В то время, как духовная деятельность, после двухвекового напряжения, опять надолго ослабела на сербском востоке, она неожиданно и быстро развилась до размеров очень значительных на далматском и хорватском западе. Благоприятное положение некоторых приморских городов (Задр, Сплет, Шибеник, Трогир, особенно же Дубровник) и развитие их торговой и промышленной деятельности содействовало их материальному обогащению и умственному развитию. Правда, это благосостояние и эта торговая деятельность скоро навлекли на них алчность королей угорских и ревнивое соперничество республики Венецианской, добивавшейся безраздельного господства на Адриатике. Но некоторые из поименованных городов, особенно же Дубровник, удачно умели лавировать между Угрией и Венецией, а потом Венецией и Турцией, опираясь отчасти на поддержку своих восточных соплеменников, откуда не переставали спускаться в Далмацию и Хорватию то бедные ускоки, то богатые властели и князья, искавшие здесь убежища во время домашних смут и политических переворотов. Эта непрерывная почти эмиграция из Герцеговины, Босны, Сербии и Черногории в адриатическое прибрежье и на острова поддерживала здесь славянскую стихию, что было необходимо и спасительно в виду сильной италиянизации, обхватывавшей особенно верхние слои населения – племичей и горожан. Лучше сохранялся славянский быт и язык в сельских общинах: это видно даже из сравнения, например, законников городских со статутами сельских общин. В первых сильно отражается влияние юридических понятий и учреждений Италии и Германии, а вторые представляют сборники определений обычного народного славянского права, в роде «Русской Правды» или «Законника» Стефана Душана. Статуты далматинских городов и общин сохранились либо на латинском, либо на итальянском, либо на славянском языке: последние замечательны для истории не только славянского права, но и славянского языка, представляя древнейшие образцы сербского наречия в его чистом виде, без тех примесей церковно-славянщины, от которых не свободны даже юридические акты, грамоты и «Законник», вышедшие из канцелярии государей сербских. Рядом с этими статутами необходимо упомянуть еще о хорватской хронике, составляющей, в одной по крайней мере части, довольно поздний перевод древней латинской хроники Безыменного, пресвитера Дуклянского или Диоклейца (около 1161). Эта хроника имеет, впрочем, значение более литературное, чем историческое, так-как она представляет по видимому книжную компиляцию из народных преданий и рассказов, быть-может еще разукрашенных цветами фантазии самого составителя.
Около половины XV века является в Далмации первый центр деятельности литературной в собственном смысле этого слова. Это был город Дубровник (Ragusa), называвшийся некогда югославянскими Афинами и бывший достойным соперником Венеции на Адриатическом море. Его возвышение совпадает со временем самого значительного государственного развития душановой Сербии, с которой он всегда находился в самых тесных и непосредственных торговых сношениях. Многочисленные грамоты разных сербских государей и владетелей показывают, что дубровчане держали в своих руках монополию всей внутренней и внешней торговли континентальной Сербии, которую они связывали с рынками венецианским и константинопольским. Завоевание Сербии Турциею не имело вредного влияния на торговлю и промышленность Дубровника. Напротив, сюда стеклось тогда много новых сил материальных и умственных, так-как он стал убежищем для многих сербских и греческих эмигрантов, принесших сюда свои богатства и знания. С другой стороны, падение Константинополя, изобретение книгопечатания и возрождение наук в западной Европе, а прежде всего в Италии, не могли не действовать возбуждающим образом на умственное настроение населения Далмации, по крайней мере тех его местностей и классов, которые издавна находились в тесных духовных связях с Италией. Все эти обстоятельства содействовали возникновению в Дубровнике и некоторых других далматинских городах чрезвычайно богатой и блестящей литературы, которая в славянской истории является замечательным, но совершенно отрывочным эпизодом, вне всякой связи с предыдущим и последующим в истории сербской и общеславянской. Дубровницкая литература, по своему содержанию и направлению, во многом представляет лишь звонкое эхо современной итальянской: в сочинениях Данте и Петрарки, Тасса и Ариоста, Гварини и Виды можно найти образцы и даже сюжеты многих поэтических произведений Минчетича и Лучича, Ветранича и Златарича, Гундулича и Пальмотича. Двести лет текли параллельно два потока: они вышли из того же источника и иссякли в одно и то же время и от тех же почти причин. Этим источником был воскресший гений древней Греции и Рима; причиной же падения было распространение и господство в западной Европе французского псевдоклассицизма. В самом деле, если мы посмотрим на сюжеты дубровницкой поэзии, то увидим, что также как и в тогдашней итальянской они заимствовались большею частию из Омира, Софокла, Еврипида, Анакреона, Мосха, Филемона, Виргилия, Овидия, Горация, Батула, Тибулла, Проперция, Марциала и других классических писателей. Впрочем, несправедливо было бы думать, что дубровницкая поэзия во всем есть не более, как бледная копия с итальянской. Во многих случаях дубровницкие снимки оказываются едва ли не выше своих итальянских оригиналов; во всяком же случае, подражание здесь было свободное, а не рабское; оно заключалось более в общей манере, в тоне изложения, в общих иногда сюжетах, но не в подробностях развития основной мысли, не в выборе и группировке частностей. Так, например, Гундулич, при написании своей знаменитой поэмы «Осман» имел, быть-может, в виду «Освобожденный Иерусалим» Тасса, а Пальмотич, писавши «Христиаду», заимствовал для неё сюжет из подобной поэмы Виды. Это не помешало однако ни тому, ни другому представить создания в высокой степени художественные, а в некоторых отношениях далеко превосходящие названные итальянские образцы (особенно последний из них).