Историко-художественный путеводитель по Великому Новгороду

Нередицкие фрески произвели фурор: французские археологи братья Дюран говорили, что это «неподражаемые образцы, подобных которым нет ни в одном музее Европы». Художники и археологи со всего света шли в русский отдел нескончаемым потоком, чтобы увидеть копии русских древностей. «В некоторые дни публика буквально вытесняла нас из отдела», – писал Филимонов в отчёте.

Тогда, в 1860-е, древнерусская живопись была почти никому не известна. Икон, которыми мы сейчас любуемся в Третьяковской галерее, было попросту не видно: они были записаны художниками XVII–XIX веков, скрыты под слоем потемневшей олифы и одеты в оклады. Древние иконы, вроде Троицы Рублёва или Владимирской Богоматери, могли быть почитаемыми святынями, но никто не знал, как они выглядят на самом деле. То есть Троицу Рублёва, конечно, знали. Ещё Иван Грозный приказал писать все троицкие иконы по её образцу, но он же одел на неё первый оклад. Когда в 1904 году реставраторы получили разрешение её изучить, они не были уверены, что перед ними вообще тот самый памятник XV века: помимо оклада, живопись Рублёва скрывало четыре слоя поновлений, причём последнее было выполнено в 1850-е годы.

На фоне этих тусклых святынь и намоленных древностей живопись Нередицы была, как свежий ветер. Широкая публика не имела ни малейшего представления, что древнерусские иконописцы могли создать что-то настолько ясное, лёгкое и выразительное. Случайно оказавшиеся на выставке акварели Мартынова принесли Нередице мировую славу и спасли ее фрески от поновлений в XIX веке, а древнерусская живопись благодаря открытию Нередицы начала путь из отдела этнографии и древностей в категорию искусства.

Маршрут 6 (продолжение). Нередица – Волотово (авто)

Маршрут 5 продолжается вдоль берега Малого Волховца: от Нередицы в Ковалево и Волотово. Дорога эта поздняя, послевоенная: старый средневековый путь на Москву лежал через церковь Ильи на Славне и Кириллов монастырь. Здесь на невысоких холмах вокруг города выросла гряда монастырей – их строили богатые новгородцы, чтобы уйти туда на старости лет.

«Мой дом еще несгоревши, но весь пробит минами и разрушен»

С конца августа 1941 и до января 1944 по Малому Волховцу проходила линия фронта. С высокого правого берега, из Юрьева монастыря и Кремля немцы стреляли по советским позициям, целясь в первую очередь в барабаны храмов, стоявших на окружавшей город череде холмов – там, под куполом, нередко находились огневые точки советских артиллеристов. Волотово, Ковалёво, Кириллов, Ситка, Нередица, Благовещения на Городище и Липна – все эти церкви были разрушены в первые месяцы войны немецкими снарядами, а окружавшие их деревни сожжены.

«Купол – как крыша, так и свод пробиты насквозь с западной стороны, но еще держатся на месте», – пишет сторож церкви Спаса на Нередице, Василий Фёдорович. Он подробно день за днём фиксировал разрушение храма.

«Пострадали Пророки и картина Вознесения. Но самое главное – это снесено западное плечо на хорах почти по окно. С юго-западной стороны, где вход на хоры, пробита стена насквозь прямо на лестницу».

Мы не знаем наверняка ни фамилии сторожа – то ли Антонов, то ли Габров, – ни как он выглядел. Известно только, что он был местный, нередицкий, с двумя классами образования, он работал при храме ещё в самом начале ХХ века и перевидал на своём веку многих реставраторов, археологов и художников. После революции, когда храм передали музею, его зачислили сотрудником в штат. Говорят, что вплоть до начала войны он был лицом и голосом Нередицы для многих туристов: встречал группы на лодке, открывал двери храма, стоял рядом, когда гости смотрели на фрески, а потом звал пить чай с малиновым вареньем.

«От дверей нет и помину. Также снесена и изуродована вся крыша, и еще много ранений по стенам. Но леса стоят еще целы. У колокольни верх снесен и пробита западная стена».

Позже эти описания пригодятся реставраторам, которые будут разбирать завалы и сортировать обломки всемирно известной церкви.

«Вообще, весь крежь покрыт обломкам и кровельным железом и ямами от снарядов… От деревни одни головешки. Мой дом еще несгоревши, но весь пробит минами и разрушен. От саду стоят одни пеньки».

Василия Фёдоровича эвакуировали в октябре 1941-го, когда церкви на линии фронта были уже разбомблены и сожжены.

«Городиская церковь сгорела, как и Городище. На Ситке тоже церковь Андрея побита, да и по Липну бил тоже. По Кириллову, которое занято немцами, тоже попадало. Город был занят немцем, но Нередица по Волховец и Синий мост (вся территория) – в наших руках. Это было по 15 октября, а теперь не знаю, так как я сам нахожусь в Чкаловской области…».

Там, в Чкаловской области, Василий Фёдорович в 1944 году получил известие об освобождении Новгорода, но умер, не успев вернуться на Нередицу.

Город был отбит у немцев в январе 1944, но советские солдаты не нашли в нём почти никого живого. Там оставался всего 51 житель ¬– тысячи и тысячи других были убиты или уведены в концентрационные лагеря. Из архитектуры кое-как сохранилось всего 40 жилых домов, памятники архитектуры стояли в руинах, Кремль был заминирован. Казалось, жизнь никогда сюда не вернётся. Лучше бросить это место навсегда и построить новый город в другом месте.

Но для Советского Союза восстановление культурного наследия стало политическим проектом. Ещё в 1943 году в блокадном Ленинграде было создано училище для подготовки будущих реставраторов, и они были готовы взяться за дело, как только это станет возможно. Спустя неделю после освобождения Новгорода здесь уже работала первая комиссия, спустя три месяца – открылись реставрационные мастерские.

Реставраторам предстояло провести огромную работу, чтобы восстановить хоть что-то из ценных ансамблей. Во многих церквях при первых же обстрелах осыпалась штукатурка – а вместе с ней и фресковый слой. Одним церквям повезло больше, их развалины с осыпавшимися фресками стояли нетронутыми до конца войны; каким-то меньше: Нередица и Городище были временно оккупированы немцами, и те выгребали осыпавшуюся штукатурку и отправляли в отвал. Долгие месяцы реставраторы разбирали обломки, пытаясь сохранить хоть что-то. Тонны земли из отвалов просеивали через сито, затем обломки штукатурки бережно мыли, сушили, нумеровали и раскладывали по коробкам – и это было только начало. Уйдут десятилетия работы, прежде чем отдельные фрески будут собраны и возвращены на своё место.

По дороге от Нередицы до Волотова мы увидим остатки и реконструкции церквей, которые находились на линии фронта.

Церковь Спаса на Нередице

Д. Спас-Нередицы. Открыта как музей, пт–пн, с 10:00 до 17:00.

Забравшись на Нередицкий холм, стоит оглядеть пейзаж – несмотря на Сиверсов канал, отделивший церковь Николы на Липне, и остатки железнодорожную насыпи, он почти не изменился. Глазу открывается ровная даль: Волхов, заливные луга, над которыми весной и осенью летают стаи гусей и уток – только купола и колокольни то там, то здесь прорывают линию горизонта. Сам храм – как будто часть ландшафта. Построенный из грубого местного известняка, неровный из-за структуры породы, он будто бы вылеплен из новгородской глинистой почвы на вершине нередицкого холма.

Сейчас храм выглядит почти так же, как и восемьсот лет назад, в момент строительства. Это отчасти – усилия времени, разрушившего окружавшие храм монастырские корпуса, отчасти – беды войны, уничтожившей колокольню, а в чём-то – старания реставраторов 1904 года, желавших восстановить изначальный домонгольский облик храма, очистив его, подобно иконе, от всех поздних пристроек и вернув изначальную форму кровле.

Именно таким – однокупольным, с закомарами и тремя апсидами разной высоты ¬– храм был построен за три летних месяца 1198 года. Летопись рассказывает нам, что поставил его князь Ярослав Владимирович, но остальную историю храма историки собирали по фрагментам, как реставраторы собирали его фрески.

Строительство храма

5 июня 1198 года на Городище из Лук примчался гонец, чтобы сообщить князю Ярославу печальную весть: его сын умер. Сыну Изяславу тогда было всего семь лет. Мальчик был особый – по легенде, святой Варлаам Хутынский однажды на прощание пожелал здоровья князю и его будущему сыну, хотя сам князь тогда ещё не знал, что жена его ждёт ребёнка. Совсем недавно, в 1197 году Ярослав отправил мальчика княжить в Луки – «от Литвы оплечье Новугороду» – хотел с малолетства готовить себе преемника, который знал бы местную жизнь и порядки.

От Лук до Новгорода не меньше трёх недель ходу на ладье по рекам и озёрам. Ожидая прибытия похоронного кортежа, князь решил заложить каменную церковь на вершине Нередицкого холма, чуть поодаль от княжеского дворца на Городище. Но не успел Ярослав встретить тело старшего сына и похоронить его, как скончался его младший четырехлетний мальчик Ростислав.

Для князя смерть обоих сыновей не просто личная утрата – это политическая и символическая катастрофа. Сыновья были опорой князя, продолжением его власти в других городах, продолжением его династии. И вот в одночасье Ярослав теряет обоих наследников. Оставалось только ждать разорения от врагов и чумы, и Ярослав был бы, как Иов на гноище во фреске из Николодворищенского собора – проклятый, наказанный Богом и оставленный людьми. Но князь воспринял утрату не как наказание, он смог претворить своё горе в надежду.

Фрески

Если бы вы приехали сюда сто лет назад и дверь церкви перед вами открыл сторож Василий Фёдорович, то первое, что вы увидели бы – изображение Богоматери в конхе алтаря, а по сторонам от неё – два юноши в княжеских одеждах. Это не сами умершие княжичи, как можно было бы подумать, а святые князья Борис и Глеб, первые русские святые, убитые своим старшим братом в 1015 году – но, конечно, князю они должны были напоминать о его сыновьях. Двух юных княжичей похоронили в Юрьевом монастыре, но память их жила именно на Нередице.

Главная тема живописи Нередицы – воскресение Христа и ожидание Царства Небесного. Князь не пытался в память о детях построить что-то детское, расписать храм голубым или розовым, украсить храм ромашками или лилиями, чтобы указать на невинность отроков – нет, в этой живописи он всерьёз выразил главную надежду своей жизни – что сыновья его теперь участники небесной литургии.

Программу нередицких фресок можно читать, как богословский трактат. В алтарной части на одной оси были расположены три образа Христа. На потолке – Христос «Ветхий Денми» – то есть ветхий днями, старец. Таким Христос явится во втором пришествии в конце времен. Следом – Христос-Эммануил (т. е. «С нами Бог»), мальчик. Этот образ иллюстрирует пророчество Исайи о том, что Дева родит сына. Ещё ниже в алтарной апсиде, но на той же линии – образ Христа-иерея. Здесь Иисус был изображен с тонзурой, выбритым кружочком на затылке – так стриглись средневековые священники не только в Западной Европе, но и на Руси. Грозный судия апокалипсиса, мальчик, которому предстоит умереть за грехи людей, и иерей, который совершает Евхаристию, как бы повторяя историческую жертву Христа в современности – специалисты видят в этом соединении трёх образов византийские иконографические новинки и отклик на богословские споры XII века.

Сейчас, когда оказываешься внутри и видишь немногие сохранившиеся фрески, первой привлекает к себе внимание небольшая синяя композиция справа от входа. Её реставраторам удалось восстановить первой. Когда уже собранную фреску принесли в храм, реставраторы волновались, что фреска не «встанет»: окажется, что она на полсантиметра шире из-за сборки или наоборот короче, чем её место на стене. Но нет – каждый кусочек встал ровно в то место, откуда он откололся больше, чем полвека назад, даже шлифовать и стачивать ничего не пришлось.

Эта фреска – ктиторский портрет князя Ярослава, он вручает Христу нередицкий храм. Аркосолий, в котором находится фреска, был задуман как место погребения князя – в аркообразных нишах в стенах римских катакомб ещё ранние христиане хоронили членов своих общин. То есть Ярослав построил храм с двойным намерением: как памятник детям и как место своего упокоения.

И снова мы видим, что Ярослав Владимирович – человек большой надежды. Какой князь будет строить храм, надеясь быть погребенным в Новгороде? Зачем, если тебя могут выгнать в любой момент? Большинство князей после изгнания Всеволода в 1136 году не засиживались в Новгороде дольше двух лет. Последние княжеские каменные храмы были построены тоже ещё при Всеволоде.

Ярослава уже дважды выгоняли, но потом звали обратно, и так он сидел на новгородском столе уже тринадцатый год. За это время он поставил каменный храм Николы на Городище (1191), Нередицу (1198) и женский Михалицкий монастырь (1199) – и, по всей видимости, намеревался окончить свои дни новгородским князем. Впрочем, и Всеволод до своего рокового изгнания 1136 года «целоваша крест новгородцам, яко хочу у вас умереть». Не случайно на ктиторском портрете, князь зовётся «вторый Всеволод» – Ярослав явно пытался апеллировать к образу Всеволода как доподлинно местного, своего, новгородского князя, сына великого Мстислава, внука Владимира Мономаха. Именно таким хотел быть он сам. Кстати, канонизация князя Всеволода во Пскове, где тот умер вскоре после изгнания из Новгорода, была совершена по инициативе Ярослава.

Обыкновенно в ктиторских портретах Христос изображается фронтально, а заказчика к нему подводит Богоматерь или кто-то из святых. Здесь всё иначе: Христос смотрит прямо на Ярослава и благословляет его, а князь буквально передает Спасителю храм. Конечно, это не знаменитое «Сотворение Адама» Микеланджело из Сикстинской капеллы, но жест похожий: богообщение как личный, почти физический контакт.

Раньше справа от ктиторской фрески начиналась сцена Страшного Суда – напоминание выходящим из храма о конце мира, находящегося за дверями храма. Ангелы трубят, из отверстых гробов поднимаются мертвецы, земля и море извергают из себя непогребенных покойников, а небеса сворачиваются, словно свиток. Посередине сидит Христос на троне, окруженный трибуналом из апостолов. Слева к нему подходит процессия из праведников шести категорий, а справа изображаются мучения грешников в огне преисподней. Глава преисподней – сам Сатана – был изображен здесь восседающим на звере, а на коленях у него сидит Иуда.

Слева от всего этого ужаса был уголок праведников. Они блаженствуют в раю на лоне (буквально – животе) Авраама – в Ветхом завете так называли рай. Этот образ преломился в христианском искусстве, и получился портрет старика Авраама с группой младенцев, то есть праведных душ, на коленях. Хотя ревностный библейский Авраам готов был принести в жертву своего единственного сына, здесь этот старец бережно и по-отечески обнимает маленьких, беззащитных, голых детей. Фрейд сказал бы, что в этом сюжете отражалось религиозное стремление вернуться под защиту отца, пусть и после смерти. И в самом деле, это универсальный образ соединяет отечество плотское – через телесные объятия, духовное – так как история веры начинается с праотца Авраама, и божественное – через намёк на неканонический образ Бога-Отца как старца.

Эта часть композиции примыкала к портрету Ярослава справа, а слева от портрета была написана святая Анастасия. Чтобы понять, почему она здесь изображена, нужно перевести её имя с греческого языка. «Ανάσταση» означает «воскресение». В греческих и сербских церквях над могилой ктитора писали «Сошествие во ад» или жен-мироносиц у гроба, а здесь художник решил заменить сцену воскресения её персонификацией. Святая Анастасия должна была напоминать стоящим рядом с гробницей князя о воскресении из мертвых.

Но князь Ярослав тут так и не был похоронен. Стоило ему расписать храм, как великий князь Владимирский Всеволод Большое Гнездо, который тогда был главным политическим авторитетом во всех русских землях, решил, что пора бы одному из его сыновей занять новгородский стол. Впрочем, Ярослава он тоже не обидел и через своего союзника Рюрика получил для него Вышгород. Спустя пять лет Ярослава из Вышгорода выгонет сын Рюрика, и после этого его следы теряются – когда и где умер создатель Нередицы, и не чувствовал ли он перед смертью себя покинутым, как Иов на гноище, никто не знает.

Зашифрованная подпись

Кто же расписал для Ярослава Нередицу? Искусствоведы долго ломали голову, выделяли работу разных художников, манеры письма. Когда раскопали усадьбу Олисея Гречина на Софийской стороне, первым делом подумали, что он мог приложить руку к нередицким фрескам. Боярин и художник Олисей Гречин, в самом деле, работал в Новгороде как раз в это время, а в 1196 году расписал надвратную церковь Ризоположения в Кремле. Но доказательств явно не хватало, пока в 2005 году Алексей Гиппиус, привыкший расшифровывать новгородские граффити и грамоты, не расшифровал подпись Олисея Гречина – только скрыта она была не в буквах, а в живописи.

Помимо святой Анастасии, которая олицетворяет воскресение, в программе есть ещё несколько странностей. Например, на западной стороне юго-западного столба, прямо напротив Анастасии, был изображён пророк Елисей – довольно редкий герой для живописных циклов. «Ну ладно, – подумали искусствоведы, –всё-таки в Ветхом завете он воскресил ребенка». Но вдобавок рядом, на арке между ними, была изображена Мария Египетская в жесте молитвы. Это совсем необычно: ей самое место было бы напротив, на западной стене, в череде праведных жен, которые шествуют рай вслед за апостолом Петром. Но как бы «вынул» Марию Египетскую из общей композиции и поместил её одну на стене напротив.

Если вспомнить, что родителями Олисея были Петр и Мария, сестру его звали Анастасия, а имя Олисей – это вариант имени Елисей, то композиция в юго-западном углу храма сразу приобретает смысл. Вот они все, прямо рядом с князем – небесные патроны художника и членов его семьи.

Церковь Спаса Преображения на Ковалеве

Музей, закрыта на реставрацию.

Церковь Спаса Преображения на Ковалевском холме сложно не заметить, когда едешь на Городище и Нередицу – она стоит на той же самой единственной дороге. Если ехать от Городища, вы увидите её по правую сторону. Ярко-красная, без побелки, Ковалевская церковь особенно хороша летом на фоне травы и неба. Уже издалека видно, что это реконструкция: шлемовидных куполов в Новгороде почти не сохранилось, хотя именно так выглядели древнерусские навершия храмов – после войны куполу решили вернуть первоначальный вид. Стены, которые во всей своей неровности кажутся подлинными, тоже реконструкция: после войны остался стоять только юго-восточный угол и алтарная апсида, но и к началу реставрации в 1960-х и они почти разрушились. Если приглядеться, можно увидеть ломаную линию, которая отделяет первоначальную часть стены от восстановленной – она идет довольно низко по всему периметру, а изнутри до этого же уровня сохранились остатки росписи.

До войны церковь Спаса на Ковалёве украшали 360 квадратных метров живописи, но пришедшие сюда в 1944 году реставраторы обнаружили только груды обожжённого кирпича. Те, кто знал памятник до войны, были уверены, что он утрачен навсегда, и живопись Ковалёва больше никто никогда не увидит. Может быть, и не увидели бы, если бы не искусствовед В. Н. Лазарев и реставратор А. П. Греков. Со временем фрески были пересобраны, и сейчас вы можете посмотреть некоторые из них внутри храма.

Если вы попадёте на Ковалёво в солнечный день, то, зайдя внутрь, обратите внимание на естественное освещение храма – оно неравномерное. В пасмурный день стоит даже попросить смотрителя выключить электрический свет, чтобы понять, каково было молиться в этом храме в Средневековье. Восемь окон в барабане и одно на южной стене – вот и все источники света. Лучи солнца опускаются до середины стен, так что нижняя часть оказывается затемненной, и взгляд молящихся невольно поднимается наверх.

Фрески

Храм был построен в 1345 году Онцифором Жабиным, о котором мы не знаем ничего, кроме его боярского происхождения. 35 лет храм стоял неукрашенный, и только в 1380 году был расписан по заказу Офанасия Степановича и его «подружи» (жены) Марии. Об этом сообщает фресковая «летопись» – большая надпись, размещённая на западной стене над входом, сейчас её можно увидеть выставленной внутри храма в числе восстановленных фресок. Белый фон надписи как будто бы эмитирует пергамен официальных грамот, а почерк и язык выдают происхождение художника. На первый взгляд кажется, что это такой же древнерусский язык, как и везде, но специалисты видят здесь почерк южных славян – например, мягкое «ть» в слове «потьписанъ» (то есть расписан).

Во фресках тоже кое-где видно влияние болгарской или сербской традиции. Одна из самых замечательных воссозданных фресок изображает сюжет, популярный в Сербии и западной Болгарии – это Христос во гробе. Фреска находилась в нише жертвенника, то есть слева от алтарной апсиды.

Герой романа Достоевского говорил о картине Ганса Гольбейна Младшего «Мертвый Христос в гробу» (1522), что, увидев её, иной может потерять веру. Действительно, вопрос о смерти Христа давно интересовал богословов и художников. Как изобразить физическую смерть бессмертного Бога, при этом не впав в богохульство, не лишив Бога божественности? За созданием картины Ганса Гольбейна стояла долгая история художественного осмысления смерти Христа в западном искусстве. Кто-то вспомнит пронзительную скульптуру Микеланджело «Пьета», кто-то – наполненное внутренней силой полотно Джованни Беллини «Оплакивание Христа», где за фигурами оплакивающих сияет голубое небо. Но на самом деле, «очеловечивание» сцен распятия и размышление о смерти Спасителя впервые появляются в византийском искусстве в XII веке, и только потом, через византийские образцы, этот сюжет будет воспринят на Западе.

Византийский сюжет «Христос во гробе» во многом парадоксален. Эти иконы изображают умершего или, как писали богословы, «уснувшего» Христа в портретном формате, с закрытыми глазами и слегка опущенной на плечо головой. Христос изображается вертикально, хотя он уже умер; на табличке на кресте написано «Царь Славы» – хотя, согласно Евангелиям, на ней было написано насмешливое «Иисус из Назарета, царь иудеев». Образ соединяет в себе идеи жизни и смерти, силы и слабости, воскресения и тления, божественного и человеческого. Это не прямое изображение евангельских событий, а художественное высказывание о тайне жертвы и спасения.

Ковалёвский вариант этого сюжета очень крупный, скромный в деталях, и расположен он был довольно высоко – художникам явно хотелось, чтобы молящиеся могли увидеть его даже из-за алтарной преграды и остановить на нём взгляд. В этой фреске нет ничего лишнего, яркого, броского – но всё тело Христа будто бы светится. Это одно из прекраснейших в искусстве византийского мира прочтений этого сюжета.

Церковь Успения на Волотовом поле

Открыта как музей, пт–пн, с 10:00 до 17:00.

Чтобы попасть к церкви Успения на Волотом поле, нужно переехать московскую дорогу и оказаться в селе Волотово. Церковь видна не сразу – нужно проехать мимо магазина «Продукты» и на развилке повернуть направо. Справа вы увидите классический новгородский храм – квадратный в плане, с одной пониженной апсидой, одним куполом на четырех столпах и фигурной кровлей с повышенным центральным закомаром. Но здесь все формы необычно чистые, углы здания прямые, округлые арки кровли создают мягкий ритм, и нет той неровности материала, которую можно было видеть в Нередице и Ковалёве.

Как и остальные храмы сегодняшнего маршрута, Волотовская церковь была разрушена во время войны, но восстановили её последней – здание было отстроено только в 2001–2003 годах, с 1993-го шла реставрация фресок. Для их восстановления использовали довоенные фотографии и акварельные рисунки Наталии Толмачевской 1920-х годов – и именно по копиям Толмачевской можно понять, какой была эта живопись.

Согласно летописи, церковь Успения на Волотовом поле была поставлена в 1352, а «подписана» (то есть расписана) в 1363 году. На южной стене раньше находилась ктиторская композиция, изображавшая архиепископа Моисея, который вручает модель храма Богоматери. На копии этой фрески можно разглядеть первоначальный вид храма – видна трёхлопастная кровля, водосточные желоба, спускавшиеся с неё по углам храма, щелевидные оконные рамы с круглыми оконницами. Археологи писали, что такие окна использовались в волотовской церкви ещё в середине XIX века. В отличие от Ковалёва, храм Успения хорошо освещен, все его компактное пространство просматривается целиком.

Фрески Волотова написаны очень необычно, не совсем по-новгородски. Если на Ковалёве мы видели ровные фигуры и сдержанные выражения на лицах святых, то в Волотово – буйство цвета и линии. Голубой нежнее, а охра ярче. Горы, на фоне которых разворачиваются сцены Евангелия, – будто молнии. Такая живопись пришлась бы по вкусу экспрессионистам.

Фрески написаны в девять ярусов от пола до потолка. Причём художник явно подумал о том, как их будет видно снизу, из храма. Если в нижнем регистре изображены фигуры примерно человеческого роста, 165 см, то пророки в барабане – 230 см в высоту. Чем выше ярус, тем крупнее фигуры, и благодаря этому они становятся как будто ближе к зрителю.

Был ли художник новгородцем? Или, может быть, сербом, как мастер Ковалёва, или греком, как Феофан, расписавший Спаса на Ильине? Учёные не знают наверняка. Но, как бы то ни было, в живописи Волотова можно найти следы ереси жидовствующих, волновавшей умы новгородцев в конце XIV века.

Живопись Волотова и еретики

«А не верую я, Васенька, ни в сон, ни в чох, а и верую в свой червленый вяз» (то есть в свою дубинку). Так насмешливо говорил про себя Васька Буслаев, герой новгородских былин – может быть, первый атеист в новгородской словесности. Настоящий новгородец, бунтарь, он как-то стал рассылать по городу «ерлыки скоропишеты» с приглашением к нему в терем на пир. Пришедших он сперва хорошенько обхаживал своим вязом (то есть дубинкой), и если человек выдерживал, то становился Васеньке другом. С этой бандой друзей Васька ходил по кабакам и устраивал драки, а однажды даже затеял драться со всем Новгородом на Великом мосту – и не остановился, пока за ним мама не прислала девку-чернавку забрать его домой.

В другой раз он отправился со своей бандой в Иерусалим на ладье, а когда они приплыли, решили пойти к реке Иордану. Васька сразу разделся и хотел искупаться, но к нему подошла старушка и сказала, что, мол, у них на Иордане другие правила, купаться без одежды нельзя. «У нас во Ёрдан-реки не купаютче, / Как толькё в Ёрдан-реки помоютче: Купалса в Ёрдан-реки сам ведь Сус Христос!» И прокляла Ваську – мол, до дома не доедешь. Васька всё равно полез купаться, а на обратном пути в Новгород, развлекаясь с товарищами, расшибся о камень и умер.

Образ Васьки, как считают исследователи, сочетает откровенно богохульное поведение и молодецкую удаль. Несмотря на его выходки, сказитель явно сочувствовал ему – а значит, вместе с Васькой начинал сомневаться в авторитете церкви.

Такие настроения распространились в Новгороде в XIV веке, как раз во времена создания церкви Успения. Группа диаконов и мирян стала утверждать, что церковь не так-то и нужна для контакта с Богом. Что мешает человеку познавать Бога непосредственно, без участия иерархии? На фоне церковных конфликтов и продажи церковных должностей, такие идеи пользовались популярностью, правда недолго. Православные епископы сумели отстоять истину теми методами, которые тогда были приняты: смутьянов прозвали стригольниками, то есть языческими жрецами, и казнили в 1375 году. Но память о ереси в Новгороде жила ещё долго.

Иконографическая программа росписей Волотова, составленная, вероятно, вскоре после казни еретиков, отражает традиционное иерархическое видение мира и веры: под куполом Христос как глава вселенной, ниже – пророки, евангелисты и ангелы, в алтаре – причащение апостолов за тайной вечерей, по стенам – евангельские сюжеты, под ними, на уровне человеческого роста – святые и ктитор. Но интонация фресок очень необычная – мир Волотовской живописи будто бы наполнен проявлением потусторонней силы, от которой дрожат и трепещут все герои евангельских сюжетов. Даже в черно-белых довоенных фотографиях видны эти молнии и вихри, среди которых живут волотовские святые. Бог являет себя в мире очень непосредственно, очень близко, и от этого контакта все вокруг наполняется движением. Такого прямого контакта с Богом искали стригольники – и не о нём ли пытались рассказать художники Волотова?

Широкий, вибрирующий мазок. Открытые жесты и открытые взгляды. Все складки одежды – будто изломы. Если ковалевские фигуры святых замерли, то эти то куда-то спешат, то насторожено ждут. Это живопись больших чувств и больших событий – когда Бог рядом, не может быть ни полутонов, ни полушагов.

Маршрут 7. Юрьево (автомобиль, автобус)

С Софийской стороны к югу от Новгорода находится ещё несколько мест для однодневной поездки. Во-первых, это Юрьев монастырь и Перынский скит. Юрьев был главным монастырем средневекового Новгорода, а архимандрит Юрьева – старшим среди всех новгородских монахов. Во-вторых, прямо рядом с монастырем после войны был создан музей деревянной архитектуры Витославлицы. Здесь собраны деревянные дома и храмы XVI–XX веков со всей области. По значимости «Витославлицы» могут соперничать с музеем в Кижах, но визит обойдется вам во много раз дешевле поездки по воде на знаменитый остров в Карелии. В-третьих, прямо за монастырем есть популярный песчаный пляж с видом на исток Волхова. Многие новгородцы приезжают сюда летом отдыхать и купаться. Наконец, от города до монастыря (или обратно), можно пройти по красивейшему маршруту между озером Мячино и Гребным каналом, и дальше вдоль реки. В хорошую погоду и по пути, и у самого монастыря открываются прекрасные виды на Витославлицы, Рюриково городище и заливные луга.

Добраться сюда можно на машине, на велосипеде, пешком, по воде или автобусом №7. Водный транспорт придется арендовать специально, и тогда стоит заодно посетить церковь Николы на Липне и руины монастырей с другой стороны Волхова. Автобус идет от вокзала примерно 20 минут, но отправляется не часто – лучше перед поездкой уточнить расписание. Дорога пешком от Белой (Алексеевской) Башни до Юрьева займет примерно час. На обед можно остановиться в Витославлицах в кафе «Сытый гусь» или отведать пирожков в монастырской лавке.

Юрьев монастырь

Юрьевское ш., 10. Действующий монастырь. Открыт ежедневно с 8:00 до 20:00.