Теперь в лавчонке, которая и без того редко пустовала, иной раз просто яблоку негде было упасть. Публика приходила самая разношёрстная: семьи простых фермеров со своими многоногими, грязнощёкими, зычноголосыми отпрысками, состоятельные джентльмены, важно взирающие на всё сквозь стёклышки своих пенсне, разодетые, точно куклы, дамы с точно такими же куклами-дочерями, торгаши и коммивояжёры всех величин и мастей, вдовы, сироты, калеки, бродяги… Объединяло их всех одно – непременная улыбка на устах, вызванная духом какой-то особенной благожелательности и безмятежности, царившим в этих стенах.
Кэсси прилежно пекла для гостей пироги и булочки. Она полностью освоилась в обиталище мистера Лихтмана, и даже тесная, душная кухонька – его святая святых, куда посторонним путь был заказан, – всегда оставалась открытой для неё. И хотя старик по-прежнему упорно отказывался посвящать её в таинство приготовления своего чудо-напитка, девушка и не претендовала на разоблачение этого секрета: трактирщик, полюбивший её, как родную дочь, стал для неё надёжным товарищем и наставником, и она безоговорочно ему верила.
Родня Кэсси, впрочем, её восторга не разделяла: помимо того, что большую часть времени девушка стала работать у мистера Лихтмана, а не на ферме, её тётушку Августу смущало и то, что племянница стала причастной к «этому шарлатанству с якобы чудодейственным напитком». В волшебные чары тётушка Кэсси решительно не верила.
* * *
В начале сентября семейство ван Дейков собралось в Йонкерс на ярмарку, на которой они каждый год продавали продукты с фермы.
– Сэр, я вернусь уже через два дня, – утешала Кэсси огорчённого старика. – Вы и глазом моргнуть не успеете!
Тот ласково посмотрел на девушку, и во взгляде его отразилась глубочайшая тоска – словно бы он знал нечто такое, о чём сама Кэсси даже не догадывалась. О том, что ждало их обоих.
– Разумеется, mein Herz, – грустно улыбнулся он. Внезапно, будто вспомнив что-то очень важное, он принялся судорожно рыться в своих бездонных карманах: – Я тут… Да где же оно!.. Scheiß!12 Ах да, нашёл! – Он выудил на свет бумажную фигурку. Бабочку. – Я тебе когда-нибудь рассказывал, что моя Агнесс обожала бабочек? Просто души в них не чаяла. Наверно, если бы Господь советовался с ней во время Великого Творения, наш мир населяли бы одни лишь бабочки. – Старый трактирщик усмехнулся. – Я складывал эти фигурки специально для неё, а она потом их раскрашивала. Каждая была уникальна: со своей расцветкой, своим неповторимым рисунком. Всего у нас вышло тридцать две таких – по одной на каждый счастливый момент в нашей жизни. Увы, я сберёг не все. Признаться, мне удалось сохранить всего две. Одну из них я подарил тебе после нашего знакомства. Вторую же дарю сейчас. Уверен, ты сможешь позаботиться о них гораздо лучше, чем смог бы я.
Глаза Кэсси наполнились невольными слезами. Она крепко обняла старика.
– Спасибо вам, сэр, – сказала она. – Ваш дивный напиток и правда лечит меня от печали. – И чуть погодя добавила: – Вы – мой единственный друг.
* * *
– А вот и они!
Повозка со скрипом подкатила к дому. На пороге семейного ранчо ван Дейков стояла соседка, Марта, а рядом с ней – два человека в полицейской форме.
– Что-то стряслось? – добродушно спросил дядюшка Арчибальд: ярмарка выдалась, как никогда, прибыльной для его семейства, и он всю обратную дорогу пребывал в приподнятом настроении.
Один из полисменов – высокий, сухопарый мужчина с нервно подёргивающимися усиками – подошёл к телеге и сконфуженно протянул руку Кэсси; девушка с опаской приняла его помощь и спрыгнула с повозки.
– Мистер ван Дейк, – хрипло сказал он, повернув своё вытянутое, рыбье лицо к Арчибальду. – Разрешите представиться. Констебль Ричард Смит из Нью-Йорка, к вашим услугам.
Дядюшка Арчибальд настороженно кивнул. Констебль вновь посмотрел на Кэсси.
– Мисс ван Дейк, вам знаком человек по фамилии Лихтман?
– Да, сэр, – негромко ответила Кэсси. Потом тревожно спросила: – С ним что-то случилось?
Мистер Смит неловко переминался с ноги на ногу.
– К сожалению, случилось, мисс. Мы приехали поместить его под арест.
– Арест? – только и охнула Кэсси.
– Давно пора! – вклинилась в разговор тётушка Августа. – Я всегда говорила, что он мошенник, и место его – за решёткой, подальше от порядочных граждан!
– Мошенник? – непонимающе сморщил лоб мистер Смит.
– Именно! Он варил карамель и выдавал её за некое целебное снадобье. Сахар с водой, представляете? Добавлял туда разные специи, какао, корицу… Мне хватило всего раз попробовать это его «снадобье», чтобы всё понять! – Тётушка едва не лопалась от гордости – до чего же ловко ей удалось раскусить столь хитроумное лиходейство! Она бросила уничижающий взгляд на Кэсси. – Твой волшебник – самый обыкновенный обманщик!
Последние слова женщина произнесла с видимым удовольствием.
– Это неправда! – гневно выкрикнула Кэсси, и щёки её зарделись.
– Нет-нет, господа, – покачал головой констебль. – Ни о каком мошенничестве мне не известно. Боюсь, преступление, совершённое мистером Лихтманом, носит гораздо более тяжкий характер. Он разыскивается по подозрению в убийстве.
На сей раз смолкли все; даже неугомонные болтушки, кузины Кэсси, до сих пор шумно перешёптывавшиеся в повозке, прикусили языки. Кэсси почувствовала, как кровь отхлынула от её лица, и всё перед глазами поплыло: она была вынуждена схватиться за оглоблю телеги, чтобы удержаться на ногах. Первым снова обрёл дар речи дядюшка Арчибальд.
– Постойте, уважаемый! – выдавил из себя он. – А какое отношение всё это имеет к нашей семье?
Растерявшийся было полисмен мгновенно взял себя в руки и вытянулся, как по струнке.
– Сегодня ночью мистер Лихтман скрылся из Доббс-Ферри, сэр. Свидетели утверждают, что ваша племянница была одной из последних, кто с ним говорил. Мы надеялись выяснить у неё, быть может, он упоминал – хотя бы вскользь, – куда планирует направиться?
В ту же секунду глаза всех присутствовавших обратились к Кэсси. Их вопрошающие взгляды казались сейчас тесным кольцом штыков, чьи острия были направлены прямо на неё. Ей вдруг нестерпимо захотелось провалиться сквозь землю – как можно глубже. Потупившись, она залепетала – испуганно, сбивчиво:
– Прошу… это… это наверняка какая-то ошибка… Умоляю вас! Должно быть, вы что-то путаете, сэр! Мистер Лихтман не мог… не мог…
– Хотел бы я ошибаться, мисс, – извиняющимся тоном промолвил мистер Смит. – Но факты говорят сами за себя. Третьего февраля 1775 года в Стэмфорде был убит некий господин по имени Хенрик Майер. Все улики, собранные на месте преступления, указывают на виновность мистера Лихтмана. Полиция разыскивает его вот уже четырнадцать лет, но он постоянно переезжает с места на место, словно чувствует, когда нам удаётся поймать его след. И всё же, я полагаю… – Полисмен внезапно замер на полуслове, точно понял, что и так наговорил много лишнего, и поспешно завершил свою речь: – …И всё же, полагаю, вам ни к чему знать все подробности.
– Господь всемогущий! – всплеснула полными ручками тётушка Августа. – А ведь ты столько времени провела рядом с ним! С этим хладнокровным, безбожным убийцей! Подумать только! Ты ведь сама была на волосок от гибели!
Кэсси отчаянно захотелось залепить ей пощёчину. Нет, эта женщина не имела ровным счётом никакого права так говорить о самом близком ей человеке, хлеща ей в лицо подобными словами, словно плетью!
Девушка хотела сказать ей в ответ что-нибудь столь же грубое, но от подкатившей к горлу горечи не могла вымолвить ни слова. Точно человек, провалившийся в полынью и судорожно нащупывающий снизу малейшую прореху во льду, чтобы вдохнуть живительного кислорода, она бегала глазами по лицам окружавших её людей в поисках хотя бы едва уловимой тени поддержки, понимания. Но дядюшка Арчибальд потрясённо уставился в одну точку, кузины перестреливались друг с другом многозначительными взглядами, мадам Марта беззвучно молилась, воздев очи горе, а мистер Смит с крайне смущённым видом рассматривал мыски своих сапог.
И тогда, поддавшись уже давно терзавшему её порыву, Кэсси сорвалась с места и побежала.
Остальные что-то кричали ей вслед, но она их уже не слышала. Не хотела слышать.
«Врут, врут, врут! – стучало у неё в голове. – Все они врут!»
В какой-то момент она споткнулась о корень, коварно выставивший ей под ноги своё узловатое колено, и распласталась ничком на мшистой подложке старого, толстошкурого бука. Было больно. Ныло ушибленное плечо и кровила рассечённая о камень ладонь, но Кэсси даже не попыталась подняться.
«Мистер Лихтман, неужели я вас больше никогда не увижу?»
Уткнувшись лицом в мох, девушка тихо всхлипнула.
* * *
Вечером того же дня, распахнув окно в своей комнате, Кэсси заметила, как из-под оконной рамы вылетел густо исписанный с обеих сторон, сложенный в несколько раз листок бумаги. Девушка спешно подняла его с пола и сразу же узнала столь милый сердцу почерк:
«Дорогая моя Кассандра!
Я пишу это письмо с тяжёлым сердцем и в крайней спешке, так как вынужден бежать уже этой ночью. Прости, что не смог как следует попрощаться с тобой!
Если ты читаешь эти строки, скорее всего, ты уже знаешь правду. Mein Herz! Как бы мне ни хотелось тебя утешить и переубедить, отринув все обвинения в свой адрес, лгать тебе – превыше моих сил: я действительно повинен в гибели человека. Я не ищу себе оправдания. То, что я содеял, воистину чудовищно и недостойно праведного человека. И всё же, надеюсь, ты сможешь меня понять и не будешь считать своего друга бездушным убийцей!
Хенрик Майер был старшим братом моей бесценной Агнесс. Родители их умерли, когда ей было всего девять. Господь свидетель, Хенрик был наисквернейшим человеком из всех, кого мне довелось когда-либо знать! Пьяница, картёжник, вор! Он не раз поднимал на Агнесс руку, пропил все деньги, оставшиеся им от родителей, и, в конце концов, проиграл в карты их дом.
Агнесс боялась Хенрика, как огня. Когда ей было шестнадцать лет, ей удалось от него сбежать. Через пару лет она встретила меня, и мы с ней зажили в счастливом браке, но Агнесс никогда не покидала уверенность, что брат продолжает преследовать её.
Однажды, когда мы жили уже в Стэмфорде, ему всё-таки удалось нас выследить. Однажды вечером придя домой, я застал там Хенрика. Он был бессовестно пьян, требовал у Агнесс деньги, угрожал ножом. Между нами завязалась драка, и в запале я ударил Хенрика подсвечником. Лишь спустя несколько минут я понял, что содеял непоправимое. Вдвойне же горше было осознать, что грех мой оказался бессмысленным. Да, со страхами Агнесс было покончено, но, к несчастью, я подоспел слишком поздно: Хенрик успел ударить её ножом. Через несколько дней моя Агнесс, моё счастье, моя любимая, бесценная жена, скончалась.
С той поры я в пути, которому нет конца. Такова моя расплата и мой неотступный долг – латать уязвлённые сердца и расколотые души. Нести людям утешение и покой. Давать им то, чего сам я некогда был лишён. Быть может, за это на небесах мне спишут хотя бы одну тысячную долю от того неизмеримого злодеяния, что я совершил.
Милая Кассандра, постарайся и ты не судить меня слишком строго! Да, в моём напитке не было никаких волшебных ингредиентов, но он действительно дарил людям короткие мгновения счастья. Ведь, чтобы пережить горе, человеку необходима вера в волшебство.
Дорогая Кэсси! Знай, что эти месяцы, проведённые с тобой, были для старика настоящим лучом света в его непростой судьбе.
Я искренне желаю тебе счастья, милая. Впереди у тебя – большая жизнь, и я верю, что она будет яркой, счастливой и сладкой, как мой напиток. У меня же впереди километры дорог и сотни людей, которые нуждаются в своей капельке счастья.
Береги себя, дитя моё!
С любовью и глубочайшим уважением,
Твой верный друг».
* * *
Десять лет пролетели, как одно мгновение.
Кассандра вышла замуж за молодого фермера Тима Вандербилта и стала примерной женой и матерью двух очаровательных мальчишек. На протяжении многих лет семейство Вандербилт являло собой настоящий образец крепкой, дружной семьи: супруги любили друг друга и никогда не ссорились, а дети росли добрыми и послушными. Тим занимался фермерским хозяйством, а новоиспечённая миссис Вандербилт, храня верность их с мистером Лихтманом общему делу, открыла в деревне лавочку, в которой продавала жителям горячий карамельный напиток – правда, уже не упоминая никаких его чудодейственных свойств. Она была по-настоящему счастлива.
Под Рождество 1799 года Кассандра получила письмо. Вскрыв конверт, она на мгновение лишилась дыхания. Внутри лежало всего две вещи: одной из них была белоснежно-чистая, сложенная из пергамента, но от этого не менее изящная фигурка бабочки; второю – крохотный листок бумаги с одной-единственной строчкой.
Едва пробежав по нему глазами, девушка тепло улыбнулась. На листке знакомым торопливым почерком было выведено:
«Разрисуй её так, как сочтёшь нужным».
Интерлюдия VI: ПОМЕХИ (автор – Борис Ипатов)
…Ночные пришельцы сбились в кучу у крыльца. Пока они пересекали прогалину, Андре успел прошмыгнуть обратно в дом и теперь исподтишка наблюдал за ними через мутное коридорное оконце второго этажа. Оттуда они, ярко освещённые пламенем собственных же факелов, были видны как на ладони. Андре насчитал четырнадцать человек – четырнадцать дюжих, крепко сбитых молодчиков с крайне недобродушными физиономиями. Однако гораздо бо́льшую обеспокоенность вызывали у него канистры, которые эти ребята приволокли с собой и оставили чуть поодаль, у калитки.
Возглавлял всю эту шайку не кто иной, как Хенрик фон Думкопф: без своей излюбленной зелёной шляпы он был похож на огромного, свирепого, всклокоченного медведя. Пару минут он раздавал указания, тыча пальцем то в сторону канистр, то в направлении дома, а затем стал во весь рост, окинул окна долгим пронзительным взглядом (Андре даже пришлось присесть, чтобы остаться незамеченным) и крикнул:
– Эй! Эй, дурень, слышишь меня? Я знаю, что ты там, можешь не прятаться. А ну-ка вылезай на свежий воздух, потолкуем.
Несколько мгновений у Андре ушло на то, чтобы взвесить все «за» и «против». Продолжать и дальше делать вид, будто его в доме нет, вряд ли было умно. Если в канистрах, принесённых людьми Думкопфа, было именно то, о чём Андре подумал, игра в прятки могла в итоге стоить ему жизни. Впрочем, спускаться, не разобравшись, что к чему, тоже было рискованно. Поэтому наш герой сделал то, что казалось ему на данный момент самым верным: открыл окно. Отсюда он мог общаться с Думкопфом, избегая угрозы быть покалеченным его дуболомами, и – если понадобится – тянуть время.
Думкопф, завидев его, осклабился и помахал своей громадной лапищей.
– Здоро́во, дурень! Вижу, к моему совету ты так и не прислушался.
– Как раз обдумывал его, – отозвался Андре.
– Тогда тебе лучше поторопиться, потому что я намерен спалить этот треклятый домишко до самого основания. Видишь, канистры стоят?
– Интересно, что вам на это скажут хозяева?
– Хозяева? – прыснул Думкопф. – Какие ещё хозяева? Здесь других хозяев, кроме меня, нету! Это мой дом, и земля моя. Всё заверено и подписано. Документы не врут, знаешь ли.
– В таком случае, зачем рубить с плеча, сжигать такое добротное жильё? – спросил Андре. – Неужто нельзя разрешить ситуацию полюбовно, договориться?
– С кем договориться? С истуканами Мо? Они же как собаки цепные – никого, кроме первого хозяина, не признают. Будь я хоть трижды законный владелец – все мои доводы им побоку. С самого начала они меня к дому и на пушечный выстрел не подпускали. Нет уж, дружище, с ними дела не сладишь.
– Я мог бы попробовать помочь. Выступить, так сказать, посредником.
– Ну даёшь, – гоготнул дылда. – Ты, кажется, до сих пор не усёк, с чем имеешь дело. Они же не люди, а оглобли ходячие. Мо, старый сумасброд, сколотил их, чтобы окончательно не свихнуться в здешней глухомани от одиночества. Уж не знаю, как он их оживил, да и плевать мне, если честно. Сожгу их вместе с домом, и проблема решится сама собой…
Вепрь вваливается в комнату усталый и злой. Подходит к обогревателю, выкручивает ручку регулятора на полную и начинает сбрасывать с себя одежду – слой за слоем.
– Хочу тебя. Сейчас, – заявляет без каких-либо прелюдий.
Оторвавшись от прослушивания записи, Светлячок приподнимается на матрасе. Озабоченно смотрит на него.
– Что-то случилось?
– Всё самое дерьмовое, что только могло случиться, – бросает он, на ходу стягивая шерстяной свитер и башмаки. – Связи с Городом нет. На всех частотах – один белый шум. Сначала мы с ребятами грешили на антенну, перебрали её по винтикам, потом проверили и перепроверили передатчик. Семь часов! Семь битых часов копались в железе, пытались найти источник сбоя, будь он неладен! И ничего! Всё исправно, всё работает. Бессмыслица какая-то.
– Может, что-нибудь в атмосфере? Какая-нибудь магнитная буря? – Светлячок нехотя расстёгивает куртку: пока Вепрь в таком настроении, ему лучше не перечить.
– Чтобы буря вот так, начисто, закрыла весь эфир? Нет, здесь что-то другое. Будто что-то блокирует сигнал.
– Целенаправленно?
– Угу.
– Но кому это может быть нужно?
– Не знаю. Я уже ни черта не понимаю…
Избавившись от последних остатков одежды, Вепрь помогает в этом Светлячку. Затем рывком подтягивает её к себе за бёдра. Как и всегда, он не склонен церемониться. Тем не менее, он ни разу не поднимал на неё руку, и уже за одно это Светлячок ему признательна. Иногда он даже бывает с ней ласков – настолько, насколько вообще на это способен. Иногда. Но не сегодня. Сегодня единственное, чего он хочет – это сбросить накопившееся напряжение.
Всё заканчивается быстро. Он разряжается в неё, после чего, тяжело дыша, валится рядом на матрас.
– Вепрь? – зовёт она, прежде чем он успевает уснуть.
– М-м?
– У тебя бывает такое ощущение, когда ты слышишь что-то – фразу или обрывок текста, – и тебе кажется, что ты их где-то уже встречал? Может, в другом месте, в другое время. Но при этом ты точно знаешь, что этого с тобой никогда не было.
– Нет. С памятью у меня всё в полном порядке, – глухо бормочет он. – А у тебя что, бывает?
– Временами накатывает. Ерунда, – убеждает она сама себя. – Наверное, от недосыпа.
– Ну вот и спи.
После этого Вепрь отключается мгновенно. Светлячок пытается последовать его примеру, однако сон никак не идёт. Мысли кружатся в голове нестройным хороводом. Горит лицо – должно быть, из-за обогревателя, который шпарит рядом во всю силу.
Спустя минут двадцать она, наконец, сдаётся: встаёт – осторожно, чтобы не потревожить Вепря, – вытаскивает из-под матраса браслет чужачки и, накинув куртку на обнажённые плечи, садится в кресло в другом углу комнаты. И вновь превращается в слух.
…Перед глазами Андре вдруг всплыло лицо девушки в сиреневом платье, её бездонные синие глаза. В них была мольба: «Помоги нам, Андре, помоги!». Он представил, как её, мадам домовладелицу и её сына пожирает пламя, как кожа их чернеет, оборачивается горелой древесиной, а затем – золой. В тот же миг он отчётливо понял одну вещь: если он сейчас не помешает Думкопфу исполнить задуманное, жизнь его, Андре Дюшана, на этом закончится. Да, он по-прежнему будет дышать, ходить, говорить, но всё это потеряет смысл. Он станет лишь пустым, бездушным истуканом.
– Извините, мсье Думкопф, боюсь, я не могу позволить вам подобного самоуправства, – воскликнул Андре решительно.
– А вот это ты брось, – покачал головой верзила. – Тот, кто суёт свой нос в чужие дела, рискует остаться без носа. Хочешь – верь, хочешь – нет, мне вовсе не улыбается брать ещё один грех на душу, так что, ежели тебе жизнь дорога́, спускайся, не глупи.
– Ещё один грех, значит? Уж не связан ли предыдущий ваш грех с таинственным исчезновением мсье Мо?
Наглая ухмылка сползла с лица Думкопфа, и в ту же секунду его всего перекосило от злости.
– Коли не знаешь, о чём говоришь, лучше помалкивай, – резко выплюнул он. – Чёртов старикан не имел никакого права ни на этот дом, ни на эту землю. По закону они принадлежат мне, только мне! Я их купил, заплатил за них своими кровными! А он, упрямый остолоп, вцепился в эту халупу, как репей. Если бы не его ослиная упёртость, ничего бы не произошло. Не пришлось бы… – Тут верзила осёкся, осознав, что сболтнул лишнего, но Андре уже ухватился за фразу.
– Ну-ну, договаривайте. Чего не пришлось бы?
– Ничего! – огрызнулся Думкопф. – Жил дурак по-дурацки, по-дурацки и помер. Сам виноват.
– Выходит, Мо всё-таки почил с миром. И не без вашей помощи, надо полагать?
Эти-то слова Андре и стали последней каплей. Думкопфа уже давно трясло от гнева, он побагровел и пыхтел, точно закипающий чайник, но именно после этих слов он взорвался по-настоящему.
– Завали хлебало, слышишь? – взревел он. – Или я его тебе сам заткну!
– Как это случилось? – гнул своё Андре, будто не замечая сгущающихся туч. – Вы ударили его чем-то в припадке ярости? Или просто сломали шею?
Верзила ничего не ответил. Он долго стоял молча в свете факелов, сжимая и разжимая кулаки, и по лицу его плясали рваные тени. А потом он коротко бросил что-то своим помощникам, и те ринулись к канистрам.
«Ну вот и всё, – вздохнул Андре, и на душе у него почему-то стало невероятно легко. – Видимо, таков и будет бесславный конец Андре Дюшана, искателя приключений, баловня судьбы и просто славного парижского повесы».
Мужчины внизу принялись с энтузиазмом опорожнять канистры, щедро поливая их содержимым все четыре стены дома, и уже очень скоро до Андре донёсся сильный, едкий запах. Дело пахло керосином…
* * *
Где-то во мраке капает вода. Капли шлёпают о бетон – звонко, мерно, через равные промежутки – как будто тикают хорошо отлаженные механические часы.
Ток-ток-ток…
Если бы не этот звук, Индра уже давно потеряла бы счёт времени. Арьяман ничуть не приврал, сказав, что уследить за его ходом здесь почти невозможно. Позволявшие это сделать электронные приборы у узников отняли сразу же по прибытии в лагерь – вместе со всем их нехитрым паломническим скарбом. Солнечного света из каморки не видно. Даже еду им приносят слишком редко и бессистемно, чтобы можно было хоть примерно угадать время суток.
И только дальний звон капель отмеряет секунду за секундой, нужно лишь дать себе труд сосчитать их.
Ток-ток-ток-ток…
И вот уже секунды складываются в минуты, минуты – в часы, часы – в дни. Индра отчётливо слышит их течение и сквозь зыбкую паволоку полузабытья, которая окутывает её бо́льшую часть времени. Поэтому, когда Светлячок приходит в их темницу проверить состояние раненых, Индра почти точно может сказать, что со дня операции минуло чуть больше двух суток.
У большинства пленных травмы некритичные – порезы, ушибы, слабые ожоги, сотрясения. Их Светлячок осматривает наспех. Перед Индрой она задерживается.
– Как себя чувствуешь? – спрашивает, начиная осторожно разматывать бинты, чтобы взглянуть на рану.
– Здесь… холодно, – отвечает Индра. Её всю трясёт мелкой дрожью.
Девушка тыльной стороной ладони касается её щеки. Поджав губы, сухо констатирует:
– У тебя жар. Придётся потерпеть. Мне нечем его сбить.
Она невозмутимо продолжает снимать повязку один виток за другим, и всё же Индра ощущает, как девушка напряглась. Что-то явно не так.
– Та звуковая запись, – внезапно говорит Светлячок, – на твоём браслете… откуда она?
– Ты – слушать? – Глаза Индры загораются. Она пытается привстать, неуклюже опираясь на локоть, однако девушка мягким, но настойчивым движением заставляет её снова лечь на спину.
– Да, я её слушала. Ты знала, что у неё нет концовки? Кажется, она повреждена. Обрывается на полуслове.
– Повреждена, – кивает Индра. – Очень старая. Но ты помнить конец. Только постараться.
Светлячок бросает на неё резкий, странный взгляд.
– Откуда я могу его помнить? – спрашивает она. – Я ведь прежде не читала эту книгу.