Маркос посмотрел на меня с участием.
– Да, я понимаю вполне. Я тоже бы вскрыла, – согласилась я. Все было как во сне для меня тогда – невероятно трудно поверить в услышанное.
– Дальше (я имею в виду после того, как он узнал всю правду о Кларис) события развивались уже не столь стремительно для Харольда, насколько быстро все понеслось для Эдварда.
Какое-то время Харольд сомневался, как поступить ему теперь и как жить дальше, и жить ли вообще. Он мог бы наказать виновных, прилюдно отречься от Эдварда. Но зачем? Испортить себе на старость лет репутацию и осрамить честь рода он не хотел, а марать руки об тех, кто, несомненно, и так получит свое, было бы лишней возней и только легло бы черной тенью на его светлой душе. И я должен Вам сказать еще кое-что, почему Харольд не стал возвращать зло своей жене: он продолжал любить ее. Можете себе представить: она предала его, так низко пала, а он, хотя и не простил ей этого никогда, но все равно продолжал любить, всю жизнь! Он оставался верен своим юношеским чувствам, которые когда-то давным-давно овладели им и так и не оставили сердце по сей день! Поэтому он не женился больше никогда, и, насколько мне известно, у него вообще больше не было женщин. Ну, не считая теперешнего случая… (Маркос замялся и потупил взгляд в пол). Вы понимаете, какой он человек? Я не встречал в своей жизни еще никого, кто был бы так верен своим чувствам и принципам. Поэтому подумайте, Марчелла, как много Вы значите для него, если спустя три десятка лет одиночества он открыл свою душу Вам! Ведь ваша с ним взаимная тяга началось еще до его болезни, не забывайте это.
И вот Эдвард увлекся казино, а акции стремительно падали в цене. В итоге компания обанкротилась, и ее за гроши выкупил какой-то француз. Все до прозрачности понятно. За этим стояла Кларис. Она надоумила Эдварда разорить компанию, чтобы затем выкупить на другого, подставного, человека. Так эта мразь стала хозяйкой неплохого бизнеса и обеспечила себе безбедную старость. Но что было делать сынку? Он попросил отца доверить ему другое дело, и ситуация стала повторяться.
Вы захотите спросить меня: зачем же Харольд доверял Эдварду свои дела, ежели знал, куда и почему утекают финансы? А доверял он именно вопреки: ему было жаль ее, павшую женщину, отказавшуюся от полной и счастливой жизни с ним и выбравшую блуд из-за нужды и склада личности, видимо. К тому же у сэра Рочерстшира старшего все равно больше не оставалось в жизни никого, кроме нее и Эдварда. А все эти деньги ему к чему, если можно хотя бы немного помочь ими другим? И два противоположных чувства боролись внутри него: с одной стороны, он знал – эти люди предали его, а, с другой – нет больше никого, кроме них.
Эдвард гулял, наслаждался жизнью, путешествовал по свету на отцовские деньги и разорял его сначала скромно, затем все более и более нахально. Кларис выстроила себе особнячок, нашла молодого француза и снова задышала полной грудью. И только один Харольд сидел здесь, в этих сырых уэльских стенах, и не понимал, зачем он делает все это и ради чего. Он вообще перестал видеться с друзьями и выходить в свет, и только кони и книги были его спасением.
Для Эдварда стало совершенно очевидно уже, что отец в курсе их тайной связи с матерью, однако не видел необходимости искать лишних разговоров и нервных встрясок, поскольку нынешнее положение полностью устраивало его.
Кларис, быть может, и хотела вернуться к Харольду, но она понимала, что ничего путного из этого все равно не выйдет, поэтому предпочла лучше не попадаться ему глаза, как не хотел видеть ее и он, дабы не разочароваться теперь, а сохранить в памяти тот прежний скромный и покорный облик, какой она имела, когда была рядом с ним. Но жить Кларис хотелось очень, и жить красиво, поэтому ее чувство вины перед бывшим мужем не мешало ей, тем не менее, бессовестно сосать из него деньги, тратя их на своих молодых любовников.
Отчаяние и безнадега селились в сердце Харольда. Он понимал, что только из-за денег Эдвард нежничает с ним и делает видимость заботливого сына. Пожалуй, за три года они с Кларис обеспечили себе весьма неплохие финансовые подушки безопасности, и было бы более чем справедливым составить грамотное завещание, ведь старость не за горами, и кто знает, как эти двое обойдутся с ним дальше.
И сэр Харольд пишет, что в связи с отсутствием законного наследника (он отрекается от Эдварда и прикладывает соответствующие подтверждающие документы) завещает после своей смерти все, что у него есть, Британии. Он просит королеву организовать военный музей в своем доме, а приусадебную территорию преобразовать в парк. Наличные деньги положить в казну и выплачивать их в качестве надбавки последующие 30 лет участникам войны и героям прочих вооруженных движений во имя Британии. Многомиллионные компании передать в распоряжение фондам детей-инвалидов и домов престарелых. И, да, на всякий случай, после того, как пишет это завещание, он отказывается принимать пищу от кого-либо, кроме как от своего ближайшего слуги – то есть меня. И решено это было очень кстати!
Потому что, несмотря на то, что данное движение было сделано Харольдом крайне осторожно и скрытно, информация каким-то образом дошла-таки до Эдварда. Не нужно забывать, что он не лыком шит, и уже успел в серьезных кругах обзавестись нужными связями (что, в прочем, и давало ему уверенность чувствовать себя свободно рядом с отцом).
В ужасе и панике Эдвард сломя голову, понесся, конечно же, за разъяснениями к Кларис. И той пришлось во всем признаться. Таким образом, в 22 года он узнал всю правду своего происхождения на свет и понял, какую страшную ошибку допустил, переметнувшись к ней. Она предала его при рождении, бросив не нужного ей, и обманула сейчас, гнилостно использовав в личных целях. Он больше не хотел ни видеть, ни знать ее и стал предъявлять права на те фирмы, которыми она завладела с помощью него, но та отказывалась переводить их обратно, оттягивая время и ссылаясь на все возможные отговорки.
Теперь у Эдварда начались очень большие проблемы. Компаньоны находили более интересные условия у конкурентов для себя, а инвесторы без объяснения причин закрывали все вливания в него. И его имя, не так давно звучное и высокое, стало падать и чернеть на глазах у большой финансовой и влиятельной аудитории, с которой он только совсем недавно успел подружиться.
Денег на казино и званые вечера не хватало, и девушки, бегавшие за ним табунами, стали, словно напившиеся комариные самки, отпадать от его молодого и сочного, но уже не интересного им тела.
Однако прийти с повинной к Харольду, во всем по-человечески признаться и отблагодарить за вложенные в него, подонка, силы, душу и время не представлялось возможным. Время, понимаете ли, было потеряно. Он слишком хорошо знал принципиальный нрав отца – тот очень мало вероятно изменил бы свое решение, тем более теперь, когда становилось совершенно очевидно, ради чего пасынок пришел бы на разговор. К тому же Эдвард за эти три года так много сделал откровенно против него!
И началась между ними тихая война. Каждый делал вид, что ничего не знает и ведет честную игру, а сам прятал своих тузов на коленках. И эта война с попеременным мнимым миром ведется здесь до сих пор. Они наперебой перекупают прислугу, чтобы добыть какие-то сведения друг о друге, поэтому здесь большинство работает не за зарплату, и 80% людей не задерживается больше чем на полгода. По сути, только «старички» сидят. Но у Харольда денег-то все равно больше, поэтому, в конечном счете, все крысы все равно бегут к нему. Эдвард, естественно, стал много более учтив и вежлив с отцом, поскольку деваться ему некуда. И хотя завещание уже написано, он все еще надеется что-то придумать, дабы исправить ситуацию. Существовать ему на что-то надо будет после смерти графа, он понимает, поэтому пусть и без прежнего рвения, но все-таки осторожно разоряет очередную компанию отца. А Кларис, эта сука, она ведь ни копейки так и не дала сыну оттуда, что он передал ей, наивный дурачок! Найти Леона оказалось проще простого, но тот даже не открыл дверь родному сыну, потому что он никогда не был нужен ему, а тем более сейчас, когда эта потаскуха кинула их обоих. И Эдвард мечется теперь, словно загнанный в клетку дикий зверь, подпертый решетками со всех сторон. Ему нужно улыбаться всем, в надежде получить хотя бы кусок мяса на обед и постоянно вертеться, чтобы случайно не упустить вдруг открывшуюся с какой-то стороны дверь. Теперь Вы понимаете, почему он так двулично себя ведет, такой нервный и дерганый всегда. Его душе нет покоя, потому что она изгнана из рая и не нужна в аду.
Последние 5 лет Эдвард особенно ищет дружбы с отцом, всегда и во всем бежит за помощью и советом, старается порядочно и ответственно вести бизнес, даже забыл про ночные гуляния с друзьями и казино! Но Харольд все равно не меняет завещание! Вот смех! И оба косят под дураков, улыбаясь друг другу при встрече и огрызаясь за спиной. Вот как, оказывается, можно жить родным людям в одном доме бок о бок так много лет!
Но Эдвард, должен Вам отметить, все-таки не отказался от полного общения с матерью, поскольку она хитрая баба и смогла выкрутиться в очередной раз, не оставшись для сына врагом. Она приняла позицию повинной во всем подлой женщины, унижает в глазах сына себя и возвышает Харольда – этого порядочного, честного, благородного и благоразумного человека! Теперь она активно сподвигает Эдварда дружить с ним, потому что в этом есть единственное спасение его и ее грешных душ. Она настоятельно рекомендует сыну взяться за ум, посвятить себя целиком и полностью наукам, бросить блуд и прочие запретные радости жизни, которые, кстати говоря, сама же когда-то в его жизнь и привнесла. Однако она, по сути, кидает ему лишь одни крохи, подавая пустые надежды и только разыгрывая аппетит.
А Эдвард в какой-то мере действительно проникся искренними чувствами к отцу (конечно, они никогда и не думали называть Харольда отчимом) – теперь ведь он знает и понимает прекрасно, кому обязан по гроб жизни. Однако знание того, что он стал отказным ребенком, вселяет в него абсолютную уверенность в том, что отец разлюбил его и предал ничуть ни меньше, чем мать. И это убивает в нем чувство возрождающейся былой доброты и теплоты по отношению к родителю. Выходит палка о двух концах, Вы понимаете. Поэтому теперь Эдвард пребывает в полной растерянности относительно того, как и с кем ему вести себя дальше.
Несчастный запутавшийся сыночек много раз хотел заговорить с неродным ему биологически, но самым близким духовно отцом, однако так и не нашел в себе сил сделать этого. Не просто так ведь говорят, что все недопонимания и проблемы нужно решать сразу же, на месте, по мере их возникновения, потому что потом, со временем, сделать это становится все труднее и, в конечном счете, уже невозможно. И люди так и умирают врагами друг для друга, тогда как вначале можно было легко расколоть льдинку недопонимания, не дожидаясь схода всесильной лавины.
Сэр Рочерстшир старший тоже не мог перейти этот барьер и поговорить с сыном. Оно ему, в сущности, и не надо было так, как младшему. Поэтому он ждал с разбитым сердцем, когда Эдвард сам придет на разговор и восстановит дружбу между ними, но годы шли, а Эдвард не шел. И Харольд уже совсем не сомневался в правильности своего решения. Знаете ли, он никогда в этом не признавался, но я уверен, что когда он составлял это завещание, он в глубине души надеялся и ждал, что сын, прознав об этом через свои каналы и поняв паскудный поступок матери, вернется к нему, таким, каким он был для него когда-то ребенком – самым родным, безмерно любимым и единственно нужным в мире, кому он подарил всего себя! От Кларис он не ждал ничего изначально – здесь все было сразу ясно. Но то, что Эдвард не хотел признавать свою ошибку, очень печалило Харольда, а это, в свою очередь, стало неизбежно отражаться на его душевном и физическом состоянии. Наверное, поэтому Альцгеймера и случилась с ним.
Однако вернемся теперь к Вашему участию в этом доме.
Когда сюда пришло это письмо, адресованное Вам, сэр Харольд и понятия не имел, что на территории усадьбы работает какая-то итальянская девочка по имени Марчелла Грасси, как, впрочем, он также не имеет представления и о 90% персонала, работающего здесь. Ко времени Вашего приезда к нам на службу сэр Рочерстшир старший уже совсем перестал доверять людям и практически полностью исключил из своей жизни какой-либо контакт с прислугой (здесь большинство продажных шкур). Но Ваша судьба… вернее, случай, описанный в письме… (Маркос снова опустил вниз глаза) и не без характеристики Вашего темперамента в том числе очень заинтересовал его. Такой, понимаете ли, чисто человеческий интерес без всякого подтекста: каким образом Вы могли попасть сюда, в ледяное затворничество, из Вашей горячей революционной жизни в служанки к власть имущим? И он попросил некоторых слуг уточнить информацию на этот счет.
Разведка донесла, что Вас нанял Эдвард, что Вы абсолютно без опыта работы и к тому же не совершеннолетняя. А, значит, ему пришлось повозиться с Вами, чтобы доставить сюда. Должно быть, не без тайного умысла. А когда со слов разведки выяснилось также, что у Вас с Эдвардом еще и отношения значительно ближе, чем следовало бы ожидать от прислуги и работодателя, то это только больше подогрело интерес Харольда, и он задумался: «а не готовится ли бунт на корабле?». Поэтому он стал внимательно вас с Эдвардом наблюдать и знал, где и как проходят ваши свидания…
– Но как? Ведь, насколько я знаю, мы никогда не показывались в местах, где могли встретить кого-то из его знакомых, и мы все делали тайно…
– Да, именно это и тревожило Харольда, что Эдвард, простите, имея с Вами связь, настолько старательно прячет ее ото всех. И Харольду стало жаль Вас, понимаете ли… Он не хотел и очень переживал, чтобы судьба повторно не нанесла Вам тот удар, от которого Вы только недавно, судя по всему, оправились. Сэр Харольд слабо верил изначально в чистосердечный характер влюбленности Эдварда в Вас, и, конечно, ему не составило труда узнать, что Кларис приезжала к сыну в Голландию, где между ними был разговор о его отношениях с девушкой-служанкой из простой семьи. И тут-то сэр Рочерстшир старший стал догадываться, что готовится новое нападение на него со стороны этой парочки, но какое конкретно – он разуметь не мог.
Когда недолго спустя Эдвард пришел к Харольду и попросил взять Вас в хозяйский дом, аргументируя Вашей невероятной работоспособностью и ответственным отношением к делу, тот радостно принял предложение.
– Но ведь сэр Харольд еще задолго до этого вызывал меня к себе?.. Тогда… тогда он, правда, ничего толком не сказал мне. Просто чтобы я была внимательна с Эдвардом и сообщила ему, Харольду, в случае, если что-то странное проявится в нем.
– Да, верно. Ему хотелось посмотреть Вам в глаза, и он не разочаровался, увидев в них честность, порядочность и умение хранить секреты. И он предостерег Вас. Ведь согласитесь, что эти слова не остались для Вас без внимания, и Вы стали больше присматриваться к Эдварду после, обращать внимание на разные детали?
– Это так. Хотя я, в принципе, уже и раньше начала подозревать его в двойной игре.
– Так вот, сэр Харольд взял Вас к себе, и с этого момента, впрочем, даже еще с того, когда впервые вызвал Вас к себе, он стал всегда идти на шаг впереди своего пасынка. Еще не догадываясь о том, что именно затеял тот, сэр Харольд принимал все его решения и давал им развиться дальше. Эдвард завел с Вами роман – Харольд не возражал (ведь он и Вам сказал: продолжайте, во что бы то ни стало). Эдвард хотел Вас в хозяйский дом – Харольд принял и плюсом назначил к себе лично в служанки. Эдвард поставил Вам высокую зарплату – Харольд удвоил ее. Но самым интересным было последнее, когда Эдвард пришел к Харольду и сказал, что хочет жениться на Вас.
– Так он все-таки ходил к нему за этим?! Право, Вы удивили меня, Маркос!
– Конечно, ходил.
– И Харольд не дал положительного ответа, насколько мне известно. Он просил подождать, чтоб присмотреться ко мне получше.
– Нет, моя дорогая, – Маркос засмеялся, – Харольд не стал тянуть! Он сразу же согласился!
– Ого! Вы серьезно? А почему тогда Эдвард сказал, что нужно еще ждать? И он вообще так готовил меня к этому, будто сэр Харольд настолько суров и неуклончив, что мне нужно настроиться на долгое, так скажем, окучивание его, дабы понравиться, полюбиться, свыкнуться… Ведь он для того-то и перевел меня в главный дом…
– Да-да, конечно! Как только он завел с отцом разговор о Вас, тот сразу же ответил: «Женись!». Но Эдвард не бросился к нему на шею в объятия, а вместо этого замялся и повел следующую речь: «Однако ты понимаешь, что она из обычной бедной семьи, и как мы можем быть полностью уверены в чистоте ее помыслов, и что она действительно любит меня, а не только ради денег морочит мне голову…». Сэр Харольд быстро уразумел, к чему тот клонит, но делал самый незатейливый вид. А Эдвард, отлично понимая, что это уже последний его шанс, сказал: «Нам нужно серьезно отнестись к подготовке документов на имущество, ну, то есть, составить брачный договор, чтобы она не претендовала в случае развода ни на что». И даже в этот момент, представьте, когда Эдвард, стоя прямо перед отцом и нагло смотря ему в глаза, говорил вот эту гнусь, то как бы ни было тяжело сэру Рочерстширу старшему сдержать себя в руках, он все же ответил самым невозмутимым тоном, что повода для беспокойства не видит, и пусть Эдвард не переживает – ко дню свадьбы все будет готово, пусть смело назначает ее.
Я Вам поясню: этот подход изподвыподверта оставался для Эдварда единственным шансом к диалогу и возможному выяснению отношений с отцом. Он ждал, что Харольд сорвется, ему было крайне важно вывести его на эмоции, потому что только таким образом могла наконец-то рухнуть эта стена безмолвной войны между ними, что росла и крепла множество лет. Как после грозы бывает ясное небо, так же и после ора и ругани обычно находятся какие-то компромиссы. И Эдвард делал ставки на это. Он был готов слышать самые последние слова в адрес свой и матери, он был готов пасть на колени и целовать ноги отца, он был готов плакать и просить прощения, лишь бы решить уже наконец-то отравляющую всем жизнь проблему. Но Вы ошибочно полагаете, что Харольд не понимал всего этого и не знал, чего пасынок ждет от него. А только дело все в том, что Харольд другой человек, и для него невозможно решать вопросы, тем более подобной значимости, через кувырок. Он видел, как дрожит у Эдварда хвост, и он видел еще кое-что: перед ним проплывали те годы, когда он воспитывал мальчишку, и он никак не мог уяснить, почему вопреки всем прививавшимся ему самым высоким человеческим качествам, тот вел себя теперь так паскудно и в самый ответственный и важный в жизни момент не мог и не хотел найти в себе силы быть мужчиной. И Харольду стало настолько нестерпимо больно, что душа с ревом начала рваться из его грудной клетки наружу – прочь из этого дома, прочь из этого мира! Ему не хотелось больше жить. Ему не удалось воспитать достойное поколение.
Для Эдварда же неоправдавшаяся ожидаемая реакция отца была самым страшным сном наяву. Сэр Харольд поставил его в тупик. И этот трус, заместо того, чтоб все-таки переломить себя и говорить здесь и сейчас то, чего, очевидно, ожидал отец, и чего требовали обстоятельства, еще лишь несколько раз настоятельно попросил увидеть документы. А когда понял, что Харольд непреклонен, то молча с опущенной головой просто вышел из комнаты. Тем дело и кончилось. Вот Вам и свадьба!
– Ублюдок! – у меня вырвалось помимо воли, – Простите, пожалуйста, Маркос.
– И не было для Харольда удивлением, когда на его вопрос о том, делал ли Вам его сын предложение, Вы так резко выкрикнули «нет!».
А дальше сценарий прописался сам собой. Эдварду Вы стали не интересны, и Вы, в свою очередь, разочаровались в нем, отталкиваемая его вертлявостью и справедливо подозревая в неискренности. Но Вы молодец, что не стали выяснять причины, по которым он вдруг отдалился от Вас. Вы мужественно приняли ситуацию такой, какой она развернулась, и продолжили нести службу дальше, по-прежнему честно и достойно. Вы не зациклились на Эдварде после провала, а смело перешагнули через него. И перешагнули, надо отдать должное, в нужном направлении! Очевидно, что эти двое совсем разные люди. Хотя, знаете ли, Эдвард не всегда был таким. Кларис появилась в его жизни в самый опасный – переломный – период, и она испортила за несколько лет все. Все то, что Харольд доброусердно взращивал в нем прежние годы.
И так сэр Рочерстшир младший стал совершенно точно уверен в том, что наследства ему не видать. И он больше, конечно же, не поднимал разговора с отцом о женитьбе, потому что это сделалось бессмысленно и даже в какой-то мере опасно для него, во-первых, и он видел Ваше с Харольдом стремительное сближение, во-вторых. И это второе обстоятельство в самой наивысшей степени выводило его из себя. Не забывайте, что он тоже имеет достаточно глаз и ушей здесь, чтобы быть в курсе происходящего, тем более что Харольд всегда вел открытую игру – он не прятался с Вами по кустам, а выражал чувства и эмоции где и когда хотел.
С одной стороны, это была его жалость к Вам и то, что он все же, в какой-то степени, также использовал Вас. Но, а, с другой, – ведь это не он затеял эту игру – он лишь вывел Эдварда на чистую воду через Вас. Однако он все равно остался как будто повинен перед Вами – не показал Вам изначально адресованного Вам письма и не рассказал о предполагаемой игре Эдварда – и последующее из этого чувство вины тяготило его, поэтому он искренне хотел отплатить Вам добротой, но и не без чувства личной симпатии, заметьте! Сэр Харольд всегда умел быть простым в общении и не стесняться благодарить не только тех, кто выше его чином, но и тех, кто значительно ниже. Поэтому Вы никогда не услышите дурного слова у него за спиной. Ваша дружба завязалась на почве его одиночества, я уверен. Он глубоко несчастный человек, а после этого, последнего, движения Эдварда он и вовсе как будто оказался во всем мире один. Он столько вложил в мальчишку, а тот вырос и отплатил фальшивой монетой!
Этот поступок Эдварда был уже слишком откровенной низостью и убил в Харольде последние надежды вернуть сына в качестве порядочного человека. И он больше не питал иллюзий услышать от него «прости», а переключил все свое внимание на Вас, ту самую, которая по воле судьбы оказалась втянутой в эту ситуацию и, весьма неожиданно, своим присутствием помогла ему найти в себе силы жить дальше. Вы стали проявлять такой неподдельный интерес ко всему тому, во что Харольд просвещал Вас, что ему хотелось давать Вам все больше и больше! И он давал. И началась эта, так сказать, отцовско-дочерняя ваша привязанность друг к другу и гармоничная взаимозависимость друг от друга: из него била накопившаяся за долгое время потребность дарить себя, а Вас прожигало огромное желание принимать, и принимать с открытыми сердцем и душой, а этого не возможно было не почувствовать. Сэр Харольд не садился на лошадь больше 5 лет и почти забыл про существование поля для гольфа; он только выбегал на зарядку, читал и думал о чем-то без конца.
Так Ваше присутствие рядом вылилось эликсиром на его больную одинокую душу.
Сейчас Вы слушаете все это и наверняка задаетесь вопросом: «А стоило ли Харольду вообще так заморачиваться на мой счет? Ведь неужели для него не стало очевидным еще раньше, что Эдвард потерянный человек? И нужно же было устраивать весь этот театр с бегами, слежками и переманухами, чтобы в очередной раз убедиться в том, что Эдвард подонок?». А я отвечу Вам: Вы еще слишком молоды, моя дорогая Марчелла, и Вы не знаете, как люди могут жить годами одной лишь единственной мечтой: услышать «прости» от близкого человека. Мир, к сожалению, устроен так, что именно самые простые и банальные вещи даются большинству из нас сложнее всего. У Харольда бешеное состояние, он может позволить себе почти что угодно. Но оно не нужно ему. Все эти деньги – ничто в сравнении с простыми человеческими теплотой и добротой, которых он так ждет от сына! Конечно, он не отказался от него, нет. Он бесконечно любит его, как и любил всегда. И знание о том, что чужое семя заложено в нем, никак не делает его холоднее к нему. Он взял его младенцем и вдохнул в него свою жизнь. Свою, а не чью-либо другую. И он не хочет теперь ездить по миру, знакомиться с новыми городами и людьми. Он даже не хочет выходить за пределы своей комнаты! Отнюдь не потому, что он ленив и безучастен к жизни вокруг, а потому что он ждет – каждую секунду ждет! – что Эдвард постучит к нему в дверь и уронит свою повинную сыновью голову к нему на тоскующую отцовскую грудь. И сколько лет он ждет! А как тут не сойти с ума?
Вы бы смогли так продержаться?
Вот и его силы подходят к концу.
Он мог бы плюнуть на Эдварда и доживать свой век радостно и не скучно – он более чем в состоянии для себя это организовать. Но он не хочет этого. Ему не нужен плотский пир во время душевной чумы. Она сжигает его изнутри, и никакие оболочные развлечения и роскошь не способны изгнать из него эту болезнь. Он отдал бы все на свете только за то, чтобы вернуть сына к себе.
Бесспорно, никто не откажется иметь много денег. Однако признайтесь честно: Вы никогда не задумывались о том, что даже самое Ваше любимое и нарядное платье годится лишь в половые тряпки, когда душа воет от боли вследствие потери близкого человека? Вы лезете на стену, Вы падаете на пол – и Вы при этом ощущаете себя абсолютно статично. Ничто не способно изменить Вашего настроения и уврачевать душевную рану. И ни земные дворцы, ни воздушные замки не нужны Вам тогда, когда душа плачет. Душа Харольда больше не воет и не плачет, она просто глухо стонет, умирая.
Ответьте, пожалуйста, мне на вопрос: ведь мы никогда не просим у бога денег? Тогда почему вся наша жизнь построена так, как будто это единственное, в чем мы действительно нуждаемся? Выходит совсем нелогично, согласны? Мы просим об одном, но почему-то стремимся к совершенно другому. Кого мы обманываем и зачем? Так мы не будем удовлетворены своей жизнью никогда. Поэтому мы, люди, так глубоко несчастливы и принуждены страдать. Ведь мы не можем договориться сами с собой. Тогда чего же ждать от отношений с другими?..
Конечно, и Харольд не прав. Он мог бы с высоты своих лет понять трудность сына прийти к нему на исповедь и первым заговорить о своих грехах, но это бы значило для него унизиться перед отпрыском, что априори невозможно.
И вот так никто из них и не сделал шага навстречу другому, а только в итоге оба останутся в проигрыше: Харольд неизбежно умрет от Альцгеймера (которого могло бы с ним и не случиться), а Эдвард застрелится в казино, потому что жизнь была слишком легкой для него.
Но дело в том, что если мы даже и начнем просить у бога денег, то все равно не будем счастливее от этого, поскольку прекрасно знаем и так, что не в них счастье и цель бытия. За деньги не купишь человеческой теплоты, за деньги лишь станешь рабом черта. И Эдвард сам страдает, без сомнений. Я много раз настоятельно рекомендовал ему подойти к отцу, но он слишком горд и высокомерен, сукин сын; он обижен на Харольда. Он говорит так: «я лучше буду жить на гроши, чем заведу с ним этот разговор первым, потому что он отказался от меня – теперь я для него никто!». И он не понимает, что дело здесь вовсе не в грошах, а дело в мирволении и благодарности. Ему наплевать, что Харольд безвылазно сидит тут, он не считает себя виной тому. Он так же молод, как и Вы, и он не представляет, как это одно «прости» способно воскресить душу отца.
Но я все-таки не могу быть уверен, что, даже учитывая эту последнюю выходку Эдварда, Харольд все равно не продолжил бы ожидать от него перемен, однако обстоятельства сложились иначе: ждать снова у моря погоды ему не пришлось, ведь в жизни появились Вы – и Вы начали очень нравиться ему. Как ребенок, да, я уверен. Он полюбил Вас за искренность и чистоту. Вы заразили его своим жизнервением. Вы отогрели его сердце своей добротой.
Но после… наступил какой-то переломный момент. Что-то щелкнуло у него голове или защемило в сердце… (Маркос глубоко вздохнул) И ваши отношения перешли на другой уровень, что, конечно же, очень удивило не только меня, но, я полагаю, и его самого. Я, простите, и обидеть Вас не хочу, и в то же время хочу быть откровенным с Вами: вероятно, болезнь здесь тоже немного-немало сыграла роль. Его моральные принципы и клятвенность данному обещанию больше не иметь женщин после смерти жены вряд ли бы позволили ему решиться на этот шаг в случае его полного психического здоровья. Да и учитывая вашу разницу в летах… Но я могу ошибаться. В чем смысл хранить верность тому, кто столько раз тебя предал? Пожалуй, все вкупе и дало полученный результат. А почему Вы допустили это, я не вправе спрашивать и судить, но я почему-то глубоко убежден, что по любой другой причине, кроме как личная нажива.
– Да что Вы! Я никогда и не думала об этом! Все произошло так неожиданно и непонятно для меня самой… Я просто… мне, знаете ли… – я столько всего хотела сказать, что слова путались друг с другом, – И я ведь вообще ничего не знала про то, что Эдвард не родной ему.
– Марчелла Грасси, Вы были столько человечны и не по-женски мужественны в своем отношении ко всему, что выпало на Вашу долю тут, что получили уникальный шанс теперь на фантастически богатую и преисполненную ярких красок жизнь.
Я с несколько секунд переваривала его слова, в действительности не понимая, что хочет он этим сказать.
– Но есть одна большая сложность, – он помолчал, – Вернее, две. А именно: первая заключается в том, что когда Харольду поставили официальный диагноз Альцгеймера, он не стал его оспаривать и бить себя кулаками в грудь, уверяя, что полностью здоров. Сэр Рочерстшир старший стоически воспринял эту весть и написал дополнение к своему завещанию, в котором указал, что, начиная с того самого дня в течение последующих полутора лет он еще может что-то исправить в завещании, но после – никакое его слово или письмо, как бы настойчиво оно им ни было написано и кем бы заверено ни было, юридической силы иметь не будет. То есть он знал, что слабоумие подомнет его под себя со временем, и что неизбежно найдутся прихлебаи, которые обязательно захотят этим воспользоваться. И этим письмом он обеспечил себе спокойную старость. Так вот прошел уже 1 год и 8 месяцев с тех пор, поэтому если даже сэр Харольд сейчас на Вас и женится, то это все равно ничего не изменит для Вас. А, более того, об этом непременно прознают все, и Эдвард приложит максимум усилий, чтобы отравить Вам жизнь, потому что он, конечно же, все еще надеется после смерти отца отсудить себе хоть что-то.