III
Он проспал недолго и встал на рассвете. Прежде чем спуститься вниз, он подошел к окну взглянуть, какова погода. Когда он отходил от окна, ему бросилась в глаза дверь погреба. Она была открыта.
Дон Рокко спустился вниз и вошел в погреб, но тотчас же вышел оттуда с взволнованным видом. Вина там не было, – ни вина, ни бочки. Вместо них виднелись на земле перед погребом свежие следы колес.
Дон Рокко проследил их до главной дороги, где они терялись. От них оставалась только короткая дуга от края до середины дороги, где они исчезали в лабиринте других следов. Дону Рокко не пришло в голову сейчас же отправиться к каким-нибудь властям заявить о происшедшем. Мысли являлись в его голову весьма медленно, и эта мысль, наверно, не должна была явиться раньше полудня.
Он в раздумье вернулся домой.
– Этот шум! – сказал он про себя. – Этот удар камнем в ворота! К счастью, Моро был в то время со мною; иначе подозрение пало бы на него. – Он вернулся к двери погреба, хорошенько разглядел выломанную дверь, взглянул на место, где стояла прежде бочка и, слегка почесав затылок, отправился в церковь служить обедню.
IV
На обедне была масса народу. До начала и по окончании службы только и было разговоров, что о краже. Всем хотелось поглядеть на пустой погреб, выломанную дверь и следы колес.
Две бутылки, потерянные ворами, исчезли в карманах одного из верующих. Никто не мог понять, как это священник ничего не заметил, а он утверждал без дальнейших объяснений, что ничего не слыхал. Женщины выражали ему соболезнование, а мужчины почти все восхищались ловкостью воров и смеялись над бедным священником, который страдал очень крупным недостатком – трезвостью и не умел по братски выпить стаканчик в теплой компании. А больше всего они смеялись во время проповеди над угрюмым выражением его лица, которое объясняли исчезновением вина из погреба.
О Моро никто не говорил, и сам он не явился в церковь ни во время обедни, ни после нее, и бедного дона Рокко стали мучить угрызения совести и опасения, что он не сумел хорошенько внушить грешнику чувство долга. Вечером же явились карабинеры, осмотрели все и допросили священника. У него не было никаких подозрений? Нет, никаких. Они пожелали узнать, где он спит. Как же так он ничего не слышал? Этого он и сам не знал; он был не один дома. В котором часу? Примерно между одиннадцатью и часом ночи. Один из карабинеров двусмысленно улыбнулся, но дон Рокко по своей детской наивности даже не заметил этого. Карабинер спросил, не имеет ли он подозрений на некоего Моро, так как его видели незадолго до одиннадцати часов поднимающимся в монастырь Св. Луки. Тогда дон Рокко стал пламенно уверять, что он твердо убежден в невинности этого человека, и под влиянием настойчивых вопросов выложил им свое главное доказательство: именно Моро то и сидел у него в это время по своим делам. – Может быть не по тем, что вы думаете, – сказал карабинер. – Если бы вы знали, что я думаю! – Дон Рокко не знал этого, да и не желал узнавать по своей смиренной кротости. Он никогда не интересовался чужими мыслями; с него достаточно было труда разбираться в своих собственных. Карабинеры поставили ему еще несколько вопросов и ушли, унеся с собою единственный предмет, найденный в погребе – штопор, причем совестливый дон Рокко не пожелал утверждать по недостатку памяти, что штопор принадлежит ему, несмотря на то, что он уплатил за него своему предшественнику двойную стоимость. Теперь его погреб и совесть были одинаково чисты.
Когда стали спускаться сумерки, дон Рокко вышел на двор читать требник, гуляя взад и вперед, чтобы иметь немного моциона, не удаляясь от дома. Почем знать? Может быть этот человек и придет еще? Время от времени дон Рокко останавливался и внимательно прислушивался, но кругом слышны были только голоса крестьян внизу на равнине, скрип колес и лай собак. Но вот наконец на тропинке, спускавшейся между кипарисами, послышались шаги; это были медленные, но не тяжелые господские шаги с тихим скрипом священнических башмаков, шаги, имевшие свое тайное значение и выражавшие для людей, знающих в этом толк, неторопливое стремление к серьезной цели.
Ворота открылись, и дон Рокко, стоя посреди двора, увидел перед собою хитрое, насмешливое лицо профессора Марина.
Увидя дона Рокко, профессор остановился, расставив ноги и заложив руки за спину, и стал молча покачивать головою и верхнею частью туловища справа налево, улыбаясь со смешанным выражением соболезнования и насмешки. Бедный дон Рокко тоже глядел на него молча и почтительно улыбался, покраснев, как помидор.
– Что же, все? – сказал наконец профессор, прекращая свою мимику и делаясь серьезным.
– Все, – ответил дон Рокко загробным голосом. – Не оставили ни одного глотка.
– Здорово! – воскликнул тот, подавляя взрыв смеха и подходя ближе.
– Ничего, ничего, сын мой, – сказал он с неожиданным добродушием. – Дайте-ка мне щепотку. Ничего, – продолжал он, понюхав табак. – Такие вещи всегда можно уладить. У синьоры Карлотты наготовлено столько вина, что для нее ничего не значит одною бочкою больше или меньше… Вы понимаете, сын мой! Синьора Карлотта очень добрая женщина, очень и очень добрая…
– Да, да, добрая, очень добрая женщина, – пробормотал дон Рокко, глядя в табакерку.
– Какой вы счастливец, мой дорогой! – продолжал Марин, хлопая его по плечу. – Вы живете здесь, как папа.
– Я доволен, я доволен, – сказал дон Рокко, улыбаясь, и морщины на его лбу разгладились на одно мгновение. Ему было приятно слышать это от человека близкого к синьоре Карлотте.
Профессор огляделся кругом с выражением восхищения, точно видел это место в первый раз.
– Настоящий рай! – сказал он обводя глазами грязные стены двора и устремляя взор на художественно приютившуюся под защитою колокольни смоковницу., в высоком углу между воротами и старым монастырем.
– Чего стоит одна эта смоковница! – добавил он. – Какая красота! Она выражает поэзию теплой и тихой зимы на юге и приветливостью и веселою невинностью скрашивает строгость священных стен. Поразительно красиво!
Дон Рокко глядел на смоковницу, точно видел ее в первый раз. Он любил ее, но никогда не подозревал в ней прежде стольких качеств.
– Она пускает молодые ростки, – сказал он, точно отец, который выслушивает похвалы присутствующему тут же сыну и крайне доволен этим, но вставляет несколько строгих слов, чтобы скрыть свое волнение и не дать сыну слишком возгордиться. Затем он пригласил профессора войти в дом.
– Нет, нет, дорогой мой, – ответил профессор, бесшумно смеясь над выходкою дона Рокко о молодых ростках. – Погуляем лучше здесь.
Они медленно перешли двор, вышли в виноградник, расположенный уступами по обоим склонам холма и направились по пологому склону, поросшему травою.
– Какая прелесть! – сказал профессор.
Между широким, холодным небосклоном и сырою мрачною равниною медленно угасали последние лучи света, озаряя поблекшую траву холма и мирно отдыхающую красную листву виноградников. В теплом воздухе не было заметно ни малейшего движения.
– Все это ваше? – спросил профессор.
Дон Рокко продолжал молчать не то из скромности, не то из опасения перед неизвестным будущим.
– Сумейте сохранить это место, сын мой, – продолжал тот. – Верьте моему опыту; я знаю, что таких чудных мест, как это, нет во всей епархии.
– Еще бы! – заметил дон Рокко.
Профессор Марин остановился.
– Кстати, – сказал он. – Графиня Карлотта говорила со мною. Послушайте, дорогой дон Рокко, я надеюсь, что вы не наделаете глупостей.
Дон Рокко не отрывал глаз от своих ног.
– Ну, послушайте же! – продолжал тот. – Наша Карлотта бывает иногда довольно непонятной особой, но на этот раз она права, дорогой мой сын. Я говорю с вами откровенно. Вы одни не знаете про весь этот скандал, а между тем здесь только и кричат об этом.
– Я ничего не слышал, – проворчал дон Рокко.
– Но я говорю вам это, и графиня уже не раз говорила вам.
– А вы знаете, что я ответил ей на это вчера вечером?
– Знаю, большую глупость.
При этих словах дон Рокко слегка встрепенулся и, по-прежнему не поднимая глаз, резко проворчал в свое оправдание:
– Я ответил согласно своему убеждению и не могу переменить теперь своего решения.
Он был смиренный сердцем человек, но здесь речь шла о справедливости и правде.
Это был его долг говорить согласно правде или тому, что он считал правдою. Но почему же они приставали к нему в таком случае?
– Вы не можете изменить своего решения? – сказал профессор, наклоняясь к нему и устремляя на его лицо изумленный взгляд. – Вы не можете?
Дон Рокко молчал.
Профессор выпрямился и продолжал свой путь.
– Хорошо, – сказал он с искусственным спокойствием. – Как угодно.
И он быстро повернулся к дону Рокко, совсем медленно следовавшему за ним.
– Неужели вы действительно воображаете, – воскликнул он с презрением; – что она какая-то святая женщина? Неужели вы не придаете никакого значения местным слухам и скандальным толкам? Идти против всех окружающих, против той, которая содержит вас, против вашего же блага, против самого Провидения, и все это из-за какой-то дряни? Правда, дорогой дон Рокко, если бы я не знал вас, то я подумал бы Бог знает что.
Дон Рокко ежился и яростно мигал глазами, точно боролся с тайными мучениями и горькими словами, которые были готовы сорваться с его языка против его желания.
– Я не могу переменить своего решения, вот и все, – сказал он в заключение всех своих усилий. – Я не могу.
– Но почему же, во имя неба?
– Потому что совесть не позволяет мне сделать это.
И дон Рокко поднял наконец глаза.
– Я уже сказал синьоре, что не могу поступить против справедливости.
– Какая там справедливость? Это одно упрямство мой друг. Если вы сказали глупость вчера, то вам необходимо повторить ее сегодня? А, если вы не верите тому, что говорят про Лючию, то неужели вы не можете найти других причин, чтобы отказать ей. Откажите за то, что она не выводит жирных пятен с вашего платья, не штопает вам носков или подает макароны без соуса и не солит тыквы.
– Но в действительности причина будет все одна и та же, – мрачно ответил дон Рокко.
Даже профессору Марину было нелегко ответить на такой довод, и он мог только проворчать сквозь зубы: – Господи, какой упрямый!
Они дошли до небольшой группы жалких кипарисов, растущих на склоне холма против маленькой долины и другого, более высокого холма. Там они опять остановились, и профессор, которому дон Рокко был дорог своею простодушною добротою, а отчасти и тем, что служил для него разнообразною темою для приятных шуточек, усадил его рядом с собою на траву и сделал последнюю попытку переубедить его, стараясь всеми способами выпытать у него причины, по которым он верил так упорно в невинность Лючии. Но ему не удалось ничего добиться. Дон Рокко продолжал ссылаться на свой разговор с синьорою Карлоттою накануне вечером и повторять, что он не может переменить своего решения.
– В таком случае вам придется проститься с обителью Св. Луки. сын мой, – сказал покорным тоном профессор Марин.