторе, как все.
– А ты, Ваня?
– Тоже, – сказал Жилин. Он придерживал Моллара за плечи.
– А капитан?
Они вышли в коридор, и снова все остановились. Оставалось несколько шагов.
– Алексей Петрович говорит, что не верит автоматике в Джупе, – сказал Жилин. – Он сам поведет корабль.
– Б-быков есть Быков, – сказал Юрковский, криво усмехаясь. – В-всех н-немощных на своих п-плечах.
Михаил Антонович, всхлипывая, пошел в свою каюту.
– Я вам помогу, мсье Моллар, – сказал Жилин.
– Да, – согласился Моллар и послушно обхватил Жилина за плечи.
– Удачи и спокойной плазмы, – сказал Юрковский.
Дауге кивнул, и они разошлись по своим каютам. Жилин ввел Моллара в его каюту и уложил в амортизатор.
– Как жизьнь, Ваньюшя-а? – сказал печально Моллар. – Хорошё-о?
– Хорошо, мсье Моллар, – сказал Жилин.
– А как дев<у>шки?
– Очень хорошо, – сказал Жилин. – На Амальтее чудесные девушки.
Он вежливо улыбнулся, задвинул крышку и сразу перестал улыбаться. «Хоть бы скорее все это кончилось!» – подумал он.
Он шел по коридору, и коридор показался ему очень пустым. Он постучал по крышке каждого амортизатора и прослушал ответный стук. Потом он вернулся в рубку.
Быков сидел на месте старшего пилота. Он был в костюме для перегрузок. Костюм был похож на кокон шелкопряда, из него торчала рыжая растрепанная голова. Быков был совершенно обыкновенный, только очень сердитый и усталый.
– Все готово, Алексей Петрович, – сказал Жилин.
– Хорошо, – сказал Быков. Он косо поглядел на Жилина. – Не боишься, малек?
– Нет, – сказал Жилин.
Он не боялся. Он только хотел, чтобы все скорее кончилось. И еще ему вдруг очень захотелось увидеть отца, как он вылезает из стратоплана, грузный, усатый, со шляпой в руке. И познакомить отца с Быковым.
– Ступай, Иван, – сказал Быков. – Десять минут в твоем распоряжении.
– Спокойной плазмы, Алексей Петрович, – сказал Жилин.
– Спасибо, – сказал Быков. – Ступай.
«Это надо выдержать, – подумал Жилин. – Черт, неужели я не выдержу?» Он подошел к двери своей каюты и вдруг увидел Варечку. Варечка тяжело ползла, прижимаясь к стене, волоча за собой сплющенный с боков хвост. Увидев Жилина, она подняла треугольную морду и медленно мигнула.
– Эх ты, бедолага! – сказал Жилин.
Он взял Варечку за отставшую на шее кожу, приволок ее в каюту, сдвинул крышку с амортизатора и поглядел на часы. Потом он бросил Варечку в амортизатор – она была очень тяжелая и грузно трепыхалась в руках – и залез сам. Он лежал в полной темноте, слушал, как шумит амортизирующая смесь, а тело становилось легче и легче. Это было очень приятно, только Варечка все время дергалась под боком и колола руку шипами. «Надо выдержать, – подумал Жилин. – Как он выдерживает».
В рубке Алексей Петрович Быков нажал большим пальцем рифленую клавишу стартера.