Тимур между тем стоял мрачнее тучи. Он задумчиво чесал щеку и на Костю смотрел исподлобья.
– Ну? – не без удовольствия спросил Костя. – Убедился?
Тимур поднял уголок рта.
– Ты хоть знаешь, на каком языке ты говорил?
Костя пожал плечами.
– Русский?
– Это сейчас со мной ты говоришь на русском. – Тимур кивнул на удаляющегося парня. – А с ним ты начал с английского, он тебе ответил на каком-то, не знаю, может, арабском… И ты запросто продолжил разговаривать с ним на его арабском.
Фига я… – подумал Костя. Он совсем не заметил переходов с одного языка на другой.
Так, значит, он действительно полиглот?
Костя смущенно и радостно улыбнулся. Очередное приятное открытие.
– Так я, выходит, в самом деле полиглот?
Тимур закинул в рот горстку леденцов – и прожевал ее с таким видом, будто это недозрелый лимон.
– Да, Костя. Выходит, что теперь… ты в самом деле полиглот. Поздравляю.
Глава 8
Так как у Кости обнаружился талант к пониманию языков – то все дальнейшие переговоры вел именно он.
Из бесполезного ведомого Костя внезапно превратился в необходимого ведущего – и резкая смена ролей чувствовалась странно. У него все еще не было направления в жизни, но теперь появилось интригующее ощущение, что под рукой есть устойчивый штурвал – и таким образом он сам может в жизни кое-что сделать.
И вместе со свежестью от новых возможностей Костя так же впервые испытал ответственность за свои поступки.
Он еще пару раз останавливал пешеходов, чтобы убедиться в верности указаний дамы и своей способности общаться на разных языках. Выяснилось, что как минимум он свободно говорил на немецком, английском, русском и той разновидности восточного наречия, на котором изъяснялся хамоватый юноша.
Тимур наблюдал за Костей и шел чуть позади. Костя надеялся, что теперь-то он разговорится, – однако Тимур, наоборот, лишь крепче замкнулся.
И стал гораздо внимательнее и, пожалуй, настороженней на него смотреть.
В пекарне около парка они купили по маковой булке – заказывал Костя, платил Тимур – и бутылку газировки. Чашку с конфетами Тимур оставил прямо на асфальте вблизи кафе с таким видом, будто отмучался – и больше не прикоснется к леденцам до конца дней.
Сам же парк скорее походил на уютный двор.
Практически отовсюду из-за костлявых деревьев виднелись дома, а с дорог – слышен шум двигателей. Детская площадка в глубине состояла из низкой горки, грибка, трех качалок на пружине и дуги – все из стали. Еще – пять соединенных в форме ромба качелей: дети отталкивались в центр ромба – и, как показалось Косте, старались друг друга скинуть и переубивать.
Потом, тут была длиннющая бетонная, цветасто разукрашенная стена с четырьмя проемами разного размера – и загадочный мемориал. Три железные, босые, короткостриженные девушки в хитонах; они сидели спина к спине – и читали по доске, которую держала одна из них.
Сквозь одежду проступали их тощие голени и круглые, как яблоки, сиськи.
Полицейские обнаружились на другом конце парка.
Они – мужчина лет двадцати пяти и женщина под сорок – находились на углу перекрестка вблизи сине-желтого «мерса». Черные брюки, ботинки и куртки; на спинах крупные надписи POLIZEI. Белые фуражки с черным козырьком и околышем – и черно-белым штрихом ранта. На мужчине куртка расстегнута – под ней виднелись голубая рубашка и бронежилет.
Оба полицейских были вооружены.
Рядом стояла бабушка в сером старомодном пальто и толстых роговых очках. Вид у нее был упертый и чрезвычайно сердитый. В руках она держала сумку с продуктами и чек.
На все вопросы полицейского бабушка твердила, что ее обсчитали на семь «евромарок».
Мужчина пытался разобраться – а женщина, перекрестив руки, прислонилась к авто и молчала. Она задумчиво смотрела в сторону парка, вслушивалась в детский визг и смех.
Костя и Тимур подошли – и, чтобы скоротать ожидание, жевали булочки.
– …семь «евромарок»! Воры! – бушевала бабушка.
– Фрау… – попытался вклиниться полицейский.
– Я всю жизнь платила налоги!
– Фрау, вы…
– Аденауэр бы в гробу перевернулся, увидь он, какие цены на…
– Фрау, дайте мне чек!
– Юноша, не смейте меня перебивать!.. Цены на молоко! Я всю жизнь…
– Что у вас? – устало спросила ребят полицейская.
Она бросила на них вялый, сонный взгляд. Костя и Тимур приблизились.
– Нам нужна помощь, – сказал Костя.
– Какого рода?
Костя посмотрел на Тимура: этот вопрос его тоже интересовал. Перевел ему.
– Нас похитили и вывезли из России, – ответил Тимур. – Держали прикованными к кроватям. Мы только что сбежали.
Костя глядел на Тимура и ничего не говорил – переваривал сказанное.
Может, он шутит?
– Давай переводи, время поджимает! – доедая булку, поторопил Тимур.
Костя перевел – и взгляд у полицейской посерьезнел, она выпрямилась.
– А огурцы!.. Вы видели сколько стоят сейчас огурцы?! Шоколад – и тот дешевле!..
– Давайте-ка отойдем немного, – сказала полицейская. – Раф, на тебе фрау.
Раф обреченно вздохнул – и кивнул. Бабушка тем временем вытащила и тыкала ему в нос улику – дорогущий огурец в полиэтилене.
Они отошли к детской площадке – к лавочкам вокруг игровых снарядов.
Усадив парней, полицейская достала из внутреннего кармана куртки ручку и блокнот. В следующие пять минут Костя выяснил больше, чем за весь предыдущий час, – Тимур наконец-таки разговорился.
Подтвердилось, что Костю звали Константин Туранов, а Тимура – Тимур Даудов. Им по семнадцать лет, родом они из России. Тимур сказал, что похитили их поздним вечером 24 декабря и перевозили в инвалидных колясках, с поддельными медицинскими бумагами и паспортами.
Приковали наручниками к кроватям – Тимур показал след на запястье – и пичкали какими-то таблетками. Название пилюлей он посмотреть забыл.
Симулировав эпилептический припадок, Тимур вырубил одного из похитителей и освободился.
Вот, оказывается, кто тот избитый старичок… – удивился про себя Костя.
На вопрос, где их держали, Тимур ответил, что в отеле на Хазенбергштрассе.
Полицейская – ее звали Элизе Рихтер – все записала и затем с минуту изучала ребят. Она задержала взгляд на мокрых тапочках Тимура, его покрасневших костяшках правой руки – и усталом виде.
Рихтер сказала, что они сейчас же едут в участок.
Раф к этому времени уже сдался перед бушующей бабушкой – и просто молча кивал ее словам. Той, видимо, и надо было лишь внимания – она потихоньку успокаивалась.
Подойдя к напарнику, Рихтер что-то ему прошептала. Раф серьезно на нее посмотрел – и кивнул.
Полицейская загрузила Тимура и Костю на задние сидения и уселась за руль. Пристегнула ремень, завела мотор.
Элизе уже полгода работала «на улице». До этого она пять лет служила в особом отделе «Берг» – расследовала преступления против детей.
Там она ежедневно тоннами отсматривала фото и видео педофильского содержания.
Совокупляясь с малышами, педофилы иногда увлекались – и оставляли какую-нибудь деталь, благодаря которой впоследствии их могли вычислить. Эту информацию Рихтер и искала.
При ее содействии поймали 27-летнего солдата бундесвера. В течение трех лет он насиловал собственных четырехлетнего сына и шестилетнюю дочку. Кроме них, солдат оприходовал свою племянницу и дочь сослуживца.
Племянницу было не жалко – ее солдат продавал в интернете. Ее четырежды изнасиловали группой.
Так же при помощи Рихтер заключили под стражу 49-летнюю мать из Страсбурга. Она вместе со своим любовником-педофилом торговала в даркнете пятилетним сыном. За восемь тысяч евро каждый мог изнасиловать его – а процесс заснять на видео. Затем выложить в сеть – и заработать.
В интернете до сих пор гуляют ролики, где насилуют связанного мальчика в зеленой балаклаве…
Мама успела продать сына девять раз. Большую часть времени им «занимался» ее хахаль-педофил.
Кроме того, Рихтер участвовала в обнаружении педофильской глобальной сети. Сервера находились в земле Северный Рейн-Вестфалия, на западе Германии. Тридцать тысяч интернет-юзеров делились детским порно – и консультировали друг друга в очень специфичных вопросах.
Чем усыплять ребенка?
Как безопасно торговать?
Как не оставлять зацепок?
На сайте можно было договориться – и на недельку-две обменяться детьми. Ведь одного и того же малыша годами насиловать скучно – почему бы не махнуться?..
Там же уславливались о групповых изнасилованиях. На подобных встречах между педофилами образовывались приятельские и плодотворные связи. Пока один из них «занимался» ребенком, остальные общались и подбадривали друг друга.
Групповое насилие сближает…
Наиболее категорично они были настроены в отношении тех, кто подавлял свои сексуальные склонности. Эти люди, по их мнению, шли против своего естества…
В результате следователи спасли более четырех сотен детей. К сожалению, большинство педофилов осталось на свободе…
Преследуя насильников, Элизе стремилась загладить вину своей матери.
В 60-х в ФРГ пересмотрели законодательство касательно нетрадиционных сексуальных связей. Немцы стали гораздо мягче относиться к гомосексуалам и… даже к педофилам. Начали проводить эксперименты.
Одним из них руководил Ханс-Юрген Бентл – известный в те времена педагог, психолог и сексолог. Бентл всей душой был за узаконивание педофилии. При содействии властей – и конкретно матери Рихтер – с 1968 года он находил беспризорных пацанов – и отсылал их на воспитание к педофилам.
В основном это были кореша и знакомые Бентла, из профессорской и ученой среды…
За то, что педофилы избивали и насиловали детей, – государство выплачивало им пособие…
Бентл был рад, что мальчиков истязали – ведь таким образом, по его мнению, высвобождалась их сексуальная энергия… Он поощрял педофилов как можно чаще «раскрепощать малюток».
Двое участников эксперимента лично Элизе рассказали о тяжелой жизни с опекунами. Одного пацана насиловали с пяти лет – в течение тринадцати лет… При виде мужчин с такой же прической, как у его попечителя, – у парня до сих пор возникают панические атаки…
Служба в «Берге» имела непомерную психологическую нагрузку. В итоге, даже несмотря на помощь психолога, Элизе почувствовала, что уже не справляется.
Ее пугали многоквартирные дома. Она смотрела в окна – и представляла, как там, в темноте, за занавесками, происходит то, что она ежедневно видела с рабочих мониторов.
Окна – как желтые бездны. В каждом – террор и бесчеловечность.
Страх и боль.
Это не здания кругом, а многоглазые чудовища…
Она попросила перевода в другой отдел.
Самое худшее в «Берге» – не ежедневно наблюдать проникновение в ребенка. Гораздо тяжелее – видеть, как насилие продолжается, и понимать, что ты ничего не можешь с этим поделать.
Рихтер на всю жизнь запомнила серию фотографий, на которых насиловали одну и туже же девочку. На первых фотках ей шесть лет, на последних – шестнадцать.
Все эти годы ей никто не мог помочь.
И еще Рихтер угнетало понимание, что это происходит во всем мире. Просто в Германии спецслужбы настолько прокачены, что педофилов хоть как-то ловят…
А что происходит там – в развивающихся странах?..
Рихтер до сих пор не восстановилась. Похищение Кости и Тимура она мгновенно связала с педофилами.
Теперь они мерещились ей везде.
Следующие пять минут они ехали молча. Костя сидел позади Рихтер, Тимур – рядом с Костей. Оба осваивались в обстановке.
Полицейское авто практически ничем не отличалось от обычного. Два зеркала заднего вида – для водителя и напарника. Вместо радио – рация: прямоугольная штуковина со здоровенной красной клавишей и небольшим экраном.
Тангента не такая, какую они привыкли видеть в кино – черный микрофон в форме капли на винтообразном кабеле. Тут она напоминала смесь телевизионного пульта со множеством разноцветных кнопок – и трубки советского дискового телефона.
В машине пахло кожей, сиделось удобно. Полицейская вела уверенно.
Костю и Тимура впервые с момента пробуждения охватило чувство комфорта и защищенности.
– А что с нами теперь будет? – спросил Тимур.
Не дождавшись перевода, он ткнул Костю в бок и кивнул на Рихтер.
– А. Да, что с нами будет? – сказал Костя на немецком.
– Все будет хорошо. – Элизе глянула на них в зеркальце заднего вида. – Теперь вы в безопасности.
Тимур кивнул. Дальше он спрашивал – а Костя туда-сюда переводил.
– Скажите, а какое сегодня число?
– Сегодня шестое января.
Тимур задумчиво почесал синюю щеку.
– Ясно… А что это за город? Мы в Германии?
– Да. Вы находитесь в Штутгарте. Это запад Германии.
Тимур качнул головой и грустно посмотрел в окно.
По стеклу стремительно проносились деревья, столбы и пятиэтажные здания. Смеркалось. Люди возвращались домой.
Затем с серьезным видом Тимур повернулся и спросил:
– А почему такие красотки выбирают профессию полицейского?..
– А почему такие красо… – Костя вовремя остановился. – Я не буду этого спрашивать.
– Да ладно тебе.
– Ты с дуба рухнул?
– Зануда, – Тимур улыбнулся.
У него была на редкость добрая и приятная улыбка, очень светлая. Костя подумал, что раньше, возможно, они в самом деле дружили.
– Тогда узнай, вернут ли нас в Россию. И можно ли позвонить из участка родственникам?
– Пока сложно сказать, – переключая передачу, ответила Рихтер. – А позвонить – можно. Даже нужно.
Вопросы у Тимура закончились – он снова уткнулся в стекло. Костя же опять принялся разглядывать свои ладони, мозоли и линии.
Родственники… Сестра Алисия…
Прошлое врывалось в его жизнь медленно, но верно – и теперь маячило на горизонте. Минут через тридцать он услышит голоса своих близких…
Если его похитили – то, скорее всего, они волнуются?
Как звучит голос мамы? А папы?
Алисии?..
Наверняка они будут счастливы, что он нашелся.
Однако в ответ на энтузиазм и слезы радости – Костя признается, что совсем их не помнит. Что родители ему – как чужие люди.
Возможно, они не поверят и нервно засмеются. А потом начнут рассказывать какие-нибудь эпизоды и детали из его жизни.
Захотят пробудить утраченные воспоминания…
Но – вспомнит ли он?
И другой вопрос – хочет ли он вспоминать?
Не сказать, что Костя был «против», но и не особенно «за». Он чувствовал, что его могут заполнить, как порожний сосуд – некой жидкостью.
Но вдруг ему не понравится то, что он услышит?
Что если пустой графин зальют не вином или родниковой водой – а протухшим молоком или еще чем похуже?..
С другой стороны, не вечно же следовать за Тимуром. Надо учиться ходить самостоятельно…
Запиликал телефон – высокая соловьиная трель. Элизе глянула на экран, нахмурилась и прикрепила смартфон к магниту на приборной панели.
Ответила по громкой связи.
– Да.
– Возвращайся, – послышался баритон Рафа.
– В чем дело? До участка осталось всего ничего…
– Это срочно. – И Раф повесил трубку.
Рихтер удивленно уставилась на экран. Видимо, в самом деле неотложно – раз напарник не мог подождать, пока она передаст детей.
В принципе, по протоколу, им нельзя расходиться: из-за станции рации, которая находилась в машине. Если Рафаэль попадет в переплет – он не сможет быстро вызвать подмогу. И если с ним что-то случится – это будет ее вина.
Но при этом ситуация явно не сверхсерьезная: иначе бы он запросил помощь с мобильного телефона. Элизе, конечно, потом влетело бы за нарушение инструкций, но…
Что же произошло?
Рихтер включила левый поворотник и начала разворот.
Может, что-то стряслось с той пожилой фрау? – подумала она.
Приступ? Бабушка сильно разволновалась – в ее возрасте это опасно.
Однако голос у напарника звучал нейтрально, слабо и бесчувственно – как у робота-переводчика… А ведь Рафаэль энергичный и эмоциональный, полная ее противоположность…
Если с фрау – беда, Раф был бы взбудоражен – и Элизе бы это услышала.
Странно…
– В чем дело? – спросил Тимур, когда заметил, что они едут теми же улицами.
Костя объяснил, что они возвращаются. Тимур помрачнел.
– А она не могла сперва отвезти нас в участок?
– Ты хочешь, чтобы я начал с ней спорить о том, куда ей ехать?
Тимур защурился вдаль. Затем сдвинулся в центр, чтобы лучше разбирать дорогу.
Он явно напрягся.
Рихтер хмурилась и недоумевала. Перебирала в уме различные варианты, почему Рафаэль позвонил.
Костя поддался общей атмосфере.
Ощущение безопасности и комфорта смахнуло, как пыль. Пространство внутри машины сузилось, стало теснее.
Сама собой поднималась тревога – хотелось сделать хоть что-то, лишь бы снять напряжение.
Сперва Костя сопротивлялся давлению, но потом тоже наклонился вперед – и начал вглядываться вместе с Тимуром. Они как раз подъезжали к парку – и он раньше всех увидел знакомого полицейского.
Раф, сгорбившись, замер на углу перекрестка – и смотрел в их сторону. Бабушки рядом не оказалось.
Зато вблизи него в позе хозяина стоял молодой симпатичный мужчина. Он был среднего роста, в нарядном черном костюме-тройке и бардовой рубашке…
Странность была в том, что он обнимал полицейского то ли за плечо, то ли за шею – как закадычного приятеля. А Рафаэль при этом в три погибели согнулся, чтобы мужчине не пришлось слишком высоко задирать руку…
Тимур побледнел, шумно выдохнул. Схватился за спинку переднего сиденья.
– Это он! – резко сказал Тимур. – Тот, второй!
– Какой еще второй? – не понял Костя.
– Переведи ей! Быстро! Это наш похититель! Нельзя к нему приближаться!
Они находились в ста метрах от перекрестка.
– Эм… – Костя растерялся. – Фрау полицейская… Тот человек рядом с вашим напарником… Тимур сказал, что это наш похи…
В этот момент мужчина снял с плеча Рафаэля руку – и тот, как опрокинутый манекен, рухнул на асфальт. Полицейская фуражка вылетела на проезжую часть – и осталась лежать там белой кляксой…
Затем мужчина протянул в их сторону обе ладони – и сделал ими движение, как будто что-то подбрасывал…
Автомобиль пнуло снизу.
Лобовое стекло заполнилось серым облачным небом, потом перевернутой вверх тормашками улицей, а в конце – машина с ужасной силой грохнулась о землю.
Костя заметил, что Тимур прикрыл голову руками. Сам же он чуть не свернул шею при падении о крышу.
В глазах заискрило.
Авто закрутилось, заскользило по асфальту.
Крыша страшно скрежетала – и отдавалась в ушах болезненной какофонией. Машина медленно приближалась к перекрестку.
Железный привкус – рот наполнился кровью. Из носа брызнуло – залило кремовое сердце.
Костю замутило. Боль была жуткая – ему показалось, что он сломал пару позвонков.
Он выгибал спину и стискивал зубы. Отчаянно ждал, когда ад поутихнет.
Костя ничего толком не видел. Вдобавок убивало непрекращающееся вращение автомобиля – все внутренности выворачивало кружению в такт.
– Костя! – Над ним склонился встревоженный Тимур – у него была разбита губа. – Ты живой?! Сколько пальцев?!
Костя неразборчиво промычал.
В глазах двоилось, сильно тошнило. Боль не отпускала.
– Костя!
Наконец машина прекратила юлить. Она остановилась невдалеке от перекрестка.
Тимур выглянул в разбитое окно и выругался. Повернулся к Косте и легонько потряс его за плечи.
– Давай! Нужно бежать! Слышишь?!
Тряска отдалась перезвоном в висках.
Все побелело. Костя зажмурил глаза.
– Ты слышишь?!
Костя слабо кивнул. Лишь бы отвалили и больше не трогали.
– Тогда открывай со своей стороны дверь! Ты понял?! И беги!
Костя кивнул.
– Открывай же чертову ДВЕРЬ! – Тимур подтолкнул его к выходу. – НУ!
Костя кое-как приподнялся.
Открыть дверь, ладно… Справимся.
Он устремился к ручке.
Из-за перевернутого состояния автомобиля она оказалась совсем не там, где Костя рассчитывал ее найти. И дергалась с другого конца.
Прошла целая вечность, прежде чем Костя ее нашел – и разобрался, в какую сторону тянуть.
Он отпер дверь.
– Стой… Нельзя… – вяло отмахивалась Рихтер.
Тимур возился с ее кобурой. Элизе пыталась остановить его руки, но ей в ее положении – она застыла подвешенной из-за ремня безопасности – помешать Тимуру было сложно. Вдобавок ее крепко приложило подушкой безопасности.
Тимур вытащил ствол, быстро оглядел его – и ловко передернул затвор.
С оружием он явно на «ты».
Тимур выглядел пугающе. Кровь из разбитой губы залила свитер – и белые ножницы стали бардовыми…
Взгляд сосредоточенный – и очень жесткий. Стальной.
Тимур посмотрел на Костю так, словно готов был застрелить его за то, что тот еще не выбрался из машины.
– ШЕВЕЛИСЬ! – рявкнул он. – Вылезай! НУ!
Костя полез. С таким Тимуром спорить совершенно не хотелось.
Все вокруг кружилось и переворачивалось, он дважды делал перерыв. Его чуть не вырвало.
Сзади грохнул выстрел.
Наконец Костя кое-как выполз и разогнул вопящий позвоночник. Поморщился.
Чтобы не упасть, оперся о раскрытую дверь.
Кровь стекала с разбитого затылка, с губ, из носа – заливала асфальт. Костя завороженно смотрел на капли – а затем собрал всю жидкость, что была во рту, – и сплюнул.
Послышался новый выстрел, а затем еще и еще – уже без пауз. Костя поднял голову.
К ним неторопливо шел тот мужик, который до этого держал полицейского за шею. Его щеки и подбородок покрылись красными пупырышками, глядел он зло, исподлобья.
Пули останавливались в двадцати сантиметрах перед ним – и сплюснутыми блинчиками соскальзывали на дорогу. Словно впереди мужика высилась невидимая бетонная стена…
– Что за… – прошептал Костя.
Он зажмурил – а затем широко раскрыл глаза.
Ему мерещится – или это в самом деле происходит?
– Беги, черт тебя дери! – закричал Тимур из машины. – Ну же! Костя! Беги!
– Нападение на полицейского, – зашипела рация, Рихтер пришла в себя. – Шпильфлехе Зильбербурганлаге! Нападение на полицейского…
Машину сдавило так, будто сверху ее прижал гидравлический пресс. Костя оторопело отошел, поражаясь тому, как под таинственной силой гнулись железные рамы и отлетали шины.
Потрескавшееся лобовое стекло лопнуло, полицейская закричала.
Тимур лежал на крыше – и продолжал стрелять. Пули все так же убивались о незримую преграду.
И тут Костя заметил, что за первым мужчиной неуклюже плетется второй – тот самый прикованный наручниками седой, из отеля. Томас Зезё, или как там его…
Но теперь он выглядел иначе…
Его левый глаз уплыл вверх по черепу, нос изогнулся вкось, а все лицо стало ассиметричным и уродливым.
Томас смотрел себе под ноги. В одной руке он держал моток проволоки, а другой – неистово чесал плечо.
Костю затрясло. Он уже где-то это видел…
Внутри пробудился животный, первобытный страх. Все поплыло.
Что-то скреблось в памяти.
Что-то страшное, ужасное.
Невыносимое.
На миг Костя наблюдал сразу две картинки: приплюснутую машину перед собой, всю в дымке, как во сне, – и очки, криво сидящие на носу.
Надо их поправить…
Голова! Голова!
С укором смотрели на него небольшие светло-серые глаза…
И кровь. Повсюду лужи и брызги крови…
Костя приложил руку ко рту – его чуть не вывернуло.
– БЕГИ!!!
И он – побежал. Не разбирая дороги, без оглядки.
Зрение сузилось – и в той точке, которую он теперь видел, просматривался лишь проход между редкими колоннами – прохожими немцами и немками.
Костя убегал – и не вполне это осознавал. Он был как дикий зверь, поддавшийся инстинкту самосохранения – и отчаянно спасавший свою жизнь.
Только ритм сердца – бух, бух, бух, – как двигатель, ревел внутри. Он подгонял.
Костя не смог бы остановиться, даже если бы захотел.
В какой-то момент сознание помутилось – и Косте стало казаться, что он сменил облик. Из слабого, привязанного к земле жалкого человека Костя превратился в свистящий неуязвимый ветер.
Словно он взобрался на трехтысячную вершину, прыгнул с нее – и теперь летит, куда хочет.
Он был свободен, как вихрь…
Как Ко-о-ос-с-с-с-стя-я-я! – шумело в ушах.
Ко-о-ос-с-стя-я-я…
Растерлись кости и растаяла плоть – он бестелесный и вольный, как никто на свете.
Костя рассекал воздух, как нож, – ни одна душа не могла его остановить.
С какой скоростью он мчался! Да кто осмелится его догнать?!
Он – ветер! Он – Костя!
Затем Костя вернулся в свое тело – но на себя и все вокруг глядел сверху, как со спутника.
Предметы стали отчетливыми – настолько, что он в миллиметрах мог измерить родинку или затушеванный прыщик на лицах прохожих.
Они, погруженные в себя, его не замечали. Утесами проплывали мимо и навеки оставляли в памяти свои лики…
Темноволосый, на носу прозрачные квадраты. Супится и торопится.
В руках клетка. В клетке белка.
Белка кричит.
Мир в руках человека… – подумал Костя.
Светлые вьющиеся волосы, на губах смех и алый воск. К уху прижат черный прямоугольник.
Удовлетворенный вниманием взгляд. Цокот копыт.
Потомство! Потомство! Потомство!..
Девочка лет семи, замотана теплом красного и синего цвета, овечьей природы. Желтая нить, в палец толщиной, выходит из ноздри и исчезает в облаках…
Девочка смотрит на мать – а та уставилась на дорогу.
Мать тоже красная, но – холодная. Она не дает тепла.
И через сто лет будет так же… – подумал Костя.
Костя нахмурился.
А я? Что делаю здесь… я? – спросил он.
Костя оглядел себя – качающегося из стороны в сторону, заливающего багровой жидкостью тротуары Штутгарта.
Упрямо прущего вперед.
Он бежит… Но – куда?
Зачем?..
Ответ пришел сам собой, из глубин души: Костя мчится не куда-то, а откуда-то.
Потому что стремиться ему – некуда.
«Хочу домой», – сказал тогда Тимур. И сейчас Костя вдруг понял, что тоже хочет домой. Тогда бы ему было куда воротиться…
И как только он об этом подумал, так сразу же осознал, что у него нет дома. Слово это вмиг наполнилось смыслом.
У всех был дом – место, куда можно вернуться. Где тебя ждут, где тепло и сердечно – или хотя бы порой так кажется.
У него – нет.
Его дом – в прошлом, а прошлое исчезло, уплыло, испарилось.
Он бездомный.
Костя свободный, как ветер, да – но столь же неприкаянный и чрезвычайно одинокий.
Толку быть таким ветром?..
У Кости возникло острое желание обрести дом. В будущем эта мечта толкала его вперед гораздо сильнее, чем жажда вернуть себе память. Она поддерживала его в самые тяжелые моменты – когда все валилось из рук, планы срывались, а он разочаровывался в мире и людях.
Желание обрести дом стало краеугольным камнем, направлением его жизни.
Теперь у Кости появилась цель.
Правый двигатель взорвался – и Костя окончательно вернулся в вопящее, избитое тело.
В боку адски кололо. Голова кружилась, со лба лилась кровь.
Сознание уплывало. Он не понимал, где находится и что происходит.
Костя уже не помнил об аварии, полицейской и Тимуре. Он был в полуобморочном состоянии.
Он кое-как добрел до стены, оперся о нее – и сплюнул. Его чуть не стошнило.
Затем из последних сил он дошел до поворота и свернул на боковую улочку. Тут он привалился спиной к торцу здания – но сразу же соскользнул и упал на асфальт.
В глазах померкло.
Он пролежал минут пять, пока более-менее не пришел в себя – и не понял, что если проваляется еще хоть секунду – то тут и останется.
С огромным усилием Костя перевернулся и встал на колени. Опираясь на кирпичные выступы, поднялся.
Его вновь едва не вывернуло.
Как же ему плохо…
И – холодно. Безжалостно, до слез.
Нечто белое вырывалось из его рта – и кололо щеки и лоб. Предметы ломали свои формы и клацали зубами.
Позади угрожающе, в двести лошадиных сил, заревела зима.
Костя проваливался в темноту.
Клац! Клац! Клац!
Асфальт под ним засмеялся – заливисто, весело и мерзко.
– Гадость! Прекрати! – хотел крикнуть Костя, но сил орать уже не осталось.
– Рвань, по прямой бежать – это верх тупости, но что еще ожидать от такого придурка, как ты! – ответил ему Асфальт. – Томас, грузи его! Да поживее.
Костя зло посмотрел на противника и подумал: а не использовать ли ему последнее средство, что у него осталось?
На тебе! Переработанная маковая булка!
Снова хохот – камню все нипочем.
Облеванный, он протянул к нему свои глыбы. Начал притягивать к себе.
Иди ко мне, – шепнул Асфальт. – Ты проиграл, а проигравший должен лежать и не рыпаться…
На мне стоят лишь победители.
Костя падал.
Асфальт приближался медленно и… неотвратимо.
Прямо как то Солнце, – вдруг подумал Костя.
Ах, Солнце!
Он вспомнил! Это бушующее огненное море!
Необжигающий жар! Рокот миллиарда водопадов!
Тепло и духовная близость, которые невозможно почувствовать ни к одному живому существу или предмету!
Истина!..
Костя улыбнулся…
Хорошее воспоминание.
Оказывается, графин наполнять не так уж и страшно.
…и грохнулся в желто-маковую лужу.
Глава 9
За столом царило гробовое молчание. Воздух резонировал напряжением так, будто был насыщен метаном: одна зажженная спичка – и все полыхнет.
Эдвард Бах находился в отличном настроении. Закинув ногу на ногу, он привалился к подоконнику небольшого кафе. Из окна в полуденном свете виднелись башни замка герцогов Бретонских. В воздухе дефилировал сладко-молочный аромат десертов.
Левой рукой Эдвард энергично отстукивал на спинке бежевого кожаного дивана ритм хора Генделя Hallelujah; правой – ковырялся зубочисткой в зубах. В ожидании заказа его серо-зеленые глаза задорно шарили по натюрмортам и ветхим портретам, практически не заметными на сланце противоположной стены.
На Томаса он старался не смотреть – тот его раздражал.
Напротив Эдварда сидел кислый, унылый Томас. Руки его, да и весь он, немного дрожали.
Томас часто неосознанно чесался – и тоже избегал Эдварда. Но не потому, что тот взаимно его растравлял.
Томас утопал в своих думах – и Эдвард был одной из них.
Томас облокотился на черную столешницу и сквозь свое отражение – вновь переклеенное лейкопластырями и в очередной раз подбитое лицо (наказание за побег сфер) – печально вглядывался в небо.
С самого прилета в Нант напарники не сказали друг другу и слова.
Небо было пасмурное – похоже на жидкий бетон. В углу свода растекалась битумная клякса – тучка…
Томас чувствовал себя паршиво – и не понимал, что с ним происходит.
Казалось бы, самое ужасное, что могло произойти – побег сфер, – уже случилось.
Однако им повезло: посыльный из отеля отследил беглецов.
Жаль, конечно, бабушку и полицейских…
Но сейчас Рвань и Гибсон крепко связанными валялись на полу их фургона. Они напоминали двух мумий с заткнутыми ртами. Вдобавок до полукоматозного состояния их накачали транквилизаторами – теперь не сбегут, даже если рак на горе просвистит лунную сонату Бетховена.
И еще им гораздо больше внимания стал уделять Эдвард. А когда Эдвард рядом, то и вся ответственность на нем – долой груз с плеч Томаса.
И раньше свое беспокойство Томас списывал как раз на заботу о сферах – на ручательство за сохранность их жизней.
Следовательно, избавившись от подопечных, Томас впервые за две последние недели должен был почувствовать облегчение, радость и покой. Но тревога, наоборот, накрывала его так, как не накрывала ни в городе N, ни в Москве, ни в Штутгарте.
Она, как снежный ком, все росла и росла – и уже напоминала лавину, которая неслась на него с вершины горы.
Что же изменилось?
Только то, что с каждым днем Томас все ближе и ближе подъезжал к Уа – европейскому центру «Айсы».