– Подойди-ка сюда, Тим.
На ватных ногах я кое-как приковылял к двери и посмотрел в окошко, трясясь от страха как кот от воющего пылесоса.
Там под кучей всяких проводов и аппаратов лежал Диман с перевязанной головой…
Я встал, оцепенев, боясь поднять глаза на брата и его девушку.
В моем сознании, словно в блендере активно крутились чувства страха, паники и тревоги, перемешиваясь между собой и создавая продукт под названием шок. Я не знал, что сказать ребятам и отошёл от двери на несколько шагов, встав посреди коридора в полном смятении.
Теперь молчали все. Знаете, как понять, когда человек действительно потрясён случившимся? Он не знает, куда деть свои руки. Я стоял под пристальным, оценивающим взглядом Марка и думал:
«Куда же мне деть собственные конечности?»
Если рассовать их по карманам штанов – получится пренебрежение, скрестить на груди – уход в себя, схватиться за голову – выйти из себя, повесить руки по швам – нежелание думать и ждать команды. Нет у человека правильной моторики для такой ситуации, когда твой лучший друг балансирует где-то между двух миров. Только человеку совсем без рук было бы удобно. Где-то я читал, что руки человека символизируют действие. Так вот что делать, я совсем не знал.
На выходе из больницы я столкнулся с группой ребят из своего класса, они разговаривали с врачами и справлялись о здоровье Димы. Жизнь продолжала упрямо тыкать меня в собственное дерьмо, как безмозглого щенка.
Все всё знали, кроме меня, я начал это осознанно понимать. Пока я скакал перед зеркалом, как мартышка и очки, любуясь прекрасным собой, и уворачивался от пинков брата, как тореадор от быка – Дима был в реанимации.
Он не вернулся домой, когда я его по-скотски бросил у кафетерия, погрузившись в пучину эгоистичных мыслей о собственной никчёмности. А потом я неделю жрал мандарины в больничной палате и проходил обследование, после которого пришёл в школу и размышлял только о собственной шкуре, пока ребята перешёптывались между собой и не знали как мне помягче сообщить о случившемся горе. Понятно, они боялись меня травмировать. Я ведь практически сирота, на особом счету, меня жалеть надо, любить и чаще угощать шоколадом. Вплоть до совершеннолетия, дальше как-нибудь сам. И Марк с Машей не знали, как мне лучше сказать. Все переживали. Пока не поняли, что я вообще не задаюсь этим вопросом и не особо-то волнуюсь, только смотрю в проклятое зеркало, ничего не замечая.
Это подло. Подло и паскудно.
Я спросил у Марка:
– Как это произошло?
– Он вышел из кафе-мороженого и пошёл какую-то бабулю через дорогу переводить, добрая душа. Летел какой-то псих на мотоцикле и сбил его. Он головой в витрину улетел, осколок в голову вошёл. Мотоциклист жив и здоров. Бабка испарилась, а люди скорую помощь вызвали. Пострадал только он.
Мне стало совсем не хорошо. Я сел на бордюр и схватился за голову. Что там означал этот жест? Ай, да к черту все это!
– А где был ты, Тима? Вы вместе сидели в кафе, я вас видела, – спросила меня Маша.
Марк вопросительно посмотрел на меня.
Началось…
– Я д-домой ушёл, – опять я стал заикаться.
– Поругались что ли? – спросил Марк.
– Н-нет, просто ушёл. Сам. Почему-то. Вот.
Хреново отмазываюсь. Неумело. Все у меня через одно место.
Марк хмыкнул. Маша тяжело вздохнула. А мне хотелось стать кем угодно, хоть жабой в болоте, лишь бы не оставаться собой. Я чувствовал себя подонком.
Мы подошли к дому.
– Скажи, – начал Марк, – Что ты за человек такой? Когда ты научишься нести ответственность за свои поступки, как мужчина?
Я молчал, опустив голову. Ответа у меня не было.
– Знаешь, я завтра с тобой п-пойду, – сказал я Марку.
– Куда? – удивился он.
– На бокс пойду. С тобой.
– Там я ещё не краснел из-за тебя. Не пойдёшь!
– Пойду! Я пойду! – заорал я в истерике, – Сам говорил, что спорт закаляет! Пойду! Дай мне шанс!
Марк молчал.
– Он возьмёт тебя, – вмешалась Маша. – Обязательно возьмёт.
– Нет, – отрезал Марк.
– Возьмёшь! Ты возьмёшь его с собой Марк, – сказала Маша, – А ты Тима, – обратилась она ко мне, – Обещаешь его слушаться во всем. Твой брат любит тебя. И переживает всегда, а ты ведёшь себя как изворотливый плут. Нельзя думать только о себе! Ты знаешь, как он бежал к кафе, когда узнал, о случившемся? И как он бегал по больнице и искал там тебя вместе с Димой!
Я плакать захотел. Мне нужно было срочно куда-то себя деть. Последний раз, когда я заплакал, Марк мне такого подзатыльника отвесил, что глаза чуть на стенке не остались.
– Я д-домой пойду, – сказал я, снова заикаясь.
Я поднялся к себе и посмотрел в окно. Марк сидел на лавочке, а Маша стояла над ним и, активно жестикулируя, что-то ему доказывала. Он сидел какой-то понурый, сгорбился и ссутулился, но зато Маша раскрылась и пребывала во всей красе. Взяв шефство над Марком, она вела разъяснительную работу по итогам больничного саммита. Носик её заострился, щёчки покрылись румянцем, глаза горели, а брови нахмурено свелись, обнажив за маленьким ростом хрупкой девчушки, упёртую и бойкую натуру.
Я действительно пошёл с Марком на тренировку. У меня все очень хорошо получалось. Тренер сказал, что я ещё больше талантлив, чем мой брат. Но мне нужно стараться. Я прозанимался три месяца и у меня пошли первые успехи. Меня перевели в старшую группу ребят, по факту быстрого прогресса.
Как-то раз после тренировки я подошёл к Марку и твёрдо сказал:
– Я завтра после уроков пойду в музыкальную школу.
– Чего?!
– В музыкальную ш-школу. По классу вокала.
– Бросаешь бокс?!
– Нет, буду со-совмещать.
– Да ты не сможешь! У тебя только результаты пошли! Везде надо пахать!
– Я смогу. Я все с-смогу.
– Ай, делай что хочешь, – махнул рукой Марк и ушёл в душ.
А я пошёл. Захотел и смог. Там мне сказали, что у меня есть очень хорошие данные и их надо развивать. У меня все легко получалось. Только я все равно заикался, но когда я пел, почему-то мой новый недуг исчезал.
Странная закономерность.
Через полгода я пел как солист филармонии и дрался как Римский гладиатор. Все складывалось как нельзя лучше, и я ждал выздоровления Димана.
Пришло время и, наконец, его выписали. Где-то в глубине души, я чувствовал, что жизнь готовит мне какой-то подвох.
Все случилось как в лучших немецких сказках, то есть как нельзя хуже – Диман больше не улыбался, а на голове у него зиял огромный шрам. Когда я подошёл к нему и спросил:
– Диман, ты как?
Он посмотрел на меня как на чужого. Я и был для него чужим. Он полностью потерял память. Его поводили по классу, как на экскурсии, рассказали о ребятах, преподавателях и увели.
Больше я его не видел. Он будет проходить курс реабилитации после тяжёлой травмы.
Я потерял своего друга. Это был другой Диман. Вот тогда, что-то щёлкнуло в моей голове, и запустился безвозвратный процесс череды событий, по ходу которого моя детская психика дала трещину.
Сначала у меня была тренировка по боксу, на которой я колотил грушу с неконтролируемой яростью и не мог заставить себя остановится, как будто находился в психическом припадке. Смутно я увидел, как тренер сделал шаг в мою сторону, видимо, чтобы меня остановить, но Марк что-то сказал ему и меня никто не тронул.
Очень хорошо.
Потом через неделю я выиграл городские соревнования и получил свою первую медаль. Мне дали новый разряд. Даже кубок какой-то вручили.
Стало ещё лучше и веселей, но почему-то хотелось умереть.
Дальше я выступал на каком-то дрянном празднике и пел лирическую песню фронтового солдата перед боем, там были такие слова:
Когда имеешь право жить, руководить судьбой и улыбаться,
Не нужно право голоса искать и притворяться.
За частоколом сонных, лживых лиц,
Я вижу боль и пение свободных птиц.
За радость мне отдать свою судьбу в обмен на крылья,
Чтоб обрести свободной воли в роге изобилия.
И пусть с рассветом потеряю жизнь я,
моя душа покинет местные края.
Устав смотреть на царство лицемерия,
Притворства волчьего, под маской ласковой овцы,
Я перестал искать доверия,
Под осуждающими взглядами людской толпы.
И потому, я вынужден терпеть.
Не суждено мне вольным умереть.
Рождённый убивать – летать не должен.
А вместо крыльев мне дадут клинок и ножны…
Спел её и сорвал бурю оваций с помесью восторга. Мой преподаватель назвал меня юным дарованием и гордостью музыкальной школы. Лучше бы этот слащавый популист подыскал мне песню порадостнее. Марк сказал, что на моё сценическое кривляние смотреть не пойдёт, а Маша сидела в первом ряду и даже, кажется, плакала – она очень чуткая девушка.
Ну, а я никогда не был столь равнодушен ко всему живому. Мне вообще ничего не хотелось. Я, кстати, стал популярен в школе. Теперь мы вместе с братом висели на школьной доске почёта. Только зачем мне все это, я не знал. Школьный психолог сказала, что у меня есть признаки ангедонии – психического расстройства. Смотря на себя в зеркало, я видел томный и тяжёлый взгляд звёздного мальчика. Мне он казался красивым, но каким-то чужим и даже злым.
С тяжёлой головой я лёг спать. Крутился, вертелся, потом кое-как уснул.
Мне приснился кошмар. Ну, а что ещё ждать?
Во сне я медленно подошёл к зеркалу и увидел свои старые, родные, милые зелёные глаза. Какое-то душевное тепло наполняло меня с ног до головы. Я как будто грелся изнутри чем-то благостным и лёгким, мне было хорошо-хорошо, как никогда прежде. Но вдруг мои глаза наполнились слезами, я ослеп на какое-то время, а когда прозрел, то увидел, что они стали небесно-голубыми. Вся душевная теплота исчезла, растворилась, стало очень холодно и тяжело.
Потом я увидел за своей спиной Диму, он улыбался мне, но почему-то сидел в инвалидном кресле.
– Ничего Тима, – сказал он мне. – Мы ещё посмотрим, чья возьмёт!
Мне хотелось обнять его, я сделал шаг, но вдруг провалился в какую-то тьму и полетел куда-то вниз. Я летел все ниже и ниже, было жутко холодно и противно, а потом остановился и увидел старую бабку, что встретил у кафетерия.
Она стояла и мерзко улыбалась, а потом спросила меня гнусавым голосом:
– Ну что, все получил, чего хотел?
– Верни все назад! Верни! – закричал я.
– Желаю тебе, чтобы сбылись все твои мечты! – сказала она и захихикала.
Мне стало очень страшно, меня трясло. Все исчезло, я вновь погрузился в темноту. Потом откуда-то сверху зажегся свет, а я, неожиданно, оказался на боксёрском ринге.
– Один шаг! Один шаг, и ты чемпион! – кричал мне Марк в углу в роли секунданта.
Я посмотрел на своего противника, потом подошёл и выбросил левый джеб, от которого он потерял равновесие и упал навзничь, после чего трибуны взревели от восторга. Все что-то кричали и аплодировали, мне свистели и гудели, творилось что-то неописуемое, все погрязло в страстной эйфории, а потом я услышал:
– Ты – чемпион! Ты сделал, ты смог!
Я хотел закричать от счастья, но вдруг понял, что рот мой зашит толстыми нитками, у меня получилось только промычать. Прозвучал гонг, и я перенёсся на концертную сцену, где я пел песню, а вокруг были огромные рекламные плакаты с моим изображением в полный рост.
Я очень хорошо пел, голос мой был мелодичен и мягок, публика слушала меня, покачивая головами в такт музыке. В первом ряду сидела моя бабушка и умилялась моему выступлению. Все было хорошо, но потом что-то случилось, и бабушка схватилась за сердце. Я вновь услышал мерзкий хохот старухи, он словно обволакивал меня кругом и душил со всех сторон. Я прекратил петь, выронил микрофон и бросился ей на помощь, как вдруг проснулся.