Две комнаты превратились в одну. Обделанную под дерево дешевыми обоями, которые уже все отклеились и покрылись трещинами да пятнами, непонятно то ли крови, то ли плесени. Все кровати стали панцирными койками, окна были распахнуты, тюли развевались на ветру и снег залетал в комнату. Вместе со снегом на меня с потолка упала штукатурка. Сырая и желтая.

Я делаю еще шаг.

Наступаю во что-то липкое и густое. Похоже на кашу, только такую, будто ее достали из чьих-то кишок. Пытаюсь вытянуть ногу, ступаю ближе к окну и закрываю его. За спиной оказывается кот и почему-то начинает запихивать месиво с пола себе в рот. В руках его нож и он окровавлен, мне кажется, что он сам до того, как я пришла, размазывал это все по полу. К горлу подошел ком и рвотный рефлекс дал о себе знать.

Я прошла дальше. К столу с одним единственным стаканом. Только пить из него не хочется, хотя именно из такого я обычно пью в квартире кролика. Но сейчас в нем что-то черное и густое, будто деготь. Пятна от этой жидкости размазаны по всему полу и по всей скатерти.

Под ногами и на стене под окном вижу Губку Боба. С крестами в глазах. Тут тоже все черно-белое, я будто в нуарном фильме, и движения совершаю такие же. Рядом с холодильником висельница, а в петле – Ирина. Она что-то кричит, я слышу ее слова неразборчивым гулом в моих ушах, но голос ее будто под водой чем-то заглушается. Это нереально. Эта Ирина – картинка, но почему мне кажется, что она движется? Такое ощущение, будто я смотрю в разводы от бензина в луже. Картинка, которая должна быть моей объемной комнатой, искажается кругами, ее сносит будто рябью на воде.

Комната задрожала. Стук стекла, чавканье кота, треск досок усилились, а потом резко затихли. За мной снова стоит кролик. Он держит во рту трубку гусеницы, а в руках окровавленную маску ведущего, но самого его поблизости нет. Наверно, кролик и ему что-то отдавил, как ящерке, и оставил в чулане.