Не знаю почему, но мысль о самоубийстве я сразу отбросил, думая: вдруг что случится, и всё вновь качнётся ближе к свету.
– Сэр, а каково это? – Бармен вырвал меня из потока размышлений.
– Что? – И, тут же поняв, к чему он клонит, продолжил: – Быть последним на земле «живым»?
– Да, – осёкся Мио, понимая, что задал неуместный вопрос.
– Дерьмово. Ведь все, кого ты встречаешь на пути, наверняка уйдут раньше тебя.
Мио замолчал. Затем закатал манжет рубашки и показал своего бражника.
– Вчера появился, – грустно произнес он. – Посоветуйте что-нибудь, мистер Ханссон. Не знаю, что теперь.
– Если б я знал…
IV
Небо над Стокгольмом с каждым мгновением становилось всё мрачнее. Дождь был неминуем. Тяжёлые октябрьские тучи осязаемо давили на грудь, сумерки сгущались, и то тут, то там зажигались уличные фонари. Прозрачные витрины магазинов пропускали свет, а тёплые окна баров и ресторанов манили к себе.
Я торопилась с работы домой, в свою уютную клетку, закрыться и ждать. Ждать завтрашнего дня, а завтра уже ждать послезавтра, и так, считая часы, идти к другому свету, не зная, что за ним.
Пошёл дождь, и словно что-то рухнуло с моих плеч: тяжесть, боль утрат, ожидание ответов, проклятые рабочие будни. Всё перестало иметь значение с первыми каплями, и я замедлилась. Жизнь внезапно замерла, затихла, оставляя меня в гармонии между вопросами и ответами. Наступил внутренний порядок.
Сатори.
Выдохнув и оглядевшись по сторонам, я увидела мужчину, сидевшего ко мне спиной за барной стойкой одного из отелей. Словно картина Эдварда Хоппера, он выглядел так одиноко. Перебежав через улицу, я вошла в бар. Он посмотрел через плечо прямо на меня. Кольнуло в самое сердце. На миг показалось, что мне нечем дышать. Карие глаза, подчёркнутые тонкими линями морщин. Потухший взгляд, выражающий необъятный жизненный опыт, и в то же время кажется, что десятью этажами выше ему разбили сердце. И вот он здесь. Смазывает шестерёнки души виски.
– Белое вино, пожалуйста.
Я выбрала пустое место через один стул от этого мужчины. На нём был строгий костюм, но верхняя пуговица рубашки была расстегнута, а галстук – развязан. Это придавало ему усталый вид.
Он вновь посмотрел на меня.
– Мисс, добрый вечер. – Выдержав паузу и немного склонив голову в мою сторону, продолжил: – У Мио, этого замечательного бармена, вчера появился бражник. Конечно, это не моё дело, но смотрю, у вас тоже он есть. Не подскажете, что же ему дальше делать, а то я не советчик в этих делах. – Он показал свои запястья.
Пусты.
На взгляд ему было около сорока пяти, и я знала, что у него просто обязана быть татуировка предвестника. Но очевидный факт немного сбил меня с толку.
– Вы – «последний»? – спросила я.
– Да. – Он отвёл взгляд и тяжело вздохнул.
Его реакция меня вдруг взбесила: у него есть самое ценное – время, а он просто сидит в баре.
– Злитесь? – Его слова будто были адресованы не мне, и, не дав парировать, он тут же продолжил: – Между нами нет разницы. Да, мне пятьдесят. У меня есть всё – здоровье, дом, работа. А смысла нет. Жену бражник «унёс» год назад. Дети, спросите вы? Они из такого же поколения. В восемнадцать бросились за мечтой. Сын разбился на мотоцикле на горном серпантине Италии: он сам этого хотел. Лишь позвонил и произнёс: «Мам, пап, я купил мотоцикл, бабочка на руке». Дочь бросилась со здания, которое сама же проектировала. Хотите еще подробностей?
– Извините.
Всё внутри сжалось. Если я до сих пор не принимаю факт о Йоргене, то каково должно быть этому мужчине?
– Вы простите меня, просто… – Он осёкся, ища слова. – Так давит это. Меня Андерш зовут.
– Орли.
– «Мой свет», если не ошибаюсь? – Он улыбнулся, и меня вновь кольнуло.
– Вы правы. – Скрывая свою нервозность, я отпила из бокала.
– А что с вашей жизнью?
– Моего мужа, как и всех, забрала бабочка. – Я повернула кисть и показала свою татуировку. – Моя появилась два дня назад. Теперь у меня есть двадцать девять дней на поиск сокровенного смысла жизни.
– Сожалею.
– Вы ведь сами сказали, мы с вами мало чем отличаемся.
Я улыбнулась. Необъяснимое тепло разливалось по телу. До смешного глупо всё это в тридцать два.
– Ладно, мне пора. – Его слова насторожили меня. – Вас проводить, Орли?
– Я не против.
V
Район станции Некруссен. Букет белых лилий и внутреннее спокойствие. Я позвонил в домофон.
– Входи, – раздался голос Орли.
Мне приходилось несколько раз останавливаться на лестнице: сухой кашель буквально сбивал меня с ног. Недуг начался пару дней назад и одолевал приступами по нескольку раз в день.
– Это ты так кашлял? – спросила она, принимая цветы
– Да, что-то с горлом.
– Проходи на кухню, сейчас что-нибудь придумаем.
Разувшись, я окинул взглядом квартиру. Уютно. Чувствуется, что здесь живёт женщина. Внезапно я ощутил удивительно знакомый запах. Такой аромат бывал в нашем доме, когда простывала дочка, и жена готовила ей простой сахарный сироп.
– Вот, выпей. Только осторожно – горячее.
Орли протянула мне ложку с вязкой жидкостью коньячного цвета.
Да, это было то самое средство от кашля – плавленый сахар.
Потеряв контроль, я заплакал.
Воспоминания нахлынули с неведомой силой. В голове проносились картины прошлой жизни. Я помнил всё. Как встретил Анну, как родились у нас Кирси и Эспен, звонки о бражниках и последнюю записку.
Орли молча обняла меня. Шторм негодования рос во мне, но сил не было никаких. Ей осталось четырнадцать дней, и я не мог ничего с этим поделать.
– Орли, ты мой смысл.
Она нежно обхватила мою голову руками и посмотрела в глаза.
– А ты – мой.
VI
Два дня.
Жизнь обрела смысл в последний месяц. Мы сидим в гостиной, залитой светом ночных фонарей. Тихая музыка сливается со звуком его дыхания. Вся вселенная заключена в это мгновение. Спокойное течение любви. Мне бы так хотелось остановить время, остаться здесь и с ним.
– Ты ведь пойдёшь со мной в «Институт»?
– Хочешь, чтобы я был рядом?
– Очень.
– Хорошо.
Его прикосновения, взгляд, запах, воспоминания о нас – это всё, что я заберу.
Верю в карму.
VII
– Подожди, сейчас вернусь.
Она сидит в кабинете совершенно одна, спиной к двери, так что открывается невероятный вид на закат через окно во всю стену. Исследования показали, что закат это лучшее лекарство от нервозности. Врач только что вышел со словами:
– Немного в горле будет першить, а так больше никаких побочных явлений. Вы остаётесь в сознании до тех пор, пока солнце не скроется за горизонтом. – И занялся подготовкой инъекции.
Найдя стул, спиртовую горелку, две ложки и несколько кубиков сахара, я подошёл к доктору.
– Я с ней, мистер Триггви. – Так звали врача, согласно нашивке на халате.
– В каком смысле?
– Хочу, чтобы вы мне тоже сделали укол.
– Но вы ведь «последний»?
– Да, я «последний», но не хочу быть одиноким. Она – мой свет. Вы мне поможете?
– Она ваш смысл? Это и есть ответ?
– Да.
– Значит всё дело в любви? – спросил он, опустив голову, словно вспоминая о тех, кого потерял.
– Именно. Так вы мне поможете?
– Почему бы и нет. В конце концов, я – лишь мелкий персонал и тоже уже обречён. – Триггви показал своего бражника.
Когда я вошёл в комнату, лицо Орли стало озадаченным.
– Зачем это? – спросила она, бросая взгляд на найденные мной предметы.
– Сахар – чтобы унять боль в горле. Горелка – для сиропа. Ну а стул… – Я лишь пожал плечами и сел рядом с Орли.
В тот момент, когда сахар полностью растаял, зашёл врач.
Орли развернула руку, так чтобы можно было сделать укол в вену. Она смотрела, как жидкость из шприца перетекает в её кровь, и, когда иголка выскользнула из её руки, я дал ей ложку сиропа. Триггви взял новый, полный шприц, и подошёл ко мне.
– Что происходит, Андерш?
– Орли, свет мой, без тебя меня нет. Поэтому…
Оставив фразу на полуслове, я развернул руку. Жидкость побежала по венам. Когда врач вышел, Орли подала мне мою порцию сахара.
– Я люблю тебя, – сказала она.
– Я люблю тебя, – сказал я, взяв её за руку. – Ещё увидимся.
Солнце наполовину скрылось за горизонтом.
Интерлюдия I: ВЕЛИКАЯ ЛЕСТНИЦА (автор – Борис Ипатов)
…Внизу бранились двое.
– Чурка ты стоеросовая, а ну открой ворота! – басил мужской голос.
– Ну и хамло! – отзывался женский. – Катился бы ты подобру-поздорову! Собак ведь спущу!
– Чтоб тебя от сырости раздуло, оглобля! Это не шутки! Дай сюда ключ!
А утро начиналось так улыбчиво. Правда, в желудке гудело. Надо встать и раздобыть себе чего-нибудь на завтрак. Диван проскрипел, Андре поднялся на ноги. Да что там за ругань?
Поскольку заселяться вчера пришлось поздней ночью, чемодан с котомкой так и стояли в углу. И в них абсолютно ничего съестного.
Комнатка в старом доме посреди лесной глуши – вот и всё, на что хватило остававшихся у Андре несчастных тридцати двух франков. А теперь, когда деньги уже уплачены, оказывается, что в доме случаются скандалы…
Они поднимаются в гору длинной змеистой вереницей, растянувшейся на много йоджан1 вверх и вниз. Им нет числа. Все без исключения облачены в малиновые балахоны, отчего поднявшей глаза Индре кажется, будто по молочно-белому косогору сбегает кровавая река. Должно быть, со стороны это выглядит пугающе, но сейчас она сама – часть этой реки.
Вместе с остальными она шагает по вырубленным во льду и скале ступеням, отполированным ветром, века́ми и ногами бессчётных паломников.
Вместе с остальными она преодолела сотни световых лет, чтобы оказаться в этом месте в этот самый момент времени.
Вместе с остальными она несёт на вершину свои вопросы в надежде обрести ответы.
Стылое утреннее солнце, подслеповато щурясь, выглядывает из-за левого склона, осыпает его снежно-ледяной панцирь серебристой крошкой. Индра скользит взором по изломанной линии хребта, пытается различить там, наверху, что-нибудь, хоть отдалённо похожее на рукотворные постройки, но тщетно: ещё слишком темно, да и человек, инструктировавший их по прибытии на Землю, говорил, что путь к вершине займёт не меньше суток.
А ещё он предупреждал, что в ущельях у подножья Лестницы до сих пор ютятся разрозненные ватаги Непробуждённых. Эта мысль не даёт Индре покоя.
…Натягивая башмаки на ходу, Андре вышел из комнаты и едва не налетел на нёсшегося по коридору мальчишку лет семи: волосы – пакля, клетчатые шорты на подтяжках, в руке – леденец на палочке, карамельная бабочка.
– У вас постоянно такой шум? – осведомился у него Андре.
– С тех пор, как Мо ушёл в лес за болванками, – бросил мальчишка, даже не сбавив ходу. – То ли ещё будет! – И скрылся в чулане.
Прекрасно! Ему ещё обещают весёлое продолжение.
Домовладелица нашлась в кухне. Она продолжала ругаться с кем-то в окно.
– Богом клянусь, спущу собак! Пошёл вон, разбойничья морда!
Улучив краткий миг затишья, Андре обратился к ней:
– Мадам, вы представили мне этот дом, как самый тихий в округе.
– О, мсье Дюшан! – Преображение из разъярённой фурии в озабоченно квохчущую хозяюшку было столь стремительным, что казалось, кто-то просто щёлкнул невидимым переключателем. – Кто же мог знать, что именно сегодня этот дуралей неугомонный учудит! Теперь вот шатаются под окнами всякие…
Дородная дама неопределённого возраста, она была не лишена шарма. Волосы собраны в строгий пучок, по бёдрам струилось безразмерное платье в цветочек. Единственное, что бросалось в глаза, – её красные, намозоленные, крестьянские руки, выдававшие в ней человека, не чурающегося тяжкого сельского труда.
Во дворе снова раздалось ворчание. Хозяйка перегнулась через подоконник и швырнула чем-то тяжёлым. После резкого, глухого удара и грудного вздоха атакующая сторона, очевидно, капитулировала. Андре разглядел лишь большую зелёную шляпу, поспешно удаляющуюся за живую изгородь.
Ну хватит! Терпеть такой вопиющий беспорядок Андре был не намерен.
– Верните деньги, мадам, я уезжаю!
– Мсье Дюшан! – Всплеснув ручками, хозяйка вытащила из шкафа тарелку с сырниками. – Специально для вас напекла. Рано пришлось встать, рано! Вы только попробуйте!
Что ж, сырники в корне меняют дело. Вопрос о возврате денег был отложен, причём особенно охотно – из-за появившейся на столе крынки молока. Мало-помалу находилось что-то хорошее и в провинциальной жизни.
«Позавтракаем, а ближе к полудню съеду отсюда», – пообещал себе Андре…
Внимание Индры внезапно привлекают две фигуры, сидящие прямо на ступенях: одна расположилась перед другой, низко склонившись к её коленям. Малиновые капюшоны скрывают лица, а просторные рукава – руки, и трудно понять, что эти двое делают. Толпа огибает их с двух сторон, как текучая вода – торчащий из ручья валун.
Индра подходит к ним и вскидывает руку – тыльной стороной ладони вперёд, прикрывая ею смиренно опущенное лицо. Этот традиционный приветственный жест будто специально предназначен для того, чтобы при знакомстве в первую очередь демонстрировать собеседнику пальцы. У Индры они густо увиты татуировками-кольцами. По десять – на указательном, среднем и безымянном. Ещё два – на мизинце.
Тридцать два пройденных ею Цикла.
Тридцать две человеческих жизни, умещённые на одной пятерне.
Наколотые охрой по смуглой коже, они напоминают сочленения на стеблях тростника.
Коленопреклонённая фигура оборачивается; из-под низко надвинутого капюшона показывается лицо юноши чуть за двадцать. Тот приветствует Индру в ответ, и она видит, что у него окольцованы все пять пальцев.
– Намастэ, сестра.
– Да будет благословен ваш путь. Что-нибудь случилось?
– Боюсь, этот подъём даётся моей матери тяжелее, чем мы ожидали.
– Могу я взглянуть?
Парень отступает в сторону, позволяя Индре подойти ближе. При этом он не выпускает ладоней своей престарелой матери – костистых, синюшных, беспощадно скрученных судорогой.
– Что ж, эта беда нам вполне по силам.
Индра берёт её заиндевевшие кисти в пригоршню, закрывает глаза. Сосредотачивается. Как и всегда, всё начинается с мягкого покалывания в самых кончиках пальцев. Мало-помалу оно становится ярче, явственнее, разливается согревающей волной по фалангам, перекидывается на ладони, запястья. Индра ощущает, как конечности женщины начинают оживать, отступившая было кровь возвращается в них вместе со здоровым розовым цветом, пальцы вновь обретают подвижность и чувствительность. Когда она отнимает руки, от распаренных пястей старушки исходит жар.
– Воистину, у тебя славный дар, сестра! – восклицает юноша. – Нести тепло там, где иные его источники давно угасли!
– Или сжигать дотла, – добавляет Индра, почтительно склонив голову.
– В любом деле важно знать меру, – смеётся юноша. – Моё имя – Арьяман, а это моя мать, Адити, и мы благодарим тебя за твою доброту и помощь.
– Индра Васава, – представляется Индра, – и я рада была помочь.
Она снова кланяется и уже собирается продолжить своё восхождение, когда Арьяман окликает её.
– Дорога на вершину длинна и отрадна для пилигримов, ищущих в ней уединение. По крайней мере, для тех из них, кто способен найти его в подобной толчее. – Юноша с кривой усмешкой обводит взглядом нескончаемый поток путников, тянущийся снизу: большинство их бредёт по Лестнице в отстранённом, гнетущем молчании, уставившись себе под ноги. – Однако если ты не принадлежишь к последним, мы с матерью почтём за честь разделить этот путь с тобой.
Индра дружелюбно улыбается.
– Это честь для меня.
Адити оказывается не самой разговорчивой спутницей. За два часа совместного подъёма она едва ли проронила и дюжину слов. Зато её сын говорит за двоих, возмещая её молчание с лихвой. Индру это совсем не тяготит. Годы звёздных странствий научили её ценить простое человеческое общение, и теперь она купается в расспросах Арьямана, как в живительном источнике.
– И всё же, откуда ты? – не заставляет себя ждать очередной его вопрос. – Судя по цвету кожи и говору, я бы сказал, что ты меруанка. Я прав? Наверняка прав. В таких вещах чутьё меня ещё никогда не подводило.
– Да, я родилась на Меру, – подтверждает Индра, к его вящему ликованию.
– Давно хочу посетить ваш дивный мир! Мне довелось знать одного человека с Меру. Он рассказывал о ваших садах-лабиринтах – таких огромных, что в них можно блуждать неделями напролёт и не найти выхода, о коварных меруанских цветах, чья пыльца лишает людей собственной воли, о снующих в воздухе пёстрых шелкопрядах с крыльями вдвое больше мужской ладони! – Арьяман мечтательно смотрит в тяжёлое, серое небо, словно пытаясь представить, как выглядели бы сейчас небеса над Меру. – Что же за извилистая судьба завела тебя так далеко от дома, да ещё и в столь неприветливое для меруанки место?
– Поиски, – отзывается Индра. – Я ищу кое-кого.
– Друга?
– Почти. Аатма-Бандху.
Юноша резко меняется в лице.
– Прости. Мне не следовало быть таким бесцеремонным.
– Не извиняйся, – с мягкой улыбкой успокаивает его Индра. – Я могла не отвечать на твой вопрос и всё же ответила. Таков был мой выбор. Никому из нас не дано знать, что творится в сердцах и умах других. Так стоит ли брать на себя ответственность за их чувства, над которыми властны лишь они сами? Как по мне, печален и страшен мир тех людей, что готовы карать других за собственные обиды и разочарования.
Арьяман, однако же, всё ещё выглядит смущённым, и, чтобы отвлечь его от мрачных раздумий, она задаёт ему встречный вопрос:
– А что за дело привело тебя к Старейшему?
– Меня? – На миг лицо его вспыхивает удивлением. – О нет! Я лишь сопровождаю свою мать.
– То есть, у тебя самого нет к Нему вопросов?
– В том-то и суть: их слишком много, – отмахивается Арьяман со смехом. – Полагаю, разумнее подождать ещё цикл-другой, пока не отсеются самые важные. В конце концов, как говаривал один мой знакомый, есть три вещи, которые со временем становятся только лучше: это вино, женщины и вопросы.
– Весьма мудро. – Индра улыбается.
К полудню они достигают первой остановки на пути к вершине. Здесь Великая Лестница нежданно раздаётся во все стороны широкой террасой, заползающей под склон, точно под громадный гранитный балдахин. Внутри, под сводом, пылают лампады и очаги, и монахи с наголо обритыми головами разливают путникам горячую травяную похлёбку из необъятных чанов. Скамей или каких-либо иных сидений здесь нет, но пол застелен циновками и ковриками, на которых тут и там, кое-как примостившись к стенам и колоннам, сидят изнурённые утренним переходом паломники. Кто-то дремлет, кто-то осторожно греет руки и губы о курящиеся паром пиалы, иные лениво переговариваются.
В хлопотах о матери Арьяману приходится оставить Индру в одиночестве. Она, недолго думая, находит себе свободное место на циновках поближе к очагу и погружается в сладостное состояние бездействия и бездумия.
…За трапезой хозяйка справилась о том, хорошо ли ему спалось.
– Превосходно, – обронил Андре, стараясь придать своему голосу как можно бо́льшую небрежность, а сам внутренне сжался, вспомнив, как его трясло почти до самого утра. Ему мерещился отдалённый вой и не отпускало ощущение того, что он всё ещё где-то там, в беспросветной чаще, один на один с жёлтыми глазами, пялящимися на него из темноты.
– Как же это вас угораздило очутиться в лесу посреди ночи? – словно бы почувствовав всё-таки его затаённую тревогу, не отставала женщина.
– Это престраннейшая история, мадам. Я ехал в Фонтенбло. Уже вечерело, когда нечто, лежавшее поперёк дороги, вынудило меня остановиться. Поначалу я решил было, что это буря повалила один из придорожных столбов, но, выйдя из машины, обнаружил, что это диковинного вида истукан, вытесанный из дерева. С человечьим лицом, да весь в узорах, – знаете, как идолища у туземцев в Африке. Я как раз пытался оттащить его на обочину, когда… – Андре вдруг поперхнулся молоком, – …из-за деревьев выскочили эти мерзкие… кхе-кхе!.. зубастые… кхек!.. лохматые… кхо-кхо-кхо!.. чудовища!..
– Чудовища? – переспросила собеседница, участливо похлопывая его по спине.
– Именно так, мадам, – кое-как откашлявшись, подтвердил Андре. – Бродячие псы, не иначе. Хотя, признаться, таких крупных я отродясь не видал. И все такого свирепого вида, что мне пришлось… – «…улепётывать через лес, трусливо поджав хвост», – подумал Андре, но вслух сказал: – …оставить машину и спасаться бегством.
– Какой кошмар! Страсти невообразимые! Да ещё и прямо у нас за околицей!.. – запричитала хозяйка.
Между тем среди воспоминаний Андре о той ночи пронзительно ярким пятном проскочило ещё одно. Словно наяву, зазвучал в его голове тонкий, хрустальный смех-перезвон, и полыхнуло сиренью. И постоялец задал вопрос, уже давно вертевшийся у него на языке:
– Мадам, так сколько же в вашем доме живёт людей?
– Всего двое, мсье, – уверенно ответила женщина. – Я и мой мальчик, моё бесценное сокровище.
– А как же некий мсье Мо, о котором упомянул ваш мальчуган? – вскинул бровь Андре.
– Ах да, – выговорила она, в ту же секунду делаясь пунцовой. – Мо ушёл в лес за болванками.
– Это я уже слышал. Но когда-то же он да вернётся, верно? Как давно он ушёл?
– Давненько. Да, давненько ушёл. Но он вернётся, конечно же. Может, к обеду, а может, вечером. Обязательно вернётся.
– И больше здесь никого нет? – уточнил Андре. – Готов поклясться, что ночью видел у вашего дома девушку в сиреневом платье!
– Нет-нет, мсье, вы ошибаетесь. Должно быть, примерещилось с испугу. Такое иногда бывает, здесь нечего стыдиться. – И снова будто бы переключился спрятанный где-то рубильник: во мгновение ока хозяйка приняла суетливый вид и поднялась из-за стола. – Вы уж извините, но мне нужно бежать. Дела сами себя, знаете ли, не переделают. Приятного вам дня.
– Я и не стыжусь… – запоздало пробормотал Андре, сбитый с толку и обескураженный, провожая её взглядом…