– Нет, девочки. Послушайте меня, пожалуйста. Я не хочу ни в коей мере обидеть Марчеллу и задеть ее нежные чувства по отношению к сэру Рочерстширу младшему (будем называть вещи своими именами). И более того, я даже осмелюсь заметить, что и он явно не равнодушен к ней. Но я только хочу предупредить, что здесь не может быть все просто. – Тайлер немного помолчал, подбирая слова, – Марчелла очень красивая и добрая девушка, она отлично исполняет свою работу… – Он снова замялся, – Но все мы отлично понимаем, кто такой Эдвард, и что он даже при всем своем желании не сможет жениться на девушке не из аристократического старого рода. К сожалению, тут существуют традиции и все такое прочее. Их невозможно нарушить. Понимаете ли, вот о чем я.
Сердце колотилось у меня внутри. Зачем он говорил сейчас то, что я и так отлично знала без него, но в чем не хотела себе признаться.
– Тайлер, давай не будем, пожалуйста. У малышки сегодня день рождения. Вернемся к этому разговору как-нибудь в другой раз. Тем более что еще совсем ничего никому не понятно, да и всякое может случиться в наше время, на дворе давно не 18-ый век. – Она молодцом уводила разговор, но, к сожалению, было уже поздно. Мое «я» было вновь задето, и я не хотела на этот раз молчать. Обида волной слез и потоком слов подступила к горлу. Все та же самая обида на тему «кто я и кто он».
Сколько еще меня будет преследовать по жизни эта чертова социальная дистанция?
Отчетливое ощущение, что Тайлер своими словами плюет мне в душу и лицо моей низкородностью, породило ответный порыв во мне, и я пошла в атакующую оборону:
– То есть ты хочешь сказать, что я недостойна его и между нами никогда не будет ничего серьезного? Мне нужно выходить замуж за мусорщика, и я никогда в жизни не могу рассчитывать на большее? – я с трудом держала слезы, но продолжала говорить, задыхаясь. Луиза понимала, как нелегко мне это дается. – Я знаю! Я сама прекрасно знаю это! Но я хочу мечтать! Почему я не могу мечтать? Может быть, это единственное, что помогает мне держаться уже год в этой проклятой холодной Англии вдали от своей семьи, солнца, улыбок, счастья и смеха?!
Откуда было им знать, что два года назад я уже пережила подобный опыт, с трудом остыла и вот теперь набралась смелости рискнуть снова (если можно так выразиться), хотя и понимая тупиковость своего положения и несбыточность грез. Если бы только Тайлер знал про тот случай, то никогда не завел бы этого разговора. Но он решился поговорить со мной об этом наконец-то, и, к моему большому несчастью, именно в мой день рождения.
– Марчелла, милая, я не хочу тебя обидеть. Я ничего не имею против. Я лишь хотел предупредить, что в этой ситуации может быть самый плачевный для тебя конец. Лучше синица в руках, чем журавль в небе. Ты так молода сейчас, и ты еще не знаешь, как сильно может ранить душу отказ любимого человека, его обман и предательство, когда, казалось бы, что счастье у вас одно на двоих. Жизнь злая штука, и, может быть, я потому не пил шампанского, что не умел рисковать никогда. Я выбирал по жизни то, чего реально мог достичь, и был счастлив своими победами. Я жил без воздушных замков, но в моем шалаше всегда были свет и тепло. Каждый делает свой выбор сам. – Он как будто бы с извинением посмотрел на свою жену, но в том не было необходимости; ей был понятен смысл его слов, она тоже жила без иллюзий.
– И это я не знаю?! Я слишком хорошо это знаю! И теперь мне напомнил про это еще раз человек, которого я считала своим другом! А я была уверена, что ты радуешься за меня! Но ты, как и все, считаешь меня простой служанкой, деревенской кобылой, влюбиться в которою за позор богатому и известному человеку. Простите, я больше не буду заставлять вас чувствовать себя в моем присутствии как на сеновале.
Я вышла в слезах из их комнаты, хлопнув дверью.
Через несколько минут Луиза прибежала ко мне, и с ней вдвоем мы провели остаток этого дня. Самого ужасного в моей жизни дня рождения.
Я тщетно пыталась добиться от нее, согласна ли она с позицией мужа. Она оправдывала его для него и поддерживала меня для меня. Она говорила, что никогда нельзя опускать руки, что нужно всегда стремиться к большему, однако не следует возлагать больших надежд на иллюзии, должно уметь отличать реальность от мечты. Мужчины все трусы и туполобы, и дерутся-то они не от избытка храбрости, а именно из-за ее отсутствия, показывая противнику то, чего вовсе и нет. И что только нам, женщинам, подарена богом эта чудесная способность мечтать и хватать звезды с небес, но мы и платимся потом за нее своими разорванными сердцами и ручьями слез, которых тоже не бывает у мужчин. Мне можно пробовать, считала она, однако я должна делать это так, как будто провал ничего не изменит в моей жизни.
В общем-то, она говорила все верно и красиво, вот только я воспринимала ее слова не так, как следовало бы, а так, как хотелось лично мне. Характер бунтарки, словно пробуждающийся вулкан, делал уже свои первые толчки внутри меня, и оставались считаные сотни метров до извержения лавы на поверхность моего бытия.
Теперь во что бы то ни стало я обязана была добиться сэра Эдварда. Вернее, сделать так, как будто это он добился меня сам. Мне надлежало красиво, в тройном воздушном сальто, залететь в его открытую, щелкавшую пока что еще по ветру пасть. Не тот я человек, мистер Грот, чтобы признать себя побежденной и лечь на спину, поджав ноги. Мне просто необходимо было побороть саму себя и доказать, что я стою большего, чем может казаться кому-то со стороны.
Глава 18
Проплакав всю ночь напролет, на утро я встала отекшей и с красными глазами. Сэр Рочерстшир младший попался мне, как назло, в самом начале дня, когда я еще не успела разойтись после своей многочасовой печали.
– Почему у Вас такой грустный вид? – Он искренне встревожился. – Нельзя же встречать свой последний год до совершеннолетия в таком унылом расположении духа! Или же мой подарок пришелся Вам не по вкусу? – он улыбнулся.
– Нет, что Вы! Спасибо огромное! Кукла прелестная, я обязательно сохраню ее на память о Вас и вашем замечательном графстве! – его поддержка и внимание были сейчас нужны мне как кислород.
– И Англии, которой Вы так и не видели! – Он закинул брови высоко наверх, нарочито жалобно улыбнулся и сильно поджал нижнюю губу к верхней, так, что мелкие ямочки покрыли подбородок.
Я поняла его намек. И поняла, что он все еще ждет ответа от меня, ответа на невысказанный сейчас вопрос. Его высокомерие и статус не позволяли сделать мне предложение повторно, и он ждал, что я пойму это и своим ответом или поведением дам понять, согласна ли.
– Да, очень жаль, что целый год еще мне не придется видеть ничего кроме столетних елей и сосен на территории, да старой башни у себя за окном, – я тяжело вздохнула, повесила голову набок и с подчеркнутым усилием натянула маску сожаления на свое и без того невеселое лицо.
Я не могла просто так сказать «да» – вильнуть хвостом было крайне надобно. И оно сработало! В глазах Эдварда блеснули звездочки!
– И, тем не менее, из любой ситуации есть выход, Вы же знаете… – он самодовольно улыбался, смотря на меня сверху вниз, и уже начал переходить на флирт, но кто-то показался в конце коридора.
– Да, помнится, у Вас было решение? – я поспешила приблизить развязку, чтобы нас не услышали.
– Зайдите ко мне в 4 часа. – Он быстро отвернулся и зашагал в противоположном направлении.
Я посмотрела на часы. Было 10 утра. У меня оставалось 6 часов на то, чтобы обдумать речь, привести себя в обворожительный порядок и придать бодрости и веселости духу. Впрочем, над последним работать не пришлось совсем: я словно заблудившаяся среди мрачного осеннего дня бабочка пропорхала все 6 часов между наших холодных каменных уэльских стен.
Работа выполнялась сама собой, а я целиком и полностью была охвачена радужными грезами о самом желанном и невероятном свидании в мире. На этот раз я приняла четкое решение не просвещать никого в свою личную жизнь, даже Луизу. И я готова была думать, решать и действовать самостоятельно.
Эдвард размягченно сидел в кресле и дымил, когда я постучала в дверь. После сухого «Войдите» я отворила ее и прошла внутрь. На мое удивление молодой хозяин был очень выдержанно ровен и даже в какой-то степени равнодушен. Бутылки на тумбе не было.
– Присаживайтесь, – он указал на кресло против своего. – Когда Ваш выходной день?
– По средам я свободна, – я держалась его манеры сухого допроса.
– К сожалению, в следующую среду я занят, но через неделю пока планов нет.
Я уже чувствовала его старание возвысить в моих глазах свою особу и указать на второстепенную значимость для него нашей прогулки. Он делал это нарочно. Теперь, когда я уже лежала у него на тарелке, он смотрел на меня сытым взглядом так, будто это последнее и почти безынтересное блюдо ему только что вынес официант, но я-то знала отлично, какой занимательной была для него охота. И с этим наигранным пренебрежительным отношением теперь к своей жертве он не казался важнее и горделивее, как ему думалось, но лишь смешнее и глупее.
Я молчала. Он продолжил в том же деловом духе:
– У Вас есть какая-то выходная одежда тут?
– Да… – быстро начала я, но затем резко прервалась.
Мне вспомнилось, какими глазами смотрел тогда отец Антонио на мои туфли, и я уже не была уверена, что мои лучшие одежды будут по достоинству оценены и Эдвардом.
Он, кажется, уловил мои сомнения.
– В принципе, это не имеет значения. Стелла на неделе занесет Вам все нужное для поездки в город.
Стелла была самая старая и самая молчаливая горничная. Ей было лет 70 на вид.
– А… Хорошо, спасибо, – я старалась не выказывать радости.
– Вы больше предпочитаете культурную программу: музеи, выставки, театры – или прогулки на свежем воздухе?
– Мне… наверное, все равно. Я здесь не видела ничего.
– Хорошо, я придумаю что-нибудь сам.
– Да, на Ваше усмотрение, спасибо.
Пауза повисла между нами.
Вероятно, я сделала какое-то невольное движение, как бы готовясь встать, понимая, что некрасиво более засиживаться, если разговор пришел к своему концу.
Он резко обратился ко мне:
– Почему Вы все время куда-то торопитесь? Вам незачем выслуживаться. Вы и так отлично работаете, я уже говорил Вам о том, что очень доволен Вами… Или в Италии все делают все быстро? – он улыбнулся первый раз за все время разговора.
– Да, наверное, это привычка… – я смутилась.
– За год она не прошла, – он снова по-доброму улыбнулся.
– Я привыкла все делать быстро. В моей семье у меня никогда не было возможности подолгу заниматься чем-то… Мои братья и сестры…
– Нет, Марчелла, в конкретно нашем случае имеет место быть не Ваша привычка, а скромное воспитание, тактичность и порядочность. Вы замечательная девушка.
Самая что ни на есть идиотская улыбка нарисовалась на моем круглом деревенском лице и алый румянец залил щеки и шею.
– Спасибо, – я опустила глаза вниз, но никаким усилием воли не могла подавить слишком широкую улыбку и заставить кожу обрести приличествующий цвет.
Нервное молчание длилось пол минуты. Он совершенно спокойно наблюдал меня, а я пыталась глазами зацепиться за что-то, что бы могло вернуть меня в равновесие.
– Хорошо, тогда ближе к делу еще обсудим все нюансы. Можете идти. – Он чувствовал, что мне необходимо прыгать, смеяться, кричать от радости, поэтому не стал задерживать дольше.
Я резко кивнула головой, встала и молча покинула помещение. С трудом дались мне ровные и спокойные шаги до своей комнаты. И лишь закрылась дверь, я тут же стала прыгать и смеяться, как пятилетнее дитя. Моему счастью не было предела.
Глава 19
Через 4 дня вечером ко мне постучалась Стелла. Она принесла нежно-лиловое воздушное платье с бантом и аккуратным вырезом сзади, небольшую шляпку и сумочку бирюзового цвета. И туфли – великолепные туфли в серо-розовый мелкий цветочек с атласными лентами на щиколотку.
– Марчелла, Марчелла… – грустно покачала Стелла головой.
Это было единственное, что она сказала. А затем вышла.
Мне не хотелось заострять на ее настроении внимания, но корочка моего свежеиспеченного хлебушка чуть запахла пригаркой, и этот тонкий, еле уловимый запах заструился слабой дымкой в воздухе.
Не нужно мне Вам говорить, что теперь каждый вечер после работы я одевала свой золушкин наряд, расхаживала грациозной походкой по комнате и без конца крутилась перед зеркалом.
Но вот однажды случилась неловкость. В комнату постучали, и я с негромким «Да» приоткрыла ее слегла, и увидела… его!
По этикету я не могла сказать «Ждите», чтобы выиграть время переодеться, да и незачем уже было. Его блестящие глаза бегали по щелке, понимая, в чем я одета.
– Могу я взглянуть? – он улыбался почти так же, как я тогда, когда он сделал мне комплимент.
– Мм… Да, конечно… – я осторожно приоткрыла дверь. Бежать было некуда.
– Прекрасно! Я знал, что Вам подойдет. Вам нравится?
– Да, очень, спасибо! Вы сами выбирали? Что я должна за это?
– Пожалуйста, не переодевайтесь. Я сейчас буду.
Он вышел, и я не знала, оставить ли дверь открытой или закрыть, поэтому выбрала средний вариант и лишь слегка прикрыла ее, а сама села в чересчур волнительном ожидании на кровать, однако под тем углом, чтобы случайный прохожий, заглянув внутрь, не увидел меня. Было почти 11 вечера. После 10 мало кто выходил из своих комнат. Я видела, что Эдвард пьян, и с ужасом ожидала от него чего угодно, но я была готова к любому нападению с его стороны. И я ждала этого нападения, вожделенно ждала, хотя и содрогалась вся внутренне, в точности как тогда, два года назад, оказавшись вдвоем с глазу на глаз в комнате с Антонио.
Через 3 минуты Эдвард вернулся с шампанским и двумя бокалами в руках.
– Могу я войти?
Мне было непонятно, зачем он спросил, если дверь открыта.
– Да, конечно. – Я встала, поскольку мне не положено было сидеть в присутствии хозяина.
– У Вас в комнате всего один стул, тогда нам придется устроиться на кровати, – улыбаясь, он сел и указал на место рядом с собой.
– Я могу принести стул, – я засуетилась.
– Марчелла, Вы неугомонны! Ваше рабочее время давно окончено! – он смеялся, – Сядьте, ради бога!
В дверь постучали. Я с ужасом вздрогнула.
Это была все та же Стелла, она принесла фрукты, сыр и шоколад. С каменным лицом молча зашла и молча вышла.
– Э… Не может ли быть чего недоброго или лишних разговоров с того, что… – я смотрела на Эдварда в испуге и не знала, как вернее выразить мысли, крутившиеся на языке.
– Будьте спокойны, она свой человек. Надеюсь, я могу рассчитывать и на Вас также? – его мутный взгляд, словно небо, затянутое тучами, быстро просветлел на один молниеносный миг.
– Разумеется! – я в страхе отшатнулась.
– Ну, тогда все хорошо. Обсудим наши планы на эту среду.
Эту? – подумала я. Он, видно, пьян совсем, если забыл, что сказал, что занят.
– Ах да, я совсем забыл сказать, что отменил встречу и освободил время для Вас. – Он окинул меня восторженно-влюбленным взглядом.
Он совершенно точно был пьян. И шампанское было сейчас излишне и даже опасно для него.
И, тем не менее, он ловко открыл бутылку, разлил по бокалам и предложил выпить.
Однако я в это время думала лишь об одном: что завтра он протрезвеет, вызовет меня к себе, строгим голосом прикажет забыть все или же, того хуже, без комментариев уволит. Но я была в его власти целиком. Я жила в его доме, на его деньги и благодаря его авторитету. Здесь, в Англии, у меня не было, по сути, никого кроме него. Я не могла выгнать его из своей комнаты. И… да, я не хотела. И сладостные минуты томления уже запустили бабочек в моем животе. Красавчик графский сын у меня в комнате и на моей кровати! Что может быть большей жаждой для юной животрепещущей особы с горячей итальянской кровью? Не сон ли это? Ущипнуть бы себя, чтобы проснуться…
Шампанское было вкусным и быстро ударило в голову. Зачем он явился ко мне в такое время? Чего он хочет? Какую цель преследует? Он тоже запишет меня на видео? Ну, уж нет, я знаю каждый уголок в своей комнате.
Разговор поначалу не клеился, но вскоре Эдвард заговорил об Италии, и это развязало мне язык. Я стала рассказывать про наши обычаи, традиции, людей и искусство, даже обещала ему показать что-то, когда он приедет к нам в гости в следующий раз. Говорила что-то про семью и что очень хочу познакомить его с ней.
В общем-то, нам было довольно весело и интересно друг с другом.
– Но в тот раз, когда я предложил Вам виски, Вы сказали, что не пьете. Почему же не отказались от шампанского теперь? – спросил он, разливая по бокалам остатки.
Я растерялась.
– И я очень рад, что Вы приняли мое предложение, – он продолжил сам, – Потому что узнал много интересного об Италии с первых уст. Итак, я предлагаю нам в среду прогуляться по парку днем, затем сходить в музей, а после где-нибудь поужинать. Положитесь на меня. К полудню, пожалуйста, будьте готовы и приходите к старой конюшне, там будет ждать автомобиль. И, пожалуйста, не задерживайтесь и не делитесь своими планами ни с кем. Вы должны понимать, что много людей и злых языков… Это не нужно ни Вам, ни мне.
– Да, конечно! Я очень хорошо все понимаю!
– Ну, вот и славно. Уже поздно, и Вам пора отдыхать. Спокойной ночи. – Он встал. – Стелла сейчас все уберет.
– Хороших снов, сэр Эдвард, – я тоже встала в знак уважения.
Он слегка насупился, но затем быстро просветлел, улыбнулся и вышел.
Стелла снова пришла, молча все забрала и ушла.
Терпкий запах духов сохранил со мной его мнимое присутствие до утра. Под воздействием алкоголя я быстро уснула в самых нереальных романтических мечтаниях.
Глава 20
До среды оставалось два дня, и я не видела сэра Эдварда в них. Меня бесконечно мучали сомнения, не будет ли лучше отказаться от этой мутной затеи. Не несет ли опасность намечающаяся встреча и не может ли она подвергнуть риску мои здоровье и жизнь. Я постоянно вспоминала предостережения Тайлера, на которые обиделась тогда, но не брать во внимание которые теперь не могла. Мне нужно было предупредить кого-то о своем отъезде. Кто-то должен был знать, чтобы помочь мне в случае беды. И я, конечно же, выбрала Луизу, взяв с нее честное слово, что если все обойдется, она ни за что на свете никому ничего не скажет. Луиза была скромной порядочной девушкой и единственной моей подругой тут – мне больше некому было довериться.
Итак, у конюшни меня ждал автомобиль, другой, не на котором я приехала с аэропорта, но сэра Рочерстшира младшего в нем не было. Хотела я, было, задать вопрос, но водитель сразу же заблокировал двери, кинул строгий взгляд в зеркало заднего вида и тронулся с места. Мы выехали за территорию, но он не сбавил газ, а, наоборот, вдавил педаль в пол. Мне стало страшно, и я начала судорожно оглядываться по сторонам, пытаясь запомнить дорогу. Я молилась на Луизу и на ее не безразличие к моей судьбе. Однако через несколько километров машина остановилась, открылась задняя дверь, и Эдвард присоединился к нам с охапкой белых роз. Мне кажется, я взвизгнула тогда от восторженности. Камень тревоги спал с души, и ком в животе опустился вниз, разбившись там на миллион порхающих бабочек.
На Эдварде как всегда великолепно сидел дорогой костюм, и я была рада, что мне не пришлось испытывать сейчас неловкость в своих псевдо нарядных платьях.
– Отлично выглядите! Как Ваше настроение? – он весь светился в лучах редкого уэльского солнца. – Сегодня чудесная погода! Эти розы для Вас!
– Благодарю! Как вкусно пахнут! – я уткнулась носом в букет.
– Не лучше Вас, – он быстро нашелся, что ответить.
И тут я вспомнила, что забыла подушиться, и это так опечалило меня, что я не смогла сдержать своего уныния.
– Надеюсь, никто в усадьбе не знает о том, куда Вы отправились и с кем? – он просверлил меня взглядом.
Я вздрогнула внутренне, но не выдала себя:
– Нет, мы же договорились.
– И это очень хорошо. Мы едем в парк, затем походим по историческому музею, отведаем в ресторане классическую английскую кухню и отправимся обратно. Как Вам такой план?
– Конечно, я только ЗА!
Не стану мучать Вас всеми деталями того дня, скажу лишь одно: за все время нашего совместного пребывания я ни разу не подловила Эдварда на какой-либо похотливости по отношению к себе. Толи оттого что он был трезв (хотя и пьяным он не распускал рук), толи оттого, что боялся спугнуть меня напористостью, толи присматривался ко мне, не делая поспешных движений. Но я была ему интересна как компаньон и собеседник – это совершенно точно.
Эдвард галантно открывал передо мной двери, подавал руку, аккуратно направлял в нужную сторону и указывал на интересные экспонаты, мягко придерживая чуть выше талии, чтобы это не выглядело пошло. Я не была служанкой в тот день. Я была девушкой. И рядом со мной был уважаемый и благородный молодой мужчина невероятной красоты и абсолютной самодостаточности, время от времени даже дававший волю флирту и закатистому чистому смеху.
Около 9 вечера мы вернулись в графство, и Эдвард еще раз удостоверился, может ли он рассчитывать на то, что я сохраню все произошедшее в тайне. Дав утвердительный ответ, я уже не сомневаясь в том сама. Я знала точно, что и Луиза не сможет вытащить из меня ни единого слова клешнями.
Я вежливо поблагодарила ее за поддержку, но попросила оставить за собой право не распространяться ни о чем. Она спокойно приняла мою позицию и сказала, что я могу всегда на нее положиться.
Я чувствовала, что влюбляюсь в Эдварда. Да что там, черт возьми, таить – я давно уже сходила по нему с ума!
Глава 21
Ввиду своего служебного положения я по-прежнему не ходила в комнату сэра Рочерстшира младшего, но и само его появление стало очень редким в нашем доме прислуги. Как и любую влюбленную особу, меня такое положение дел сильно огорчало. Ведь мне непременно хотелось продолжения романа, и как можно скорее! Дни тянулись невероятно долго. Я напрасно ходила тысячу раз в день по коридору туда-обратно в надежде встретить объект воздыхания; Эдвард, вероятно, куда-то улетел по делам или просто не хотел видеть меня, поэтому не приходил сюда. Мы не пересекались почти месяц, и я уже начала принудительно вбивать себе в голову, что можно обо всем забыть и похоронить на кладбище разбитых сердец свои самые смелые мысли и мечты.
Однако в одно обычное утро, пока я еще спала, ко мне постучалась Стелла и занесла корзину цветов, внутри которой была записка: «Пожалуйста, не сердитесь на меня. Огромное количество дел не дает вырваться на встречу с Вами. Надеюсь, скоро все образуется». Подписи не было. Почерк, по правде сказать, корявый.
В тот же вечер, в конце рабочего дня, я увидела дверь в его комнату открытой и нарочито медленно прошла мимо, дабы иметь возможность заглянуть туда и показаться. Эдвард сидел за столом, напряженно погруженный в бумаги, и не заметил меня.
Я не стала и не смела отвлекать его и расстроенная отправилась в свою комнату.
Еще через 5 дней мы встретились в коридоре днем, и он почти сразу же спросил, свободна ли я в следующую среду. Назвав те же место и время встречи, он обещал еще более интересный день и быстрым шагом направился к лестнице, затем, чтобы я не успела поблагодарить за цветы.
Облачившись в то же одеяние, что и тогда, я по старой схеме пошла к конюшне, на этот раз ничего не сообщив Луизе.
Эдвард был уже в машине, и первое, что он мне сказал, было:
– Как Вы переносите дорогу? Вас не укачивают долгие поездки?
– Нет, все хорошо.
– Отлично. Тогда мы едем в Лондон!
– Ого! – Мои глаза вспыхнули синими огнями.
– Только боюсь, что вернуться придется уже за полночь. Это тоже ничего для Вас? – он на полуфлирте бросил в меня выстрел своих выразительных карих глаз.
– Нам настолько далеко ехать? – мне стало волнительно.
– Почти три часа пути в один конец.
– Ну что ж, ради Лондона я готова! – я почти не думала.
И мы стартовали.
В дороге разговор шел на самые бытовые темы, водитель тоже подключался иногда, и это помогало мне сохранять душевное спокойствие.
Хочу обратить Ваше внимание, Виктор, что я очень сильно подтянула свой английский тогда. Какой это классный мотиватор – влюбленность! Я ведь не только общалась с персоналом на универсальном для всех языке, но и не отрывалась от книжек вечерами. Я хотела лучше понимать Эдварда и быть более понятной ему. И я, знаете ли, никогда не стеснялась спросить, если какое-то слово было незнакомо мне. Конечно, поначалу было много сложностей во взаимопонимании, но за год я продвинулась значительно, и это тоже в определенной мере вселяло в меня уверенность в себе.
Итак, за нескончаемым разговором дорога до Лондона показалась короче фактической. И первым местом, где мы высадились, был музей мадам Тюссо. И это был как раз именно тот случай, когда мы говорим, что нравится что-то страшно. Не знаю, случалось ли Вам бывать в таких местах, мой дорогой друг, но я настоятельно рекомендую посетить его или любой из 23 филиалов. Смотреть на куклы – это одно, но смотреть на живых искусственных людей – совершенно другое.
Вы всегда любуетесь хорошо сделанной фарфоровой куклой как красивой формой, произведением искусства, но вам сложно смотреть на отточенную до безукоризненной натуральности восковую фигуру знакомого человека с той же отстраненной позиции наблюдателя, будто вы стоите перед картиной или памятником, оценивая гармоничность произведения: уместность красок, четкость форм и сюжет, а также пытаясь уловить идею, которую хотел донести автор. Два спорных чувства овладевают вами, когда вы смотрите на восковых фигур, в точности похожих на живых людей: вам нравится и вам не нравится одновременно. И я объясню почему. Любое высшее произведение искусства, насколько Вам известно, является незаконченным в глазах ценителя. Творец создает его намеренно таким образом, чтобы зритель хотел снова и снова возвращаться к нему, открывая каждый раз новые грани и перспективы для своего слуха или взора. Любое же самое бездарное творение надоедает в считаные секунды, и вам непременно хочется заткнуть уши или отвернуться. Однако вот что интересно: вы можете нарисовать очень красивую картину, правильную во всех смыслах этого слова, но она никогда не станет произведением искусства с мировой славой именно потому, что она слишком правильна и закончена. И разве что на считаные секунды смотрящим захочется любоваться ею дольше, нежели той, что вызывает отвращение. Так и выходит, что истина действительно где-то посередине. Создать же что-то по-настоящему стоящее на самом деле крайне сложно, поэтому мир так пестрит пошлостью, поскольку, по сути, невелика разница между ею и чем-то просто хорошим, однако хорошее требует порядком больших усилий. А выхлоп, что называется, тот же.
Так вот вернемся теперь к нашим фигурам. Они сотворены настолько красиво и аккуратно, что могли бы называться куклами. Однако они представляют собой точные копии людей одушевленных, поэтому они фигуры, то есть образы, подобия. И внешнее их сходство с реальными людьми настолько велико, что делает их законченными произведениями. И вы стоите перед такой фигурой и начинаете рассматривать детали, любоваться ювелирной работой: отточенностью кожного покрова, мелкими морщинками, выпирающими венами, и т.п. Но у вас не получается любоваться фигурой как таковой целиком и воспринять ее как готовое мировое произведение искусства в целостности. Бесспорным высшим искусством здесь являются детали, переданные с мастерски необычайной точностью (хотя откуда вам знать, как расположены были вены на руках Мерлин Монро?), а парадоксом является то, что все эти великолепные детали не способны, слившись воедино, даровать оному творению статус величайшего. Но ведь человек – это и есть наивысшее произведение искусства, скажете вы, и будете правы. Однако не забудьте, что перед вами стоит не живой человек, а лишь его в точности переданная оболочка, которая совершенно идентична той, что вам известна. Она закончена. Не бог-творец создал такую куклу-человека, а человек-творец замахнулся на высшее творение небес и смог повторить его в точности. И это страшно. Это настолько жутко, что мурашки бегут по коже и волосы по всему телу встают дыбом. И вы не можете долго смотреть на какую-либо из фигур не потому, что вам не терпится увидеть другие, а потому, что вы испытываете невольное чувство неловкости, аналогичное тому, когда вы рассматриваете в упор кого-либо действительно живого. Простите, что я так прямо выражаюсь, но ведь вы не испытываете неловкости, подолгу смотря в упор на покойника? Ему ведь все равно. Но почему тогда вам кажется, что кукле не все равно? И вам становится до леденящего холода костей страшно оттого, что мумия имеет над вами власть.
Вам хочется бежать от увиденного, вам страшно оставаться с ними наедине, с этими бездушными, окаменелыми, но обладающими сумасшедшей энергетикой существами. Они на 100% внешне люди, как и на 100% не дышат одним воздухом с вами.
Они как идеально выравненная и выбеленная стена, на которую приятно смотреть, но которую вы не считаете, тем не менее, за произведение искусства. Так вот и данные фигуры, как бы парадоксально это ни звучало, настолько безупречны, что не могут претендовать на статус высших творений с мировым признанием. Да простят мне их создатели за столь грубое сравнение. Но мы всегда сопоставляем с чистым листом безупречную работу. Поэтому они и вызывают множество споров между критиками, считать ли их искусством и если да, то в какой мере. И их нельзя, черт возьми, просто взять и выбросить как любое другое чучело по факту износа, к ним хочется относиться с уважением, как и к себе подобным. Да что там говорить, если у многих из них по непонятным причинам даже растут волосы и ногти… Поэтому они и овеяны множеством тайн и легенд, все эти невероятные экспонаты.
А дальше шофер провез нас по городу мимо разных достопримечательностей, которых в Лондоне, кстати сказать, предостаточно. Затем мы гуляли в Гайд-парке и под вечер уже были в ресторане. Я не ходила по ресторанам никогда в Италии. Я была лишь только в немногих тех, где работала мать, и, разумеется, не для употребления пищи. Поэтому мне абсолютно не с чем было сравнивать. Да я и сейчас не смогу дать трезвую оценку тому месту, потому что это был первый в моей жизни ресторан, куда я пошла с мужчиной и куда я пошла вообще. Там все было шикарно, как мне казалось тогда. И как мне кажется до сих пор, потому что память в большей степени хранит не детали, а эмоции, а они у меня были тогда, бесспорно, на высоте.
Совершенно невероятный был день, мистер Грот! Как долго я хотела его и под какими только углами не проецировала в своей безразмерной девичьей голове! Почти год я была влюблена по уши в этого красавчика Эдварда и без устали мечтала денно-нощно, что когда-нибудь он обратит на меня внимание, и между нами случится что-то. Вы мужчина, Виктор, Вы не умеете так мечтать, даже не пытайтесь спорить со мной. Вам это просто-напросто не дано природой. Одни только женщины умеют так погружаться в детали и краски своих желаний и затаенных, сокрытых от других, потребностей, что в забытьи начинают разговаривать сами с собой, как будто все это переживают сейчас в действительности. И внутренний диалог несмелыми обрывками фраз невольно вырывается наружу… Однако, стоит осеннему листу упасть за окном, как мир иллюзий, словно туман, развеивается бесследно, и они снова берут свой веник или тряпку (оказывается, все это время бывшие в руках) и продолжают мести или мыть пол, на самом деле забыв о том, что только пару секунд назад сказали своему герою.