Боярич: Боярич. Учитель. Гранд

– Небольшой, – честно… ну, почти честно ответил я. Зачем ему знать, что этим приемом можно еще и точечно бить, по конкретным целям, и дальность тут… ну, в пределах видимости. Правильно, совершенно незачем. Потому как определить после этого признания причину столь частого выхода из строя фиксаторов полигона будет не сложнее, чем умножить два на два.

– Понятно. Не доверяешь, значит?

И что тут говорить? Я пожал плечами в ответ.

– Хм… М-да. Кирилл, а ведь я перед тобой извиниться должен.

– За что?

– Так ведь получается, что это я тебе жернов на шею повесил… в смысле два жернова. Ну, близняшек то есть. Я же как увидел на мониторе, что ты камень голой рукой в щебенку превратил, сразу боярина в пультовую позвал… Ну, а дальше сам понимаешь…

– Понимаю, – медленно кивнул я. Ой, брешешь, Владимир Александрович, ой, брешешь, родимый тренер. Ты эту подставу раньше задумал… иначе бы откуда деду знать о пакете с юридической информацией в моем браслете? Вопрос: когда? И зачем…

– Во-от, – протянул мой собеседник, пытаясь рассмотреть что-то в воде. Это снаружи не разобрать, что в куполе происходит, а с нашей-то стороны он прозрачен, как слеза…

– Я не в обиде, Владимир Александрович. Рано или поздно отцовы техники все равно вскрылись бы. Почему бы и не сейчас? – отпуская не пойми каким макаром клюнувшего на наживку сомика, кивнул я Гдовицкому.

– Хм. Кстати, а где ты записи отцовы хранил? – поинтересовался он и, заметив мой вопросительный взгляд, пояснил: – Ну, теперь-то уж чего скрывать?

– А я и не собираюсь, – усмехнулся я в ответ и постучал себя указательным пальцем по виску.

– Не понял, – опешил тренер. – Он что, вложил их тебе в голову? Ребенку? Зачем?!

– Он не хотел, чтобы записи хранились где-то, кроме его семьи. Мы слабые стихийники, и эти техники – наш единственный козырь. – Как я пою, как я пою. И ведь почти не обманываю. Среди помутневших детских воспоминаний Кирилла моменты, когда отец учил его контролю Эфира, выделяются удивительной яркостью и полнотой, и он действительно называл их «записями»… но то же самое я могу сказать и о моем изучении собственного дара Там.

– И ты можешь так же?

– Пока нет, – усмехнулся я. – Вот стану грандом – тогда и возьмусь за изучение техники наделения памятью. А пока – увольте. Не хочу с ума сойти.

М-да, надо было видеть глаза Гдовицкого. Изумление в них так и плескалось. О, а теперь задумался. Считает господин начальник СБ, анализирует. Ну-ну…

– Ха-ха… а ведь боярин что-то такое подозревал, – вдруг рассмеялся Гдовицкой. – Точно. То-то он… Эх, ладно. Теперь понятно, с чего он решил тебя основателем младшей ветви сделать. Предполагал, значит, Георгий Дмитриевич, что тут не все так просто… Поздравляю, Кирилл. Основание младшей ветви – событие редкое. А уж стать ее первым главой – и вовсе честь немалая. Радуйся.

Ну да, ну да. Младшая ветвь – это, конечно, круто. Верх мечтаний, да. Но на хрена мне эта кабала? Вечно ходить под старшими Громовыми? Знать, что по первому свистку я должен явиться к главе рода и исполнять его волю… Не-эт уж. Спасибо. Здесь из плюсов – только возможность свалить из имения… В остальном же сплошные минусы. Эх… Ладно, вывернусь. Что-нибудь придумаю, но вылезу из этой ловушки.

– Радоваться? Чему?

– А что, мало поводов? Боярский титул, пусть и младший, перспективы. Деньги, в конце концов, – усмехнулся Гдовицкой, но наткнулся на мой скептический взгляд и, на миг запнувшись, договорил уже совсем другим тоном: – Ну, ты же согласился.

– А у меня была другая возможность? Я два часа просидел под прицелом дедова «огненного шторма». Весьма убедительный аргумент в переговорах, как оказалось.

– М-да… – помолчав, проговорил Владимир Александрович.

– Он пригрозил изгнанием, если я не приму его условий, – не спуская глаз с Гдовицкого, добавил я. Впрочем, здесь, кажется, и так уже все ясно.

– Как всегда, «дипломатичен», – качнул головой Гдовицкой и, словно задумавшись, заговорил отрешенным тоном: – Ты же читал мою подборку и понял, что эмансипация и изгнание – вещи совершенно разные, так? О последней нет записей в законах, нет информации в толкованиях… Это традиция. Старая боярская традиция, о которой всем известно, но которую никогда не внесут в законодательство, даже касающееся бояр. Изгнание – это своего рода казнь для именитых, казнь, полностью поддерживаемая всеми родами без исключения. Всеобщий бойкот. Перед изгнанным закрываются все двери. Вообще все. Понимаешь? Несовершеннолетнему же, изгнанному из рода, даже просто выжить будет очень тяжело. И путь наверх закрыт, абсолютно, то есть у простолюдинов и то возможностей куда больше. Никто не возьмет изгнанного в боярские дети, никто не примет его на серьезную должность, будь у него хоть пять высших образований… Ни при каких условиях. А ведь в твоем случае все и так к этому шло. Думаю, аккурат на шестнадцатилетие, с наступлением частичной дееспособности, тебя и изгнали бы. А там – пара лет в интернате с обучением какой-нибудь востребованной, но низкооплачиваемой профессии, – и лети, пташка. Единственная возможность выйти в люди у тебя появилась бы только в одном случае: если бы ты сбежал за рубеж. Да и то… если очень-очень сильно повезет. Тамошние одаренные осведомлены об этой традиции ничуть не хуже и выгоду свою понимают. Так что если перед ними встанет выбор между принятием на работу или на службу некоего изгнанника и сохранением добрых отношений с русскими партнерами – они выберут второе. Как говорится, ничего личного, только дело…

– Да уж, то-то мне кузины с тетушкой все уши на эту тему прожужжали, – поморщился я.

– Хм. М-да. – Гдовицкой запнулся, но тут же продолжил свое бормотание: – Изгнание – это далеко не эмансипация… Там, по крайней мере, есть хоть какие-то перспективы. Родовитые эмансипированных особо не притесняют. Ну, не больше, чем других простолюдинов… Но тут уж ничего не поделаешь.

– Как и в моем случае, – прервал я затянувшуюся лекцию собеседника. – Лучше скажите, когда будет проведена церемония.

– Через неделю, – пожал плечами мой собеседник, приходя в себя.

Понятно. Времени у меня осталось всего ничего. Надо решать… Пока я еще могу это делать. Плюнуть на устную договоренность с дедом и слинять – или… А вот что «или», додумать я не успел. Гдовицкой вздохнул и, покрутив в руках папку, с которой пришел на эту встречу, протянул ее мне.

– Ладно, Кирилл. Я, собственно… вот еще зачем пришел, – проговорил тренер. – Не знаю, как там оно все дальше повернется, но негоже бояричу без собственных средств сидеть. Посмотри, почитай.

– Это что? – недоуменно спросил я.

– Наследство твое. От матушки. Николаевы-то активы до твоего совершеннолетия в управлении боярина остаются, а Людмила Никитична своим душеприказчиком меня назначила. Держи. Завтра съездим, все осмотрим и посчитаем. У тебя же нет никаких планов на завтра? Вот и замечательно.

Не сказав больше ни слова, Гдовицкой криво улыбнулся и, развернувшись, потопал назад в имение. Только мостки задрожали под его тяжелой поступью.

Ой крутит что-то Владимир Александрович, ой крутит. Посмотрев вслед уходящему тренеру, я понял, что рыбачить дальше в таком состоянии не смогу, и, сложив снасти в ящик и подхватив свой скромный улов, отправился на берег, к небольшому рубленому домику, который, собственно, и звался громовской заимкой.

Приготовление еды всегда меня успокаивало и позволяло собраться с мыслями. Вот и сейчас, спрятав папку в доме, я принялся за приготовление ухи. В садке плескалась кое-какая мелочь, в самый раз для первого взвара, и пара небольших стерлядок. Котелок, лук и специи нашлись в доме, а во дворе было устроено вполне подходящее кострище. Установив треногу над запылавшим костерком, я торжественно водрузил на нее наполненный водой котелок и, устроившись за столом на небольшой веранде, принялся шкерить рыбу.

К тому моменту, когда мое варево было готово и над рекой поплыл одуряющий аромат ухи, я уже был спокоен как слон. Ополовинив котелок под хруст малосольных огурчиков и запив всю эту радость рыбака предусмотрительно прихваченным из имения квасом, я потянулся и, встав из-за стола, поплелся в дом – знакомиться с содержимым переданной мне Гдовицким папки. Не тут-то было. Стоило мне скрыться в прохладном полумраке заимки, как на улице раздались знакомые голоса. И что им здесь понадобилось?

– Кирилл! Ты здесь? А чем занят? – Тьфу. Принесла нелегкая! Спрятав папку, я вышел на порог и скривился. Святая троица, чтоб им…

– Уху ем, – настороженно глядя на визитеров, ответил я. Перемирие-то у нас вооруженное.

– А нас угостишь? – хлопнула ресницами Линка. Да черт с вами.

– Котелок на столе, овощи, хлеб и квас там же, – я кивнул в сторону веранды, и наглая троица тут же умчалась в указанном направлении. Обломалось мое «внеклассное чтение»…

Часть вторая. Приглашение в балаган

Глава 1. Закопанный трамвай – еще не метро

В просторном, обитом светлой тканью кабинете главы рода Громовых, полном солнечного света, льющегося в огромные панорамные окна, сегодня сгустились тучи. Перед стариком, сидящим на низком диване в углу комнаты, из стороны в сторону расхаживал похожий лицом, но куда более молодой человек, от которого исходили волны явственного жара.

– Отец, что за бред творится у нас дома? – Остановившись перед стариком, он взъерошил пятерней волосы и выжидающе уставился на собеседника.

– Бред? Не замечал. Просвети, – небрежно проговорил боярин, лениво глянув на сына, и принялся как ни в чем не бывало набивать трубку.

– Отец!

– Что? – так же невозмутимо отреагировал старик и, коротко усмехнувшись, пыхнул трубкой. – Не бери меня на голос, сынок. Это даже твоей матушке не удавалось… не так часто, по крайней мере.

– Да будь жива мама – она бы тебе такое устроила за издевательства над родным внуком… – чуть ли не мечтательно протянул Громов-младший. – А может, и к лучшему, что она не дожила до этого дня и не видит, в какую сволочь превратился ее любимый муж?

– Отлучу, – закаменев лицом, сухо проговорил боярин.

– А давай. Хочешь, прямо сегодня отрекусь в пользу Лешки? – растянув губы в совершенно безумной улыбке, вдруг согласился Федор Георгиевич и, легко вздохнув, уселся в кресло напротив. Окинув взглядом мрачного отца, он как-то расслабился и заговорил совсем уж беззаботным тоном: – А что? Хороший наследничек у тебя будет, такой же садист. Как говорится, два сапога пара. Правда, за влияние на него тебе придется побороться с близняшками. Они Лешеньку прочно оседлали. Ну да ничего, тебе же не впервой родную кровь со свету сживать, справишься как-нибудь. А, батя?

– Ты не в себе, сын, – медленно, цедя каждое слово, проговорил боярин.

– О как… А ты, значит, в себе был, когда дал добро на убийство внука?

– Да не собирался его никто убивать! – не выдержав, вспылил старик. – На него вся система наблюдения в имении пашет двадцать четыре часа в сутки! И полная пятерка охранников в придачу присматривает. Если что, сразу пресекут. Да и Львович реанимацию все время наготове держит.

– Замечательно, просто замечательно… То есть парень живет от реанимации до реанимации, в промежутках работая манекеном для отработки стихийных техник. Ты родного внука «куклой» сделал… – Федор Громов ощерился и, подавшись вперед, фактически прошипел в лицо отцу: – Знаешь, на твоем месте я бы больше всего боялся сдохнуть.

– Что-о? – опешил старик.

– А то. Представь, что будет, когда ты встретишь там жену и сына с невесткой. Как? Сможешь им в глаза взглянуть? – презрительно фыркнув, пояснил сын.

– Вон!!! – взревев раненым бизоном, заорал хозяин кабинета, и обшивка дивана, на котором он сидел, вдруг вспыхнула яркими язычками пламени, а в комнате поднялся ветер, тут же расшвырявший по кабинету лежавшие на столе бумаги и мелкие безделушки с полок…

– Отречение пришлю вечером… – Громов-младший поднялся с кресла и, не дожидаясь, пока в него полетит что-то убойное, скрылся за дверью.

А боярин, бледный, со сжавшимися в тонкую полоску губами, еще несколько минут сверлил захлопнувшиеся створки тяжелым взглядом. Попытался встать с дивана, пошатнулся… Украшенная затейливой резьбой трубка выпала из ослабевшей руки и, звонко ударившись о наборный паркет, покатилась, разбрасывая вокруг искры и пепел. Старик попытался поймать ее, но не успел. Ноги подкосились, и боярин Громов, захрипев, рухнул на пол, хватая воздух перекосившимся ртом.

* * *

Записка, найденная мною среди кипы документов, лежавших в папке Гдовицкого, оказалась весьма и весьма странной. Много смутного текста о каких-то обещаниях, данных дядькой моему отцу… и одна короткая просьба о встрече. Не проблема, встретимся, решил я. И ошибся. Дед загремел в медблок, и все пришлось отложить. И вот сегодня, спустя почти неделю, встреча должна состояться. Прямо сейчас…

Кажется, впервые я вошел в медблок имения не как пациент, а как посетитель. Дверь «моего» бокса была распахнута настежь, а у постели бледного, словно смерть, деда сидел Федор Георгиевич, мой дядька. Последнюю неделю он не отлучался из Бесед ни на один день. Да что из имения, он из медблока выходил только вечером, а в семь утра был опять здесь, у кровати отца. Разговаривал с ним, что-то рассказывал. Без толку, конечно. Хотя, если вспомнить мой собственный опыт… м-да. Не буду зарекаться.

– А, Кирилл, здравствуй, – тихим, безэмоциональным тоном проговорил дядька, заметив меня.

– Добрый день. Как он? – кивнул я на деда. Не то чтобы меня это так заботило, но… вежливость.

– Лучше вроде бы… Очнулся вот недавно, – глухо ответил Федор Георгиевич. – Львович говорит, динамика положительная, но… возраст сказывается. Сейчас спит.

– Ясно. – Положив на столик у окна ту самую папку, я повернулся к дядьке.

– Поговорим.

Он указал мне на табурет в углу бокса. Наследнику не откажешь, тем более когда он исполняет обязанности главы рода. Да я за тем и пришел.

– Дед собирался объявить тебя главой младшей ветви нашего рода… Я говорил с Гдовицким, но хочу услышать твое мнение лично, – помолчав, проговорил дядька. И это не была просьба.

Я глянул на спящего старика и пожал плечами. Сказать или промолчать? А что я, собственно, теряю, – это такая тайна, что мне буквально вывернули руки? Идиотом надо быть, чтобы поверить в мою радость от предстоящей церемонии.

– Мне не нравится эта идея, Федор Георгиевич.

– И… – чуть надавил наследник.

– И все. Я говорил Гдовицкому, как дед добился моего согласия на этот шаг. Могу повторить.

– Не стоит. – Дядька покосился на спящего деда и покачал головой. – Все так плохо, Кирилл?

– Хм, учитывая, что в течение последних трех лет и сестры с Алексеем, и Ирина Михайловна постоянно напоминали мне о грядущем изгнании, частенько в присутствии Георгия Дмитриевича, и тот ни разу их не поправил… В общем, думаю, могло быть и хуже… но проще, – сказал я безразлично.

– Понятно, – задумчиво проговорил дядька, вздохнул и, бросив на своего отца какой-то странный взгляд, вновь заговорил. – А сам-то ты чего хотел бы?

– Честно?

– Желательно, – слабо улыбнулся наследник.

– Свободы. Хоть изгнание, хоть эмансипация… лишь бы с концами.

– А главой младшей ветви, значит, быть не хочешь? – удивленно вскинул бровь дядька.

– Будь я совершеннолетним – зубами бы за такой шанс ухватился. А сейчас… ну, что изменится по сравнению с моим нынешним положением? Место жительства, и только. Остальные условия определил дед, как мой опекун. И там мало приятного, – пожал я плечами.

– Отец в своем репертуаре. – Младший Громов тихонько хохотнул, но смех его был неживым, натянутым каким-то… – М-да. С изгнанием, конечно, перебор. Хотя решение простое и… традиционное. Слабый стихийник, да еще и без надежды на возможность овладения родовыми техниками… С другой стороны, не видал я других новиков, что могли бы завалить воев или гридней. В общем, спорный ход, очень спорный. Ладно, Кирилл. Не буду тебя задерживать, иди… А я подумаю, с отцом вот поговорю… И подожди со своим решением. Хотя бы несколько дней. Прошу.

Кивнув на прощание, я вышел из медблока и, остановившись под окном, аккуратно тронул Эфир.

– Ну что, отец, доволен? Парень от твоих игр даже на изгнание согласен, лишь бы только оказаться подальше от нашего террариума… – тихий голос Федора Георгиевича заставил меня замереть.

– А ведь мы договорились… Ему младшая ветвь, деньги и девчонки в подручные, нам – техники и спокойствие кое от чьих планов… – голос боярина был слаб, но уверен. Ага, спал он, как же…

– На хрен ему не нужны наша фамилия, деньги и девчонки, – фыркнул дядька. – Что же до техник… Мне еще Николай объяснял, что не достигший своего потолка стихийник применять их не сможет.

– Что? Он что, меня надуть решил?! – Ого, как дедушка-то взбеленился… И никого я не обманывал. Сроков, когда сестры освоят тонкую работу с Эфиром, мы не оговаривали. А теорию и комплексы для развития я им за год-другой поставил бы… аккурат к полному их совершеннолетию. Остальное – не мои проблемы.

– Ну, а ты на что рассчитывал? – негромко рассмеялся Федор Георгиевич. – Издевался над мальчишкой, как хотел, и считаешь, что он не спрятал камень за пазухой?

– Но мы же родня!

– Вспомнил… – голос наследника похолодел. – Раньше об этом думать надо было. Когда изгнанием родному внуку грозил да внучек на подлости подзуживал. А теперь поздно. Для него родня уже хуже врагов. В общем, так… Младшей ветви не будет. Документы об эмансипации я, как временный глава рода, подпишу сегодня же. А девочки… Договоримся. Очень надеюсь, что он вразумит этих идиоток.

Свобода… Сладкое слово. Да только вместе с ней приходят и неурядицы. В моем случае они оказались довольно приземленными, и описать их можно тремя словами: жилье, транспорт, гимназия. И дело вовсе не в деньгах. Папка, предоставленная мне душеприказчиком матери, оказалась еще той золотой шкатулкой. Нет, никаких миллионов в ней не было. Зато нашлись неучтенные в моих предыдущих расчетах документы на маленький домик в Москве и на открытый при моем рождении накопительный счет, который вскоре должен превратиться в обычный вклад с приятной глазу суммой в семьдесят четыре тысячи рублей, правда, точное количество средств я узнал лишь в банке. В документах была отражена только сумма первоначального вклада.

Дом оказался маленьким двухэтажным особнячком в одном из переулков Замоскворечья, на первом этаже которого расположилось крохотное кафе, а на втором небольшая квартира, в которой проживает хозяин этого заведения общепита и соответственно мой арендатор, чьими стараниями мой счет пополняется на четыре тысячи рублей ежегодно. А значит, в качестве места моего собственного проживания сие здание никак не подходит. Доход важнее. Найти же что-то подходящее – за оставшиеся три недели задача почти нереальная.

Вторая проблема – транспорт. Я совершенно спокойно отношусь к метро, автобусам, трамваям и прочим троллейбусам, но… гимназия находится на северо-востоке Москвы, в центре довольно большого анклава, так называемого «боярского городка», и общественного транспорта в нем попросту нет. Весь район состоит из кварталов, принадлежащих боярским родам. И у Громовых здесь тоже имеется свой участок с городской усадьбой самого рода и десятком домов, в которых проживают их боярские дети с семьями. Но я туда ни ногой. В общем, без колес не обойтись. Только кто мне позволит сесть за руль в мои четырнадцать лет? А ездить в гимназию на такси или нанимать шофера… хм, я не настолько богат. Да и разорять счет для покупки автомобиля мне совсем не хочется. Пусть даже это и уменьшит его едва ли на треть… ну если, конечно, не брать что-то понтовое…

Ну и третья проблема – сама гимназия. Документы у меня приняли без вопросов, тут же все оформили и даже сообщили, какой именно класс примет меня с распростертыми объятиями. После чего секретарь директора, весьма симпатичная особа лет тридцати, скинула мне на браслет расписание занятий на первый триместр, а вместе с ним список рекомендованной к приобретению литературы, кое-каких принадлежностей и… перечень заведений, в которых я могу обзавестись принятой в гимназии формой. Вот прочитав его, я и понял, как на самом деле попал. Список включал в себя только ателье! То есть форму шьют на заказ…

Нет, понятно, что гимназия расположена в «элитном» районе и случайных людей в ней быть не может по определению, но одно дело это знать – и совершенно другое наткнуться на такой вот выверт и понять, что учиться придется в компании самых натуральных мажоров, со всеми вытекающими. Мало мне было близняшек с Алексеем… Как битой по голове…

– Ну что, Кирилл, может, все-таки остановишься в гостевом доме в нашем квартале? – поинтересовался Гдовицкой, составивший мне компанию в нынешней поездке, когда мы покинули огромное здание гимназии и уселись в машину.

– Нет, благодарю покорно, Владимир Александрович, но этот вариант мне категорически не подходит, – вздохнул я.

– Хм… интересно, и как ты собираешься добираться до гимназии в этом случае? – с любопытством покосился на меня тренер… теперь уже бывший, правда. – Даже если тебе удастся снять жилье на границе с боярским городком, в чем я сильно сомневаюсь, поскольку цены там, мягко говоря, немалые… Все равно ходу до гимназии пешком не меньше часа выйдет. Намаешься каждый день такие концы отмахивать.

– Что-нибудь при… – Разговор мы вели, когда авто катило по Стромынскому тракту, и, отвечая Гдовицкому, я пялился в окно. Вот увиденное там меня и заинтересовало. – Владимир Александрович, остановите, пожалуйста, машину.

– Что-то случилось? – насторожился Гдовицкой.

– Нет-нет. Просто я, кажется, нашел возможное решение проблемы транспорта… – протянул я. Тренер хмыкнул и, покачав головой, прижал наш седан к обочине. – Я сейчас.

Небольшая пробежка от авто до огромного салона, сияющего натертыми до блеска витринными окнами, пятиминутная беседа с расхаживающими среди хромированного и ярко раскрашенного товара консультантами – и в машину я вернулся, будучи абсолютно довольным результатом.

– Ну, и что это было?

– Хм… Скажем так, я нашел транспортное средство, против которого не будет возражать наша доблестная дорожная полиция, – ухмыльнулся я, в ответ. – Конечно, пять кубиков^[5] – это не совсем то, что мне хотелось бы, но для покупки чего-то помощнее придется подождать еще год с небольшим.

– Мотоцикл? – Гдовицкой хмыкнул, заводя авто, и, вырулив на дорогу, кивнул после недолгого размышления: – Логично. Как-то я не подумал. Паспорт ты сегодня получишь, значит, можешь и на водительские права испытания сдать. А через годик…

– Именно. Если все будет в порядке, то в шестнадцать я уже смогу водить хоть двадцатикубовый «спорт», хоть автомобиль. Но остановлюсь, пожалуй, на дорожнике. Не нравятся мне эти пластиковые чудовища… да и автомобиль игрушка хоть и приятная для самолюбия, но уж больно затратная.

– А зимой как? – поинтересовался мой бывший тренер.

– Ну, вы уж меня совсем за неумеху не держите, Владимир Александрович. Уж на такую мелочь, как защита от грязи и холода, моих сил новика точно хватит, – я состроил обиженную физиономию, увидав которую, Гдовицкой аж поперхнулся от неожиданности. Ну да, я тоже умею дурачиться, чего тут странного?

Как и всякий нормальный мальчишка, еще в Том детстве я мечтал о собственном «железном коне», но освоить мотоцикл мне довелось только в армии, и мечтами там и не пахло. Все больше как-то смазкой, бензином и моторным маслом… причем, учитывая качество имевшейся в нашем распоряжении техники и количество часов, потраченное на ее ремонт… в общем, охоту к двухколесным железякам в то далекое время мне, как и моим сослуживцам, думалось, отбили напрочь. Ан нет. Оказавшись здесь, в теле четырнадцатилетнего Кирилла, я вдруг понял, что та тяга к мотоциклам вновь проснулась… вот как увидел их в салоне пять минут назад, так и понял. Да и в прошлом, кажется, Кирилл интересовался двухколесными агрегатами. По крайней мере, общие сведения о здешней мототехнике у меня имеются…

Жаль, конечно, что пока придется обойтись пятикубовой «трещоткой» – мне бы хотелось оседлать что-нибудь потяжелее, – но придется ждать… Да и не факт, что я нормально справлюсь с мощной машиной без всяких усилений-ускорений. Все-таки «толстяк» штука тяжелая…

Кстати, заметил интересную вещь: принципы построения двигателей тут и Там совершенно разные. Там – классические ДВС, здесь – рунные артефакты, преобразующие так называемый «эгрегор» пламени сгорающего топлива в эфирный поток, а уже его рунные цепочки превращают в кинетическую энергию. Мощность двигателей и их объемы исчисляются и выражаются тоже отлично друг от друга. Там – киловатты и кубические сантиметры, а здесь – лошадиные силы и максимальный объем топлива, сгорающего в рабочей камере за минуту. Но и Там, и тут в обиходе мотоциклетной братии мелькают «трещотки», «толстяки» и «пластиковые самоубийцы». На последнее прозвище, кстати, любители передвижения в позе эмбриона на бешеных скоростях и здесь обижаются почти всерьез… свидетелем чему я стал в салоне. Там как раз спорили две противоположности – спортивный парень лет двадцати, облаченный в яркую мотоциклетную защиту, и уже седоватый кряжистый дядька с основательной «трудовой мозолью», красующийся тяжелой кожаной «косухой». Лед и пламень… ага. Прямо как Там.

– Кирилл! – Гдовицкой тряхнул меня за плечо, отвлекая от сравнений-воспоминаний. – Ну вот, ожил. А то зову-зову, а ты… уперся взглядом в стекло и молчишь, словно неживой. Все в порядке?

– Да, конечно. Задумался просто, – пожал я плечами.

– О марке мотоцикла? – понимающе ухмыльнулся Гдовицкой.

– Да вот думаю, что лучше – «дорожник» Ярцевских заводов или ковровский «вездеход»? – согласно кивнул.

– Ну ты же вроде за город-то не собираешься… так зачем тебе вездеход нужен? Бери дорожник… он, кстати, и подешевле выйдет, – выкручивая руль и закатывая автомобиль на стоянку у Манежной площади, проговорил бывший тренер. Охранник, рассмотрев небольшой флажок на госномере, разрешающе махнул световым жезлом, и перед нашим автомобилем засветилась пунктирная линия указателя. М-да, любят бояре повыпендриваться…

Выйдя из автомобиля, я поднял взгляд на затейливо украшенное огромное здание перед нами и повторился. Понты – наше все. В моем прошлом… мире на месте этого гиганта находилась дважды снесенная и дважды отстроенная заново гостиница «Москва», но она не шла ни в какое сравнение с этим зданием. Монстр, принадлежащий Боярской Думе, оказался раза в два больше. Впечатляющее зрелище.

– Ну, вот и приехали. Сейчас зарегистрируем твои документы в Герольдии… Чуешь запах свободы, Кирилл? – Гдовицкой улыбнулся, протягивая мне папку с бумагами об эмансипации, которые Федор Георгиевич с боем заставил подписать своего отца, и кивнул в сторону огромных дверей, ведущих в этот оплот боярской спеси. Я глубоко вздохнул и двинулся вверх по широкой лестнице.