Глава 3.
Радости миссис Холлоуэй не было предела, когда после множества отправленных писем с мольбами о возвращении, Рональд соизволил приехать в город. Я не определил своего к этому отношения по началу. Потом я понял, что ощутил большое расстройство, услышав эту новость, и мне пришлось притворяться воодушевленным. Казалось, я должен был радоваться даже больше, чем жители Мисти Маунд, ведь прошло около месяца, и я очевидно задержался в своей командировке, но я просто не мог представить себе, что уезжаю именно сейчас.
За этот месяц я закончил всю свою работу и дело Рональда Холлоуэй было единственным не завершенным кейсом. Не считая разве что проблем с кредитами от банка самому городскому управлению, средства из которых якобы были прощены городу, а вернуть их в бюджет следовало незамедлительно и в любом случае. Я уже отправил отчет в соответствующую комиссию, за что администрация города несколько раз выслала мне ответную угрозу. Это тоже пошло в дело. Ощутив власть, я перестал рваться уехать так отчаянно, как в начале командировки. В душе я, разумеется, боялся, что рутина и тишина этого захолустья поглотят меня, затащат в омут скучной и пугающей религиозной стабильности, но со временем, проведенном в погружении в этот самый омут, я потихоньку начал ощущать, что атмосфера городка на самом деле не так проста, как мне казалось. Всё-таки ощущалось нечто чарующее в размеренности жизни в этой мрачной глубинке. Или этим я оправдывал свою одержимость девчонкой Холлоуэй, которую я так старался застать всякий раз, когда приезжал в Мисти Маунд. И дня не проходило без моих жалких попыток привлечь или, если хотите, заслужить ее внимание. Безуспешно.
Она изредка выходила к нам, пока я с притворной серьезностью делал вид, что работаю с бумагами. Мистер Холлоуэй пускал ее в кабинет, и она сидела, слушая нас, иногда задавая какие-нибудь простые вопросы, как правило о том, какая сейчас в большом мире техника появляется или как что-то работает. Это было все, за что она в нашем разговоре могла зацепиться, в остальном, я не думаю, что она понимала хоть какой-то жалкий процент от слов в наших беседах. Наши разговоры из обсуждений долгов и ситуации в городе перетекали к более масштабным рассуждениям, если не спорам, о политике, экономике и других вещах, традиционно обсуждаемых в кругу молодых и уже зрелых мужчин. Девочка в это время просто смотрела в пол и летала где-то в своих мыслях, пока миссис Холлоуэй тревожно проверяла ее каждые 15 минут. Сидела она, к слову, на одном и том же кресле почти посередине комнаты, на корточках, поджав к себе вечно босые ноги. Это было так странно и совершенно недопустимо для восемнадцатилетней почти леди, и я к этому не сразу привык, но со временем смирился. Эльма ни коим образом не выглядела как леди, да и все домашние вели себя так, будто все нормально. Девушка читала, если говорила, то разборчиво, хоть и редко понятно было, какую мысль она пытается донести, потому что это почти всегда были сложные для понимания несвязные выдумки, которые просто игнорировались или нервозно превращались в шутки стараниям ее отца и брата. Кроме всего прочего, Эльма поразила меня умением играть на дряхлом клавесине, что находился в самом дальнем зале дома Холлоуэй. Я слышал, как она играла на клавикорде, что меня также впечатлило.
Только спустя какое-то время, когда ее образ уже отпечатался у меня в голове, я начал замечать фигуру Эльмы в городе. Она гуляла по улицам, осматривая все вокруг как любопытный щенок. По началу эта картина показалась мне бесконечно чистой и невинной: нерадивая девочка разглядывает дома обычных людей с по-детски округленными глазами. Но даже если она никому не мешала, при том, что людей, итак, было мало, она все равно получала шквал ненависти, косых взглядов, угроз и насмешек в свою сторону. И ради этого она сбегала из дома и пешком босая приходила в город. Мне ее мотивы были непонятны, но прямо поговорить мне с ней было никак, тем более остаться с ней наедине не представлялось возможным. Однажды я осмелился выловить ее на улице и пригласить пройтись со мной до их поместья, а это почти час пешком по лесам. Она прошагала всю дорогу, не отставая от меня, но не произнеся и слова, хотя я неловко пытался задавать разные вопросы и хоть как-то разговорить ее.
Я для себя сделал несколько выводов о ее сущности, но все мои догадки постоянно бились будто об стену горох. Я заметил, что на нее без разбору лаяли все собаки, тогда как при виде меня они молчали. Животные обходили ее стороной: курицы разлетались от ее приближения, утки разбегались, а коровы испуганно и беспокойно мыча расходились в стороны. К птицам вроде ворон или сорок это почему-то не относилось. Это я понял, когда наблюдал, как Эльма играется с кучкой ворон, из окна моей гостиницы. Мне нравилось представлять, что она специально пришла в это место, чтобы я ее видел. Жаль, в вопросе ее принадлежности к ведьмам оставался один не изученный и не закрытый пункт: посмотреть, понимает ли она кошек как ведьмы из сказок, не было возможности: в городе практически не было кошек.
Я наслаждался наблюдениями за ней в саду при поместье Холлоуэй. Слуги разбили там маленький огородик, где к середине осени еще оставалась тыквенная грядка. Некоторые овощи худо-бедно да росли на этой сырой болотистой земле.
В саду стояло пугало – лучший друг Эльмы. Она регулярно поправляла ему его тряпичную голову, старые рваные рубашки вместо тела и подрисовывала части лица, когда старые глаза или жуткая улыбка расплывались от дождя. Еще она имела привычку вставать рядом с ним, браться за него своей фарфоровой рукой и зачем-то смотреть в окно дома. Тогда же к чучелу слетались птицы и угрожающе усаживались на предмете, который, казалось бы, стоит здесь, чтобы отпугивать их. То окно, выходящее в огородик, было окном кабинета, где я встречался с членами семьи Холлоуэй. Я полюбил поглядывать на нее, она отвечала мне. Мы играли в переглядки по нескольку часов прежде, чем Аврора уведет ее и заставит помыться. Мыться девушка не любила, это было понятно по крикам и воплям, доносящимся сверху, когда миссис Холлоуэй пыталась заставить дочь принять ванну.
Рональду не хватало денег на погашение долга как бы я не бился в попытках отыскать лазейки в законе. Мое мнение о нем изменилось: он признался, что не сбегал в другой город, а искренне пытался заработать деньги и позже вернуться. Я испытал неловкость. Опять.
Особенно неловко стало, когда Рональд сообщил, что и лазейку он почти сам нашел: он решился жениться на одной девушке, которую встретил в своих бегах. Тогда бы у него появились деньги. Но даже при помощи старшего Холлоуэя денег на свадьбу не хватало. Меня это огорчало. Я начал чувствовать привязанность к этой семье, что для юриста не есть хорошо. Но своей семьи у меня никогда особо не было, поэтому я решил немного поиграть в хорошего дальнего родственника, которого с охоткой посвящают во все семейные дела.
Я один расценил это как безобидную игру в работу. По городу поползли слухи. Все горожане начали обсуждать мои поездки к семейству Холлоуэй. Больше всего из всех слухов о моих коварных помыслах и махинациях мне был неприятен слушок о моем неприличном интересе к Эльме Холлоуэй. Нам начали пророчить помолвку. Семья это игнорировала, а вот мне этот слушок представился как возможность действительно задуматься о том, чтобы начать предпринимать какие-то действия. Я бы мог разыграть целый спектакль: представиться благородным рыцарем, который не смог терпеть слухи о своей даме сердца; я бы спас семью от долгов, оплатив свадьбу и Рональда, и свою; я бы уехал из глуши с приличной женой, и моя семья наконец-то перестала бы поднимать вопрос о наследовании семейного имени.
Была ли это действительно моя идея?
Как-то раз я несколько дней не заезжал в поместье Холлоуэй и мысли об Эльме понемногу угасли. В тот момент моё разум будто прояснился, и я даже смог о чем-то другом подумать. Резко мне мое поведение показалось странным. Мечты о помолвке представились шуткой моего затуманенного сырой деревней рассудка. Я не успел закрепиться в этом состоянии, ведь стоило увидеть ее пленяющий силуэт на улице один единственный раз, как меня снова окутали мысли о ней, и я уже не смог справиться с накатывающим необоснованным, но безусловно сильным влечением к ней, которое постепенно переросло в настоящую манию или потребность, что уже перестало пугать меня.
Я решил, что что-то надо делать. Я решился.
Я сорвался в поместье поздним вечером. В это время Хэллоуэи старшие любили совершать променад по пляжу. Я надеялся, что Рональд будет где-нибудь пропадать, и так и оказалось. К слуге я сразу обратился с просьбой направить меня к младшей леди и меня послушно вывели в сад. Эльма увидев меня сразу выбежала за оградку, но в противоположную мне сторону. Я проследовал за ней зная, что слуга не будет вмешиваться.
Стояли октябрьские морозы и холодный воздух прожигал мне легкие сильнее с каждым моим шагом в ее сторону, но остановиться я не мог. Эльма вывела меня к пляжу. Я шел по мокрым следам ее маленьких ступней, оставленных на коричневом песке их личного пляжа.
Она остановилась и присела на песке. Я не решился проникнуть в ее пространство.
Девушка начала вырисовывать что-то на песке, сделав вид, что не бежала от меня эти пятьдесят с лишним ярдов. К берегу начали слетаться вороны. Мне стало страшно.
Они не отлетели, когда я подошел к Эльме примерно на ярд ближе. Они лишь спокойно разошлись, когда я подошел к ней почти вплотную.
Возможно, вороны из глубинки не такие пугливые, как городские. Я объяснил себе это так.
– Мисс… – я опешил. – Эльма, пойдем в дом. – проговорил я. – ты замерзнешь.
Она лишь повертела головой из стороны в сторону. Нет?
На песке она нарисовала круг и в нем какие-то линии. Может быть, они складывались в какие-то символы, но эти символы были понятны одной только Эльме. А она молчала.
Дальше она нарисовала рядом маленькую звездочку и еще пару символов, кажется из латинского языка. Не думаю, что она понимает, что это. Может, видела в какой-нибудь книге у мистера Холлоуэя. Я не придал этому большого значения, хотя знаю латынь.
– Не нужно думать, что я отсталая, мистер Сомерсет. – внезапно произнесла Эльма и я оцепенел. Ее голос до этого никогда не звучал так ясно и четко. Она заговорила? Она правда сказала это? Я поробел и сам, кажется, окоченел. Но не от холода, а от страха. Такое связное предложение казалось таким неестественным для нее. И голос будто бы ей не принадлежал. Но он парализовал еще больше, его четкость, направленность ко мне и смысл, вложенный в ее слова, ее взрослость в этот момент.
Вороны заголосили, но быстро умолкли.
Эльма повернулась ко мне, подняла голову и посмотрел на меня как-то по-другому. Такого серьезного и осмысленного взгляда у нее я еще не видел. Я замер.
Мы смотрели друг на друга очень долго, пока я сам не прозяб и не замерз. Меня так к ней тянуло. Я чувствовал, что меня будто цепью приковало к ней. Я не сразу понял, что мое пальто отсырело от влажности, пока я собирался с мыслями. А Эльма все так же сидела в одном своем платье, да на холодном песке.
– Леди, встаньте. – я пытаюсь командовать. – Уже холодно.
Она снова повернулась к озеру, ничего не сказав. Подул ветер.
– Эльма! – повторился я.
– Что?
То, что она переспросила, безусловно значит, что она идет со мной на контакт, но я явно оказался обезоружен. Шоку моему не было предела.
Я запнулся.
– Ты замерзнешь и тебе будет плохо.
– Ведьмы же не мерзнут…
Этот ответ ошарашил меня. Ведьмы? Она что, считает себя ведьмой? Может до неё самой дошли городские слухи? Жалко, что ей всё это внушили.
– а кто сказал тебе, что ты ведьма? – я стараюсь сохранять уверенность.
– Она…
– Кто она? – спросил я.
Эльма подняла голову к воде и начала смотреть туда, куда-то за горизонт, такой белый и пустой. Она смотрела в бесконечность, где никого не было. Один туман и вода. Серая, печальная картина. Кто же там может быть?
– не играй со мной. – я осмелел. Может, она пытается меня запугать, как когда стоит с пугалом в огородике.
– Я разговариваю с вами.
Она встала, почесала ногу о ногу и пошла в сторону поместья, не удостоив меня чести еще раз пересечься с ней взглядами. Ноги ее синели, я бы даже сказал, по чуть-чуть приобретали фиолетовый оттенок, были обмазаны грязным песком и водорослями, но она шла, будто ничего не происходит. Я дрожал от сырости и холода, один взгляд на ее голые части тела на таком морозе заставлял меня трястись от мурашек. Как бы она не заболела. То есть… как бы я не заболел.
Это был наш первый диалог. Его я запомнил на всю жизнь. Он был не последним, но одним из редких.