Обескураженный изгибами талии в идеальном тандеме с формами байка я погрузился в нирвану. Мое пребывание в этом осязаемом мире можно было зафиксировать по силе хватки за кожаную куртку. На самом же деле я маневрировал между святыми землями, возвышаясь как можно выше к счастливому случаю. Обогнав колесо сансары, я будто бы избавившись от кармы, едва касаясь лепестка с запотевшими каплями расы, возвысился к облакам и чуть было не рассыпался как салют над головами ничего не понимающих людей. Если можно назвать высшей мерой наслаждения, то это была явно она. После принятия неизбежного. Я не мог уследить за маршрутом, так как это проекция чего-то, что стоит выше, чем амбиции, гордость, желание бесконечно что-то доказывать и борьба за власть. Весь наш мир – проекция любви. Той любви, которая может долгие годы таиться в пучины сердечной мышцы и ждать своего часа, порой даже всю жизнь. Для меня время настало. Я влюбился целиком и полностью. Я влюбился и хотел кричать об этом каждому мелькающему автомобилю. Пусть все знают, как сильно человек может быть счастлив, как сильно человек может повязнуть в другом человеке. Я прекрасно понимаю несуразность моих вспыхнувших чувств, но этот огонь испытывал голод, а потому и полыхал. Я не противился ему, но дал ему то, чего он так желал. Да, я ее совсем не знаю, она меня использует и чуть не убила, но, как известно, логика чувствам не подскажет. Чаще они находятся в противоположных лагерях. Туман в глазах рассеялся, когда городской рельеф сменился лесистой местностью. Где-то за кромкой деревьев слышался плеск воды, отдававший приятным соленным послевкусием безграничной свободы, утраченной добровольно и навсегда.

– Успели! – девушка – загадка заглушила железного коня.

– Что мы тут делаем? – я спрыгнул с непредназначенного на двоих Ducati Superleggera V4 и огляделся вокруг. Солнце сбрасывало последние лучи на затекшие ноги. Жара уже спала. Надвигалась темнота.

– Решаем твою судьбу, Данил, – водитель супербайка скинула шлем, подарив мне свой взгляд, который затягивал, который пленил, который мне не забыть.

–Может хоть имя свое скажешь?

Сканирование меня глазами и оценка как достойного знать ее имя слились в ехидную улыбку чуть вздернутого правого уголка припухших от природы губ. Я любил, когда она так делала. В такие моменты понимаешь, что девушка полностью владеет обстановкой.

– Бояна. Больше тебе пока не за чем знать, – она протянула руку, а я испытал наслаждение ее пожать.

Бояна… Бояна … Бо-я-на… Шелест эха пробежался между извилинами, отвечающими за контроль и самообладание.

Мы молча пробрались через заросли пиний и вышли к стенам какого-то городка. В воздухе витал вкус Средиземного моря, и его было так много, что первым же глотком я чуть не подавился. Жадно глотать соленый бриз получается только в том месте, где нет туристов, где шум накатывающих на скалы волн не заглушается громкими голосами, где природу не пытаются поддавить под себя. В таких местах свобода будоражит. Я бы даже сказал пугает.

Первый вывод я сделал правильный: маленький городок, лишенный славы, а вот второй – разбился об волнорез со всплесками крайнего удивления и шока. Бояна привезла меня сюда не ради романтической прогулки, на первый взгляд эта девушка вообще лишена сентиментальности. Но, как правило, бывает, что тяга выставить напоказ отсутствие каких-либо душевных порывов, на самом деле, говорит об обратном. Это всего лишь попытка снизить значимость определенной стороны своей натуры, которая может утянуть на дно.

– Буду с тобой предельно честна, – Бояна собиралась мыслями, – ты нужен нам, мы крепко схватились за твою наводку по записке и… – почему-то слова ей давались с трудом, – и я уверена, ты еще на многое способен.

Я молча гадал, очевидцем чего я внезапно вдруг стал: неумелого комплемента или робкого начала пред чем-то настолько могущественным и ужасным, от чего сама реальность попадает под сомнение.

– Тебе не кажется вся эта ситуация с Самантой Санторо странной? – наивный вопрос взрослого человека всегда добавляет каплю умиления в стакан с жидкостью выдержкой крепче любого спиртного.

– Странной? Да, это же дурдом! Сначала пропажа, потом эти полицейские начали поиски спустя сутки, потом журналист, взбешенный Ачиль с несуразными указаниями, записка, скрытая камера, покушение на…

– Камера? – Бояна нахмурила свои черные брови и стала еще прекрасней.

– Да, камера. За решеткой вентиляции была ка…

Девушка заставила меня заткнуться, швырнув мое бренное тело в стену старинного дома. Резкое изменение в поведении меня застало врасплох. Начался обыск. Измерительный прибор негодования зашкаливал. Как будто маленький сынишка пришел домой с запахом марихуаны, а строгая мама теперь проверяет карманы. В целом я был не против ролевых игр, но вот только Бояна слишком вжилась в роль строгого родителя и достав телефон из моих штанов отправила его в далекое плаванье.

– Эй… какого? – мне опять заткнули рот.

– Твой друг ведь трубку не берет, не так ли? – на мой испуганный вопрошающий взгляд девушка сжалилась и ответила, – иначе ты бы не был один. Либо домой туда к нему, либо он сюда к тебе.

Я знал Андрея очень давно, но задумался насколько сильно наши отношения тянут на дружбу только сейчас. Вряд ли это тот самый человек, ради меня, который бросился бы через пол мира, забыв про важные дела или хотя бы перезвонил после сотни пропущенных. Жгучий удар по щеке от судьбы с подлым смешком во всеуслышание: «У тебя нет друзей!» Подобное погружение в реальный мир может быть опасным. Далеко не каждый готов на такой прыжок из своей теплой привычной матрицы, к которой, признаться, уже развилась зависимость. Разум не способен так быстро привыкать к изменениям во время путешествий. Его нужно готовить, постепенно делая шаг все дальше и дальше. Прыжок может повредить хрупкое равновесие. И все же, времени на подготовку у меня не нашлось.

– Странностей и правда предостаточно, – Бояна ослабила хватку, но строгость в голосе не исчезла, – и все они имеют связь и закономерность, – девушка выжидающе косилась на меня, – придет час, и ты сам себе их все сможешь объяснить.

– Ты хочешь сказать, что это все едва ли можно назвать случайностью? – я окончательно запутался в той липкой жиже, куда по своей глупой воле не так давно нырнул с головой.

– Да, но правда куда уродливее, чем твои воображаемые варианты. Вопрос в том, готов ли ты? – мы остановились и встретились взглядами.

Девушка с глазами – космосом испытывала меня, проверяла на прочность. Космос не любит слабаков. Его покоряют только смелые, надежные люди. Если не готов рискнуть всем пред шагом в неизвестность, то лучше не задирай голову к звездам, они так ближе не станут.

– Готов! – и спустя оставшееся время жизни, на пороге в преисподнюю, я не могу понять зачем тогда соврал.

– Ну, это мы скоро узнаем, – ее ухмылка меня раззадорила. Скорее всего, именно этого она и добивалась.

– Скажем так, есть очень плохой человек, настолько он ужасен, что царство Аида закрывается на технический перерыв, когда он орудует.

Первая шутка Бояны за все время вызвала нервный смешок, чье развитие в большой заразительный хохот уперлось в серьезное, обрамленное красивыми чертами лицо.

– Этот человек… этот урод без моральных принципов и рамок, – эти слова произнесены были с особой тяжестью личного опыта, – ради своих больных извращенных фантазий готов погубить жизнь ребенка, – пусть Бояна не кричала, но это было похоже на истерику, – ублюдок вдвойне гадкий, ибо в его святых обязанностях – предотвращать подобное… – девушка резко осеклась.

Моя жизнь в одиночестве превратилась в рассыпанный конструктор, а я все никак не мог его собрать. Чего-то не хватало в общей картине. Пару фрагментов никак не хотели соединяться друг с другом, или я так сильно боялся признаться себе в своих догадках, что предпочел спрятать их за стену глухого молчания и слепоты.

– Ты сможешь наказать педофила? – слова взорвались в воздухе как атомная бомба. Огромный смертоносный гриб в тысячи раз превышавший размеры наложенного на него большого пальца обжог возникшим импульсом, несущим крик заката цивилизации. Ударная волна заколотила по барабанной перепонке, как будто отрабатывая на ней реакцию боксера с превосходно работающими руками. Звон в ушах заглушил даже голос автотрассы. Беспросветная пелена застелила глаза, а вся влага на стенках горла вмиг испарилась, оставляя за собой жгучий след. Стена, на которую я опирался, пала…

– Я … не знаю. А разве не полиция должна заниматься этими людьми? – вопросом на вопрос я просто хотел затянуть ответ по времени.

– Полиция? – нервный смешок, – девчонку быстро они принялись искать? Им плевать, что делает рука, которая их кормит!

Я озирался по сторонам в поисках помощи. Бояна оказалась сумасшедшей и ее срочно требуется госпитализировать. Как сюжет голливудского триллера просочился через экраны в настоящий мир?

– Готов или нет? – огромный метеорит вот-вот рухнет на мою голову.

Я еще раз огляделся. Это был тихий пригородный населенный пункт с небольшими двухэтажными домами. Старинная деревушка, где время потеряло свою власть и застыло на пару добрых веков. Катастрофа, которая вот-вот вспыхнет в таком тихом и уютном месте, сметет с лица земли все человеческое, что я видел за свою жизнь. А я должен принять в этом участие.

– Не могу так сразу ответить, а вдруг его вина не доказана?

Пустынные улицы и темные переулки. Ни одной души. Как будто люди знали о предстоящем.

– Их уже кто-то предупредил, – подумал в тот момент я.

– Нет! Они знали, чего стоит бояться, – поправлю сам себя, когда правда

откроет свои отвратные тайны.

– Поверь мне, доказательств предостаточно и твоя нерешительность добавит еще одну жертву. Все местные жители покинули свои дома в поиске спасения от жары у морского берега, а те, кто все же остался дома, закроют наглухо ставни и не увидят ничего в упор. Так здесь заведено: не хочешь, чтобы твои дети страдали – молчи, когда видишь чужие слезы. Пусть даже они проникают в сердца слепых и глухих по принуждению, и разъедает до жгучей боли в груди, от которой вопли рвутся наружу. Но еще ни один крик не колыхнул морской бриз. Здесь тихо как на кладбище, и, действительно, это место можно смело так назвать.

– Если ты говоришь, что даже полиция не хочет встревать в эти дела, то что можем сделать мы?

– Наказать урода! Мы не убийцы, но покалечить свинью за все его заслуги это с радостью! Мы должны выбить всю его подлую похоть! Раздавить его мерзкие порывы!

– Я никогда никого не бил, – где-то внутри меня скулил щенок.

– Соберись! Он за углом, – Бояна понизила голос и слегка подтолкнула меня к стене, – сделай чью-то жизнь лучше! Накажи гада! – странная акция в пугающем мире.

Как только я повернулся лицом к проулку, за спиной послышался щебет птиц, которых я не слышал, как затих мотоцикл. Тишина даже после подражания природе осталась мрачной и давящей. При жизни такой тишины не бывает.

Ведомый железной хваткой женской руки, поджав кулаки я выпрыгнул из-за угла и чуть было не нацелился на случайного прохожего. Мужчина раза в 2 старше меня отпрыгнул от сумасшедшего и не спеша просканировал того самого полоумного смирительным взглядом с нескрываемой долей презрения. Когда очередь дошла до побелевших кулаком с поджатых губ сорвалась исповедь:

–Не надо, сын мой, злодействовать, – быстрый перескок с итальянского на английский и обратно, – деньги, добытые таким путем тебе ничем, не помогут. У всех у нас бывают сложные дни, но Господь никогда не пошлет на тебя больше испытаний, чем ты можешь вынести. Оставь задуманное и позволь мне помолиться вместе с тобой, за твою заблудшую душу.

Я не в силах это выдержать. Я не мог находиться здесь между глухими стенами домов и с повисшими от ужаса руками. Я чуть не избил священника, старого и трясущегося, из-за какой-то нелепой наводки. Куда еще меня может привести слепая вера в свое участие в чем-то по-настоящему важном, в чем-то более грандиозном, чем все мои предыдущие годы вместе взятые. Я так сильно к этому стремился, ухватившись за шанс, что не смог разглядеть ту линию, которую переступать не стоило. Тяга к великому, пусть даже всего лишь подсознательно осознанно великому, ломает те хрупкие преграды, которые мы лично воздвигаем по мере социализации и гордо называем маралью.

Невнятно я бормотал извинения, а святой отец все повторял и повторял молитву, все громче и громче. Грудь сдавливал каждый глоток колючего воздуха, насыщенного чем-то, скользим и неприятным на вкус, как и эта ситуация. Только я развернулся для побега от совести, как меня смирил взгляд из двух одинаковых глубинных ночей. Такие темные притягательные глаза, и такие беспросветные мысли в голове. И это мой плен, я обречен. Я добровольно сдался, залез в оковы, лишь бы ни на метр не отдалиться от центра Галактики, вокруг которой кружится в хороводе со смертоносными пожирателями миров моя жизнь. Забыв значения слова «свобода», я поменял свой жизненный уклад, порядок мироздания и чувственную долю моей личности, лишь бы ни один аргумент против, не обрел достаточно силы, чтобы скинуть с себя гнет бесконечного притяжения.

Бояна не заставила себя долго ждать. Свист, сорвавшийся с ее губ, ознаменовал конец молитвы за чью-ту чужую душу и начало за свою жизнь.

Не успел я обернуться, как священник уже корчился на земле под натиском двух пар обуви, похожей на армейские берцы. Парни, которые вылезли из темноты, куда обычно не заглядывает даже сам черт, не жалея сил проявляли свой талант. Они колотили старика с особым наслаждением, которое заключалось в том, что прикладывать не всю свою силу, а ее значительную часть, лишь бы не убить по случайности, но с максимальным убеждением донести посыл своими действиями. Они желали продлить процедуру изуверства как можно на больший срок.

– Вы с ума сошли? Он же из церкви! Он только что молился за меня! – я умолял остановиться, но немые стены не нарушили обед молчания.

Бьющим от всей души от этих слов стало только веселее. Богослужитель кряхтел в такт каждого удара, как вдруг за углом послышались шаги. Шум, исходивший от них, не сулил ничего доброго, так бывает, когда твои чувства обострены, а кровяной насос колошматит по сосудам с запредельным давлением.

Один из драчунов пнул бедолагу в пах с такого размаху, что загудело даже у меня между ног, а другой тут же надавил пяткой. Стоны и мольбы о помощи превратились в ор и истерику, далее – в проклятия и обещания жестокой мести. Еще никогда не слышал, чтобы люди так кричали. Будто бы земля разверзлась и закрытые от ушей живых стоны проклятых донеслись до каждого из нас. Шаги с соседнего переулка ускорились.

– Больше ты свои вонючие причиндалы ни к одному ребенку не подкатишь, – парни сделали свое дело и бесследно исчезли, так же ловко, как и появились.

– Беги за мной!

Я следовал за Бояной, хотя меня так и порывало вернуться и оказать помощь. Моя душа не верила, что я участвую в чем-то подобном. Я бежал и думал, как не останавливаясь найти полицейский участок? Как столь красивая и думающая девушка может участвовать в мерзких авантюрах? Каким образом я оказался здесь, в этой западне моральных устоев?

Действительно ли обратный маршрут был длиннее или сыграло роль абсолютное отвращение к каждой секунде с момента избиения, но сел на байк я уже уставший и изнеможенный. Физическая боль порой помогает переиграть душевную. Надавил на больное распухшее место, и мысли о собственной несостоятельности в качестве зрелой духовно обогащенной личности уже сдвигаются на второй план. Данный принцип – как следствие в основе пирамидального пика потребностей человека. Столько раз он работал безотказно, но в нужный момент сдулся. Я споткнулся об каждую из пяти ступень, складывая боль в одну общую сумму.

Ни ветер мнимой свободы, ни облегающий на стройном женском теле костюм, ни вера без фундамента под конструктивность своего существования, уже ни что меня так не радовало, как стремление проснуться и забыть страшный сон. Если бы Бояна придавила на газ так же, как час назад, то я бы непременно свалился на дорогу под колеса грузовика, так я ослабил хватку за жизнь.

Мотоцикл свернул с широкой дороги и покатился по пустынной бетонной артерии огромного великана, обнимающего весь земной шар. Когда свет с трассы скатился за горизонт, рычание железного коня заглохло, и только инерция плавно подталкивала его в сторону еще одной загадки.

Девушка поставила Ducati на подножку и неуверенно ступила на обочину. Она стояла спиной ко мне и будто бы что-то выглядывала в темном тихом поле. Она боялась тьмы, что ожидала нас впереди, и лишь на жалкую долю времени Бояна решилась мне это показать:

– Я рада, что ты так поступил. Я не люблю излишней жестокости, но кроме тебя никому в этом не сознаюсь, – как ценно для терпящего бедствия в любовной пучине человеку сказать, что он один из немногих, выделить его из общей массы, подарить надежду, буквально зажечь маяк, свет которого озарит сердце.

– Бояна! Что это было, черт возьми? – мы стояли одни на пустынной дороге по среди Галактики, вокруг которой хороводом кружат жизнь и смерть.

– Нам нужно было проверить узнает ли тебя кардинал или нет? – она наконец-то повернулась ко мне лицом, воинственным, но отнюдь не злостным, скорее в нем читалась справедливость. – И, конечно же, спасти ребенка…

– Вот это да-а-а-а. Кардинал? Надо же, как вы высоко берете, – в тот же момент я возненавидел себя за неуместную иронию.

– Его зовут Уве Кюнненг, он входит в консисторию и в состав… – она осеклась и продолжила уже следующее предложение, – мы сделали нечто ужасное, не спорю, но тем самым мы предотвратили куда более ужасные вещи. Жизнь она как копилка, так говорил мне отец в детстве. Чуть ли не единственное о нем воспоминание… – девушка засмущалась. Даже Бояна не чужда к таким чувствам, пускай и пытается это скрыть, – в эту копилку влезет либо множество мелких неприятностей, либо одна большая по-настоящему страшная катастрофа. Что-то вроде «хуже уже не будет». Глупо, конечно, но меня это правда успокаивало, – ее ухмылка отдавала нежными воспоминаниями с той поры, когда жизнь кажется подарком судьбы, а не печкой для обжига.

– Что может быть хуже избиения мужчины в возрасте по его гениталиям?

– Изнасилование ребенка… – Рябь по всему телу тремя силовыми волнами друг за другом пронеслась со скоростью отрицания здравого смысла. Второй раз за вечер я услышал то, что в нормальном мире человек вообще не должен слышать никогда.

– Это ведь просто слова. Должны быть доказательства? – просто попытка оттянуть время, чтобы каждое слово взвесить и оценить результат.

– Подождал бы минут 15 и получил бы их! – слова со скрежетом пролезали через стиснутые зубы, – ты – свои доказательства, а ребенок –разрушенную жизнь! – она помолчала совсем немного и добавила, – ряса на плечах не делает человека святым. Слишком сильны мы привязаны к внешней оболочке человека, к его статусу, к должности и совсем забыли, что нужно заглянуть во внутрь, прямиком в душу.

Бояна достала из кармана небольшой телефон вроде того, что был у меня, пока она не выбросила его в море, и метнула мне его в руки.

–Посмотри сам.

Я зашел в галерею, где хранилось 42 фотографии непристойного содержания. Происходящее в каюте на борту яхты давало исчерпывающий ответ на вопрос, что кардинал делал так далеко от Ватикана и так близко к неприметному печально известному в определенных кругах причалу. То, что было запечатлено на фото, видимо, с помощью какой-то скрытой аппаратуры, не имело объяснений. Отвращение, негодование и яростный гнев вскружили голову и самым быстрым темпом развили культ мщения. Подонки, подобно этому, должны страдать в свои мучительно долгие последние дни жизни. Их вина была не только в посягательстве на особо важную хрупкую святыню –детское счастье, но и в большей степени в том, что они, будучи защитниками духовности сами же ее отвергают, извращают ее значение в усладу своего морального уродства. Довольное лицо похотливого педофила и сложенные брови в молящийся облик с трудом сопоставимы, с таким же трудом, как излечить открытую гноящуюся детскую рану, которой суждено кровоточить на протяжении всей оставшейся покалеченной жизни. Всегда будучи далеким от церковных догм, я даже не предполагал, насколько ближе я был к Богу, чем эти отпрыски тьмы, что воспевали его. Словно грязь проникла под ногти, а мне нечем было ее достать. Я даже не мог представить, что совсем недавно эту самую грязь с отравляющим смрадом можно было задавить собственными ногами, но я побоялся испачкаться. Правда в том, что мы все соучастники. Все, кто молчит, делает вид, что не заметил, все кто что-то знает, но из-за страха отрицает жестокую реальность. Все мы, кто не желает с этим бороться, потому что его это никак не касается. Все те, кто считает, что лучше сладко врать себе, нежели уколоться об правду. Я побоялся себе в этом признаться, но настала пора почувствовать значение слова «мужество». И я сделал это, подавил в себе жалость, которой был наполнен час назад. Мне это было необходимо, чтобы больше не сходить с пути праведного суда. Огонь ярости возгорается от одной искры, но потушить его удастся только болью. Чужой болью. Той, что рождена справедливостью. Жесткой, но необходимой. Ох, как я желал его потушить…

– Почему вы не наказали его прям там на яхте? Зачем было ждать и снимать весь процесс? – меня трясло. Я требовал ответа на каждый вопрос, – почему? Черт возьми, зачем?

– Нельзя было подставляться раньше времени нашим агентам. Они работали скрытно. Были напарниками. Мы хотели принести неопровержимые доказательства, прям на подносе подали копам, но им было куда интересней, как это кто-то ведет скрытую съемку на борту чьей-то собственности, представляешь? Цирк уродов! – Бояна села прям на пустынную дорогу.

Я уселся рядом с ней.

– Им все-равно, Данил! Джон, наш человек, – что-то в ее груди сжимало сердце, когда она произносила это имя, – лучший из нас. Он решился отнести фото в участок, после чего был задержан, а через 3 часа он якобы спровоцировал всех бедолаг за решеткой и получил «по заслугам», как выразились ублюдки в форме, – ей тяжело было продолжать, – уже как полгода Джон пускает слюни на подбородок. – Девушка опустила голову и сжалась в маленький комочек. Мне было больно видеть ее такой.

Даже не верится, что хрупкое женское тело принадлежит такому воинственному раненому сердцу. Ее всхлипывания прорывались наружу через твердую стену сильного персонажа. Иголки, которыми она усердно покрывала себя как дикобраз, вдруг обмякли, стали мягкими и хрупкими, нужно предельно осторожно дотронуться ладонью, чтобы их не сломать. А расправленные, готовые к немедленной схватке, плечи, вдруг опустились и сжались. Она хотела казаться как можно меньше, чтобы большие грозные тучи даже не заметили ее и прошли мимо. Я нелепо приобнял ее и неожиданно для самого себя дикая кошка поддалась на нежность и ласку. Бояна уперлась мне в грудь лицом и без единого слова рассказала, как дорог был ей Джон. А я, признаться как полный дурак, ревновал и мечтал встать на его место. Уверен, что Джон бы точно согласился поменяться.

– А что же его напарник? – я бестактно попытался сменить курс.

– Расплата уже настигает его. Участь незавидная, Данил. Само зло наказывает, терзает душу. Мы думали, что нам удастся оставить его за кулисами…, надеялись, что дальше Джона эта зараза не пойдет… – Бояна вновь вернулась к источнику терзаний и сожалений.

– Они не убили его. Они хотели, чтобы он мучился, – девушка выпрямилась и уперлась решительным твердым взглядом мне в глаза, – каждый день жалкого существования – это послание нам, чтобы мы заткнулись… – я не дал ей закончить фразу, поскольку уже заранее знал дальнейшее движение ее губ.

О как бы я сейчас хотел вернуться на ту пустынную трассу, как бы я мечтал соприкоснуться с дрожащими губами, чтобы унять дрожь, чтобы передать ей ту частичку света, которой она наделила меня.

–Я готов! Теперь я знаю, что я по-настоящему готов! – я не дал ей расклеиться до конца, прервал разговор и знаю, что сделал все правильно. По крайней, мере я в тот момент был в этом уверен. Улыбка сквозь боль придала мне уверенности. В тот момент я впервые поверил в предназначение своей жизни, теперь я действительно почувствовал себя частью целого, что кому-то нужен. Я ощутил жизнь…

* * *

Глаза закрывались тяжелыми веками, но шальные мысли отпугивали сон каждый раз, когда он подбирался к постели. На самом деле, едва ли их можно было назвать шальными, слишком уж они были структурированы, слишком навязчивыми. Когда сильно глубоко пытаешься капнуть истинное предназначение жизни, то непременно ступаешь к границе полного неверия и безумия, и в этот момент самое главное не побояться шагнуть. Свобода в первые секунды свободного падения в пасть бездны забрасывает адреналином вдруг кристально чистое сознание и лишь спустя время потихоньку заселяет голову безнадегой и безразличием. Еще один шанс развернуться и спасти свою проклятую душу провалился с треском. Я верил, что чем-то обязан этой девушке, хотя бы за ту мелодию, которую напевает сердце, каждый раз, когда она смотрит в мою сторону. Что-то в ее глазах задевает струну внутри меня и этот мелодичный аккорд расплывается по венам неся с собой чистую неподдельную любовь. И пусть я никогда не смогу расплатиться, но это не мешает мне коснуться краем пальцев мечты…

Пока еще я не в полной мере осознал, чем буду заниматься в рамках данного согласия, тем, не меняя я решил с головой окунуться в принцип, привитый мне со времен школы учителем математики: «Делаю, что могу». К тому же я очень хотел быть полезным, а это желание сводилось к раскрытию смысла тайной записки, пока дружки Бояны пытались наугад организовать поиски ангела. В сердце католической веры, где количество набожных людей превышает численность населения, а каждый умерший ребенок превращается в мраморную статую над тленным телом, трудно отыскать одного единственного. И пока время текло сквозь сжатые в кулак пальцы, границы четкой картинки в моем сознании плавно растекались. Время словно морская волна в период прилива. Оно неспеша поглощает все больше территории и забирает ее глубоко в пучину. И уже там в темном омуте время распадается на мельчайшие песчинки и будто бы сама вечность замирает в причудливой форме таинственного танца, изучив смысл которого все равно что постичь чистый разум высшей силы.

В голове я прокручивал все возможные варианты, хотя с учетом всего происходящего не стоит списывать со счетов и те, что кажутся невозможными. Ачиль предельно ясно дал понять, что видеть меня в своей квартире не желает, и какова его реакция будет на мой визит трудно предугадать, но больше ждать я не мог. Нужно было действовать!

Вопреки всем предполагаемым худшим сценариям, я наткнулся на единственный светлый луч в почти что несуществующей семье. Этот некогда яркий блестящий свет сиял, ослепляя окружающих. Сейчас же он догорал, причиняя боль всем, кому огонь был небезразличен. Самой себе Карлота уже не принадлежала. Синие оттеки под глазами являлись свидетелями бессонных ночей, а увядшая за столь короткий срок кожа кричала об обезвоживании из-за непрекращающихся слез. В общем-то, одно служило следствием другого. Ее голова с некогда безупречно уложенными волосами висела на худых плечах с непонятным гнездом на макушке. Над девушкой взяли верх уныние и безнадега. Последняя искра в глазах догорала вслед за мужем, от которого остался пепел.

– Он не будет рад тебя видеть, – этой фразой Карлота высказала отношение к моему приходу. Честно сказать, я не льстил себе, фантазируя на тему противоположной реакции.

Хозяйка квартиры, которую покинул уют вслед за детским смехом, безучастно проплыла по коридору и скрылась в одной из комнат. Именно там Карлота терпела свое добровольное заточение. Я двинулся к другой комнате, где тоже находился человек со страдальческой судьбой. Постояв у двери мне пришлось набраться сил, прежде чем взяться за ручку. Что говорить? Как он отреагирует? Решился! Либо сейчас, либо никогда! И все же сложно говорить с человеком, чье сердце вывернуто наружу, и он в этом обвиняет всех вокруг.

Итальянец был пьян судя по коллекции пустых бутылок, причем далеко не только сегодняшних, и устойчивого запаха продуктов распада этанола. Его безразличный взгляд не отрывался от телика, хотя, как и я, он ничего толком не понимал. Для него было неопределенным все, что происходило на размытой двигающейся картинке, а для меня все, что было за ее пределами. Странно осознавать, что жизнь для тебя, ничто иное, как череда ненужных временных отрывков, и ты тратишь силы на скорейшее избавление от них.

– Ачиль, это я, Данил, – я подошел сбоку на носочках как к притаившемуся дикому зверю, ожидая резко проявленной агрессии. Никогда не знаешь, чего можно ожидать от крепкого алкоголя без закуски и потери жизненной ориентации.

– Ачиль … – z осмелел и дернул его за плечо.

Мрак в темноте возник отнюдь не из-за задернутых наглухо штор, он вылез из души, где ему уже стало тесно, и словно темная зараза поглощал все до чего коснется.

Я боялся остаться здесь навсегда. Санторо может уже и никогда не выберется из ямы своих грез. Что толку от моей жертвы впустую?

– Приятель, я могу тебе помочь. Я знаю людей, готовых пойти на все, чтобы найти и наказать виновных, – слова, произносимые против воли, не ждали ответной реакции. Но именно тогда, когда ожидание иссякает, пустота тебе отвечает:

– Нам уже никто не поможет, – говорящая голова медленно повернулась ко мне, – те, кто ее забрал, они ее не отпустят. Они страшные люди. Нет! Они прислужники самого Сатаны. Они… Они… – Ачиль боялся даже тогда, все за что можно было держаться было утеряно. Пустые глаза стреляли куда-то сквозь меня и накатившие слезы хлынули потоком копившейся боли.

– Кто они? О ком ты говоришь? – я схватил друга за плечи и согнул колени, чтобы разговаривать глаза в глаза, так проще открыться сердцу.

– Они везде, а ты даже не знаешь! – сумасшедший пророк сорвался на шёпот, – они могущественны и опасны. Они и есть сама опасность. Они само зло. Ты даже близко к ним не подойдешь! – Санторо схватил меня за футболку и рывком сократил расстояние между нами, – и это хорошо, потому что встреча с ними все равно что встреча со смертью… – В нос ударила вонь немытого тела и перегара, – я это заслужил, но ты… ты еще можешь спастись, – знал бы он, что черту невозврата я уже давно перешагнул вместе с ним.