Гордость и преступление

Она была совершенно одна, здесь, на задворках ада и рая, где-то в промежуточном мире, тридцатичетырехлетняя идиотка, без семьи, без детей, зато с пятью компьютерными фирмами, хоть и мелкими, вдруг отчего-то на полном серьезе решившая, что втюрилась в неизвестного бородача-аристократа во время утренней пробежки в Гайд-парке.

Что за феерическая дура!

Усилием воли заставив себя перестать всхлипывать, Вика приняла решение: немедленно в отель, десятиминутный контрастный душ, таблетка аспирина – и баюшки. Завтра ведь подруга выходит замуж, становится виконтессой, и…

И что?

Зарыдав на этот раз во весь голос, Вика прижалась к кирпичной стене. И чего она плачет? Ведь не только из-за того, что влюбилась в человека, с которым говорила от силы семь минут. Может, и всего пять.

Или даже четыре.

И не говорила даже, а перебросилась парой банальных, ничего не значащих фраз.

Ничего не значащих?

А кто сказал, что для того, чтобы в кого-то влюбиться, надо вести пространные беседы о монадологии Лейбница, альтернативной теории Большого взрыва и хронологических несостыковках ордовикско-силурийского вымирания?

Кто сказал, что надо вообще что-то произносить? Или, быть может, достаточно обменяться парой банальностей и…

Вика, всхлипнув, жадно вдохнула и ощутила столь ненавистное ей никотиновое амбре, шедшее из-за угла. Закашлявшись, она завернула за этот угол, желая сорвать на первом попавшемся курильщике-бедолаге всю свою злость, и замерла, увидев, что с сигаретой в руке около еще одного входа, видимо, того самого, для пожарной эвакуации, о котором вел речь владелец клуба, нахально облапывая ее, у стены, упершись в нее одной ногой и пуская в небо струю дыма, стоит он.

Питер из Гайд-парка.

Первым желанием Вики было нырнуть обратно, однако она, ошарашенная неожиданной материализацией прямо перед ней объекта ее мыслей и чаяний, застыла, словно изваяние.

А Питер, увидев ее и однозначно узнав, поперхнулся сигаретным дымом и принялся громко кашлять. Бросить его в таком положении Вика, конечно же, никак не могла.

Поспешно подойдя, она постучала его по спине и произнесла:

– Выбросите эту тлеющую отраву! Она вас убьет!

– А? Что? – произнес бородач Питер, и Вика, энергично взяв у него только что начатую сигарету, бросила ее на асфальт и раздавила кроссовкой (да, в самый крутой лондонский ночной клуб, на девичник будущей виконтессы Грейсток, она отправилась в кроссовках – правда, не тех, в которых совершала утренний моцион по Гайд-парку, а в других).

– Это яд! – заявила она и произнесла мягче: – Извините, вы, конечно, сами вправе решать, курить вам или нет, травить вам свой организм или нет, зарабатывать вам рак или нет. Но я, некурящая, но вынужденная против своей воли везде, где только ни придется, вдыхать эту мерзость, не хочу, чтобы за меня решали, травить ли мне мой организм и зарабатывать ли мне рак…

А потом, вдруг поняв, что только что отчитала совершенно незнакомого ей человека, да к тому же вырвала у него из рук сигарету, которую он курил, примирительно произнесла:

– Жаль, что каждый раз, когда мы с вами… сталкиваемся, вам приходится страдать.

Она кивнула на заклеенную пластырем руку Питера.

Тот, расхохотавшись, заявил:

– Вы прямо как моя бабуля! От нее тоже приходилось прятаться, потому что она терпеть не может курильщиков. И дедуле от нее доставалось…

– Прекрасно понимаю вашу бабулю, – согласилась Вика. – А у вас, если я правильно понимаю, были с ней хорошие отношения. Могу ли я спросить, жива ли она?

Вика быстро сосчитала: если Питеру, по ее оценке, от двадцати семи до тридцати пяти (возраст мужчин с бородой так сложно определить точно), то его родителям, вероятно, от шестидесяти до, не исключено, семидесяти, а бабуле может быть и за девяносто, по крайней мере, точно с гаком за восемьдесят.

И снова знакомое ей уже из Гайд-парка недоверчивое выражение лица и сузившиеся серые глаза:

– О да, бабуля в отличной форме, хотя уже не первой молодости. Однако что вы тут делаете?

Он явно хотел сменить тему, и это было на руку Вике.

– Отмечаю девичник подруги, которая выходит завтра замуж за виконта…

Она не назвала фамилию, хотя была уверена, что в аристократических кругах все обо всем знают. Или нет? Собственно, что она знала об аристократических кругах?

Ровным счетом ничего.

– А вы? – продолжила она, переходя в наступление. – Вы здесь с… принцем?

Питер, склонив голову, продолжал пристально на нее смотреть.

– Дело в том, что я вас видела. Случайно, хотя в это сложно поверить. Вы вместе с принцем Джоки и его свитой поднимались по лестнице в рай. Я вас окликнула, но вы не услышали…

– Не услышал, – согласился Питер. – Там так громко. Раньше я обожал подобные заведения, отрывался по полной программе, но после… после Афганистана все это ушло в прошлое. Однако меня пригласили на день рождения, и юная леди, виновница торжества, хорошая знакомая нашей семьи, была вольна в выборе заведения…

– Или это принц настоял? – произнесла Вика, заметив, что эта тема ввергает Питера в краску. – Наверняка он тоже любит оторваться, этот ваш принц…

– Думаю, и принцы тоже могут меняться со временем, – усмехнулся Питер. – Даже такие, как Джоки. Он неплохой малый, хотя и непутевый. Маркс сказал бы, что типичный продукт своей среды, но он же не виноват, что он принц!

Вика расхохоталась.

– Аристократ, ссылающийся на Маркса, – это прелестно. Хорошо, что не на Адорно, Хабермаса или Славоя Жижека. Причем в особенности последнему до нового Маркса ой как далеко, хотя он изо всех сил и пыжится, стараясь выставить себя в глазах ошеломленной левой общественности таковым. Да и не только, впрочем, левой…

Питер, усмехнувшись, произнес:

– Читали Жижека? Я, надо сказать, тоже. Да, явно переоценен. Знаете, в Афганистане было много свободного времени. Стреляли мы редко.

Он смолк, о чем-то задумавшись, а Вика сказала:

– Разве стрелять редко – плохо? Но вы правы, даже принцы могут меняться. И, конечно, они не виноваты в том, что они принцы. А вы кто – баронет, граф или, кто знает, герцог?

Она поставила вопрос ребром, однако таков был ее стиль, и благодаря ему Вика в тридцать четыре была владелицей пяти процветающих компьютерных фирм. Пусть и мелких.

– Меня зовут Виктория Романова, я живу в Санкт-Петербурге и занимаюсь компьютерным бизнесом. И не иронизируйте: на исход американских выборов не влияю, исход референдума по брекзиту не подтасовываю, фабрикой троллей не заведую, а всего лишь разрабатываю графику и создаю дизайн компьютерных игр. Так, предприниматель средней руки. А вы?

Настал черед Питера расхохотаться:

– А с тайной миссией на Острова не прибыли? На шпиль посмотреть, собор Святого Павла осмотреть? Извините, Викки, мне иногда отказывает чувство юмора… – Вздохнув, он сказал: – Меня зовут Питер. И да, я из так называемой золотой молодежи, к которой принадлежал когда-то с большим удовольствием и рвением, но к которой теперь, если бы это зависело только от меня, перестал бы принадлежать совсем. Ах, лорд ли или маркиз? Ну да, моего прононса не скроешь, хотя и я пытаюсь вытравить его. Но бабуля превращается в настоящую фурию, если я, приезжая к ней в гости, говорю на «обычном» английском или, боже упаси, пользуюсь сленгом. Она человек старой закалки…

Судя по всему, эта железная бабуля была важным, вероятно даже, самым важным человеком в жизни Питера. Поди, вдова-герцогиня или что-то в этом роде.

– Я барон Ренфрю. Как видите, ничего особенного…

– Ниже виконта и намного ниже графа! – вскрикнула Вика, понимая, что Ирина от ее выбора была бы, мягко говоря, не в восторге: «Маловато будет, Вичка!» – Это я знаю! А вы служили в Афганистане?

Лицо молодого человека помрачнело.

– Служил. Черт, где тут сигареты были? Ой, извините, что выругался и что курить потянуло. Но когда об Афганистане вспоминаю, все время тянет. Ах!

Вместе с пачкой сигарет он вытащил из кармана пиджака ее спортивные перчатки и ее же наушники.

– О, так вы их в кармане носите? – изумилась Вика. – А ваш… ваш друг, который, как я понимаю, ваш телохранитель, по причине чего вы и считаете его своим, так сказать, «спутником жизни», сказал, что мне пришлют их завтра экспресс-почтой. Только, боюсь, завтра мне их доставить не смогут, так как я весь день на свадьбе своей подруги, будущей виконтессы…

– Он так сказал? – произнес Питер, распутывая обмотавшиеся вокруг пачки сигарет провод наушников. – Извините, но такая у них работа. Они часто меня выводят из себя, но потом я понимаю, что парни всего лишь выполняют то, за что им платят.

– А они с вами на каждом шагу? – полюбопытствовала девушка.

Питер кивнул.

– Но как вам тогда удалось от них уйти? Или они тут, за углом?

Вика в притворном ужасе посмотрела за угол, откуда сама вывернула и где точно никого не было, а Питер, он же барон Ренфрю, ответил:

– Ну, они ведь тоже люди. Да и в определенные места я хожу все же без телохранителей, а если там неподалеку пожарный выход, при помощи которого можно спуститься вниз, выкурить одну-другую сигарету, просто помолчать, то я всегда подобной возможностью воспользуюсь.

– А как вы попадете обратно? Выйти-то вы вышли, а открыть с этой стороны дверь не сможете, – произнесла Вика. – Придется пользоваться черным ходом или становиться в кошмарную очередь!

Протягивая ей перчатки с наушниками, Питер сказал:

– А кто сказал, что я жажду вернуться туда?

– Не жаждете? Охотно верю. Но вас же хватятся, будут искать. Еще заставите принца по пустякам нервничать…

– Принц вам определенно не нравится, – произнес с усмешкой Питер. – Почему, собственно? Что он вам такого сделал? Или вы ненавидите принцев как класс?

– Да что вы, – ответила Вика. – Мне до принца, если честно, дела нет. И я уж точно не революционерка, не низвергатель основ Британского королевства. Но, судя по вашему тону, вы от вашего принца тоже не в восторге.

Питер медленно кивнул:

– Что точно, то точно. Иногда я его реально ненавижу. И мне хочется, чтобы он провалился прямо в ад!

– Поэтому он и заявился в «Ад и рай»! – рассмеялась Вика, забирая перчатки и наушники. На мгновение ее ладони и ладони Питера встретились, и она ощутила тепло его тела.

– А вы почему носили их в кармане пиджака? Вряд ли вы рассчитывали встретить меня здесь? Или они служили вам воспоминанием о нашей мимолетной встрече в Гайд-парке?

Рука Питера дрогнула, и перчатки с наушниками, уже отпущенные им, но еще не перехваченные Викой, спланировали на асфальт.

Она сказала что-то не то? Или все дело, что именно то?

– Думал, хотел… Передать, чтобы вам послали… Ну, я считал…

Питер заикался и явно всерьез воспринял ее слова.

– Извините, они будут пахнуть сигаретами, а вы этого не любите. Я сам знаю, что курить вредно, но не могу отказаться полностью. Хотите, я вам куплю новые? Черт, я не собирался, чтобы это звучало так… так глупо…

Он был растерян и смущен, судорожно пытаясь поднять перчатки и снова обвивший их провод наушников, уши его пылали, а лица Вика не видела, так как Питер опустил голову.

Их руки снова встретились, но на этот раз никто – ни он, ни она – их не отдернули. А какое-то время держались за руки. А потом Питер поднял лицо и быстро поцеловал Вику.

Вика не сопротивлялась, более того, она этого хотела – очень. Молодой человек через несколько секунд, которые, казалось, длились целую вечность, отпрянул, а затем начал бормотать извинения, на что девушка, посмотрев на него, сама снова поцеловала его.

Они целовались у кирпичной стены, около пожарного выхода из клуба, и никак не могли остановиться. Наконец Питер произнес:

– Наверное, целоваться с курильщиком тебе не очень-то нравится…

– Вообще-то нет, – согласилась Вика, – однако в твоем случае я сделаю исключение!

Их губы снова слились воедино, и Вика хотела, чтобы этот момент никогда не заканчивался. Ей было так хорошо, так приятно, так великолепно.

Внезапно дверь для эвакуации от пожара, тихо скрипнув, открылась, Вика отпрянула от молодого человека и, чуть повернувшись, заметила физиономию бритоголового атлета, который с нескрываемым удивлением и даже ужасом взирал на нее с Питером.

– Кажется, за тобой пришли, – произнесла Вика.

Еще до того, как бритоголовый тип что-то промолвил, Питер решительно заявил, что сейчас вернется, и исчез за дверью клуба.

Вика, прислонившись к стене, закрыла глаза. Да, ей было хорошо, как еще никогда в жизни. Питер явно умел целоваться, однако дело было не в этом. А в том странном щемящем чувстве, которое, возникнув где-то в солнечном сплетении, распространялось все дальше и дальше.

Вика открыла глаза, словно стряхнув с себя наваждение. Она посмотрела на металлическую дверь, которая все не открывалась. Питер был где-то в клубе, он обещал вернуться с минуты на минуту.

Если, конечно, вообще намеревался вернуться.

Да, было хорошо, однако это «хорошо» не стоит затягивать, тем более что оно уже не повторится. Вика не хотела, чтобы все завершилось самым банальным образом: оказаться в постели с Питером, а потом после, вероятно, жаркой и бурной ночи расстаться, причем в этот раз навсегда, не входило в ее планы.

Дело не в том, что Питер не привлекал ее. Как раз наоборот – он ей нравился, даже очень. Ведь, как она понимала…

Ведь она в него влюбилась!

Только вот что в этом, скажите на милость, было хорошо? Втюрилась в молодого бородатого британского аристократа, барона Питера Ренфрю, к тому же, судя по всему, моложе ее.

И чем это закончится?

Поцелуями, а затем обжиманиями у черного хода в самый крутой лондонский клуб, затем – в этом она не сомневалась – отличным сексом то ли в ее отеле, то ли на квартире Питера, а может быть, и в его родовом поместье под Лондоном, а затем…

А затем они расстанутся. Или она ожидала чего-то еще, например, перезвона свадебных колоколов?

Вика глубоко вздохнула и произнесла вполголоса:

– Спасибо за то, что уже было, и за то, чего не было. Не надо терять голову, девочка. Ты можешь пуститься во все тяжкие, только расставаться-то придется все равно. Так какой смысл разрушать самый прелестный момент твоей жизни, отправляясь с ним к тебе в отель и к нему в родовое поместье?

Вот именно, никакого. Безусловно – отчего-то в этом сомнений не было, – все и там, у нее в отеле, или в родовом поместье Питера будет на высшем уровне, только…

Только после ночи любви всегда последует утро расставания, а это значит, все волшебное очарование разом пройдет, и карета превратится в тыкву, а кучер в крысу.

А она сама останется у разбитого корыта?

Вика посмотрела на дверь еще раз, словно ожидая, что та распахнется и Питер, как обещал, вернется к ней.

Нет, не словно – она действительно ожидала, тогда бы у нее не было возможности уйти.

Однако дверь не открывалась, и девушка вздохнула. Что же, прошло уже не менее пяти минут с тех пор, как его забрал с собой бритоголовый тип. И все, что только можно было с ним выяснить, Питер давно мог уже выяснить. И вернуться к ней.

Если только…

От осознания этого ей стало больно – физически больно. Питер и не намеревался возвращаться. С самого начала не намеревался. И, кто знает, случайно ли появился тут бритоголовый, или он всегда, как чертик из табакерки, появляется тогда, когда Питеру необходимо под благовидным предлогом улизнуть.

Вика, оторвавшись от стены, опять взглянула на дверь. Она еле удержалась, чтобы не подойти к ней и не дернуть за ручку. Все равно закрыта.

Вот именно закрыта – доступа в этот мир, мир Питера, у нее не было. Точнее, она побывала в нем, и то благодаря тому, что в клубе праздновала свой девичник будущая виконтесса Грейсток, но надо быть реалисткой: ни к чему хорошему это не приведет.

Да и не надо, чтобы вообще к чему-то приводило. Потому что Питер вернулся к своему принцу и юной герцогине, праздновавшей день рождения, а она через считаные дни вернется в Питер, к своему бизнесу, книгам о путешествиях во времени и к бегу по утрам вдоль Невы.

Каждому, как говорится, свое.

Но отчего на сердце так тяжело?

Вика решительно зашагала прочь. Как и тогда, в Гайд-парке, ее подмывало обернуться, чтобы посмотреть, не вышел ли из клуба Питер…

Собрав всю волю в кулак, она не сделала этого и даже бросилась бежать, словно боясь, что за ней гонятся.

Хотя никто за ней не гнался.

И только через какое-то время вспомнила, что снова забыла спортивные перчатки и наушники – на этот раз на асфальте перед черным выходом. Питер наверняка подумает, что она забыла их нарочно, дабы он прислал их забывчивой девушке экспресс-почтой.

А ведь все вышло случайно!

Или нет?

Возвращаться она не будет: это Вика знала твердо. Если пришлет экспресс-почтой, значит, пришлет. Если нет, следовательно, нет. Только это вот она знала: как его зовут и кто он, а ему было известно только ее имя и фамилия.

Вряд ли он сможет найти ее в Лондоне за то время, пока она находилась здесь. А в понедельник Вика уже улетит в Питер.

И все, ее лондонские каникулы закончатся.

Вика брела по полным людей улицам Сохо, чувствуя, что ей хочется разрыдаться. И только невероятным усилием воли она заставила себя не сделать этого.

Все хорошо, девочка, все просто отлично!

Просто надо выбросить из головы бородача Питера, и все. И жизнь возвратится в прежнее русло, и…

Вот именно – и?

На душе было муторно, и Вику шатало. И она знала: это точно не от трех коктейлей, которые она по глупости позволила себе в клубе. Нет, не по глупости, а в ожидании Питера.

Смахнув слезы, она достала мобильный, определила по карте, где находится, задала маршрут пешком до своего отеля и, решив, что небольшая прогулка по ночной британской столице пойдет только на пользу и выветрит хмель, а также романтические глупости из головы, зашагала в нужном направлении.

Только отчего ей было так плохо?

Шон Фэллоу, «платиновое перо» лондонского бульварного листка «Дейли кроникл», половиной которого с некоторых времен он владел, заметил сообщение, пришедшее в самый неподходящий момент – порноролик, который Шон жадно смотрел, прильнув к экрану своего мобильного, находясь в своей крошечной замусоренной квартирке в Северном Кенсингтоне, подходил к своему апогею, и в такие моменты его никто не имел права беспокоить.

За исключением, конечно, его информаторов.

А именно один из таких людишек, которые поставляли ему сведения, в мгновение ока превращаемые Шоном в очередной броский заголовок в «Дейли кроникл», специализировавшейся на скандалах, скандалах и еще раз скандалах, и объявился сейчас, в начале четвертого утра в ночь на воскресенье.

Шон, бывший типичной «совой», спать ложился днем, тем более он мог себе это позволить. Писал свои статейки он ночами, и его добычей в течение последних без малого четверти века лет были знаменитости и их личная жизнь. Он уже опубликовал фотографии одного известного британского рокера, лихо втягивавшего через ноздрю в ночном клубе кокаин, и звезду Голливуда, лауреата двух «Оскаров», в компании проституток-трансвеститов. Ну, не считая таких мелочей, как разнообразные мелкие звездочки Британских островов, политики, тогда еще действовавшие, а теперь уже бывшие, в том числе два министра, масса депутатов парламента, какие-то плохо воспитанные аристократы, прожигавшие жизнь русские олигархи, отпрыски китайских партийных бонз и даже члены тайского королевского дома.

И, как апофеоз его карьеры на данный момент, несовершеннолетний сын тогдашнего премьер-министра, который, являясь юным алкоголиком, избивал ногами какого-то нелегального мигранта, – папочке пришлось в спешном порядке уйти в отставку, и получается, что к смене правительства привели фото, опубликованные именно им, Шоном Фэллоу, ведущим корреспондентом «Дейли кроникл»!

Шон знал себе цену, зарабатывал очень неплохо, вел свой блог в интернете, канал на «Ютубе» и по полному праву считал себя самой мерзкой крысой от «желтой» журналистики в Британии.

И другие, как он знал, тоже так считали.

Он мог бы позволить себе жить в шикарном пентхаусе где-нибудь в Белгравии или хотя бы по-прежнему все в том же Кенсингтоне, но не в пролетарском Северном, а в аристократическом Южном, деньги-то у него, благодаря столь обожаемым народом королевства скандалам, о которых он беспрестанно строчил, водились. Однако Шон предпочитал по-прежнему обитать в крошечной двухкомнатной, вернее даже, полуторакомнатной квартирке, в которую въехал, будучи молодым, стройным и с копной рыжих волос. И без гроша за душой, но полным амбиций.

Теперь, без малого двадцать пять лет спустя, он был уже далеко не таким молодым, явно не стройным и давно растерявшим свои волосы, на месте которых образовалась солидная плешь, теперь, впрочем, им каждый второй день тщательно полируемая машинкой перед зеркалом в убогой уборной.

И богатым, даже очень богатым. Однако по-прежнему с амбициями.

Эта вонючая квартирка, заполненная старыми коробками из-под пиццы и азиатской еды, была его логовищем, и если бы он переехал в шикарную местность, где обитают жертвы его разоблачений, то сам бы превратился в знаменитость, за которой ведут охоту наступавшие ему – в последние годы все сильнее и сильнее – на пятки юные Шоны Фэллоу, как и он в свое время, желавшие денег и славы.

Сдавать позиции Шон не намеревался, понимая, что для того, чтобы их удержать, ему придется трудиться еще активнее, выдавать на-гора еще более сенсационные репортажи, заполучать не просто эксклюзивные фото, а такие, от которых весь мир просто ахнет.

И, если честно – а с собой Шон был всегда честен в отличие от общения с другими, которым всегда врал, – до сих пор его лучший репортаж не был еще написан. Конечно, уход в отставку премьер-министра из-за своего пьяного сыночка, лупившего ногой в лицо мигранта где-то в трущобах, многие считали венцом карьеры Фэллоу, но сам Шон так не считал. Будь это не сынок премьера, а простого работяги, никто бы, конечно же, не обратил на это внимания, и это фото уж точно не возникло бы на первой полосе «Дейли кроникл».

Шон знал: сделать в Британии подлинно сенсационный репортаж следует отнюдь не на разнузданных детишках политиков, пусть даже самого премьера. И не на всех этих рокерах, звездочках и даже подлинных звездах, пусть и с дюжиной «Оскаров» за душой. Все это привлекало внимание, бесспорно, однако он сам знал: нет, не то.

Да и пьяные графы, сношающиеся баронессы и блюющие герцоги были, конечно, тоже делом занятным, однако не могли исправить положение. Подлинным и реальным скандалом – и этого скандала Шон ждал всю свою карьеру самой мерзкой крысы «желтой» журналистики Британии – был скандал, связанный с королевским семейством.

Или, с большой буквы, с Королевским Семейством.

Ну да, то и дело на тех или иных шашнях попадались отдаленные родственнички ее величества королевы, всякие там шестиюродные кузены и пятиюродные внучатые племянники. Они были герцогами, графами и маркизами, но для публики приходилось всегда объяснять в скобочках их степень родства с британским королевским домом.

А Шон мечтал об ином: о том, чтобы в сети к нему попался не просто представитель правящей династии, а один из самых ее известных представителей. Такой, за чьим именем не должно следовать в скобочках титула и степени его родства с ее величеством.

И лучше всего: не один.

Потому что с королевской «мафией» у него были собственные, очень личные, счеты. Дело в том, что его отец был одним из последних британцев, которого в начале шестидесятых, еще до отмены смертной казни, вздернули на виселице за убийства нескольких дам легкого поведения. Хотя его вина была доказана только косвенно, и отца наверняка подставили, а все улики подтасовали, и истинный маньяк, прозванный прессой Шеффилдским душителем, так и остался на свободе. Отца Шон не узнал – он родился, когда тот был уже мертв.

И королева, эта старая грымза, тогда, конечно, еще грымза молодая, могла бы одним росчерком пера помиловать его отца, заменив смертную казнь пожизненным заключением, однако эта коронованная тварь и не подумала удовлетворить прошение о помиловании, которое было направлено на ее имя адвокатами отца.

И Фэллоу-старшего спустя три недели повесили.

Мать воспитала Шона в ненависти к королевской семье, этой прожорливой банде трутней и проходимцев с титулами, настоящей «мафии», по которым плакала виселица. И Шон поклялся себе, что приложит все усилия, чтобы покарать «мафию», разоблачить ее самые гадкие тайны и, кто знает, сделать так, чтобы молодая грымза, теперь уже грымза старая, даже древняя, потеряла трон.

А вместе с ней и вся ее мафиозная династия.

С этой целью Шон и стал журналистом, с этой целью скрупулезно собирал и публиковал компромат, а если его не было – слухи и сплетни о королевской семье, выставлявшие «мафию» и ее отдельных членов в весьма невыгодном свете.

Кое-чего он добился.

Ну да, несколько лет назад второй сын ее величества, герцог Кларенс, попался на каких-то бизнес-махинациях, растратив миллионы фирмы, которую тогда возглавлял: скандал был, но народу такое неинтересно. Ну, оказался Кларенс полным тупезнем в финансовой сфере, не исключено даже, сам запустил руку в кубышку фирмы, чтобы поживиться, – пошумели и забыли.

К тому же герцогу Кларенсу было тогда под шестьдесят, кому интересны скандалы вокруг толстого дяди с лысиной и красным носом? Вот если бы выяснилось, что он занимался грязным сексом, желательно с несовершеннолетними, желательно одного с ним пола, тогда бы другое дело…

А то, что дочка Кларенса, старшая внучка королевы (яблочко от гнилой родительской яблони укатилось совсем недалеко), пару лет назад попалась в ночном клубе, на коленях блюющей в унитаз, было так, не скандалом, а максимум скандальчиком: разговоров было меньше чем на неделю.

Требовалось иное, совершенно иное!

Шон с тоской думал о начале своей карьеры, о тех далеких годах, когда в Британии, да и, пожалуй, во всем мире была только одна подлинная звезда британского королевского дома – принцесса Уэльская, «королева сердец», как окрестила ее пресса (сам он называл ее «блондинкой из дворца»), которая благодаря своей ангельской внешности, а также небывалой харизме стала объектом внимания номер один.

Да, «блондинка из дворца» была еще той штучкой, на ней уже тогда можно было в день заработать на особо удачном снимке миллион! И он знал двух фотографов, которые и заработали. Неудивительно, что журналисты отслеживали каждый ее шаг, а когда стало известно, что она разводится с принцем Уэльским, наследником престола, старшим сыном ее величества королевы, вакханалия не только улеглась, а усилилась.

«Принцесса сердец» заводила себе одного любовника за другим, отдыхала на огромной яхте в Сен-Тропе, посещала в качестве почетного гостя бал в Вене – и везде ее поджидали журналисты.

И он, Шон, был одним из этих журналистов, потому что, как и все другие, надеялся сделать главный снимок своей жизни и заработать миллион.

Долго так длиться не могло, поэтому его не удивило, что все завершилось автокатастрофой в туннеле, когда автомобиль с «принцессой сердец» и ее новым любовником врезался в одну из опор. Любовник скончался на месте, «блондинку из дворца» отвезли в больницу, но спасти ее уже не удалось.

Кому-то удалось сделать фотографии умирающей «принцессы сердец», однако Шон только потер руки от радости, когда узнал, что ни одно из крупных изданий не согласилось купить их. Вот и обломилось с миллионом!

«Блондинка из дворца» нашла упокоение в мраморном пантеоне родового поместья своей семьи, перейдя практически сразу в разряд легенд и святых. Легендой она, может, и была, а вот святой уж точно нет – это Шону отлично известно.

Но суть в том, что после ее кончины королевское семейство, решившее полностью закрыть к себе доступ журналистам, стало пресным, скучным и неинтересным. Скандалы если и были, то с его малозначительными представителями, да и не скандалы, и так, скандальчики. А если и попадался с поличным близкий родственник королевы, то на чем-то для публики скучном типа банкротства фирмы.

А народу, и это Шон отлично знал, требовалось одно: секс. Ну, или любовь, которая в итоге и приводит к сексу. В этом плане с «блондинкой из дворца» было сущее удовольствие, она в этом плане не знала удержу. Но последние двадцать с лишним лет, что прошли после ее смерти, все было невыразительное и ужасно чопорное.

Детишки ее величества королевы уже были сами пенсионерами, у них у самих были детишки и даже внуки, однако вся эта молодая поросль вела на редкость невыразительную семейную жизнь. Ни тебе проституток, ни тебе наркотиков, ни тебе трансвеститов.

Но – и Шону это было отлично известно – скандалы-то, причем первоклассные, с сексом, в королевском семействе вполне себе имелись. Короли и герцоги тоже ведь люди с потребностями, греховными наклонностями и зачастую противоестественными страстями. Просто теперь на ее величество работали профессиональные пиарщики, которые могли разрулить любую ситуацию, загасить любой скандал, убрать любую нежелательную новость.

Ну, или почти любую.

Поэтому Шон знал: надо просто терпеливо ждать, расставив сети, собирать информацию и, заполучив желанные эксклюзивные сведения, не зевать, а первым обнародовать их. Так, и только так, он не просто сумеет огрести хорошие бабки, но и одним разом превратится из самой мерзкой крысы британской журналистики в ее самого почитаемого представителя.

И отомстит «мафии» и лично старой карге, ее величеству королеве, да продли Господь ее дни!

Во всяком случае, до того часа, когда ей придется отречься от престола и пережить крушение династии.

Не династии – «мафии».

Для этого он и проплачивал массу информаторов, которые по крупицам приносили ему сплетни, слухи и, что бывало гораздо реже, реальные факты.

Шон Фэллоу, недовольный тем, что просмотр порноролика был прерван на самом занимательном месте, открыл сообщение – он взял себе в привычку никогда не откладывать это «на потом», потому что, могло статься, это сообщение уйдет кому-то другому и тот окажется проворнее.

Его глазам предстала всего одна строчка текста, а также не очень четкая фотография, явно являвшаяся кадром из камеры наблюдения. Шон увеличил изображение, и сердце его екнуло. От волнения он даже уронил телефон на грязный ковер и, чертыхаясь, долго шарил, пытаясь нащупать его рукой.

Подняв, он рассмотрел фотографию внимательнее и возликовал. Вот она, сенсация, которую он так долго ждал! Самая настоящая, не выдуманная, документально подтвержденная.

И напрямую связанная с королевской «мафией» – прямее не бывает. Причем из разряда любви и секса, то есть то, что народу подавай.

Информатор, обладавший не только одним размытым фото, но, и судя по всему, целым небольшим фильмом, зафиксированным камерами наблюдения, запросил заоблачную сумму.