Налюбовавшись на всю эту красоту всласть, мама рассыпается в восторгах и благодарностях. Хвальба льётся из неё нескончаемым потоком, однако я почти не вслушиваюсь в слова.
Одной её улыбки, – такой искренней и родной, собирающей морщинки в уголках глаз, – хватает, чтобы понять: впервые за чёрт знает сколько лет я поступил правильно.
Интерлюдия VII: ЧАС НУЖДЫ (автор – Борис Ипатов)
– Ты сделала всё, что было в твоих силах, – вот уже в который раз повторяет Арьяман, но слова эти отчего-то мало утешают; Индру всё равно преследует чувство, будто она что-то недосказала, не довела до конца.
Ей становится хуже. Временами горячка берёт над ней верх, и тогда она начинает бредить. Единственное, что Арьяман может сделать для неё в этот миг – это сидеть рядом, внимать её путаному потоку мыслей и мягко отирать испарину с её бледнеющего лба.
А ещё молиться. Молиться небесам, чтобы сделка с городом состоялась как можно скорей.
Кажется, небеса слышат его. Сегодня заложников не кормили, а это может означать лишь две вещи: либо их решили тихо заморить голодом, либо не хотят тратить свои скудные запасы, потому что всё равно с минуты на минуту всех восьмерых отпустят на волю. Арьяману хочется верить в лучшее. Пустой желудок, однако же, не разделяет его оптимизма и выражает свой протест громко и настойчиво.
– Погоди! – вдруг восклицает Индра в один из тех коротких моментов, когда разум её проясняется. – Какая я бестолковая! Я ведь совсем позабыла…
Она тянется к своей небольшой поясной сумке, расстёгивает её и достаёт оттуда жутко скомканный и измятый свёрточек из листьев лотоса. Дар Старейшего. Ей невероятно повезло, что его не отняли. Когда Светлячок забрала Индру на операцию, её так и не успели обыскать, а после никто об этом уже и не вспомнил. Сахарная галета внутри свёртка, конечно, засохла, разломалась и превратилась в крошево, но съедобной от этого быть не перестала.
Индра, как может, делит её поровну между своими товарищами по несчастью – по ломтику на каждого. Хотя голод такими крохами не унять, это всё же лучше, чем ничего.
Все съедают свои кусочки немедля. Все, кроме самой Индры. Свой ломтик она долго и задумчиво рассматривает, потом подносит к лицу и вдыхает запах. Кисловатый аромат сахара щекочет ноздри.
Арьяман, глядя на неё, улыбается и вдруг преображается на глазах, снова становясь похожим на себя прежнего – каким он запомнился Индре при их первой встрече на Великой Лестнице. Открытого. Улыбчивого. Охочего до нелепых баек.
– Эх, Цикла эдак два назад жил я на Трипуре, – начинает он самозабвенно, – и прямо под жилищем моим открылась маленькая пекарная лавчонка. Денно и нощно тянуло из неё таким благоуханием, что зайти туда не соблазнился бы только последний несчастливец, которого жестокая судьба обделила даром обонять. Не буду перечислять всех дивных яств, что там предлагались, дабы не распалять аппетит присутствующих. Скажу лишь, что галеты в той лавке были особенно отменны – всегда свежие, мягкие, с пылу с жару. А как они пахли! Мм, ваниль и патока и плавленая карамель… Такие ароматы не забудешь и спустя тысячу лет…
Окончание его рассказа Индра уже не слышит. Её без остатка поглощает мысль.
«В час нужды ты поймёшь, что с ним делать», – сказал ей монах в обители Старейшего, протягивая свёрток с галетой.
И она понимает.
Это похоже на озарение. Ответ приходит сам – настолько очевидный в своей простоте, что Индра поражается собственной глупости: как она не додумалась раньше?
– Братец! – восклицает она, не в силах сдержать чувств. – Светлая ты голова!
– Да? – переспрашивает Арьяман, затем осторожно поправляется: – То есть, так-то оно так, конечно. Только я не уверен, что к этому, вне всяких сомнений, верному выводу тебя подтолкнули столь же верные мысли.
Он настороженно следит за тем, как в глазах его подруги из искры понемногу разгорается полноценный пожар. Арьяман знает это выражение: оно не сулит ничего, кроме неприятностей.
– Боюсь, я вновь вынуждена просить твоей помощи, – наконец отзывается Индра. – Клянусь, это в последний раз.
Арьяман смотрит на неё с подозрением. Его терзают скверные предчувствия.
* * *
Когда их восьмерых опять выгоняют в коридор и строят в колонну, за окнами ещё темно – не то ночь, не то раннее утро. Обшарпанные переходы здания слабо освещены холодным электрическим сиянием ламп. Узники спросонья ёжатся и жмутся друг к другу. Индра, едва стоящая на ногах от слабости, с болезненно-серым лицом, опирается на плечо Арьямана.
Бо́льшая часть лагеря, видимо, ещё спит: заложников сопровождают всего шестеро вооружённых автоматами конвоиров – трое ведут колонну, ещё трое её замыкают. Вряд ли это весь отряд. Скорее всего, остальные во главе с Вепрем дожидаются их снаружи.
Тем важнее сделать всё до того, как пленных выведут из здания, думает Индра. Иначе её шансы на успех будут невелики.
Внимание охранников сейчас целиком сосредоточено на том, чтобы наладить в колонне порядок, и, пользуясь этим, Индра незаметно даёт знак Арьяману. Тот кратко кивает, прикрывает глаза, концентрируется. Уже через минуту светильники в коридоре начинают мигать, а затем разом гаснут. Обрушившаяся тьма оказывается такой густой, что всем кажется, будто они в одночасье ослепли.
Дальше всё происходит стремительно. Не давая охране времени опомниться, Арьяман отпихивает Индру к стене, а в следующую секунду в темноте слышится глухой удар и вскрик. Кто-то падает. Один из конвоиров начинает орать что-то на Младшей Речи, но крик его обрывается ещё одним ударом. Среди пленников поднимается ропот и сумятица. Завязывается не видимая никому потасовка, в которой никто толком не понимает, с кем дерётся.
Тем временем Индра медленно стекает по шершавой стене и ничком ползёт в ту сторону, где, как ей помнится, должно быть помещение медпункта. По левую руку от неё творится невообразимая свалка и толчея. Время от времени на неё кто-то налетает, сбивает с ног, спотыкается сам, валится рядом на пол или же просто отскакивает в сторону, чтобы бесследно кануть во мрак. Гомон над всем этим действом стоит неимоверный. Видимо, он уже поднял на уши весь лагерь.
Сзади раздаётся боевой клич Арьямана.
– Поспеши, сестра! – разгорячённо ревёт он. – Надеюсь, на сей раз удача улыбнётся тебе, а уж я позабочусь об остальном. Эх, давненько же я не разминал кулаки! Даже начал забывать, как это весело! Держи, приятель! И ты тоже держи! Меня на всех хватит!
Внезапно чья-то рука впивается Индре в плечо и, рывком вздёрнув её вверх, вжимает в стену. Ледяные пальцы намертво смыкаются на её горле. Индра пытается вывернуться из этих смертельных объятий, однако тщетно: противник слишком силён, а она слишком ослабла из-за раны. Вражеские пальцы сжимаются, точно тиски, выдавливая из неё последние капли жизни.
Отчаяние и гнев придают ей сил: она хватает противника за запястья и, прислушавшись к ярости, что бурлит в ней огненным вихрем, направляет её поток в свои ладони. Раздаётся шипение, воздух наполняется едким смрадом палёной плоти. Противник издаёт душераздирающий вопль, и его руки отпускают Индру.
Лишившись опоры, женщина оседает на пол, кашляет, судорожно ловит ртом воздух. К счастью, никто больше не пытается её атаковать. Как только ей удаётся восстановить дыхание, она встаёт и продолжает нетвёрдо плестись дальше, придерживаясь правой рукой за стену. Нужно торопиться. Каждый миг сейчас на вес золота.
Очень скоро шум драки остаётся позади. Зато впереди возникает какое-то шевеление, вспыхивают огоньки: это Непробуждённые выглядывают из дверного проёма в коридор с зажжёнными лучинами в руках. Они перешёптываются, топчутся на пороге, однако выйти не решаются. Когда пламя их лучин высвечивает Индру, подобно привидению крадущуюся во мраке, они, затаив дыхание от страха, отступают обратно в свою комнатушку.
В этот момент в глубине коридора, далеко впереди слышится гулкий, нестройный топот множества ног. Должно быть, спешит подмога, отправленная Вепрем на звуки потасовки. Топот стремительно приближается. Индра понимает, что, если она сию же секунду никуда не спрячется, этот отряд выбежит прямо на неё, и уж они-то не станут просто на неё глазеть.
Времени на раздумья нет. В панике Индра ныряет в единственное доступное укрытие – комнату Непробуждённых. Те даже не пытаются ей помешать, лишь испуганно пятятся, расступаются. Их около дюжины; в основном – старики, женщины и дети. Все неотрывно смотрят на неё, и в глазах их отражается трепещущий огонь.
Уже в комнате Индра прикладывает палец к губам: «Не поднимайте шум, и всё будет хорошо». Непробуждённые ничего не отвечают, но, видимо, понимают её. Она становится недалеко от входа – так, чтобы её не было видно из коридора. Сердце её колотится так громко, что, кажется, даже надвигающееся громыхание ботинок не может его заглушить. Вот сейчас, думает она, кто-нибудь из этих стариков, женщин и детей ринется в проём и закричит, привлекая внимание бойцов. И тогда всему конец.
Но нет. Отряд громовой тучей проносится мимо, их топот начинает удаляться. Никто из Непробуждённых в комнате не двигается с места, не зовёт на помощь. Они просто стоят и смотрят, парализованные ужасом. Что они видят, глядя на неё, гадает Индра? Кем её считают? Демоном в человеческом обличье? Чудовищем, готовым без промедления испепелить их всех одним взглядом?
Стараясь не поворачиваться к ним спиной, она покидает комнату. Непробуждённые в гробовом молчании провожают её взором, пока она не растворяется в темноте.
Больше Индре не встречается никаких препятствий до самого медпункта. Путь до него отнимает у неё минут десять, хотя ей чудится, что минуло никак не меньше получаса. Она взмокла, ноги подкашиваются, голова словно чугунная, однако близость цели заставляет её собраться. Из-за занавеси, прикрывающей дверной проём, журчит спокойный, мягкий голос.
…Нижняя часть дома, судя по всему, была уже всерьёз охвачена пожаром. Дым сочился через щели в окнах и дверях, ел глаза, мешал думать трезво. Если поначалу Андре ещё удавалось как-то сохранять хладнокровие, то теперь он, не сдерживаясь, бегал по комнатам, рылся, разбрасывая вещи, во всех угодивших под руку тумбочках, сервантах, сундуках и шифоньерах и лихорадочно соображал.
«Думай, парень, думай! – подстёгивал он себя. – Будь ты на месте Мо, куда бы ты упрятал свой расчудесный ключ, единственную свою драгоценность?»
Он застыл посреди коридора, похожий на затравленного зверя, и ещё раз мысленно прошёлся по всем помещениям в доме: вот она гостиная, тесная кухонька, проход во флигель с баней и две хозяйских спальни – домовладелицы и её сына. Прямо над ними, на втором этаже располагалась мастерская Мо, через стену от неё – апартаменты, которые занял сам Андре, и ещё одна неприметная дверка в самом дальнем углу – вход в чулан.
Андре вдруг понял, что в чулан-то он ни разу и не заглядывал. Он подёргал дверь: заперта на щеколду. В этом не было ничего странного. Гораздо подозрительнее было то, что щеколду задвинули ИЗНУТРИ…
Неожиданно лампы на стенах начинают жужжать и снова загораются. На миг сердце Индры холодеет: неужели же Арьяман… Нет, успокаивает она сама себя, если бы в коридоре грянул выстрел, она бы услышала. Наверно, парня оглушили или угрозами принудили прекратить.
Так или иначе, ей нельзя больше мешкать. Собрав всю свою решимость, Индра одёргивает занавеску и вступает в комнату.
Светлячок сидит на матрасе: она склонилась над лежащим у неё на коленях браслетом и чутко вслушивается в слова, звучащие из динамиков. Стоит ей, однако, заметить незваную гостью, как она в мгновение ока оказывается на ногах. Мелко подрагивая, в лицо Индре смотрит дуло пистолета.
– Стой, где стоишь! Ближе не подходи! – вскрикивает девушка.
Индра старается не делать резких движений. Плавно запускает ладонь в свою сумку, нащупывает там последний оставшийся кусочек галеты. Он совсем крошечный, запросто умещается в кулаке.
– Не шевелись, слышишь? – ещё раз предостерегает Светлячок. – Чего бы ты там ни задумала, лучше развернись и возвращайся к своим!
Женщина будто не слышит. Всё так же медленно, осторожно она извлекает галету на свет. Вытягивает её перед собой на раскрытой ладони, показывая, что это не оружие.
– Нет страх, – говорит она. – Нет вред. Мой дар – тебе.
Затем вновь сжимает пальцы и начинает приближаться – дюйм за дюймом.
Светлячок напрягается. Сейчас она – один сплошной оголённый нерв.
– Ни шагу больше, или, клянусь Богом, я выстрелю!
– Нет страх, – повторяет Индра, не сбавляя ходу. – Ты помогать. Когда я терять путь, ты всегда вести, быть свет в темноте. Теперь ты терять путь. Мой черёд помогать.
– Мне не нужна твоя помощь, – отрезает Светлячок. – Я ничего не теряла. А вот ты потеряешь всё, если сейчас же не остановишься.
– Я показать, – твердит Индра. – Ты понять. Ты вспомнить.
Она чувствует, как стиснутый в ладони ломтик раскаляется, как тают покрывающие его крупицы сахара, сливаясь в жгучую липкую жижу.
Индра ходит конём. Красный раджа загнан в угол, ему некуда бежать…
Между ними остаётся всего три-четыре шага. Пистолет девушки находится уже практически перед самым носом Индры. Ещё несколько шагов, совсем немного…
Пуля жалит её промеж лопаток, когда она меньше всего этого ожидает. Силой удара Индру отшвыривает к креслу, на котором Светлячок её оперировала, и вместе с ним опрокидывает на пол.
Теперь, лёжа на спине, Индра видит застывшего в дверях Вепря. Он держит пистолет обеими руками. Спокойный. Уверенный в правильности своего поступка.
Осознав, что только что произошло, Светлячок шумно вздыхает, отбрасывает свой пистолет в сторону и опускается на колени подле Индры. На груди у той распускается большое, бордовое, похожее на цветок пятно.
– Зачем? – шепчет девушка. – Зачем?
Вепрь думает, что вопрос адресован ему. Подходит к ней сзади.
– Я её предупреждал. Говорил не играть со мной в игры. Напрасно она не послушалась.
Однако чужачка почему-то улыбается – чисто, умиротворённо и счастливо.
Жертва принята, и она не напрасна…
По комнате плывёт плотный, вяжущий запах жжёного сахара. Такой знакомый. Такой привычный. Запах, который не забудешь и спустя тысячу лет. Светлячок смотрит на Индру широко распахнутыми глазами. По щекам девушки бегут слёзы. Вряд ли она сама до конца понимает, чем вызван этот внезапный приступ сострадания. Но она поймёт. Уже почти поняла.
Красный раджа оголён. Безоговорочная победа…
Индра нежно гладит её по щеке.
– Нет плакать… Всё хорошо. Мы встретиться снова. Скоро…
Последнее, что она ощущает – рука Светлячка в её руке. Последнее, что видит – её проясняющееся лицо.
А потом приходит тьма.
ДОМ В КРАЮ ЗВЕЗДОПАДОВ (авторы – Борис Ипатов, Дмитрий Двинских)
Бабочки, красивые при свете, в полумраке одинаково черны и похожи на крылатых тараканов.
«Дом, в котором…», Мариам Петросян
1
Лес той ночью был неспокоен. Она почувствовала это ещё с вечера. Дело тут было не в шелесте листьев, не в потрескивании ветвей и не в звериных криках – хотя позже появились и они. Нет, это было нечто неуловимое, скрытое, какая-то тяжесть в воздухе, как бывает перед грозой. Вся лесная чаща будто затаила дух, ожидая чего-то.
А потом залаяли собаки. Много собак. Казалось, они приближались со всех сторон одновременно. В их лае звучал задор, целеустремлённость, первобытная радость хищника, преследующего добычу. С ними шли люди: они громко подбадривали своих питомцев, перекрикивались между собой сквозь ночную тьму. В их голосах тоже была целеустремлённость. Городской житель, услышав их, мог бы решить, что в этом нет ничего необычного. Ну вышла компания охотников пострелять дичь, что тут такого? Однако человек лесного складу сразу смекнул бы: для охоты их чересчур много, и они слишком шумят.
Очень скоро меж деревьев замаячили огоньки их фонарей, а ещё через несколько минут они добрались до прогалины. Там-то бабка их и встретила.
Она стояла перед калиткой с внушительным двуствольным ружьём наперевес.
– Стой, кто идёт, а не то яйца отстрелю! Не смотрите, что я старуха: глаз у меня ещё пока верный, да и рука твёрдая.
Пришельцы и сами были не безоружны. У каждого на ремне через плечо висело по автомату, а у иных при себе имелись ещё и пистолеты с армейскими ножами, притороченные к поясам. И всё же шедшие первыми, увидев бабку, от удивления остановились и принялись растерянно пялиться друг на друга: что делать-то?
После минутной заминки вперёд вышел высокий широкоплечий мужчина в шинели и изумрудно-зелёной пилотке – видимо, их главный. В одной руке он сжимал фонарь, в другой удерживал повод с овчаркой. Распалённый охотой пёс рвался вперёд, но мужчина скомандовал ему сидеть, и тот присмирел.
– Добрый вечер, фрау, – заговорил он на прескверном французском, перемежая некоторые слова немецкими. – Разрешите представиться, Хенрик Бергхоф, лейтенант полевой полиции. Как вас зовут?
– Не твоё собачье дело! – огрызнулась бабка. Ружьё она так и не опустила. – Чего вы тут забыли? Это частная земля. Катитесь отсюда!
– Мы преследуем преступников, фрау, – не отступал Бергхоф. – Может, вы их видели?
– Никого я тут не видела, окромя ваших оголтелых рож. И не слышала тоже. Думаю, уж всяко они не стали бы галдеть на весь лес, как вы, раз уж они преступники.
– Уверены? Их было порядка десяти человек. По большей части мужчины. Две или три женщины. Молодая девушка. Ребёнок. Мальчик лет восьми, со светлыми волосами.
– Ребёнок, говоришь? – сощурилась бабка. – А он, значится, тоже преступник? И какое же преступление он успел совершить?
– Они – юден, фрау. Евреи. Их преступление уже в том, что они родились на свет.
– Ишь оно как, – хмыкнула бабка, пожевала губами и затем снова уверенно повторила: – Не было никого, говорю же. Ищите своих евреев где-нибудь ещё, а меня оставьте в покое.
– Простите, но нам придётся осмотреть ваш дом. Мы обязаны убедиться, что беглецы не спрятались у вас.
Вояка старался быть вежливым, и всё же старуха отчётливо понимала, что он не спрашивает её разрешения. Дом они обыщут в любом случае – с её согласием или без такового.
– Будь по-твоему, – недовольно буркнула она. – Только учти: ежели кто из твоих охламонов вздумает заграбастать что-нибудь из моего добра, мигом схлопочет пулю в глаз, понятно? И можете потом хоть с головы до пят нашпиговать меня свинцом. Грабить себя не позволю!
– Поверьте, фрау, никто не собирается вас грабить, – заверил её мужчина, тщательно скрывая усмешку.
Она перехватила своё ружьё за ствол и, опираясь на него, как на клюку, повела Бергхофа и пято́к отобранных им солдат с собаками по тропке к приземистой, покосившейся избушке, что темнела чуть поодаль, на вершине холма. Ищейки жадно обнюхали каждый дюйм её жилища, а солдафоны осмотрели каждую комнатушку, заглянули под каждую полку и в каждый ящик, будто там всерьёз могла уместиться шайка беглых преступников. Впрочем, как Бергхоф и обещал, на старушечьи пожитки никто не покусился. Было бы на что покушаться.
Закончив обыск в лачуге, они переместились в стоящий по соседству сарай – ещё более ветхий и кособокий. Пока люди Бергхофа обследовали его, сам лейтенант решил скоротать время за беседой с бабкой.
– Так давно вы тут живёте, фрау? – поинтересовался он.
– Я жила тут, когда твоя мать ещё в девках ходила, сопляк, – гаркнула та в ответ.
Мужчина взглянул на неё почти что с сочувствием.
– Не тяжело одной в такой глуши-то?
– А кто тебе сказал, что я одна? – возмутилась бабка. – У меня есть муж!
– Вот как! Где же он?
– Уехал в город, продавать свои поделки. Он у меня столяром работает. Ладит всякие безделицы из дерева. Вот сделает свои дела и воротится ко мне через пару дней.
Лейтенант хотел что-то сказать, но в этот момент одна из овчарок возбуждённо заскулила и принялась тыкаться носом в громадный сундучище, примостившийся у бревенчатой стены. Солдаты похватались за оружие. Бергхоф, нахмурившись, посмотрел на бабку. Та пожала плечами.
Один из солдат на цыпочках подобрался к сундуку и резко поднял его крышку. Несколько мгновений в сарае висела напряжённая, колкая тишина. А потом все вздохнули с облегчением. Внутри лежали лишь аккуратно нарезанные шматки солонины. Овчарка, которая первой проявила интерес к сундуку, принялась с наслаждением облизывать кусочки, лежавшие сверху. Её хозяин ругнулся по-немецки и рывком оттащил псину в сторону.
– Ну что, довольны? – спросила бабка. – А теперь выметайтесь отседова, и чтобы глаза мои больше вас не видели, сучьи дети!
Бергхоф кивнул своим, и они дружной гурьбой высыпали из сарая наружу. У калитки он ещё раз извинился за причинённое беспокойство.
– Иди-иди уже, не мозоль мне душу, – поморщилась старуха.
Он отдал команду. Поисковой отряд обогнул пригорок с избушкой и двинулся дальше в лес под прежний многоголосый крикливо-лающий аккомпанемент.
Бабка ещё некоторое время постояла, глядя им вслед. Как только гомон их стих вдали, она развернулась и зашагала обратно к избе. Зашла в сарай, подковыляла к заветному сундуку с солониной, налегла на него всем своим весом: невзирая на возраст и кажущуюся тщедушность, женщиной она была двужильной. Сундук со скрипом отъехал, обнаружив под собой небольшой деревянный люк. Схватившись за старое, железное, покрытое ржавой коростой кольцо, бабка дёрнула дверцу люка вверх, и та распахнулась.
Снизу, из темноты на неё уставились три бледных, перепуганных лица.
– Вылезайте, – окликнула их бабка. – Спровадила я этих паскудников.
2
Дома, при свечах хозяйка смогла получше рассмотреть своих нежданных ночных визитёров. Самым старшим из них был мужчина. Ему было где-то под сорок, хотя из-за крупных пятен седины в волосах и глубоких морщин, избороздивших лоб, выглядел он и того старше. На руках он нёс девушку. Тощая, как селёдка, она едва перешагнула порог отрочества. Неровно остриженные соломенные локоны её курчавились и обрамляли по-русалочьи миленькое, веснушчатое лицо задорными завитушками. Наконец, последним семенил белокурый ангелок – мальчонка лет семи-восьми. Он был почти точной копией девушки, разве что черты его ещё не растеряли здоровой детской припухлости. Все трое были облачены в полосатую бело-голубую униформу, напоминающую не то пижаму, не то тюремную робу. У каждого на груди имелась нашивка-винкель – два пересекающихся треугольника жёлтого и красного цветов.
– Сюда, – указала бабка, и мужчина бережно опустил девушку на длинную узкую лавку, что тянулась вдоль стены. – Тебя как звать?
– Андреа, мадам, – представилась девушка, затем показала на своего маленького белокурого близнеца. – А это мой младший брат Андре. И наш друг – Гуго.
Присев перед ней на табурет, старуха положила её тонкую ножку себе на колени, сняла с неё туфлю, закатала полосатую штанину и стала прощупывать лодыжку жёсткими, узловатыми пальцами – без сюсюканий, так, что у девушки от боли слёзы навернулись на глаза. Лодыжка сильно отекла. По ней расползался огромный синяк.
– Прелестно, – хмыкнула бабка. – Меня можете называть мадам Авророй. А теперь, Андреа, расскажи-ка, что стряслось с твоей ногой?
– Мы спасались от погони, – начала девушка, цедя слова сквозь плотно сжатые от боли зубы. – Поначалу всё шло хорошо. Нас было человек двадцать, и мы убегали по шоссе, что идёт до Фонтенбло. Но потом нас начали окружать. Половину там и сцапали. Всем, кто остался, пришлось свернуть с шоссе и… ах-х… – Андреа разразилась протяжным стоном, когда мадам Аврора в очередной раз надавила на больное место, – …и бежать напрямик через лес. Было очень темно, и везде эти проклятые корни… Я, кажется, запнулась об один из них и подвернула ногу.
– Ну и ну, вот так дела… – Бабка насупила седые брови. – С каких же это пор за евреями охотятся по лесам, будто за диким зверьём?
Андреа и Гуго украдкой переглянулись.