Приближается Христос. Рождественские письма

Назад к Иисусу!

Созерцание Христа – главное духовное упражнение Рождественского поста. Это так естественно и понятно, но в то же время невероятно сложно, в чем убедиться может каждый. Оказывается, в этом деле религия не помогает, а зачастую даже мешает. Все наши ритуалы, обряды, шествия, церковная эстетика и риторика существуют только для того, чтобы помочь этому созерцанию, но если мы будем честны перед собой, то согласимся, что неожиданно религия стала лучшим способом спрятать Христа и спрятаться от Христа.

– Вы хотите сказать, что ради Христа надо избавиться от религии?

– Ни в коем случае! Религия – это язык веры, язык, на котором мы говорим о Боге, а порой даже и с Богом. Призывать избавиться от религии – то же, что вырывать людям языки только потому, что кто-то соврал или может соврать.

Человек – существо религиозное, он живет в мире символов и значений, и некоторые из них настолько значительны, что больше любых слов и трактатов требуют порыва, жеста, движений, если хотите, танца. Только уж так устроен мир, что любая вещь в нем может портиться, и даже драгоценные царские одежды время от времени отдают в починку или просто проветривают. Так и Церковь каждый раз должна задавать себе вопрос, оставленный нам апостолом Павлом как духовное упражнение:

«Испытывайте самих себя, в вере ли вы; самих себя исследуйте.

Или вы не знаете самих себя, что Иисус Христос в вас?

Разве только вы не то, чем должны быть» (2 Кор. 13: 5).

Рождественский пост – общецерковное духовное упражнение. Не просто моя личная гастрономическая история, а ревизия смыслов – богослужебных, богословских, канонических, моральных.

Кто для нас Христос?

Что в нашей религиозной стихии главное, а что второстепенное?

Есть ли место Христу в нашей жизни?

Христианское ли у нас Православие?

Или, повторяя апостола Павла, полезно усомниться: может, мы не те, кем должны быть? Христос действительно с нами и в нас? Мы в вере или в религии?

Такие вопросы требуют честности и прямых ответов. Но даже беглый взгляд на нашу церковную жизни показывает, что Христос – Уважаемый Посторонний. Мы все Ему очень благодарны и готовы всякий раз подтверждать свою преданность, но есть насущные задачи и потребности, и Ему следовало бы войти в положение и понять, что тут люди делом заняты – соблюдают Устав, возрождают традиции, охраняют нравственность, поддерживают стабильность.

Мне рассказывали про одну старушку, которая забежала в церковь, бухнулась на колени и закричала:

– Господи! Да скажи же Ты той Матроне, чтобы она меня исцелила!

Детская наивность? Святая простота? Нет, это своего рода «символ веры», исповедь народа, вопль честного сердца. Про Христа мы вспоминаем, когда уже совсем все плохо или такая путаница из-за вековых религиозных нагромождений, что и академикам не разобраться.

Ведь так и есть: вот мощи угодников, вот чудотворные иконы и целебные источники, вот поминают покойников и крестят деток – это все так понятно, и всему можно найти место, объяснение и отклик в сердце человека.

Только Христос всегда выпадает из схемы. Какой-то Он бесполезный, что ли, никуда Его не пристроишь в нашем религиозном хозяйстве.

Какие молитвы с удовольствием поют всем храмом? Кому служат молебны? С чего начинается день в святых обителях? Какие иконы украшают дома?

Если Православие есть правильное прославление, то самый важный гимн – «Слава Отцу и Сыну и Святому Духу» – уже давно не воспринимается церковным обществом как важнейшее из песнопений, он превратился в связку для тропарей, стихир, седальнов. А ведь все тропари и стихиры не более чем передышка во время пения этой древней молитвы. И что здесь главное, а что служебное?

Великое славословие на утрене за редким исключением никогда не поет народ в церкви, даже и не подпевают. Начни петь древнейший гимн «Тебе Бога хвалим» – его никто не подхватит и мало кто разберет, что это такое, ведь самое главное уже совершилось – записки прочитаны, а народ окропили святой водой. Ангельское приветствие «Слава в вышних Богу» – это богооткровенное славословие – даже на Рождество поет только хор, как часть стихиры или необходимую приставку к шестопсалмию. А ведь это не просто рядовое песнопение, это богослужебное событие!

Круг годовых и недельных церковных служб выстроен так, что мы себе даже позволить не можем просто собраться ради Христа, чтобы посвятить свои молитвы и мысли только Ему. Но у нас есть Типикон, и там ясно сказано, что сегодня память мученика или преподобного, а ему положены тропари, каноны и чтения – и это занимает большую часть богослужебного времени. И так каждый день. Правда, есть исключение – Страстная и Светлая седмицы, но это только две недели в году!

Да, у нас есть литургия – это все о Нем! – но даже ее мы умудряемся перегрузить чем-то «полезным» и понятным. Каждый видел те горы частичек, которые вынимаются из просфор с именами живых и усопших, и для огромного числа верующих это и есть настоящее предназначение литургии, которым оправдывается ежедневное служение.

И как нам пробиться ко Христу через это «облако свидетелей», которые, кажется, должны на Него указывать и только о Нем говорить, но давно уже заслонили собой Христа, оттеснили Его на безопасное расстояние?

Святые нам ближе и понятнее, иконы Богоматери отогревают сердца, но неужели не режет глаз это вопиющее уродство и искажение церковной жизни, когда Христос будто в почетной ссылке?

В середине ХХ века богословы услышали призыв: «назад к отцам!», и произошло открытие и переоткрытие святоотеческого наследия, и нашу жизнь обогатили и украсили тексты великих христианских мыслителей прошлого, мы научились их лучше понимать и слушать их мысль. Сегодня важно, очень важно понять именно нам, православным, всю остроту и значительность нового призыва: «назад к Иисусу!»

Это призыв к большому многолетнему труду, всецерковному усилию ради «очищения смыслов», актуальность которого доказывает уже то, что его необходимость приходится доказывать.

Похороны Евангелия

Спросили одного ученого:

– Какие духовные упражнения вы предпочитаете?

– Я подчеркиваю в книгах! – ответил профессор и тут же вызвал у меня симпатию и понимание. Потому что из всех духовных упражнений подчеркивать в книгах – мое любимое. Конечно, у меня множество блокнотов, тетрадок, карточек, но читать книгу без карандаша я уже просто не в состоянии. Подчеркнуть, выделить, сделать пометки на полях – это здорово помогает вниманию, это работа мысли, оставляющая физически различимый след, по которому можно пройтись снова и снова, как по руслу, пробитому потоком любопытства и восхищения, словом, когда рассудок с эмоциями заодно, дело непременно заканчивается «наскальными надписями».

Хороший навык, согласитесь. Однако эта привычка, как ни странно, мешала мне читать Евангелие. Церковь воспитывает особое благоговение к этой книге. В храме вы не увидите просто Евангелие, нет, это будет непременно книга в тяжелом окладе, часто с застежками и расшитой закладкой, которая всегда лежит на престоле – самом святом месте православного храма. Когда наступает момент чтения, книгу нельзя просто снять с престола, нет, – дьякон или священник дважды крестятся, целуют престол, крестятся в третий раз и только потом берут Евангелие. Когда с ним выходят на амвон, впереди всегда несут свечу.

После чтения воскресного зачала на всенощной в субботу дьякон несет Евангелие к царским вратам и высоко держит его, пока мы поем «Воскресение Христово видевше», и лишь потом кладет на аналой в центре храма, чтобы можно было всем к нему приложиться, – в этот момент сама Книга символизирует Христа, а потому вызывает такое исключительное и очень понятное почтение.

Но порой возникает вопрос: Евангелие в церкви – для чтения или почитания? Потому что, мне кажется, мы временами увлекаемся, и религиозная форма незаметно отчуждается от духовного содержания.

Евангелие мы видим на исповеди, слушаем на крещении и венчании, монашеском постриге и отпевании, даже на освящении квартиры, однако для этих особых случаев и Евангелие используется особое. Я не говорю про текст, я говорю про книгу, которая из источника воды живой превращается в орнамент.

Ирина Одоевцева вспоминает, что среди почитателей поэзии Гумилева была его кухарка Паша, которая незаметно подкрадывалась послушать его чтение. Это удивляло Гумилева, который не мог поверить, что она там что-нибудь понимает, и он однажды спросил:

«– Нравится вам, Паша?

Она застыдилась, опустила голову и прикрыла рот рукой:

– До чего уж нравится! Непонятно и чувствительно. Совсем как раньше в церкви бывало»^[1].

Почему-то раз церковь, значит – непонятно и чувствительно. Да и как понять простому человеку евангельские славянизмы: «не сердце ли наю горя бе в наю» и «она же беста дряхла о словеси сем».

Дело в том, что Библия пришла к нашему народу несколько позже, чем Православие. Впервые полный текст Писания на славянском языке был издан в 1751 году – так называемая Елизаветинская Библия. Однако уже в год издания она стала библиографической редкостью. А появление Библии на русском языке приходится на конец XIX века – 1876 год. Конечно, можно спорить о доступности текста, о более ранних переводах, но все эти разговоры упираются в один еще более жуткий факт: согласно переписи Российской империи за 1897 год, почти восемьдесят процентов населения не умели читать и писать. И можно было издавать еще больше Библий и богословских трактатов, но темному люду от этого не становилось светлее.

Мать Мария (Скобцова) вспоминала, как однажды на одной из знаменитых сред в башне Вячеслава Иванова ее буквально пронзила мысль: мы здесь сидим всю ночь, читая в подлиннике Еврипида и разбирая тонкости поэзии французских символистов, а в это время большая часть русского народа не умеет даже читать!

Однако именно эти безграмотные люди формировали церковное благочестие, расставляли акценты и определяли православный стиль жизни. В Белоруссии на молебнах, когда читают Евангелие, люди стараются подставить голову под Книгу, ведь не важно, что читают, о чем говорит этот текст, важно, что это – божественная книга, и если ее положить на голову больному ребенку, он перестанет плакать.

– Кланяйся, цалуй и спасесся! – так учила меня одна старушка.

Так Евангелие стало магическим орнаментом, и я пишу это, делая оговорку, потому что у меня вызывают глубокое уважение и сочувствие эти жесты народного благочестия, безошибочно опознающие подлинность и религиозную глубину. Но ведь религии и благоговения недостаточно. Евангелие на голове хорошо, когда есть Евангелие в голове. Священное Писание – не просто некий сакральный предмет, это книга, которую надо изучать и прорабатывать.

У нас ведь давно уже тотальная грамотность, что же мы продолжаем смотреть на Евангелие в церкви как на священную реликвию, даже не как на икону, а как на мощи давно умершего, но очень уважаемого и сильного подвижника?

Когда мне показывают подарочные Евангелия в дорогих переплетах и роскошных коробках, душа моя горит негодованием, ведь это издание не для чтения, а для интерьера, вы не будете с этой книгой работать, в лучшем случае вы поставите ее к иконам, как рекомендовал святитель Игнатий (Брянчанинов), и уж совершенно точно вы не станете в ней подчеркивать.

Когда умирает священник или епископ, покойного облачают во все богослужебные одежды, закрывают лицо особым покрывалом, а в руки кладут крест и Евангелие. И слушайте дальше: Евангелие хоронят вместе со священником! Какое кощунство! Но в нем есть свой горький символизм.

Сегодня даже налажено производство особых церемониальных Евангелий. Например, когда рукополагают в епископы, ставленник должен купить особое издание Четвероевангелия, которое будет возложено ему на голову в момент хиротонии. В этом издании оставляются чистые страницы, где архиереи, участвующие в рукоположении, оставляют свои подписи. Это памятное Евангелие. Оно для памяти и лирических воспоминаний, не для чтения!

В древнем «Уставе святого Кортага», написанном в VII веке ирландскими подвижниками, есть такие пронзительные слова:

«Ничего не разумеющий в Слове Божием не сын, но пасынок Церкви.

Знай, что всякий не просвещенный Евангелием человек, не читающий Писание мирянин или клирик, – не истинный ученик и слуга Господа»^[2].

Перечитайте этот отрывок еще и еще раз. Ведь это страшно: человек, который не знает Писания, не может считать себя христианином! Не просто знать Писание – читать Писание, разуметь, то есть понимать, – вот что вводит религиозного человека в разряд сыновей и истинных учеников. Сколько же православных могут считать себя христианами в таком случае? И сколько их было за столетья всеобщей безграмотности? Позвольте мне не отвечать на эти грустные вопросы. Они задавались не для ответов, а для размышления.

Поэтому я зову читать и изучать Писание, даже ломая привычные формы благочестия, позволяя себе читать эту святую и божественную книгу с карандашом в руках.

Давайте подчеркивать в Евангелии! Давайте делать выписки, сравнивать переводы, осваивать древние языки, учить текст наизусть! Нам можно! Потому что мы не пасынки и квартиранты, а дети Божии и ученики Христа!

Праздник Введения: эхо грядущего Рождества

Праздник Введения считается двунадесятым, что, к сожалению, не делает его одним из почитаемых. Например, Покров Богородицы люди отмечают с большим рвением. Но поводов для ревности о чести праздника не должно быть, потому что оба торжества – в честь Богоматери, а Царицу Небесную у нас чтят достойно.

В своем пионерском детстве я неоднократно сталкивался с выражением «знающие люди», которое надо услышать по-белорусски, чтобы понять, о ком идет речь: «знаюшчыя людзи». Так называли у нас товарищей, понимающих в религии, и это не обязательно все те, кто ходят в церковь. Богомольцев много, «знаюшчых» – единицы. Именно на Введение я без труда могу отличить «знаюшчых» от простых прихожан, потому что обычный человек не знает одного большого и красивого секрета, который роднит праздник Введения с Рождеством Христовым.

Между Введением и Рождеством расстояние больше месяца. Однако именно на богослужении праздника Введения звучит первая весточка о грядущем ликовании Рождества Христова. Праздник еще впереди, а эхо его мы можем услышать уже сейчас, если, конечно, выберемся на введенскую службу.

И вот я видел, как древние старушки с двумя палочками, ветхие старички и инвалиды напрягали последние силы, чтобы услышать это чудное, невероятно утешающее эхо Рождества.

Современная всенощная состоит из вечерни и утрени, которая начинается шестопсалмием и продолжается торжественным полиелеем с величанием, чтением Евангелия и елеопомазанием. Обычно, когда начинается помазание, народ в храме расслабляется, а многие даже уходят домой. Многие. Но не «знаюшчыя людзи». Эти мудрые и опытные прихожане ждут чтение праздничного канона, который звучит как раз во время помазания. И вы бы видели лица этих людей, это предвкушение счастья, когда наступает момент пения катавасии.

«Катавасия» – слово неудобное и смешное, но довольно безобидное. Оно означает не более чем способ пения: так устав обозначает песнопение, которое поют оба хора, сходящиеся вместе. Катавасии поются после каждой песни канона, и таких песен – девять. На праздник Введения впервые в году звучат ирмосы канона Рождества Христова, и мои «знаюшчыя» старички и старушки слишком понимают, что не все из них доживут до января, а потому с радостью на помолодевших лицах подпевают хору. И как же мне жалко, что большинство богомольцев ничего не знают об этом красивом секрете двух праздников и не могут разделить церковную радость.

Четверть века назад я пел службу Введения в одном из хоров Троице-Сергиевой лавры. Никогда не забуду, как в трапезном храме легендарный регент отец Матфей (Мормыль) вдруг задал тон и начал дирижировать сразу двумя хорами, и мы запели те самые рождественские ирмосы:

 
Христос раждается, славите!
Христос с небес, срящите!
Христос на земли, возноситеся!
Пойте Господеви, вся земля!
И веселием воспойте, людие,
Яко прославися!
 

У меня до сих пор перед глазами лицо отца Матфея в лучах неудержимого ликования, какого-то детского озорства и твердой веры, что все будет хорошо!

Вот какие это ирмосы! Вот какой общий секрет у таких разных праздников!

Однако я сделаю оговорку, чтобы подчеркнуть, что знание «знаюшчых людзей» не ограничивалось осведомленностью о неких богослужебных нюансах. Ирмосы канона Рождества, как и все вообще ирмосы канонов утрени, есть парафраз библейских песен, без знания которых не совсем понятен смысл этих прекрасных текстов. А ценность их в том, что они являются плодом и памятником богомыслия – созерцания Христа, то есть того самого духовного упражнения, которое и составляет самую суть Рождественского поста.

Девять песен канона – это поэтические отрывки из Библии, которые исполнялись за богослужением самостоятельно, но в какое-то время начали сопровождаться стихами поэтов-боголюбцев, например, таких, как Иоанн Дамаскин или Андрей Критский. Эти святые люди делились мыслями, которые рождались у них при чтении Писания, поэтому богослужебные песнопения не просто украшение, но образец работы ума и сердца человека, опытно пережившего Присутствие Христа. Вот почему эти произведения глупо воспринимать лишь как праздничную декорацию и образец византийского витийства. В них надо вчитаться и, если хотите, впеться, и большое счастье, если верующие не проходят мимо такого богослужебного события, а поют ирмосы Рождества всем храмом.

Славянский текст прекрасен, и чаще всего он исполняется на распев архимандрита Феофана. Но посмотрите на русский перевод. Мне он кажется более утешительным и бодрящим, особенно призыв воспрянуть:

 
Христос рождается – славьте!
Христос с небес – встречайте!
Христос на земле – воспряньте!
Пойте Господу, вся земля!
И с веселием воспойте, люди,
так как Он прославился!
 

Следующие песни не менее интересны, тем более что они написаны как осмысление ветхозаветных пророчеств о приходе на землю Мессии.

Вторая песнь традиционно пропускается.

Третья написана на основе молитвы Анны, матери пророка Самуила.

Четвертая – пророчество Аввакума и загадочное видение Исаии о корне Иессея.

Пятая – еще одно предсказание Исаии о Младенце, Который родится для нас.

Шестая написана в подражание благодарению пророка Ионы, избавленного от морского зверя, и начинается неожиданной аллюзией: «Из утробы Иону, как младенца, изверг морской зверь».

Седьмая и восьмая песни – благодарение отроков, избавленных от огненной пещи.

Девятая является рождественским исключением, потому что изложена не в подражание песни святого Захарии, а представляет собой совершенно самостоятельный текст:

 
Таинство вижу необычное и великое:
пещера служит небом,
Дева – престолом херувимским,
ясли – вместилищем,
в котором возлежит невместимый Христос Бог,
Которого мы в песнях прославляем.
 

Это очень важный для нашего рождественского созерцания текст. Потому что через него мы угадываем ведущую эмоцию духовного созерцания – удивление перед тайной Христа.

Удивляться может только по-настоящему смиренный человек, потому что чем глубже ты проникаешь в тайны Христовы, тем меньше ты знаешь и на меньшее можешь претендовать.

Святые поэты-боговидцы, оставившие нам памятники своих прозрений, были именно такими смиренными и восторженными людьми, и для всякого, кто решится вступить на путь духовных упражнений Рождественского поста, это важнейший ориентир и образец для подражания. А для менее смелых – просто красота, ликование и самое светлое утешение.

Пением «Христос раждается» открывается время Рождества, и не страшно, если вы в этом году вдруг пропустили этот момент – в следующем году вы уж точно будете «знаюшчыми людзьми».

Разговор о Боге: без воды и елея

Дети живут в параллельном измерении. Это факт, с ним надо смириться. И нам, взрослым, не пробиться в этот мир, да и не стоит. Пусть внешне вам кажется, что вы знаете свое чадо и контролируете его жизнь. Не обольщайтесь! Единственный путь в мир детей – приглашение самого ребенка войти. Но даже с этим «входным билетом» вы все равно будете гостем и чужаком и никогда не станете по-настоящему своим. У детей свой мир, своя философия, своя мораль и, безусловно, свой особый язык. Вот почему так сражает и завораживает звучание наших «взрослых» слов в речи ребенка.

Однажды ко мне подбежал ученик воскресной школы с просьбой о помощи:

– Отец Савва! Она меня изводит!

Никак не ожидал от малыша услышать такой «взрослый» глагол – «изводит». Хорошо звучит. Красиво. Такое слово можно, как карамельку, перекатывать во рту, наслаждаясь оттенками вкуса. Но – семилетний мальчик! – не детский это словарь, заемное словечко!

– Что случилось?

– Мама… надо ей сказать… Она меня заставляет про Бога разговаривать. Сил моих нет! Совсем извела!

Вот вам и детская прозорливость: разговор о Боге может изводить! Чистая душа не выдерживает такого богоугодного занятия, страдает, да так мучается, что паренек не нашел в своем лексиконе подходящего слова. Видно, ему и в самом деле пришлось несладко.

Почему я принял эту просьбу за знак высокого доверия? Потому что дети в церкви находятся под особым религиозным надзором, и всякое сопротивление благочестию может быть истолковано как признак богоборчества и даже одержимости. Дети это хорошо понимают, поэтому наиболее смышленые идут путем приспособления: подыгрывают умиляющимся родителям, порождая особый вид детского религиозного лицемерия.

Этот пристальный надзор за «неблагочестивыми» детьми хорошо чувствуют мамы, несущие деток на причастие. Не дай Бог ребенку закричать, заплакать или – о ужас! – оттолкнуть священника или лжицу. Немедленно будет собран консилиум наиболее осведомленных граждан с точным диагнозом того, «что у них там в семье делается», и подходящим рецептом. Лучший вариант из того, что мне приходилось слышать: раз буянит на причастии, значит, «сделано» или завистливый взгляд. Решение: посадить карапуза под церковный колокол – как рукой снимет!

Надо ли говорить, как я к этому отношусь? Спокойно отношусь. Каждый развлекается по-своему, и если это никому не вредит – пусть их!

Гораздо интереснее другой вопрос. Если это не беснование или колдовство, почему говорить о Боге – пытка? Независимо от того, разговаривает ребенок или взрослый, речь о Христе – тяжелейшее из занятий, и, действительно, бывает, что человек просто изводит и себя, и близких этим усилием.

Даже православные журналы и газеты уделяют Христу не так много внимания, как могло бы показаться. Исследуйте содержание церковных изданий: тут много о политике, общественной жизни, новости и хроника церковной жизни, благотворительность, наставления старцев, новейшие чудеса, церковный календарь и – куда без них! – рецепты монастырской кухни. Если и найдете что-нибудь о Христе, то в самом углу, потому что интуитивно все понимают, что это самое скучное.

Вот моя христианская юность. Только через два года активной церковной жизни я вдруг понял, что в церкви есть Христос. Конечно, я об этом знал и раньше, но знал как-то туманно, намеками, побыстрее отводя глаза и заговаривая о чем-то действительно интересном. Оказывается, кроме хорового пения, роскошных служб, старцев, мучеников, батюшек и монахов, есть еще Кто-то, обнаруживающий Свое Присутствие, когда и где хочет. И что я о Нем знал? Как я себе Его представлял? Что о Нем говорил, что слышал?

Пытаюсь быть честным со своей памятью: кажется, о Христе я никогда и не разговаривал, и со мной о Нем мало кто говорил, и я понимаю почему: о Боге вообще говорить очень трудно. Но при всей любви к духовной книге я бы в руки не взял текст с названием «Иисус Христос» или «Жизнь Спасителя», заранее уверенный, что это тоска зеленая. Как говорил один мой приятель: «Мы же не баптисты, чтобы про Христа разговаривать!»

А о чем еще говорить христианам, как не о Христе? Есть ли тема более приличная для мысли и высказывания? Если уж о Христе не говорить, тогда останется ли что-нибудь достойное речи?

Однако я не вижу в этом упорном молчании злого умысла. Здесь скорее совсем другое. Православные предпочитают молчать о Христе по двум причинам. Во-первых, как ни странно, эта немота происходит от благородного целомудрия речи о Христе, сознательного молчания о том, что хочется уберечь от фальши и подмены. Это хорошо чувствуют дети, особенно подростки. У них есть особая чувствительность к правде, и они органически не выносят любых ноток слащавости, елейности в речи о Самом Священном.

Целомудренный трепет перед самой последней и сокровенной святыней сердца лучше всего, как мне кажется, передал екатеринбургский поэт Борис Рыжий в стихотворении «Толстой плюс»:

 
Тот, умирая, с Богом говорил
словами, сохраненными для Бога.
И это были нежности слова,
слова любви,
прощения,
прощанья.
Не дай вам Бог произнести заране,
из скуки,
эти важные слова.
Перед толпой – особенно.
 

Священное – синоним сокровенного, самого важного и значительного, а такие вещи не выносят на всеобщее обозрение. Мне иногда кажется, что люди умышленно надевают маску атеизма и даже богоборчества, чтобы защитить от чужих ледяных взглядов и холодных рук самое святое – Бога, которого они всю жизнь вынашивают в сердце. Как писал Михаил Пришвин: «Чтобы сказать о Боге, нужно… очень многое… Бога нужно прятать как можно глубже»^[3].

– Почему Бога нужно прятать? От кого Бога нужно прятать?

– От ложных образов, от того, что не есть Бог. И здесь вторая причина молчания о Христе: любое высказывание есть сопротивление инерции слов. А если ты пытаешься заговорить о Том, Кто есть Автор этого мира, а не его часть, это сопротивление неимоверно возрастает, и, как писал Пришвин, в том же отрывке: «Если говоришь о самом Боге, то никогда нельзя знать, о Нем ли говоришь».

Есть слова, которые произносятся с трудом, трудно идут, будто преждевременные роды – пустил на свет то, чему бы еще какое-то время прятаться, таиться, зреть. Начинаешь говорить о Христе и понимаешь – не то, всего лишь пустые слова, «вода и елей».

Разговор о Боге есть всегда разговор с Богом, только перед Его глазами ты можешь честно поминать Его имя. Потому так тяжело о Нем говорить.

Речь о Христе – всегда молитва, всегда напряжение.

«Кто близ Меня, тот близ огня» – так говорит одно из незаписанных высказываний Христа. Тогда не оставить ли нам речь о Христе тем, кто не боится пламенеть, Божиим святым и старцам, у которых уста говорят от избытка сердца?

Но разве мы чужие Богу? Разве мы Ему враги? Говорить о Христе трудно, но о Ком же нам еще говорить и думать, как не о Нем, Спасителе нашем, Друге, Учителе?

Говорить о Христе – ходить по водам. Как Петр дерзнул выйти из лодки вопреки здравому смыслу и окрикам рассудительных товарищей и пошел навстречу Христу, хоть его никто и не просил, хоть это было излишне, не нужно, так и мы имеем право на это дерзновение. Как и право просто отсидеться в лодке – ведь те, кто смирился и занял позицию безучастного свидетеля, не потеряли звание учеников.

И Петр начал тонуть, но Господь поддержал его. Так и всякий, кто дерзает говорить о Христе, обязательно ошибется, непременно начнет «тонуть» и в сладкой воде риторики, и в приторном елее стертых благочестивых слов. Но не могу я петь с чужого голоса, не достаточно мне цитат из святых отцов, мне нужна моя речь о Христе, мои слова и образы, мое усилие!

Дерзость? Да! Безумие? Не спорю! Но даже неудача на этом пути прекрасна, как прекрасно священное юродство благовествующих мир Христов.