За неделю пребывания айсайцев в Москве ФСБ сделало на похищенных Костю и Тимура европаспорта.
Все-таки только в России служебные корочки вкупе с выдвинутой челюстью действовали как «Сезам откройся» на любые двери – и позволяли не отвечать на вопросы… А в Евросоюзе они станут красной тряпкой для быка и распахнут лишь двери за решетку.
В документах Тимур и Костя соответственно звались Илья Никитич и Добрыня Попович. Их сфотографировали с закрытыми глазами. Открытыми их подрисовали в «фотошопе».
По легенде ребята «пребывали» в атонической коме с диагнозом черепно-мозговая травма. Ехали за экспериментальным лечением во Францию. Все подтверждающие бумаги и рентгеновские снимки из московской больницы были настоящие – но не их, а других пациентов.
// В айсе фальсифицируют.
Айсайцы вылетели в Штутгарт и успешно обустроились в небольшом отеле в ожидании самолета в Нант.
А вот дальше – начались «приключения»…
Эдвард вздохнул, хлопнул себя по коленкам – и поднял Левитана. Объявил, что собирается ненадолго уехать по личным делам в Баден-Баден.
Сфер он оставляет на попечение Томаса. Если с ними что-то случится – он Томасу башку оторвет и на кол насадит.
Приедет завтра вечером…
В Баден-Бадене в настоящий момент жила его семья. Эд хотел похвалиться достижениями, поимкой двух взрослых сфер – и подарить родителям Левитана…
Мама и папа Эдварда прошли через европейский Центр. Они были в элите недавно сформированных студсовов и поддерживали Красного директора в его «начинаниях». Встречаться они стали еще в средних классах – а после выпуска лет пять умиротворяли в Австрии и объединенной Германии.
Затем осознали, что им на благополучие мира плевать с Эйфелевой башни… И на «Айсу» чхать. И вообще на всех вокруг.
И начали жить только ради себя…
Сейчас они изредка сигналили в Центр касательно столпов и нитей, – дабы пользоваться привилегиями, которые даются членам организации, – но в целом на долг айсайца забили. Они жили как богачи и аристократы. Ни в чем себе не отказывали, постоянно путешествовали и селились в лучших отелях мира.
В основе их любви кипела звериная страсть – очень склочная. Они не могли долго жить вместе: постоянно ругались и были готовы глотки перегрызть. Но и в одиночестве, без половинки, – они лезли на стенку.
Их неимоверно тянуло друг к другу – а затем с не меньшей силой отталкивало. Обожание у них чередовалось лютой ненавистью.
Кроме них, ничего на свете не существовало…
И они на самом деле не хотели усыновлять Эдварда.
// В айсе похищают детей.
Эдвард был найден в Албании и похищен у настоящих мамы и папы в возрасте пяти месяцев. В Воспитательном он показал отличные результаты на умственных тестах – и считался одним из лучших вариантов на адоптирование.
Усыновили его частично под давлением организации («Айса» то и дело посещает бездетные пары айсайцев с просьбой принять ребенка) – но в целом импульсивно, на волне эйфории, в момент, когда его будущих родителей неимоверно тянуло друг к другу.
К сыну они относились как к зверушке – потискать, подразнить, посмеяться, не более. Все воспитание они спихнули на женщину по имени Эльба – а сами продолжили колесить по миру и развлекаться.
Возвращались они чаще всего в периоды разрывов и – по одиночке.
Ненависть на партнера всегда падала на невинного Эдварда. Они вызывали его к себе, спрашивали об успехах – и затем обесценивали их. Долго его ругали и осмеивали – а в конце доводили до слез и брались за ремень или контроль.
Пара недель жизни рядом с одним из родителей становилась для Эдварда адовым испытанием. Он всячески и безуспешно старался заслужить их любовь…
Фактически Эльба была не няней, а настоящей матерью: до четырех с половиной лет Эдвард жил в семье Эльбы и ее мужа. Родные дети уже выросли и покинули отчий дом – и Эльба заботилась об Эдварде как о собственном ребенке. Правда, за внушительную плату. Это позволило ей бросить работу воспитателя в садике – и накопить достаточно денег на свадебные подарки своим сыновьям.
Но как суррогатной матери тяжело отдавать малыша – так и Эльбе становилось мучительно, когда Эд на пару недель уходил к приехавшему папе или маме. В эти моменты наваливалось осознание, что Эдвард ей не настоящий сын – и что она просто временно его опекает.
И ей было невыносимо больно видеть зареванного голодного мальчугана с красными от ремня ягодицами – который, уткнувшись в ее подол, кричал, что родители его не любят…
// В айсе не любят своих детей.
Эльбу повесили у Эдварда на глазах – на потолочном крюке. Родители посчитали, что их чадо слишком прикипело к «человечишке» – а «человечишка» непомерно зарвалась, чтобы указывать им, как воспитывать их ребенка.
От рывка шея Эльбы сломалась и вытянулась, язык вывалился изо рта, кишечник опростался. Вид качающейся няни и смердящая вонь – преследовали Эдварда всю жизнь. Воспоминание было чересчур яркое и настоящее – будто каждый раз он возвращался в тот миг, когда от ужаса и потрясения не мог пошевелиться…
Сейчас-то он понимал, что Эльба – всего лишь «насекомое» – и родители все сделали правильно… Однако флешбек до сих пор холодил сердце и омрачал взгляд.
С тех пор маленький Эдвард стал агрессивен, импульсивен и жесток – ужасом для будущих нянь и радостью для мамы и папы. Всех последующих сиделок при посредстве родителей Эдвард убивал сам…
Он чувствовал вседозволенность и – что бы он ни делал – глухую тоску в груди…
Эдвард старался, как ошалелый, хотя бы раз заслужить похвалу и признание. Он погрузился в учебу: с пяти лет к нему приходили лучшие учителя и репетиторы, какие только находились в немецких городах (после очередной «смены» няни Эдвард всегда переезжал). С тринадцати лет он жил как взрослый – самостоятельно, в одиночестве.
К этому времени Эдварда уже никак нельзя было потискать как зверушку. Родителям он стал совсем не интересен. С другой стороны, в них проснулось реальное желание воспитывать ребенка – и они удочерили Рокнессу, однолетнюю девочку из Центра…
В четырнадцать Эдвард совершил первое изнасилование.
// В айсе насилуют.
Девушку он тогда не убил, случился публичный скандал – и пришлось просить вмешаться «Айсу». Эдвард отделался подзатыльником и чопорным указанием отца впредь быть осторожнее и следов не оставлять…
В шестнадцать родители впервые взяли его с собой в путешествие. Эдвард думал, что вот оно – наконец-то его признали. Но по факту он был на ролях посыльного и мелкой прислуги – а жизнь превратилась в череду унижений и пренебрежений.
Эдвард сбежал…
В семнадцать он сдал Испытание – и с тех пор три года колесил по белу свету и умиротворял с Томасом.
Сейчас Эдвард как победитель и триумфатор возвращался домой. С собой он вез военные трофей – две взрослые сферы – и сувенир на память, «Вечерний звон» Левитана.
К искусству и культуре людей Эдвард, как в целом и все айсайцы, относился терпимо. Его кумир Ян Магнуссон не раз напоминал, что «человеческая культура – источник нашей». Так, к примеру, люди хоть и свысока смотрят на неандертальцев – но с интересом изучают их наскальные рисунки.
Картина не оригинал, но это не важно: нельзя было явиться с пустыми руками.
Папы на месте не оказалось… Дверь открыла Рокнесса – сейчас ей было семь лет и выглядела она несчастной и осунувшейся, как крепостная девка в услужении Салтычихи…
Рокнесса безразлично изучила самодовольное лицо брата – и ушла оповестить мать.
Мама задумчиво замерла у окна – мерцала, как далекая, недостижимая звезда в равнодушной космической тьме… На ней – черное атласное платье с глубоким прямоугольным вырезом, колье из белого золота и серьги-подвески с рубинами. На ногах – серебристые туфельки. На голове высилась – как ядовитая улитка-конус – поднятая контролем прическа.
Мать была прихорошена, будто собиралась в свет. Она одевалась так каждый день в ожидании возращения мужа…
Мама приняла Эдварда без улыбки – и даже мельком не взглянула на его подарок. Приказала приставить Левитана к стенке… Затем кивком головы указала на кресло.
Эдвард покорно сел – а сама она грациозно приземлилась в углу дивана, напротив. Закинула ногу на ногу – и закурила сигарету на длинном эбеновом мундштуке. Минут пять молча смотрела на сына – три года его не видела.
Эдвард улыбался – и ей это не нравилось…
– Как твои успехи, мой мальчик? – спросила она.
Эдвард считал, что теперь ему есть, чем крыть.
Он в течение получаса рассказывал про свои достижения на поприще умиротворителя – он в топе, в первой двадцатке рейтинга. Затем – про поимку редчайших взрослых сфер. Теперь Эдвард – один из самых молодых крестных в новейшей истории «Айсы».
Буквально через несколько дней организация устраивает в его честь банкет. Ему по всем приметам уготовано великое будущее…
Мама может наконец-таки им гордиться.
В заключение Эдвард похвалился поэтическими успехами – прочитал ей стихотворение «НЕТ»…
Мама стряхнула пепел на пол – и осклабилась.
На вид ей было не больше двадцати пяти. Прекрасна, как Венера. На правой щеке чернела стильная родинка…
– Сынок, понимаешь… – протянула она. – Твои стихи как пролежни… Они у тебя от безделья. Ты подумай… Как о славе и почете может мечтать юноша… который днями напролет сидит на пятой точке – и сочиняет эти… вирши? Не пиши больше ничего, сделай милость.
Затем она сказала, что Эд конечно молодец, но в ее времена поимка взрослых сфер считалась, мягко говоря, бытовой ерундой… Он по-детски наивен и простодушен, раз думает, что это в принципе достойно уважения…
Успехи умиротворителя впечатляют, но их нельзя занести в портфолио – это по сути низкий и туповатый труд… Эдвард похож на дворника, который бахвалится тем, как замечательно он вымел двор.
А что он станет самым молодым крестным – так ведь и она крестная: крестила и усыновила его, Эдварда, – о чем они с мужем не устают сожалеть…
Эдвард снова ее разочаровал. Впрочем, почему снова – она уже и не ожидает от него чего-то стоящего…
Просто смириться с этим тяжело. Столько трудов на него потрачено…
Ему нужно повзрослеть. Срочно. Показать, что он настоящий мужчина – а не ребенок-переросток в облачных штанишках…
А за подарок спасибо – но впредь не стоит дарить всякую… мазню, которые Эд по невежеству посчитал искусством.
И пусть уже вылечит свою крапивницу – смотреть на него мерзко.
// В айсе родители унижают детей и обесценивают их заслуги.
Эдвард не помнил, как выбрался из отеля.
Ему было плохо. Он чувствовал себя брошенным и чрезмерно опустошенным. Разочарованным и разваливающимся – как худо склеенная обувь из Китая.
Его затопила тоска одиночества и чувство, что он никому не нужен. Хотелось убежать – просто подальше.
Туда, где никого нет.
Это чудо, что он не разбился на обратном пути, так как на дорогу он почти не смотрел. Эдвард ехал и думал – ехал и чесался, зудело все тело. Если бы трассу перебегала кошка – он бы с радостью ее передавил…
Так всегда случалось после бесед с родителями – так отчего же он раз за разом к ним возвращался?.. Зачем? Чтобы в очередной раз получить в лицо порцию грязи?
Чтобы ему напомнили, что он никто – и никем помрет?..
Как паразит…
Он вспомнил, как в тринадцать лет проник на крышу Коммерцбанк-Тауэра в центре Франкфурта-на-Майне – одного из самых высоких зданий Европы. Туда не пускали – но айсайцу с контролем все преграды нипочем. Подойти к краю оказалось до безумия страшно – высота там более 250 метров, а ограждения малые.
Ветер свистел и сдувал: любой порыв – и ты летишь вниз головой.
Но Эдвард превозмог страх. Он встал на самый край – и стоял до тех пор, пока боязнь не утихла.
Он справился – стал сильнее. Эдвард гордился собой.
Но затем на смену страха пришло другое чувство – одиночество, ноющая пустота внутри. Эдвард стоял на крыше небоскреба и думал: «Вот сделаю шаг – и все… Меня нет».
Кто прольет слезу? Кто его помянет?..
Родители – те пожмут плечами и заведут нового ребенка… А больше он никому не нужен.
Мир не замечал его жизни. И тихой смерти – тоже не заметит…
И в тот момент Эдварду стало так же плохо, как сейчас, когда он был за рулем.
Тогда он уселся на край – и, болтая ногами над пропастью, всерьез задумался: а не спрыгнуть ли?..
Его проверки на храбрость, успехи и достижения – бессмысленны. Зачем он это делает?..
Захотелось. Разом. Все. Закончить.
Он начал представлять себе, как заваливается. Съезжает с кромки – и падает…
Проносится мимо десятков окон – а люди за стеклами в ужасе открывают рты. Из их рук медленно валятся кофейные чашки – прямо на финансовую отчетность. Они подбегают к перилам – и смотрят вниз, охают.
На асфальте – под исковерканным детским телом – расплывается багряная клякса. Толпа сбирается, люди прикладывает ладони к губам…
Эдвард улыбнулся.
Да, все вдруг обратят на него внимание… Станут пересказывать друг другу истории о бедном подростке-суициднике, которого довела до ручки жизнь…
Он будет им сниться.
О нем напишут в газетах, снимут выпуск новостей. Может быть, его смерть настолько повлияет на кого-нибудь, что оставит психологическую травму…
До самого вечера Эдвард глядел под ноги, представлял свою смерть и ее последствия – и счастливо улыбался…
Пустота внутри постепенно исчезала – а на ее месте разливалось тепло.
Эдвард не стал прыгать – не стоило убиваться ради того, чтобы его заметили на пару секунд. Тем более сам он этого не увидит.
Внимания можно добиться гораздо более интересным способом…
Он – достигнет.
А сейчас… может, он недостаточно хорош? Наверно, мама права – и поимка двух взрослых сфер, свои стихи и достижения на работе – все это мало и до сих пор низко?
Ведь он способен на большее… Да, он может больше!
Надо написать такие стихи – чтобы ее пробрало. Нужно постараться!
Следует стать настолько известным и достичь таких высот – чтобы мама не смогла их проигнорировать. Чтобы она заткнулась – поперхнулась своею чертовой сигаретой и молча развела руками: «Да, Эди, я горжусь тобой!»
Он хотел видеть ее пораженное, ошеломленное лицо и неспособность найти, к чему придраться.
Она ожидает от него лучшего – и это в самом деле правильно, ведь то, что он совершил на сегодня, – лишь крошки с обеденного стола. Он может больше.
Да, Эдвард покажет, на что он способен.
Он станет Легендой… Напишет Великую историю.
Министр культуры… Уж она-то никогда не была министром культуры!
// В айсе дети не могут разорвать связь с токсичными родителями.
Подобные мысли привели его в чувство – восстановили рассыпающийся фундамент.
Однако дурное настроение никуда не делось. Эдварду все так же хотелось сделать что-нибудь плохое, а лучше – бессмысленно-разрушительное.
Переехать кого-нибудь. Размозжить голову. Выплеснуть злобу – чтобы кому-то еще было так же дерьмово, как и ему.
Может быть, убить кого-то таким образом, чтобы следа от человека не осталось… Чтобы все его навеки забыли…
Эдвард приехал раньше, чем рассчитывал, – гнал так, что двигатель задымился. Видимо, у него даже лицо перекосилось – красивый, как Аполлон, администратор провожал его пристальным взглядом весь путь от входа до лифта.
Эдвард понял, что что-то не так – когда обнаружил, что на ручке двери их номера висит табличка «Не беспокоить». Дверь при этом была не заперта…
– Томас, черт возьми, почему дверь открыта?! Остолоп! Чем ты занимаешься, мать твою?! Расфуфыренная блядь!.. Это у тебя нет чувства вкуса!..
А Томас – вот чем занимался.
Свернутый в кулек, он лежал между двух коек, на которых ранее спали сферы. Томас был избит и находился в отключке. Левая рука была прикована к ножке кровати. Лицо и затылок заляпаны кровью.
Рвань и Гибсон – сбежали.
Глава 3
К моменту пробуждения Тимур спал тринадцать дней – и, пожалуй, дрых бы еще столько же, если бы Томас додумался удвоить дозу снотворного. Но Томас ежедневно давал одинаковую – отчего к пилюлям у обоих сфер образовалось привыкание. Вдобавок прошло более суток с тех пор, как Эдвард в последний раз контролем посодействовал их спячке.
Просыпался Тимур тяжело, через очень тягостный сон – как оказалось впоследствии, вещий.
Он сидел за белым пластмассовым столиком на веранде кафе, в прохладе – под зонтиком. На главной городской улице было тепло и людно – по ней, как всегда, гуляла пестрая и развеселая толпа. Смеркалось. Из кафе доносилась оживленная болтовня ТВ-шоу. Тимур ни слова не понимал – потому что говорили на иностранном:
– Как вы думаете, Штрасс, почему наши власти отказались переделывать каток в форме полового члена?
– Видите ли… Потому что это настоящее искусство! Я полностью на стороне мэрии, Герберт. Настоящее искусство всегда должно возбуждать, будоражить!..
В ожидании Кости, от нечего делать, Тимур прислушивался к диалогу – и безуспешно пытался уловить его смысл. На каком языке они говорили?
Ему грезилось, что это тот самый библейский, который использовали при строительстве Вавилонской башни. Изначальная универсальная речь всех народов.
Тимуру казалось, что на праязыке теперь разговаривают все, – и из-за того, что он единственный ничего не понимал, он чувствовал себя отверженным…
Одиночкой.
Это добавляло тревоги. Тимур нервно стучал башмаком по брусчатке и выглядывал в вялотекущем людском потоке Костю.
И постоянно посматривал на вход кафе – ждал возвращения официанта.
Этот ловкий засранец таинственным образом принес ему неправильный заказ – и исчез, как капля росы в жаркий день. Тимур даже не успел возмутиться. Он заказывал фруктовый чай – с малиной и шиповником, свой любимый, – а на изящном, расписанным гжельской росписью фарфоровом блюдце кренилась грубая глиняная чашка. Она была со сколами и неровностями, словно первый опыт гончара.
В этом подобии чашки плескалась густая черная жидкость – видимо, кофе. Однако на взгляд Тимура, оно больше напоминало каменноугольную смолу или горячий битум. Вспомнилось изречение, что наша культура зиждется на кофе и бензине, причем первое вкусом напоминает последнее…
Поданная ему жижа настолько едко пахла смесью алкоголя и мышьяка – что Тимура тошнило. Они что, вздумали его отравить?
Он не собирался это пить. И он не будет за это платить. Тимур хотел, чтобы эту гадость сейчас же убрали – и принесли сладкий малиновый чай.
А это – пусть черт пьет.
– К тому же этот каток – новый секс-символ города.
– Правда?
– Да! Ранее у нас не было ничего столь символично фаллического, а ведь сам город – с его роскошью, спесью и амбициями людей – суть фаллос! Должно быть соответствие. Теперь у нас есть член, мы полноценны…
Тимур отодвинул блюдце к центру стола.
Отчего кофе принесли в настолько жуткой чашке? И почему – именно кофе с запахом алкоголя?
Тимур принципиально не пил ни кофе, ни спирт: ему не нравилось, что различные субстанции так сильно влияют на его поведение. Кофеин делает заведенным и нервным, а алкоголь лишает совести.
К тому же Тимур знал, что погань пить нельзя – не зря же от нее несло мышьяком.
Он уже подумывал встать и уйти – но вышло бы худо по отношению к Косте. Он сюда придет – а Тимура не будет. Черт его знает, почему они назначили встречу здесь… Говорил же: надо, как всегда, у Родничка.
– Но ведь дети, Штрасс! По катку же катаются дети!..
– Ну и что, что дети? Это ведь замечательно: людей нужно приучать к…
– К Фаллосу?
– …к Искусству с малых лет! Иначе потом будет поздно.
В этот момент от плывущей толпы отделилась и подошла к его столику черная, совершенно непроглядная Тень… Тимур настороженно на нее уставился.
По силуэту было видно, что она крепко сложена, налысо брита и имеет запущенную, переходящую в бороду щетину – это была Тень какого-то мужчины.
К ней сразу возникли противоречивые чувства. Тень была не враг, но абсолютно другая – и уже этим она несла угрозу. Так встречаются два пожилых, уважающих друг друга политика, которые искренне радеют за родину – но придерживаются диаметрально противоположных взглядов на ее будущее.
Тимур понимал, что и он, и Тень хотят одного, но – очень уж разными путями.
И за свой путь – они готовы передушить друг дружку в кулуарах.
Заняв единственный свободный стул, Тень вальяжно уселась напротив Тимура. Такой наглости Тимур удивился, но вида не показал. Уважительно и несколько опасливо кивнул.
Тень указала на кофе. В ответ Тимур мотнул головой и пожал плечами.
Потом понял, чего именно она просит, – и сделал движение рукой: пожалуйста, если хочешь – пей на здоровье.
Тень подцепила чашку черным пальцем – и начала, как показалось Тимуру, с удовольствием потягивать мерзкую отраву.
Как она может это пить? – изумился он.
С другой стороны, все логично: что нашему смерть, то немцу хорошо… Главное – от нас подальше.
– К тому же в данном случае дети – это необходимая часть замысла.
– О чем вы, Штрасс?
– Это по-старому новое дуновение, когда зритель становится невольным участником перфоманса – и таким образом насыщает его смыслом! Это живой элемент в мертвом искусстве. Альфа и омега.
Для наглядности представьте себе вид сверху. Одно дело – просто каток в форме полового члена, а другое – с множеством маленьких детей-сперматозоидов, которые носятся туда-сюда по яйцам и верх-вниз по стволу…
– Да! Я вижу! Это… грандиозно!
Тень высосала яд до дна и осторожно поставила чашку на стол. Благодарно кивнула.
Ну что, выпила? – подумал Тимур. – Теперь проваливай.
Он ожидающе уставился на Тень.
Тень ожидающе уставилась на Тимура. Она продолжала сидеть как ни в чем не бывало.
Тимур поежился от налетевшего холода.
Тень вообще в курсе, что ее стул – предназначен для Кости?
Молниеносно прибежал официант, бросил в лицо чек – и так же стремительно умчался.
Какого черта?! Тимур не будет платить за омерзительный кофе, который даже не пил!
Не вглядываясь в чек, Тимур смял его и выкинул на брусчатку. Что за цирк!
У него помутнело в глазах, свело живот. Тимур впился взглядом в Тень.
Что за дурацкая ситуация! Один из них лишний – и это определенно она! Ей следует освободить свое место. Сейчас же!
Или – ему…
Тень не двигалась.
Черт бы ее побрал! Сумасшедшая… Лучше самому пересесть. Тимур приподнялся – и вдруг ощутил, как по гортани у него разливается кипящая смола.
Чтобы не свалиться наземь – он уперся ладонями в стол. Закашлял кровью вперемешку с черной гнилью.
Столешницу забрызгало черно-красной субстанцией – а в нос ударил букет мышьяка и алкоголя.
Это же то самое отравленное кофе… Как же так?
Отрава заполняла все внутренности, прожигала насквозь. Тимур буквально чувствовал, как органы плавятся и деформируются.
Каждую клетку его тела выворачивало наизнанку. Он словно терял свою суть…
А тем временем Тень встала и подошла к нему. Нависла за спиной. Она терпеливо дожидалась смерти Тимура и возможности занять освободившееся место…
Не переживай, – будто сказала она. – Я дождусь Костю взамен тебя… Обо всем позабочусь.
А твоя песенка – спета…
Тимур перестал чувствовать тело. Колени подогнулись – он упал.
Язык и горло свело – он даже не мог закричать.
Да и толку кричать: люди его языка все равно не поймут…
Тимур умирал бесшумно. Он грустно смотрел, как гуляющие отворачивались и спешно проходили мимо. Они не желали замечать его гибели.
– Итак, Штрасс, спасибо, что просветили нас насчет членоподобного катка! Впереди у нас обсуждение авангардного полотна «В антракте тайного ужина». Оставайтесь с нами, мы вернемся после рекламной паузы!
Тимур медленно открыл глаза.
Обычно он просыпался с трудом. С великой неохотой.
От грядущего дня Тимур ожидал увидеть: пыльные стеллажи с любимыми книгами, угрюмое небритое лицо в зеркале ванной и в конце – укоризненные взгляды узколобой семьи. Затем следовало погрузиться в ежедневную рутину и борьбу, которую традиционно называют «жизнью»…
И так – каждый день.
К подобным суждениям приходят однажды почти все люди – но из постели их вытаскивают цели и нежелание философствовать. У них есть мотивация – они ослеплены ею.
Ради чего человек вообще поднимает голову с подушки?
Ради бабла, потомства и престижа. Ради удовольствий и тщеславия. Ради обязанностей и долга. И ради того, чтобы еще чуть-чуть пожить, – а для этого необходимы деньги.
На Тимура все эти цели нагоняли апатию – расхожее настроение, в котором он пробуждался.
Вот очнулся, лежишь и думаешь: раз уж мы точка на шкале бесконечности – то не все ли равно?
Хочется жить ради чего-то вечного – но под луной ничто не вечно…
Умрешь – бесследно исчезнешь. Вот и не было тебя…
Живешь, чтобы однажды умереть… Зачем тогда – вообще просыпаться?..
Обычно Тимур до последних секунд нежился в анестезирующих душу снах. Затем рывком поднимался – и погружался в анестезирующую суету городов. Потом – в пленяющие книги, и снова – в сны…
Однако травят там не каждый день – а от такого глаза открываются сами собой. И вместо привычных книжных полок и люстры с желтыми плафонами он увидел светло-бежевые обои и белоснежный навесной потолок с четырьмя светильниками. Где-то в ногах играла музыка рекламного ролика. Апперкотом в нос ударил парафин.
Тимур понял, что находится не дома, – и это его обеспокоило.
Он нахмурился, приподнял голову и одновременно с ней левую руку. Резануло запястье – его обнимала скоба наручников.
Тимур недоуменно уставился на браслет. Покрутил запястьем, со всех сторон разглядывая поблескивающий металл – уж не морок ли это сонный?
Но нет. Длинная цепь от наручников вела куда-то под кровать.
Что за черт?
Тимур перевел взгляд на комнату. Там его сразу же приковал к себе телевизор – он висел на стене напротив кровати.
По телику шла настолько упоротая реклама, что Тимур не смог от нее оторваться…
Кухня. Много красок и теплого света. У плиты хозяйничает молодая красивая женщина.
Оранжевый фартук с ромашками и розовый топ. Девушка напевает романтичную и веселую песенку – она мгновенно вызывает к себе симпатию.
На плите готовится множество блюд: в сливочном соусе шипит курица, булькает пестрое варево, в духовке загорают сердечки песочного печенья.
Девушка вся в делах: она самозабвенно шинкует петрушку. На остальное – не обращает внимания…
И тут в дверном проеме – сгустке мрачности и тьмы, настоящий вход в Преисподнюю – появляется злобного и свирепого вида мужик…
Небрит, грязен, пошл – и в стельку пьян. Лицо перекосил яростный оскал. В руках держит молоток – массивный, с деревянной рукояткой. Заляпанный и сальный – и явно самый дешевый.
Медленно и тихо ступая, мужик осторожно приближается к девушке… Та ничего не замечает – мурлыкает песенку и думает о предстоящем ужине с любимым мужчиной…
Мужик заносит руку с молотком…
Музыка как в фильмах Хичкока. Глаза мужика полны бешенства.
В последний момент женщина оборачивается и…
Но – поздно! Мужик наносит удар.
Девушка падает – но очень разумно: чтобы не опрокинуть с плиты варево и фыркающую курицу, а с доски – нашинкованную петрушку…
Она на полу. Держится за окровавленное лицо. Видна кость – от удара скальпировало кожу.
Девушка истошно кричит.
Мужик властно поводит плечами и вновь поднимает руку – чтобы добить.
Но тут женщина протягивает в его сторону длань – и возмущенно вопит:
– Как ты посмел… ударить меня обычным молотком?! Я достойна… ЛУЧШЕГО!
На экране появляется вертящийся супермолоток – с эргономичной рукояткой, индикатором силы удара, голосовым помощником «Роза+», часами, будильником, радиоприемником и вибромассажером для пальцев и ладони.
Под молотком засветилась стильная надпись Diar. Мягкий сексуальный голосок Розы+ произносит: «Молоток от Diar… Только лучшее» – и в заключение соблазнительно ахает.
Мужик виновато опускает голову…
Кивает.
Ему стыдно. Он бросает всратый, юродивый, дешевый молоток – и уходит.
Он вернется – с престижным молотком от Diar!..
А пока девушка встает и – перевязка подождет, как бы не подгорело печенье – проверяет духовку.
Продолжает упоительно шинковать петрушку…
Внимание Тимура привлекло движение.
В левом углу, ссутулившись, сидел на стуле седоголовый мужчина в белом свитере с синими синичками. Одна штора была задернута, поэтому дальняя часть комнаты окунулась в мягкую полутень. Мужчина склонился – лицо не видать. Он держал спицы – и нечто бардовое, похожее на детскую жилетку, из них рождалось и сползало на живот и ноги.
Шевелились как раз-таки руки со спицами – мужчина тихо вязал.
Кто это? Тимур некоторое время вглядывался – пытался разобрать лицо.
Что-то знакомое…
И тут – мужчина резко и неожиданно, как налетающий на жертву крокодил, поднял голову.
С секунд десять Тимур и Томас неотрывно друг на друга смотрели…
Тимур от удивления не моргал – и даже не дышал. Замер, как истукан, не в силах шелохнуться, – просто вглядывался мужчине в душу. И чем дольше смотрел – тем больше сгущалось в нем страха и крепчало ощущение, что на него уставился полуребенок…
Наивные и крупные глаза будто жалостливо о чем-то просили…
Такой убьет – а потом пожалеет убитых.
Мужчина нагляделся первым. Он отвернулся, взял со столика, из миски, пару разноцветных леденцов, закинул их в рот. Почесал спину и плечо – и продолжил методично вязать…
Тимур бесшумно и облегченно выдохнул. Он узнал мужчину: неопрятные седые волосы, сломанный нос и землистое, истерзанное морщинами, пятнами и бляшками лицо.
Да, сейчас он выглядит как отец-домохозяйка, но в прошлый раз он был весь в крови – как мясник на бойне. Тимур бросил в него бутылкой – это тот самый убийца, который находился к нему ближе в доме Турановых.
Сердце заходило ходуном. Тимур с усилием опустил веки – и осторожно приземлил затылок обратно на подушку.
Он вспомнил груду тел в центре гостиной и красные полосы повсюду: на стенах, полу, даже на потолке.
Кисловато-железистый запах крови. Отрубленные головы…
Вспомнил, как лежал на паркете, не в силах подняться. А другой убийца неспешно к нему шел – мерный и уверенный стук каблуков. Он безмятежно взмахивал руками – и улыбался, как чеширский кот. Тимур тогда превратился в одну сплошную мышцу, которая была должна – но не могла оторваться от пола.
Тимур чувствовал, что вот-вот умрет. И как же он перетрухнул – словами не передать…
Вдох-выдох. Прочь такие мысли. Надо собраться.
Медленно дыша, Тимур досчитал до пятидесяти. Затем разжал челюсти и расслабил тело, прошелся языком по деснам и губам.
С эмоциями и переживаниями разберемся потом – сейчас не до них. Следовало успокоиться и хорошенько все обмозговать.
Он жив – по неизвестной причине его не убили. Это – радует: Тимур думал, что ему крышка.
Зато, час от часу не легче, приковали наручниками к кровати…
Выходит, он заложник?
За него хотят выкуп?
Если так – то навряд ли его семья будет платить. Отомстить – да, отомстят. Это у них семейная традиция… Но спасать – точно не станут…
А если он – разменная монета в переговорах между убийцами и полицией?
Может быть… Но за окном не слышно переливов сирен – да и убийца сидит, спицами вяжет. Будь за углом во всеоружии менты – вряд ли бы он так себя вел.