Еще гроб
Иногда – ни с того ни с сего – накатывает такое веселое, радостное настроение, что ходишь, внутренне подпрыгивая, как козленок, что хочется весь мир обнять, что внутри – будто целая стая воробьев щебечет.
В такие минуты любо беспричинно бродить по улицам, обращая умиленное внимание на всякий пустяк, попадающий в поле зрения: на турка, исступленно выкрикивающего свой товар; на деловитого грека, бегущего из харчевни с тарелочкой, на которой горсточка вареного риса, возглавленного крохотным кусочком баранины; на фотографическую витрину с усатыми, толстоногими гречанками, любящими сниматься непременно у фальшивого бутафорского рояля или около белой картонной лошади, шея которой обвивается топорной рукой самым шаловливым и грациозным образом, – все привлекает праздное, благодушное внимание, все заставляет или мимолетно усмехнуться, или мимолетно задуматься…
В таком безоблачном настроении любо зайти в светлый чистенький ресторанчик, проглотить кружку холодного пива и уничтожить какую-нибудь отбивную котлету, бродя рассеянно глазами по вечному портрету Венизелоса на стене, обильно засиженному мухами, и по разложенным листам бумаги от мух, девственно чистым – на зависть облюбованному летучей армией Венизелосу.
Недавно зашел я в таком бодром, искрящемся настроении в ресторанчик, уселся за стол; подошла очень недурная собой русская дама и, сделав независимое лицо аристократки времен Французской революции, ведомой на гильотину, кротко спросила:
– Чего вы хотите?
– Обнять весь мир, – искренно ответил я, еле сдерживая бурлящую внутри молодую радость жизни.
– Отчего все мужчины думают, – грустно сказала дама, – что если мы служим здесь кельнершами, то нам можно делать всякие предложения…
Я заверил ее, что в отношении к ней лично у меня нет никаких агрессивных планов, и заказал телячью котлету и пиво.
– Салату желаете? – осведомилась она таким душераздирающим тоном, будто спрашивала: сейчас меня будете расстреливать или потом?
– О, да! Украсьте салатом мою сиротливую жизнь, – игриво отвечал я, желая немного развлечь ее. – Вы, наверное, беженка?
– Ах, и не говорите. Сейчас принесу пиво, а потом котлету.
Когда она вернулась, я сказал ей:
– Если вам не скучно, посидите со мной, поболтаем.
– Не скучно! А какое, спрашивается, веселье?.. Чему радоваться? Ах, вы знаете – раньше у меня были свои лошади, я приемы делала, а теперь… ботинок не на что купить.
Я отхлебнул пива. Оно показалось мне горьковатым.
– Сестра лежит с ангиной. Хозяева дома, греки, оскорбляют, потому что мы русские…
Я сделал второй глоток. Пиво как будто сделалось еще горче.
– Ничего. Даст бог, все уладится. Опять будем жить хорошо.
– Не верю я. Ни во что не верю. Наверное, скоро все перемрем. Муж в Совдепии остался. Наверное, убили.
Отхлебнул, опустил голову.
Решительно, черт их возьми, пивные заводы стали беззастенчиво прибавлять желчь в пиво.
– А может, муж и жив, – утешил я.
– А если и жив, так с голоду умер.
Я сочувственно покачал головой, отломил поджаренную хрустящую корочку булки и, посолив, положил в рот.
– Гм… Вот белый хлеб, – со стоном заметила кельнерша. – У нас тут его сколько угодно, белого, мягкого, свежего, а там серый, как глина, со щепочками, с половой, со жмыхами. Да если бы этакую порцию туда перенести, так хватило бы на четырех человек. Да и рыдали бы, пережевывая.
Все это было совершенно справедливо, но почему деревцо за окном вяло опустило ветки, портрет Венизелоса скривился на сторону, солнечное пятно на стене погасло и прожеванный кусочек хлеба никак не хотел, несмотря на мои судорожные усилия, проскочить в горло… Я облил его глотком пива вкуса хины, мучительно улыбнулся и заметил:
– Но ведь если я сейчас не буду есть этого хлеба, я им этим не помогу?..
– Им уже ничто не поможет. Как мучаются! Как мучаются! От голода распухает лицо и все тело покрывается кровоточащими струпьями…
Она встала и пошла за котлетой.
Котлета оказалась на редкость сочная, в сухариках, с картошечкой, нарезанной этакими столбиками.
Я отрезал кус, мазнул горчицей и увенчал кусочком огурца.
– Я читала, что от голода шея начинает пухнуть и гнить. Отчего бы это?
– Не знаю отчего, – угрюмо промолвил я. Мне показалось, что кусочек котлеты на вилке покраснел, распух и в нем что-то зашевелилось…
– Да… Вот вы, например, можете себе позволить здесь удовольствие съесть две или три жареные котлеты, а там даже дров нет, чтобы сварить головку ржавой селедки…
Ах, как все это было справедливо!.. Но котлета покоробилась, съежилась и сделалась вялой, неаппетитной…
– Дайте счет, – со вздохом попросил я.
Она черкнула что-то в книжечке, сардонически улыбаясь:
– Иногда пишешь счет, да как вспомнишь, чем была раньше, как роскошно жила, так слезы и застилают глаза: цифр даже не вижу…
– Прощайте, – пробормотал я.
– Куда ж вы так скоро?
– Пойти на кладбище, что ли, повеситься.
– Да уж теперь это только и остается, – с готовностью одобрила она.
* * *
Вчера снова накатило на меня такое бодрое бурливое настроение. Я шел по улице, чуть не приплясывая, и, наконец, решил:
– Не зайти ли в ресторанчик?.. Только – дудки! В этот уж не пойду. Эта милая девушка снова доведет меня до логической мысли привязаться веревкой за шею к перилам Галатского моста, да и спрыгнуть вниз…
Поэтому я, насвистывая нечто мелодичное, вошел в другой ресторан и… первое, на что я наткнулся, была та давешняя кельнерша.
– Вы… Здесь? – оторопел я.
– Да… Садитесь. Представьте, мне тот хозяин отказал. Вы, говорит, не умеете обращаться с публикой… А я уж, можно сказать, всякого как родного встречаю. Все, что есть на душе, все выложишь. Что будете кушать? А у сестрицы, представьте, кроме ангины еще и дезинтерия… Несчастье за несчастьем… Садитесь! Куда ж вы?!
Благородная девушка
Самым серьезным человеком в свете я считаю своего друга Степана Фолиантова.
Даже в имени его и фамилии – есть что-то солидное, несокрушимое…
Поэтому я имел полное право окаменеть от изумления, когда одним весенним вечером он, как экваториальная буря, ворвался ко мне и сообщил, изнемогая на каждом слоге:
– Ну, конец, брат! Поздравь меня – я влюблен.
Если бы дьякон соборной церкви остриг волосы, вымазал лицо жженой пробкой и, надев красный фрак, выступил в кафе-концерте на эстраде в качестве негра, исполняющего кика-пу, – это было бы более подходящее, чем то, что сообщил мне Фолиантов.
– С ума ты сошел? – недоверчиво ахнул я.
– Ну, конечно! Я об этом же и говорю. Ах, какая женщина! Понимаешь: ручки, ножки и губки такие маленькие, что… что…
– Что их совсем не видно? – подсказал я.
– А?.. Ну, это ты уж хватил. Нет, их видно, но они просто крохотные. А глаза, наоборот, такие огромные, что…
– Что занимают территорию всего лица?!
– А? Ну, ты скажешь тоже. Просто огромные глаза. И красивые до безобразия!.. Носик…
– Выпей вина и расскажи лучше о характере.
– Характер? Ангельский. Бескорыстие? Дьявольское! Достаточно сказать, что, когда мы бываем в кафе, – она всегда платит свою треть. Идем в театры – она за билеты платит треть. Садимся на извозчика…
– Почему же такая странная дробь – треть?
– А брат же с нами всегда.
– Чей?
– Странный вопрос: ее! Он ко мне очень привязался… Светлая личность! Бываем втроем. Ой, опоздал! Уж ждут.
И умчался этот странный Фолиантов – так же бурно, как и появился.
* * *
На другой день появился расстроенный.
– Выгнала.
– Вот тебе раз. За что?
– Я сдуру предложил денег. У них ведь не густо. И брат кричал тоже. Обиделся. Вот тебе и Константинополь! А говорят – город продажных женщин и торгующих женщинами мужчин.
Он вынул портрет прехорошенькой девушки и принялся жадно целовать его.
– Дай и я поцелую, – попросил я, глубоко растроганный.
– На. Ты ее тоже полюбишь, когда узнаешь.
Мы долго по очереди целовали портрет и потом сидели, глядя друг на друга со слезами на глазах…
– Ты, наверное, грубо предложил ей деньги, – укоризненно сказал я. – Вот она тебя и выгнала. А ты сделай как-нибудь деликатнее…
– Ну? Как же?
– Выдай ей вексель на круглую сумму и объясни, что все мы, мол, под Богом ходим, что мало ли что может случиться и что, если ты умрешь, для тебя будет невыносимой мысль, что любимый человек бедствует. Сколько ты ей, дурья голова, предложил?
– 500 лир.
– Ну, вот и напиши на эту сумму. Да вложи в коробку с шоколадом. Все-таки вексель в шоколаде – это не грубые материальные деньги в кулаке.
– А если совсем выгонит?
– В Константинополе-то? Не выгонит.
Умчался Фолиантов.
* * *
Примчался Фолиантов:
– Что было! Слезы, истерика. «Так ты, говорит, думаешь, что я тебя из-за денег люблю?! Уходи!» Два часа на коленках стоял. Сказал, что, если не возьмет, – пойду и утоплюсь в Босфоре. Она страшно испугалась, заплакала еще раз и взяла. Просила только брату не говорить.
– Вот видишь, как все хорошо.
Через два дня случилось происшествие, которое потрясло не только Фолиантова, но и меня.
– Понимаешь, – рассказывал он. – Все началось из-за того, что в театре она на кого-то посмотрела, а я приревновал… Вернулись к ней домой, я наговорил ей разных слов и в конце концов сказал, что она меня совершенно не любит. Она заплакала, потом спросила: «Значит, выходит, если я тебя не люблю, то встречаюсь с тобой только из-за материальных интересов?! Так смотри же!» Вскочила, вынула из шкатулки мой злополучный вексель, порвала на клочки и бросила к моим ногам.
Я ахнул:
– Вот это женщина! Прямо-таки Настасья Филипповна из «Идиота»!.. Что ж ты думаешь теперь делать?
– Написал уже другой. Так или иначе – всучу ей.
– Вот тебе и Константинополь… – покачал я головой. – Встречусь с ней – в ножки поклонюсь.
Мы оба сияли, как солнце. Два солнца в одной комнате – это была редкая астрономическая комбинация.
* * *
– Помирились! – радостно крикнул мне с извозчика Фолиантов. – Уговорил принять новый. Ну, характер же! Порох.
На Пере, когда один человек едет на извозчике, а другой плетется по мостовой, – трудно разговаривать. Потому я не добился подробностей.
На другой день произошли новые события.
– Это огонь, а не женщина, – кричал мне с порога Фолиантов. – Теперь уже не я ее, а она меня приревновала!..
– Ну, и…
– И порвала в клочья второй вексель!
– Третий дай! – кричал я в экстазе.
* * *
С тех пор события приняли более или менее ритмичный характер…
При малейшем поводе эта странная бескорыстная девушка выхватывала из шкатулки пошлейший документ моего друга и тут же в бешенстве ревности или незаслуженной обиды – разрывала его в мелкие клочья.
Друг прибегал ко мне, мы оба долго сидели, растроганные, а потом, как два упорных осла, решали, что это девушке не поможет: она все равно получит новый вексель…
Я помню точно: эта борьба великодуший случалась ровно шесть раз. Шесть векселей было подписано, шесть было выхвачено из шкатулки, шесть, в безумном порыве, было разорвано на глазах друга, шесть раз мы, растроганные, тихо плакали на груди друг у друга…
* * *
А сегодня мой друг Фолиантов явился таким расстроенным, каким я его никогда не видел.
– Шестой изорвала? – догадался я.
Он сидел молча, яростно покусывая головку трости.
– Что ж ты молчишь?.. Как поживает наш цветочек, наше ясное солнышко?..
– Чтоб оно лопнуло, это твое солнышко! – заревел мой друг, стуча тростью по дивану, как по злейшему врагу. – Если бы эту кобылу повесили – я с удовольствием дал бы намыленную веревку!..
– Послушай, Фолиантов… Есть такие границы, которые…
– Нет! Нет никаких границ – понимаешь ты это?! За что я теперь должен платить три тысячи лир или садиться в тюрьму?! А?
– Опомнись, какие три тысячи?!
– Да по векселям, которые я, по твоему же совету, на коленках преподносил этой жадной константинопольской собаке!
– Постой, постой… Об остальном я пока не спрашиваю… Но у нее же был только один твой вексель?..
– Черта с два! Все шесть – целехоньки.
– Да ведь она же их рвала?
– Поддельные рвала! Этот ее альфонс и подделывал под мой почерк.
– Светлая личность?! Ее брат?!
– Брат?! Такой же он ей брат, как ты мне падчерица! Полетел я к ней объясняться, а он выходит и говорит: «Если вы не оставите в покое мою жену и не прекратите преследовать ее своей любовью – я заявлю в английскую полицию!» – «А мои векселя?!» – «Это ваши личные коммерческие отношения – меня они не касаются. Если вы ей дали шесть векселей за проданную вам каустическую соду или подошвенную кожу – кому какое до этого дело? Ведь подпись на векселях ваша?» А?! как тебе это понравится? каустическая сода!!! Подошвенная кожа?!!
– Признаться, – примирительно сказал я, – во всей этой истории я не узнавал до сих пор Константинополя, и это меня втайне немного тревожило. Теперь я снова узнаю его неизменяемое вечное лицо, и это меня успокаивает.
– То есть?!
– Раз девушка оказалась не девушкой, брат не братом, порванные векселя – не порванными и любовь – не любовью, а подошвенным товаром – все в полном порядке… Приветствую тебя, старый изможденный развратный мошенник – Константинополь!
– А как же векселя?..
– Есть деньги?
– Последние три тысячи лир были. Кое-как наскребу.
– Плати. Там заранее рассчитано.
Русские в Византии
Этот осколок константинопольской жизни мне хочется написать в благородной форме исторического романа – так он красочен…
* * *
Стояло ясное погожее утро лета 1921 года.
Впрочем, нет. Стоял вечер.
Автор начинает с утра только потому, что все русские исторические романы начинаются этой фразой.
А на самом деле стоял вечер, когда произошла завязка правдивого бытового романа.
Граф Безухов, не доложившись, неожиданно вошел в комнату жены и застал последнюю (она же была у него и первая) в объятиях своего друга князя Болконского.
Произошла ужасная сцена.
– Милостивый государь! – вскричал взбешенный муж.
– Милостивый государь?
– Вы знаете, что вами осквернен мой семейный очаг!!
– Здесь дама, прошу вас не возвышать голоса. Орет, сам не знает чего.
Закусив нижнюю губу, бледный граф молча сдернул со своей руки перчатку, сделал два шага по направлению к князю и бросил перчатку прямо в лицо врагу.
– Надеюсь, вы понимаете, что это значит?! – угрюмо сказал он.
– Готов к услугам, – холодно поклонился князь Болконский.
– Мои секунданты будут у вас в 10 часов утра.
– Хоть в 9, – с достоинством ответил князь, отыскивая свою шляпу.
* * *
По соглашению сторон поединок решен был на завтра, на дуэльных пистолетах.
Выработав все условия и подробности, секундант графа, полковник Н., спросил у княжеского секунданта, гусарского корнета Ростова:
– Теперь – последний вопрос: у вашего доверителя есть дуэльные пистолеты?
– Никаких нет.
– А у вас?
– Откуда, голубчик? Я из Севастополя эвакуировался с маленьким ручным чемоданчиком… До дуэльных ли тут пистолетов!
– И у моего нету. Что ж теперь делать? Нельзя ли у кого-нибудь попросить на время? Например, у барона Берга?..
– Нашли у кого просить! Барон на Пере «тещиными языками» торгует с лотка – неужели, вы думаете, у него удержится такая ценная штука, как ящик с дуэльными пистолетами. Загнал!
Огорченные, разошлись секунданты по своим доверителям.
– Ну что? – нетерпеливо спросил бледный, с горящими глазами граф Безухов. – Все готово? Когда?
– Черта с два готово! Пистолетов нет.
– Вот тебе раз! У барона Берга нет ли?
– «Тещины языки» есть у барона Берга. Не будете же вы драться «тещиными языками»!
– Может, в магазине можно купить? Если недорого…
– Ваше сиятельство, что вы! В константинопольском магазине?! Дуэльные пистолеты? Да на кой же шут их будут держать? Для греков, торгующих маслинами и халвой?.. Нашли тоже Онегиных!.. Они больше норовят друг друга по шее съездить или – еще проще – обчистить на «пенды-грош», а не дуэль! Заверяю вас, что среди местных греков нет ни Ленских, ни Печориных…
– Гм! Дьявольски глупо… Не отказываться же из-за этого от дуэли!
– Впрочем, попытаюсь пойти еще в одно место: в комиссионный магазин «Окказион» – не найду ли там?..
* * *
– Здравствуйте. Чем могу служить?
– У вас есть дуэльные пистолеты?
– Помилуйте, все есть! Ковры, картины, бриллианты, курительные трубки…
– Ну на кой мне черт курительная трубка. Из нее не выстрелишь.
– Пардон, стреляться хотите? Дуэль?
– Не я. Я по доверенности.
– Ага. Так, так. Присядьте! Ну, желаю удачи. А пистолетики найдутся. Вам пару?
– Не четыре же! Это не кадриль танцевать.
– Нет, я в том смысле спросил, что, может, одним обойдетесь.
– Что вы за чушь городите! Какая же это дуэль с одним пистолетом?!
– А почему же? Сначала первое лицо стреляет, потом, ежели не попал, передает партнеру, тот стреляет, и так далее. Экономически-с.
– Подите вы! Сколько стоит пара?
– Для вас? Двести лир.
– Вы с ума сошли! Они и шестидесяти не стоят!
– Не могу-с. А пистолеты такие, что поставьте в затылок пятерых – пятерых насквозь пронижет.
– Ну, вот! Что ж мы для вашего удовольствия еще четыре пары дуэлянтов подбирать будем? Уступите за сто.
– И разговору такого нет.
* * *
– Ну что?!
– Черт его знает – с ума сошел человек! Он, может, из человеколюбия, но нельзя же драть двести лир за пару! Скажите, сколько вы ассигнуете?
– Мм… Могу отдать все, что имею – сорок лир.
– Впрочем, с какой стати вы сами будете нести все расходы. Вот еще! Пусть противник принимает на себя половину!
– Послушайте! Удобно ли обращаться… по такому поводу!
– В Константинополе все удобно! Я с него и за доктора половину сдеру!..
* * *
Колесо завертелось.
Полковник Н. пошел к корнету Ростову и потребовал, чтобы его доверитель, князь Болконский, заплатил свою долю за пистолеты – 40 лир; корнет пошел к князю – у князя нашлось только 25 лир; корнет отправился к полковнику, но полковник нашел, что шансы не равны, и предложил взять доктора – на счет князя; потом оба пошли в комиссионный магазин и стали торговаться…
Хозяин уступал за полтораста (без зарядов); секунданты давали 60 с зарядами; не сойдясь, оба разошлись по своим доверителям за инструкциями; граф предложил полковнику Н. взять пистолеты напрокат; полковник отправился к корнету Ростову; оба отправились в комиссионный магазин; хозяин согласился на прокат, но просил залог в полтораста лир; оба снова разошлись по доверителям; один из доверителей (граф) согласился дать в залог брошку жены (100 л.) с тем, чтобы князь Болконский доплатил остальное; корнет Ростов отправился к князю, но у князя оказалось всего-навсего 15 лир; граф передал через своего секунданта, что князь саботирует дуэль, а князь ответил через своего секунданта, что бедность не саботаж и что он если и задолжает графу за пистолеты, то впоследствии, когда будут деньги, отдаст; граф чуть было не согласился, но жена его возмутилась. «С какой стати, – говорила она, – раз шансы не равны: если он тебя убьет, он этим самым освобождается от долга, а если ты его убьешь – ты с него ничего не получишь… Я вовсе не желаю терять на вашей дурацкой дуэли!»; граф возразил, что это не дурацкое, а дело чести; графиня ответила в том смысле, что, дескать, какая честь, когда нечего есть; из комиссионного магазина пришел мальчик и простодушно спросил: «А что, теи господа будут стрелять друг у друга или отдумали, потому как, может, найдутся другие покупатели – так отдавать или как?» Граф послал его к князю Болконскому, графиня послала его к черту, а он вместо этого раскрыл зонтик от дождя и побежал домой.
Наступала осень.
* * *
О, Ленские, Печорины, Онегины и Грушницкие! Вам-то небось хорошо было выдерживать свой стиль и благородство, когда и пистолеты под рукой, и камердинеры собственные, и экипажи, и верховые лошади… «Дуэль? Пожалуйста! Такое-то место, такой-то час, деремся на пистолетах»… А попробуйте, милостивый государь господин Ленский, пошататься по «окказионам», да поторговаться до седьмого поту, да войти в сношения с Онегиным на предмет взятия на себя части расходов, да получить от Онегина отказ, потому что у него «юс-пара» в кармане… Так тогда – не «умру ли я, стрелой пронзенный» запоете, а совсем из другой оперы:
Помереть не померла,
Только время провела.
* * *
Бедные мы сделались, бедные…
И прилично ухлопать-то друг друга не имеем возможности!