Неправдоподобное происшествие в деревне Пичугино

Глава

IX

Настя ждала папу. Ей было всё равно, какого.

После ужина папа завёл мотоцикл, крикнул другого папу, сказал мамам, что поехал к реке и укатил.

Настя хотела попроситься с ними. Ведь с папой можно ходить на речку, а с двумя папами тем более. Но мама не отпустила её из-за стола, велев доесть пюре с котлетой. Пюре девочка кое-как поковыряла, а с котлетой просидела долго, стараясь незаметно от мамы скормить её тёршейся под столом о её ногу кошке.

Заходил дядя Сережа. Потом дядя Лёша спрашивал папу и как будто расстроился, узнав, что его нет.

Сейчас Настя сидела возле распахнутого окна на веранде, подперев кулачками подбородок, и размышляла.

По её глубокому убеждению все вокруг вели себя неправильно: суетились, нервничали, спорили. А некоторые даже плакали. Настя сама видела, как мама украдкой вытирала кухонным полотенцем глаза.

Настя этого не понимала. Вот если бы у неё вдруг появилась сестричка, да ещё точь-в-точь, как она сама, они нашли бы, чем заняться. И даже из-за Элеоноры ни разика бы не поссорились. Настя посмотрела на лежащую на подоконнике куклу, с сомнением покачала головой. Всё-таки, наверное, поссорились бы, а потом обязательно помирились.

От этой мысли девочка улыбнулась, поправила на кукле задравшееся платье.

– Настя, я к соседке. Ненадолго, – Катерина скрутила волосы на затылке, оглядела себя.

– Если что, – она запнулась, – мама за домом, хорошо?

– Хорошо, – стараясь выглядеть очень грустной, сказала Настя, – а когда ты придёшь, мы книжку почитаем?

– Почитаем, почитаем. Не вывались из окна.

– Угу, – вздохнула девочка.

Мама развешивала за домом бельё.

Настя давно заметила, что мама, приходя домой, очень любит что-нибудь готовить, стирать и гладить. А ещё мама просто обожала прибираться.

Однажды Настя попробовала всё повторять за мамой, но очень скоро ей стало скучно. И в самом деле, зачем целый час готовить суп, если можно быстренько развести в кастрюльке песок с водой, покрошить туда травы и одуванчиков? И Элеоноре нравится.

А решительная попытка выстирать всю кукольную одежду вообще закончилась шлепком по попе и полным Настиным переодеванием. Зато, какая пена была в тазике! Как большое мороженое!

Прохладнее на улице не становилось. Настя скосила глазёнки на растрёпанную левую косичку, закинула её за плечо.

– Мама, – сказала она, – мама, давай почитаем.

– Почитаем, почитаем, – ответила Катерина, расправляя на верёвке сиреневую простынь, – майку подай. Да не ту, отцовскую.

Настя ухватилась левой рукой (в правой было кукла) за уголок майки, с натугой потянула. Майка оказалась тяжёлая, скрученная в жгут и никак не желала отделяться от другого выстиранного белья.

– Давай, давай, – Катерина подхватила майку, легко встряхнула, обдав Настю россыпью мелких капелек.

– А когда почитаем? – протянула девочка.

– Почитаем, почитаем, – механически повторила Катерина.

Настя походила немного туда-сюда, стараясь ступать в одну линию, как артисты в цирке. Она видела это по телевизору, и туго натянутая, прогнувшаяся под развешанным бельём верёвка напомнила ей ту передачу. Потом попробовала поставить на верёвку Элеонору, однако ростика не хватило, да и свободного пространства оставалось всё меньше.

Прыжок через тазик вообще чуть было не закончился приземлением в заметно убывшую бельевую кучу.

– Наська! – цыкнула Катерина. – А ну брысь! Вывалишь стираное в грязь.

– Мама, – будто не расслышав родительного окрика, гнула своё девочка, – а папа когда приедет?

– Ой, не знаю. Вот приедет, у него и спрашивай.

– Мама…

– Ну, чего тебе? – не выдержала Катерина.

Настя потупила глазёнки, потеребила Элеонору за волосы.

– Почему у меня сестрички нет?

Катерина опустила развёрнутый пододеяльник в таз, вытерла руки о фартук, присела рядом с дочкой.

– Ну, что ты, доча, – ласково сказала она, приобнимая Настю и гладя её по голове, – ну, не грусти. Мы с папой подумаем, – она замешкалась, чмокнула девочку холодными губами в лобик, улыбнулась, – и может быть, родим тебе сестричку или братика. Только это не так скоро будет. Сейчас пока…

Настя подняла глаза и посмотрела на маму с откровенным недоумением.

– Да нет же, – сказала она, – ты не поняла. Вот у папы…то есть вот папа…вот их стало два. Тебя стало два…две. А у меня сестричка не появилась. Почему? Мы бы с ней играли…

– Наська! Наська, ты дома? – послышался звонкий девчачий голос, и над калиткой нарисовались две детские физиономии – обе загорело-чумазые и белобрысые. Только одна с немного сбившимся набок растрепанным хвостом, а другая стриженая.

– О, – с видимым облегчением выдохнула Катерина, вставая, – Валька с Машей тебя зовут. Иди, поиграй.

Для пущей убедительности она чуть подтолкнула Настю пониже спины, и девочка нехотя поплелась к калитке.

– Чего вам? – спросила она неприветливо.

Из крайне немногочисленного детского населения Пичугина в деревне летом остались только Настя и погодки Николая – Валька и Машка. Остальные, дабы хоть немного дать отдых родителям, а заодно набраться сил и мир повидать, были командированы, кто к родственникам, кто в чудом до сих пор функционирующий при леспромхозе когда-то пионерский, а теперь просто детский оздоровительный лагерь «Сосенка».

– Пошли с нами на речку, – понизив голос, заговорщески позвала Маша, – папка говорил, там вода по небу текёт, и рыбы из неё выпадывают.

– Мне мама не разрешает одной на речку ходить, – выдвинула свой железный аргумент Настя.

Погодки переглянулись, прыснули.

– Да кто узнает-то? – со знанием дела, явно подражая отцу, сказал Валька. – Тут все с самого утра чокнутые.

– Не чокнутые, а нервные, – поправила его Маша.

– Чокнутые, – твёрдо сказал Валька и для убедительности ткнул сестру локтем в бок.

Валька был старше, но сестра редко ему уступала, так что своё старшинство приходилось постоянно утверждать и поддерживать.

– Чокнутые, – снова повторил он, – вон сейчас такое видели…

– Ой, правда, – оживилась Маша и тут же опять получила локтем.

– У склада дядя сторож и Аркашка чуть не подрались.

– Не Аркашка, а дед Аркадий, – встряла Маша, – старший уважать надо. Ой!

– Так я и говорю, – невозмутимо продолжал Валька, – у ворот столкнулись, и давай орать друг на друга. Один кричит: «Я тебя, поганца!» А тот ему: «Всё равно узнаю!»

– А потом, а потом, – быстренько влезла Маша, – дядя сторож, ка-ак замахнётся на него, а дед Аркадий пригнулся и бежать. Да смешно так, мы оборжались с Валькой.

– Он ещё под конец на дороге растянулся, пыли поднял тучу целую. А всё потому, что оглядывался постоянно, и кулаком грозил, и кричал что-то. Мы не поняли что, уж больно смешно он кувыркнулся. Вот.

– А у вас пап и мам тоже два, – невпопад спросила Настя.

Валька хмыкнул, небрежно сплюнул.

– Ясное дело.

– Ой, да им не до нас, – махнула ручкой Маша, – папы всё молчат, а мамы всё хнычут. Скучно.

– На речку пойдёшь? – вернулся Валька к началу разговора.

– Нет, – Настя упрямо покачала головой, – мамка не пускает.

– Ну и ладно, – Валька шмыгнул носом и вытер сопливый палец о забор, – ну и сиди тут со своей куклой, а мы пойдём.

И его голова тут же исчезла.

– Бе-бе-бе, – высунув язык, скривилась Маша и тоже спрыгнула.

Ненавязчиво вечерело. Белёсое небо постепенно возвращало себе привычный голубой цвет. Обозначившийся наконец пятак солнца розовел и заваливался к лесу. Становились длиннее тени, и даже лёгкий ветерок нет-нет, да касался осторожно и нерешительно, как котёнок лапкой, измождённых зноем людей.

Деревня притихла, примеряясь к скорой ночи, рассеянно переговаривалась, осторожно шевелилась, боясь нечаянно нарушить устоявшийся за день новый порядок вещей.

– Может, Серёга, ошибся. Может, переночуем, – сказал Геннадий. – Как думаешь?

Геннадий поковырял щепочкой в зубах, сплюнул, прищурился на закатное солнце.

– Сегодня переночуем, скорее всего, – сказал он, – а дальше? Мы же тут заперты, как в мышеловке. Не проехать, не пройти. И не ищет никто.

Помолчали.

– Ладно, – Геннадий хлопнул себя по коленям, стал подниматься, – надо как-то с ночлегом определяться. Я вот что предлагаю…

Невдалеке громко в два голоса ойкнули, потом кто-то заржал, и визгливый бабий голос затараторил эмоционально и непоощрительно.

Геннадии переглянулись.

– Тамара, что ли? – предположил один.

Второй прислушался, кивнул, соглашаясь.

– Чёрт, – он несильно хлопнул ладонью по ступенькам, – точно Тамарка. Эх, видно прав был батюшка. Дурная баба. Если завелась, сейчас полдеревни вокруг себя соберёт. Пойдем, глянем.

– Пошли, – сказал Геннадий, – чуяло моё сердце.

Тамару они, чего уж там, проглядели.

Нет, Геннадий заходил к ним утром, успокоить, проведать, как дела. И отец Сергий заходил. И всё-таки проглядели.

Тамара была женщиной склочной и взрывной, чем-то напоминающей Генриетту. Кстати, с Генриеттой они здорово поцапались в первую же неделю её здесь появления. Однако потом, взаимно оценив соперницу, решили полномасштабных военных действий не вести и просто демонстративно друг друга игнорировали.

Тамара даже в лавку сама никогда не заходила, а гоняла туда своего Петю, мужика мягкого и слабовольного, давным-давно и душой и телом согнувшегося под тяжестью доминирующего нрава супружницы.

Когда Геннадии добрались до церквушки, представление шло полным ходом. Пичугинцы, получив возможность переключиться со своих бед на чужие, пусть даже и похожие, с удовольствием стекались к месту нарастающего гомона, и сейчас на пятачке возле церквушки собралась уже небольшая толпа зевак. Кто-то почёсывался, заинтересованно вытягивая шею, кто-то вполголоса переговаривался с соседями, пытаясь вызнать, с чего всё началось.

Воздух пах дымом и семечками.

В центре уже не в подряснике, а старых линялых джинсах и белой футболке стоял и задумчиво теребил бороду отец Сергий. А перед ним, как бык перед броском, собранная и решительная громоздилась Тамара, аккуратно, но цепко держа каждой рукой за шиворот по Петру.

– Что стряслось? – спросил Геннадий, стоявшего рядом Михаила.

Тот, не отводя взгляда от колоритной троицы, чуть наклонил голову.

– Да вот Тамарка требует объяснить, кто из её муженьков настоящий, а кто нет. Я, говорит, с двумя мужиками в кровать не лягу. Семечек хочешь? – он протянул Геннадию ладонь, на которой дыбилась горка крупных и, судя по запаху, пережаренных семечек.

– Нет, – отмахнулся Геннадий, – и без того в горле першит.

– А я возьму, – Геннадий отсыпал половину себе в ладонь, попробовал, поморщился. – Опять сожгли.

Отец Сергий, насколько было слышно, негромко увещевал озаботившуюся супружеской верностью Тамару, однако та и не думала слушать.

– Ты, батюшка, не юли, – веско произнесла она, – ты мне прямо скажи, что да как. Я мужняя жена…

Толпа заметно оживилась, раздались смешки.

– Да, – твёрдо повторила Тамара, с вызовом оглядывая соседей, – мужняя жена. Мне по закону человеческому и божьему один муж полагается. Один, а не этот срам, – Тамара встряхнула обеими руками, отчего оба Пети дружно икнули.

– Брось, Тамарка, – раздалось из толпы, – ты баба дородная, а мужик у тебя вон какой хлюпенький. Глядишь, вдвоём-то им сподручнее будет? В накладе не останешься.

Женщины прыснули, мужики скабрёзно заржали. Народ заметно повеселел.

– Пойду-ка я генератор заведу, – с трудом стерев с лица улыбку, сказал Геннадий, – темнеет. Миш, там соляра осталась ещё?

– Оставалась вроде, – с сомнением ответил Михаил, – помочь?

– Не надо,– Геннадий махнул рукой, тронул тёзку за плечо, – ты тут пригляди, кабы чего…

– Само собой, – ответил тот, отряхивая руки от налипшей шелухи.

– Это кто же тут такой умный? – не без угрозы вопросила Тамара. Мужей она уже отпустила и теперь, развернувшись корпусом к народу и уперев руки в складчатые бока, прочёсывала цепким взглядом ряды односельчан. – Чего скалитесь? На себя посмотрите. А ну, выходь, шутник, плюну в обе твои бесстыжие рожи!

– Угомонись, Тамара, – теперь отец Сергий заговорил громче, в голосе слышалась твёрдость, – не ты одна в таком положении. Всем непросто приходится. Идите домой, там и разберётесь.

– То есть, как это домой? – неподдельно изумилась Тамара. – То есть, как это разберётесь? А ты, батюшка здесь на что? Милиции нет. Начальства никакого нет. Ты у нас тут самый представительный. Уж будь любезен, объясни людям, как им жить-то теперь?

– Но ведь тебя тоже… две, – сдержанно сказал отец Сергий, – две жены, два мужа.

Глаза Тамары сузились до щёлок.

– А ты мне, батюшка, в глаза не тычь. Я это я. А та шалава пусть в хлеву ночует. Я её знать не знаю. Как мне мужа настоящего распознать? Поможешь или нет? Я уж и родинки считала, и в глаза заглядывала, у моего–то левый чуть косит. И зубы пересчитала…

– То–то он у тебя шамкает, – не выдержал кто-то.

– В штаны, в штаны имям загляни, – потешались из толпы, – вдруг они размером отличаются!

– Или у кого-нибудь хрен раздвоился!

Дружный хохот прокатился волной, отразился от стен церквушки, вернулся обратно, затухая.

– А я вообще не пойму, чего ты маешься, – сказали слева, и Геннадий узнал голос Жорика, – давай мы тебя в ислам перекрестим. Там, говорят, можно.

– Дурило, – со знанием дела возразили ему с другого конца, – там двоежёнство разрешается, а не двоемужество.

– Так и не вопрос, – не растерялся Жора, – мы Петьку в ислам перекрестим. Только там, по-моему, обрезание делают. Ты как, Петь, не против?

Съёжившиеся от столь пристального внимания и деликатности темы Пети мучительно решали дилемму: оставаться всеобщим посмешищем или, презрев гнев супруги, под шумок слинять.

– Экий я заводной, – удовлетворённо произнёс Жора, пропихиваясь между Михаилом и Геннадием, – вот гляжу на себя, налюбоваться не могу. Эх, надо было в театральный поступать! Сейчас бы уже звездой экрана был. Кстати, мужики, анекдот. Старый, но в тему. Едут, значит, два грузина на машине и видят знак. А на знаке два яйца нарисованы. Один спрашивает: «Это что?» А другой ему отвечает: «А чиво тут нэпанятнава? Дарога раздваяица!» Это ж прямо про нас!

Жора окинул соседей выжидательным взглядом и, не дождавшись реакции, забулькал сам.

Краем глаза Геннадий заметил, как о чём-то горячо спорили Николай с Алексеем. Оба в единственном экземпляре.

Алексей, это было различимо даже в сумерках, красный от натуги говорил, изредка бросая на Николая короткие решительные взгляды. Николай напротив бледнел, двигал желваками, не сводя глаз с собеседника.

У Геннадия нехорошо, как не высказанное предчувствие, закололо в груди. Он уже собрался было подойти, но Николай вдруг раздражённо бросил окурок наземь и быстро зашагал прочь, расталкивая плечами попадавшихся на пути.

– Чего это он? – спросил Михаил.

– Не знаю, – озабоченно протянул Геннадий, провожая соседа долгим цепким взглядом.

– А ведь вообще-то Тамарка права, – сказал кто-то слева от них, – шутки шутками, а чего-нибудь решать надо.

Ему вяло возразили:

– Чего решать? Чего мы здесь решим?

– Мужики вы или нет? – сорвался на крик женский голос. Николай попытался припомнить, но уже пробивающиеся истерические нотки делали голос почти неузнаваемым. – Так и будете на жопе сидеть? Надо выход искать. Выход! Мы все тут с ума сойдём.

– Так искали уже, – ответили ей, – сама знаешь: нету его, выхода.

Настроение поменялось резко и у всех сразу. От былой разухабистости не осталось и следа. Точно корова языком.

Народ снова загудел, но уже не весело и задорно, а настороженно и опасливо, как растревоженный улей.

Сумерки сгущались, скрадывая цвета и очертания предметов. Люди то инстинктивно жались друг к другу, то, наткнувшись на самих себя, таких же встревоженных, старательно отворачивались.

Даже Жора перестал глупо хохмить и посерел лицом.

И вот в этом сумрачном и сумеречном гудении отчётливо прозвучал сразу узнаваемый старческий голос.

– Что? Приуныли? – дед Аркадий взгромоздился на наполовину растасканную кучу песка. – Смеялись над стариком, сумасшедшим обзывали.

В его голосе не слышалось ни обиды, ни озлобленности. В нём звучал триумф.

В этот момент внутри церквушки хрустнуло, заурчало сначала с перебоями, потом равномерно, и весь оставшийся вокруг тусклый вечерний свет всосало в две болтавшиеся на времянках лампочки, одна из которых висела точнёхонько над головой Аркадия.

Окружающий мир мгновенно сжался до небольшого овального пространства, освещённого бледно-жёлтым светом.

Дед торжественно оглядел всех присутствовавших. Это был его, деда Аркадия, звёздный час, его момент истины, его долгожданный и невозможный триумф. И он это понимал.

– Я знаю, что нужно делать, – изрёк он вполне отчётливо, – я знаю, в чём причина.

– Мы знаем, – поправил его другой дед, вскарабкиваясь на кучу, – и вы знаете.

– Опять про инопланетян петь будешь? – устало протянул кто–то. – Так слыхали уже.

Дед, казалось, нисколько не обиделся.

– Слыхали, да не услышали, – возразил тот, что стоял слева. – Кто таким вот макаром над нами пошутковал, мы не выяснили. Может, и инопланетяне, а может, и нет. Не это сейчас главное. Только, чтобы из одной заготовки две детальки смастерить, одних инопланетян маловато будет. Тут станок нужен.

– Или прибор, хрен его там разберёт, – продолжил второй, неопределённо махнув рукой во мглу. – Вот и скажите-ка мне, люди добрые, где такое чудо техники у нас спрятать можно? Чтобы в глаза не бросался и в руки, значит, не давался, а?

Дед Аркадий хитро прищурился и выжидательно, во все четыре глаза вперился в односельчан.

– А где… Ильич? – негромко, будто опасаясь ляпнуть нечто до крайности глупое, спросил Михаил.

– Во-от! – многозначительным свистящим шёпотом протянул дед.

Другой уже размахивал рукой, что твой Ленин на броневике, и изо всех своих старческих сил призывал:

– Сбросим покровы тайн! Развенчаем навязанные стереотипы! Встряхнём закосневшую действительность!

Геннадию представилось, что сейчас он завопит: «На штурм!», но дед Аркадий перевёл дух и тоном ниже благословил:

– На склад!

– Они у нас за всё ответят! – подзуживал он, юрко продираясь сквозь толпу.

Удивительно, но находившиеся ещё минуту назад в растерянности люди, обретя цель, чёткую и вполне реальную, мигом воспряли духом. Кто-то побежал домой за топором и монтировкой, кто-то бросился выискивать завалявшиеся на полках в кладовках фонарики, большая же часть набирающей мощь неумолимой лавиной, теперь уже угрожающе гудя, двинулась по направлению к складу.

Геннадия подхватило и понесло следом, туда, где в отсветах слабосильных, поминутно гаснущих фонариков с удручающей периодичностью подпрыгивали две плешивые головы.

– Сбросим… Развенчаем… Встряхнём… – как сквозь вату доносилось до слуха Алексея.

– Давай, соберись. Соберись же! – приказал он себе, изо всех сил стараясь усмирить тяжким молотом колотящееся сердце. – Лёха не знает, не знает. И ладно. Тут, брат, кто успел тот, значит… А дальше… Дальше разберёмся.

Выпитые для храбрости залпом полбутылки местной водки растекались по телу, заставляли решительно выпячивать подбородок и сжимать кулаки.

– Шанс, это шанс, – бормотал Алексей, – больше такого не будет. Пять лет без малейшей надежды и такое!

Он прислонился к шершавому забору. Ноги в шлёпанцах нестерпимо зудели от комариной напасти, но он продолжал стоять, почти не шевелясь.

Сейчас, сейчас он пойдёт и всё скажет, и всего добьётся, и заберёт Лену. Свою Лену.

Ранним утром, едва увидав обеих Лен, Алексей словно потерял голову. Сам с собой он об этом ни разу не заговорил, но и без слов было понятно, что на самом деле гложет их обоих.

Дурачьё, он сочувственно улыбнулся, они там все с ума посходили. Друг друга пугаются, выход ищут. Не понимают они, какое это счастье! Его невероятное, безнадёжное счастье! Безнадёжное до вчерашней ночи. Сегодня всё изменится. Уже изменилось. Остался пустяк, сущий пустячок.

Он же видел её глаза. Он понял. И она поняла.

Ну, всё, пора.

Шумно выдохнув и зачем-то пригладив пятернёй волосы, Алексей подошёл к калитке. Окна в доме Николая были распахнуты, внутри металась причудливая помесь светотени. Ну да, ну да, свечки, керосинки. Как у всех сейчас.

– Николай, – позвал он, стараясь, чтобы голос звучал твёрдо и внушительно, – Коля, выйди, поговорить надо.

Всё-таки голос сорвался, и последние слова были почти не слышны.

По крыльцу глухо прошлёпали босые ноги, в приоткрывшейся калитке показался Николай, привалился плечом к скособоченному столбику. Спокойный, невозмутимый, сигарета в углу рта. Постоял, окинул позднего гостя недобрым взглядом, спросил вполголоса:

– Чего тебе?

Алексей ещё утром заготовил целую речь. Сильную, убедительную. Речь победителя. Но слова ускользали, мелькали неясными всполохами и тут же гасли, и словно со стороны он услышал свой голос:

– Отпусти Лену. Отпусти со мной.

Николай вытащил руки из карманов, почесал бровь.

– А ведь мы с тобой уже поговорили, – произнёс он, глядя в сторону. – То есть не мы лично. Те, другие. Колян рассказал, – он невесело усмехнулся, – да я и сам знал, что ты придёшь. Чувствовал.

–Отпусти Лену, – упрямо повторил Алексей.

– Чего это? Она моя жена.

– Она не тебя любит. Она меня любит. Всегда любила.

– Так это когда было? В школе? Так в школе вам никто и не мешал. И после школы тоже.

– Отпус… – Алексей качнулся вперёд и упёрся грудью в жёсткую ладонь Николая.

– Слушай, хватит, а? – сказал тот, – Будь мужиком. Иди, проспись.

– Она меня любит, я знаю, – Алексей грохнул кулаком по калитке и крикнул с пьяной ненавистью. – Ты её у меня украл!

Выплюнув сигарету, Николай схватил его за грудки, легко выволок на улицу, прижал к забору.

– Тихо ты, – прошипел он, – детей разбудишь. Никто у тебя Ленку не крал. И если ты по пьяни забыл, так я тебе напомню – это не она тебя бросила. Это ты её бросил.

Алексей вытаращил глаза.

– Я?!

– А кто? Она тебя из армии дождалась, к свадьбе готовилась. А ты что? Письмецо прислал? Прости, мол, милая, большие перспективы открылись. Когда вернусь – не знаю, люблю, целую!

Николай убрал руки, гадливо поморщился.

– Её тогда будто жизни лишили, – сказал он уже спокойнее, – приглядывали за ней, боялись, руки на себя наложит.

Алексей осел.

– Я по контракту, – выговорил он чуть слышно, – там… там связь плохо работает. Я не знал.

– Всё ты знал, – оборвал его Николай, – а если не знал, значит, не хотел знать. Я одного не пойму, зачем ты вернулся?

– Люблю. А она меня любит, – упавшим голосом ответил Алексей.

– Меня она любит, меня! И детей наших. Ну, будь ты мужиком, уезжай ты из деревни, не мучай Ленку. Добром прошу.

Николай повернулся, со смешанным чувством злости и как будто бы жалости глянул на сидевшего в лопухах Алексея, тихо выругался.

– А ведь их две, – неожиданно трезвым голосом произнёс Алексей, – две Ленки. Одна тебе, другая мне, а?

Николай остановился, как вкопанный.

– Ах ты … гнида, – процедил он через плечо, брезгливо кривя губы. – Какая же ты гнида.

И, хлопнув калиткой, быстро вошёл в дом.

– Поделить, значит, решил? – раздалось откуда-то сверху.

Алексей с трудом запрокинул голову. В двух шагах от него стоял Николай. С топором в руке.

– Я тебе сказал уже и ещё повторю: отвяжись. А не отвяжешься… – он наклонился и помахал топором перед лицом Алексея, – не отвяжешься – убью. Обоих.

– Эй, мужики, вы чего?

Из темноты в колыхающиеся пятна света выплыли, поддерживая друг дружку, оба Саньки.

– Вы чего тут? Там Ильичёвский склад раскулачивают, а вы тут. Мы вот идём, мы с людьми завсегда. Правда, Сань?

– А то!