31
Хлопья белого снега заволокли мир, размыли, спрятали его от глаз, свернув до пространства, которое можно обнять руками. Снег падал на черные дороги, на серые дома, на безликих людей, на ползущие автомобили и одинокие вагоны монорельса. Падал, и тут же таял, превращаясь в жидкую серую кашу, во всепоглощающую слякоть под ногами, от которой нет спасения. Этому снегу суждено было выпасть, и тут же погибнуть под ногами многомиллионного города. Но его смерть не пройдет даром, ее будут помнить люди с грязными брюками, мокрыми ногами и шмыгающими носами.
Джонсон долго пробирался сквозь этот снегопад, и чем дальше он ехал, тем гуще падали большие снежные хлопья, тут же становясь неприятной серой грязью. Монорельс, автобус, немного пешком, опять автобус и монорельс, и еще немного пешком. Холодно, сыро, грязно. А в том месте, куда приехал детектив, грязь, казалось, была везде и не смывалась даже летними ливнями.
Продрогший детектив отыскал нужный дом, постоял у подъезда, докурил сигарету, вошел в дверь. Да, это тот дом и тот подъезд. Третий этаж, темная лестничная площадка, грязная дверь, притаившаяся в углу, будто ее здесь и нет вовсе. Прячься, не прячься, а я тебя нашел.
Как и в прошлый раз, сейчас хозяин не торопился открывать дверь. Джонсону пришлось прождать почти десять минут. Это было слишком долго, но детектив и не думал уходить. Наконец, с той стороны что-то легко зашуршало, знакомо хрустнул замок, и дверь, удерживаемая цепочкой, приоткрылась.
Мистер Хеллроад очень удивился визиту Джонсона. На его небритом лице едва заметно отразился страх.
– Мистер Джонсон?
– Как видите, мистер Хеллроад.
От упоминания собственной фамилии у продавца снов глаза полезли на лоб.
– Да, я знаю ваше имя. И я знаю, где вы живете.
– Но…
– Страшно, мистер Хеллроад? Страшно вот так стоять с человеком и разговаривать с ним в реальности, а не во сне? А особенно страшно после того, как отправил этому человеку сон в черном пакете.
Хеллроад действительно был напуган. Но он взял себя в руки и смог без страха в голосе разговаривать с Джонсоном.
– Нет. Не страшно. Вы просто не смотрели тот сон. Наверняка, вы даже не вскрыли черный пакет.
– Вскрыл. Лег в кресло, и посмотрел сон. Посмотрел, и сейчас стою перед вами. Как видите, я не труп.
– Но как? – теперь Хеллроад был растерян и испуган по-настоящему.
– Нельзя наказать дважды за одно преступление. Нельзя, мистер Хеллроад. Я убил того парня не оп своей воле, так вышло. Я ушел из полиции. Меня судили. Я понес наказание, и я пережил это. Нельзя судить дважды, и дважды нельзя искупить свой грех. Нельзя, как бы сильно вам этого не хотелось.
– Тогда зачем вы здесь?
– Я хотел увидеть вас лично.
– Вы увидели. Можете уходить.
– Не так быстро. Дайте я посмотрю на преступника, не моргнув и глазом убившего шестерых людей. Или больше?
Продавец снов не нашелся что ответить. В реальности он был не так многословен, как в своих снах, а вся его грубость исчезла, как исчезает наглость у рядового хулигана перед криминальным авторитетом.
– Говорите прямо, что вам нужно.
– Я хочу предать вас правосудию.
– Снова вы за свое. Я вам уже объяснил…
– Хватит! Я уже сто раз слышал ваш бред, и больше не намерен его выслушивать!
– Тогда до свидания, мистер Джонсон.
Хеллроад уже потянул за ручку, но в щели оказался ботинок Джонсона, и дверь осталась открытой.
– Или вы сейчас же идете со мной в полицию, или…
– Или? Что «или», мистер Джонсон?
Все это время детектив держал руку на пистолете, спрятанном в кармане. Указательный палец уже лежал на курке, и достаточно было одного движения, чтобы раз и навсегда покончить со всем этим.
– Или вы уподобитесь им? – Хеллроад сделал ударение на «им».
Эти слова оглушили Джонсона. Уподобиться «им». Стать преступником. Стать таким же убийцей. Нет, здесь есть нечто большее – нажатие на курок означало стать Хеллроадом для самого Хеллроада. Но не все ли равно? Убийство – всегда убийство, даже если это казнь.
Дверь с грохотом закрылась. Джонсон еще какое-то время стоял перед нею, осунувшийся, сжавшийся, жалкий. Затем медленно спустился вниз, вышел в белый поток, что не спеша проливался на мир из серого неба, закурил и куда-то побрел, не разбирая дороги.
Он пришел домой, когда на улицах уже загорались огни. Снег прекратился, а улицы превратились в потоки грязи, чавкающей под ногами прохожих и колесами автомобилей. Продрогший, насквозь мокрый и грязный, с ознобом и ничего не чувствующими руками Джонсон, как привидение, вошел в свой дом и повалился на кровать.
Пролежав так с полчаса, он встал, подошел к столу, открыл ящик. Там в аккуратной стопке лежало шесть бобин – сны из черных пакетов. Джонсон рассовал их по карманам, и снова ушел из дома.
Тим, увидев друга в таком виде, очень удивился, попытался завязать разговор, но Джонсон с мрачным лицом прошел в лабораторию, и, ни сказав ни слова, вывалил все шесть пленок в фарфоровую чашку, взял спички, чуть-чуть постоял, и, наконец, зажег бобины. Сны горели с большой неохотой, медленно, распространяя неприятный запах и клубы черного дыма.
Джонсон оставил свой чадящий костер, снял с себя плащ, стянул хлюпающие ботинки, и расстелился на диване. Не говоря ни слова, он лежал так всю ночь, беспрестанно курил и ничего не видящими глазами смотрел в потолок. Тим, не зная, чего ожидать, сидел рядом, но в какой-то момент уснул, а проснувшись, обнаружил своего товарища в той же позе и занятого тем же делом.
А потом Джонсон встал и ушел, и больше не заходил к Тиму поболтать, попить пива и посмотреть страшных снов.