Трупный цветок

– Нет, не думаю.

– Вы местная?

– Нет, из Копенгагена.

– Элоиза – журналист, – сказала Эллен Моссинг. – Она пришла поговорить о Кристофере.

Улыбка мгновенно исчезла с лица Йоханнеса Моссинга, и он тут же отдёрнул руку, как будто обжёгся.

– Журналист, – твёрдо сказал он. Выглядел он так, будто только что разжевал горький миндаль.

Эллен Моссинг пришла Элоизе на помощь:

– Я сама пригласила её зайти, Йоханнес. Я не возражаю против того, чтобы поговорить о произошедшем. – Она нежно похлопала его по руке. – Тебе я тоже советую: вполне возможно, что тебе станет легче. Это не страшно, вовсе наоборот.

Йоханнес Моссинг мгновение смотрел на свою жену, не произнося ни слова. Затем он повернулся к Элоизе и сказал ровным голосом:

– Будьте добры, покиньте наш дом.

Как по волшебству в дверях материализовалась домработница.

– Я провожу вас, – торжественно произнесла она.

Элоиза не двинулась с места.

Они с Йоханнесом Моссингом долго смотрели друг на друга.

– Я работаю в «Demokratisk Dagblad», – сказала Элоиза. – Я здесь потому, что со мной, по всей видимости, пытается связаться убийца вашего сына.

Эллен Моссинг с изумлением взглянула на неё и быстро опустилась на стул. Она несколько раз открыла и закрыла рот, не произнося ни звука, но Элоиза не заметила никакой перемены в лице Йоханнеса Моссинга.

– Поэтому будет очень полезно, если вы расскажете мне всё, что знаете о той ночи, когда он был убит, – продолжила она. – Всё, что может помочь мне выйти на след Анны Киль.

В оранжерее долго не было слышно ничего, кроме печального пения Билли Холидей.

Эллен Моссинг потянулась к руке своего мужа, но он убрал её прежде, чем она коснулась её.

– Йоханнес, я думаю, мы должны…

– Мы ничего не должны, – сказал он, не сводя глаз с Элоизы. – До свидания, фрёкен Кальдан.

– Позвоните мне, если передумаете, – сказала Элоиза, выходя из оранжереи.

«Форд» подал двойной звуковой сигнал, когда Элоиза нажала на кнопку дистанционного управления.

Она села за руль и посмотрела в зеркало заднего вида. Эллен Моссинг стояла у окна одной из гостиных и смотрела на неё. Элоиза видела, что она плачет.

Что здесь, чёрт возьми, сейчас произошло?

В истории о Кристофере Моссинге было что-то не так. Родители пытались скрыть что-то о нём? Было ли на самом деле что-то, что имело смысл скрывать, или они действительно просто не знали? Элоиза понимала, что можно прожить всю жизнь рядом с кем-то и не узнать его по-настоящему. Но было ли так на самом деле? Вёл ли Кристофер Моссинг двойную жизнь, было ли ещё что-то, помимо его великолепной адвокатской деятельности? Что-то, о чём не догадывались его родители? А Анна Киль – как она вписывалась во всё это? И не менее важный вопрос: при чем тут она, Элоиза?

Она завела машину, выехала на дорогу и повернула налево на набережную Ведбека.

По пути она решила посмотреть на дом Кристофера Моссинга в Торбеке. Она понимала, что его, скорее всего, продали после убийства и что вряд ли там можно было найти что-либо существенное. Но ей нужно было увидеть место преступления. Она хотела его увидеть.

Она взяла в руки мобильный, чтобы посмотреть адрес, и увидела очередной пропущенный звонок от Мартина. А ещё уведомление из «Инстаграма». Вообще-то она уже давно им не пользовалась. Несколько лет назад она последовала всеобщей моде и первые полгода загружала в свой профиль фотографии с прогулок по городу и восходы солнца, но они никогда не отражали красоту действительности. Она быстро потеряла к нему интерес и просто не успела удалить страницу.

Пока стояла на светофоре, Элоиза открыла уведомление и увидела, что её отметили на фотографии восемь минут назад. В уведомлении говорилось:

Anna_elisabeth_kiel упомянула вас в комментарии:

«Твоя дверь была открыта, @heloisekaldan, поэтому я позволила себе войти».

Включился зелёный свет, но Элоиза осталась стоять и нажала на ссылку.

– Что ещё за бред, – проговорила она сквозь зубы под нетерпеливые гудки автомобилей, собиравшихся сзади.

Она свернула на обочину и ударила по тормозам, костяшки её пальцев побелели.

Она увидела на экране привычную глазу панораму Копенгагена со встающими одна за другой постройками красного кирпича. Купол Мраморной церкви высился по центру кадра, и Элоиза узнала балкон, с которого была сделана фотография этого тёмно-зелёного паруса на горизонте.

Она набрала номер и стала ждать ответа.

– Здравствуйте, полиция? В мою квартиру проникла взломщица. Да, сейчас. Она там в эту самую минуту!

8

127 старых деревянных ступеней по очереди громко скрипнули под ногами детектива Шефера, пока он поднялся на шестой этаж.

Там он увидел открытую дверь в квартиру и постучал кулаком в перчатке по косяку, прежде чем войти.

– Привет, – кивнул он специалисту по дактилоскопии из Национального центра судебной экспертизы, который с помощью тонкой кисти и баночки с алюминиевой пудрой снимал отпечатки пальцев в тесной прихожей. – Что-нибудь нашёл?

– Можно сказать и так.

Мужчина в знак приветствия поднял кулак; Шефер почувствовал себя ещё более старым и запорошенным пылью, чем квартира, в которой они находились. Он неохотно протянул кулак и стукнул им по кулаку коллеги.

– Даже более того, я бы сказал, что здесь просто полным-полно отпечатков пальцев и их следов.

– Ну, тогда тебе есть чем заняться до вечера, – сказал Шефер, ободряюще похлопывая его по спине.

Шефер прошёл мимо него в комнату. Это была большая комната с панорамными окнами и дверью, выходящей на небольшой балкон. Он увидел, что с этой двери уже сняли несколько отпечатков пальцев.

Шефер огляделся.

На подоконнике лежала покоричневевшая яблочная кожура и стояла неполная чашка кофе с засохшей молочной пенкой по краям, стол в гостиной был завален бумагами, грязными тарелками и хлебными крошками. За исключением обычного бытового беспорядка и пыли, в квартире не было никакого хаоса, ничего, что говорило бы о «краже со взломом» или «вандализме».

Из соседней комнаты раздавались голоса. Шефер подошёл к столу в гостиной и взглянул на лежавшую там кипу бумаг. Быстрым движением он разложил документы веером, как игральные карты, и стал их просматривать. Это была распечатка старых статей об убийстве Кристофера Моссинга.

Он пробежал бумаги глазами и остановил взгляд на фразе, которую сам произнес для прессы через несколько недель после начала расследования:

У нас есть веские основания полагать, что Анна Киль покинула страну, и теперь Интерпол разыскивает её на международном уровне.

Он снова сложил бумаги и пошёл на кухню, где двое служащих из подразделения, занимающегося кражами со взломом, разговаривали с женщиной, сидевшей за кухонным столом. Шефер не знал имён офицеров, но видел одного из них несколько раз на улице. Рыжий бледный молодой парень. Второй был похож на араба и напомнил Шеферу небоскрёб в Дубае. У него самого чуть не заныла спина, когда он увидел, как бедняге приходится стоять с согнутой шеей, чтобы хоть как-то уместиться на этой кухоньке с низким потолком.

Все трое повернулись к Шеферу, когда он вошёл.

– Добрый день, – сказал Шефер, подходя к столу. – Это вы живёте здесь?

Он адресовал эти слова женщине, и она кивнула в ответ.

– Детектив Эрик Шефер.

Он протянул руку, и она пожала её.

– Элоиза Кальдан.

Он обратился к коллегам:

– Вы пришли сюда первыми?

– Да, звонок поступил в 14:32, мы приехали в 14:44, но в квартире никого не было, – сказал бледный. – Мы позвонили в Национальный центр криминалистики, как только поговорили с вами, и судебный эксперт уже полчаса как здесь. Похоже, он что-то обнаружил, – офицер довольно кивнул.

– Радоваться мы будем потом, когда узнаем, что именно ему удалось найти, – сухо сказал Шефер. – Вы можете быть свободны, теперь я займусь этим. Главное, не забудьте положить мне на стол отчёт перед тем, как уйдёте вечером домой.

– Мы можем остаться, – сказал Дубайский небоскрёб. Он перевёл глаза с Шефера на женщину за столом. Шефер почувствовал, что желание полицейского остаться больше связано с тем, как он смотрит на белую футболку, обтягивавшую тело женщины во всех нужных местах, нежели с задачей следствия.

– Очень мило с твоей стороны, но я попросил бы поумерить пыл. – Шефер бросил на офицеров такой взгляд, что они быстро попрощались и покинули помещение. Он слышал, как они обменивались скабрезными замечаниями со специалистом дактилоскопии, когда выходили из квартиры.

– Можно? – Он указал на стул напротив женщины.

– Конечно.

Он вытащил стул из-за стола и сел.

– Я уверен, что вы уже много рассказали Лорелу и Харди. – Он кивнул на выход.

Женщина сжала губы, сдерживая улыбку.

– Но, боюсь, вам придётся рассказать всё сначала, чтобы я мог помочь вам, – сказал Шефер. – Как я понял, вы хотели поговорить именно со мной?

– Да, верно.

– Почему?

– Потому что вы ведёте дело Моссинга.

– Дело Моссинга?

– Да.

– А при чём здесь оно?

– Я знаю, это звучит немного дико, – сказала она. – Но, как сказали ваши коллеги, когда звонили вам, я думаю, что Анна Киль была сегодня в моей квартире.

Шефер потёр подбородок двумя пальцами, глядя на неё. Хотя обычно он тщательно брился по утрам, к этому времени щетина уже снова наметилась, поэтому раздался довольно громкий звук.

– Честно говоря, я считаю, что это очень маловероятно. – Он старался сгладить нотки снисхождения в голосе, но его слова всё равно прозвучали покровительственно.

– И всё же достаточно вероятно, чтобы вы отправили сюда судебного эксперта, как только получили вызов. Едва ли он так торопится снимать отпечатки пальцев по горячим следам в каждой взломанной квартире? Особенно когда из неё ничего не пропало.

Шефер пожал плечами и взглядом ответил ей: Touché^[6].

– Дело в том, что вы сейчас не абы про кого заговорили, поэтому я решил подстраховаться. Но с какой бы стати Анне Киль вламываться сюда к вам?

– Я не знаю, но она была здесь сегодня, она сделала фотографию с моего балкона и запостила её в «Инстаграме». Посмотрите, чья это страница! – Элоиза Кальдан показала свой мобильный Шеферу, он взял его в руки и стал смотреть на фотографию.

Потом встал, отошёл и остановился в дверях гостиной.

– А это не может быть старая фотография, которую вы сами же сделали когда-то давно и разместили в «Инстаграме» или на «Фейсбуке» и которую кто-то просто скопировал? – Он по очереди смотрел в телефон и на вид из окна балкона.

– Нет, эту фотографию я никогда раньше не видела.

Шефер просмотрел профиль, в который была загружена фотография. Это была единственная публикация. Не было никаких других картинок, никакой информации о пользователе, ничего, кроме имени профиля. Ни подписчиков, ни подписок.

– Вы себе не представляете, как много травли происходит в социальных сетях, – сказал он. – К вам на страницу зашёл некто, и, возможно, он когда-то сделал этот снимок, а теперь решил поразвлечься. Может быть, это один из ваших друзей сделал такое фото на прошлой неделе. Или в прошлом году.

– Нет. Тем немногим друзьям, которые когда-нибудь бывали здесь, я доверяю.

– Возможно, это новый парень так себя ведёт? Или бывший вымещает злость, пытаясь напугать вас?

– Нет, такого я тоже не могу себе представить. – Её голос зазвучал уже менее уверенно.

Шефер посмотрел на неё.

– Вы журналистка, не так ли?

– Да, из «Demokratisk Dagblad».

– Да, думаю, я видел ваше имя в газете. Вы делаете свою работу очень хорошо.

Она пожала плечами.

– Спасибо.

– Те бумаги. – Шефер кивнул на стопку документов на столе в гостиной. – Вы начали писать статью о Моссинге? Это поэтому вам мерещатся призраки?

– Мне стало интересно заняться этим делом, да, но в этот раз это не обыкновенная работа. Происходит что-то такое, что я…

– Послушайте… – Он поднял руку, прерывая её. – Вам нечего бояться. Есть серьёзные основания полагать, что Анна Киль вообще находится не в Дании.

– Я прекрасно это знаю, – сказала Элоиза Кальдан, поднимаясь. – Не прошло ещё полутора недель с тех пор, как она была во Франции.

Шефер, похоже, был потрясён тем, что услышал.

Он молча наблюдал, как Элоиза Кальдан доставала что-то из чёрной сумки, висевшей тут же на крючке рядом с холодильником.

– Мне не мерещатся призраки, – она подошла к нему и протянула два голубых конверта, – Анна Киль пытается что-то сообщить мне.

9

Анне пришлось долго ждать, когда снимут трубку.

Ей удалось отыскать одну из немногих сохранившихся в Дижоне старинных телефонных будок. Большинство будок уже давно демонтировали и заменили на… Да ничем их не заменили. По всему городу остались опустевшие, уродливые площадки, где из асфальта торчали обрезанные провода, похожие на жуткие произведения искусства ушедшей эпохи.

– Ник?

– Да.

– Это я.

– Да, я так и думал. Никто мне больше не звонит.

– Мне пришлось двинуться дальше. На север. Думаю, меня заметили.

– Заметили? Кто – он? – Голос звучал обеспокоенно.

– Нет, какая-то женщина. Может быть, нет ничего страшного. Но я не могла там больше оставаться.

– Анна, если ты увидишь его или кого-то, напоминающего его, беги со всех ног, ты поняла меня?

– Да.

– Я говорю серьёзно. Он не будет колебаться ни секунды, чтобы взять тебя на месте. Ты даже не представляешь, насколько опасен этот человек.

– Да нет, Ник, представляю, – произнесла она холодным тоном, – может быть, даже лучше, чем ты. Так что не говори со мной так, будто твоя задача – заботиться обо мне. Я не твоя дочь.

Наступила пауза, затем он осторожно спросил:

– Есть какие-нибудь новости? Ты отправила письмо?

– Я отправила два.

– Ладно, хорошо. Хорошо.

– Ты обещал мне информацию о месте, где он проводит отпуск.

– Да. Это отель «Grand Hyatt Martinez». В Каннах.

– Когда он туда приезжает?

– В начале июня на три недели. И так каждый год.

– Один?

– В основном да. По крайней мере, путешествует он один. Я не знаю, приезжает ли к нему кто-нибудь, пока он там…

Повисло неловкое молчание.

– А файлы? – спросила затем Анна.

– Остальное ты получишь, когда я получу своё, – сказал он. – Главное, позаботься, чтобы Элоиза оказалась в Париже.

– Слушай, Ник…

– Да?

– Тебя совесть не мучает?

Он засмеялся. Грустным, глухим смехом.

– Есть немного. А тебя?

Она задумалась на мгновение.

– Нет, – сказала она и повесила трубку.

10

Элоиза стояла у кухонной раковины, отмывая с пальцев чернильные пятна жёсткой щёточкой для ногтей. Парень из Национального центра судебной экспертизы попросил у неё перед уходом отпечатки пальцев.

– Чтобы исключить ошибку, – сказал он.

Отмыв руки почти дочиста, она взяла гроздь помидоров на веточке и два персика из миски на подоконнике и достала из холодильника большой шар моцареллы из буйволиного молока.

– Я сегодня практически ничего не ела, и, если это затянется ещё, я умру от голода, – сказала она Шеферу.

Не отрывая глаз от писем на столе перед собой, он махнул ей рукой, как бы говоря: пожалуйста!

Пока Элоиза мыла помидоры и персики и нарезала их, она украдкой наблюдала за ним. В нем было что-то настолько мощно мужское, что ей казалось, будто это Тони Сопрано сидит сейчас на её кухне. Как будто он вот-вот перейдёт на английский и заговорит, слегка пришёптывая, с крутым джерсийским произношением.

Он одновременно казался и очень требовательным, возможно даже грозным, и – в большей степени – добрым.

– А вы не голодны? – спросила Элоиза. – Может, тоже поужинаете?

Она положила пучок базилика и горсть листьев мяты на большую деревянную доску и стала их нарезать.

Шефер взглянул на продукты на кухонном столе и с сожалением покачал головой.

– Я бы с радостью, но мой доктор говорит, мне нужно повнимательнее относиться к тому, как я питаюсь.

– Дайте-ка угадаю… – Элоиза посмотрела на него, приподняв бровь. – Ваше внимание, скорее всего, чаще бывает приковано к огромным стейкам с кровью?

– Бинго!

Элоиза кивнула.

Круглый живот и румянец на щеках свидетельствовали, что он не имел привычки к здоровому питанию. Ещё он курил. Запах никотина чувствовался с противоположного конца кухни.

– Время уже вечернее, так что можете позволить себе глоток вот этого. – Она открыла холодный «Хейнекен» и протянула ему.

– Ну, раз вы уже открыли, – сказал он, беря в руки банку.

Элоиза разложила салат на блюде. Сверху полила первоклассным оливковым маслом, посыпала солью, перцем и мелко нарезанными травами.

Затем она села напротив Шефера и начала есть прямо с блюда.

– Что вы скажете о Кристофере Моссинге? Кажется, что вся его жизнь – это молочные реки и медовые берега, пока Анна Киль не пришла и не положила этому конец. Вы верите в такую глянцевую картинку или за ней что-то скрывается?

– В принципе всё говорит о том, что он просто был хорошим парнем. Насколько только можно им быть, когда ты юрист.

Его взгляд упал на салат.

– Скажите, вот это вы едите, когда умираете от голода? Немного фруктового салата и много сливочного сыра? Ни мяса, ни хлеба, ни чего-то ещё?

Элоиза пожала плечами.

– Я не очень люблю мясо.

Шефер неодобрительно поморщился. Затем покачал головой и продолжил:

– Моссинг был адвокатом защиты, поэтому, разумеется, ему приходилось защищать негодяев – богатых негодяев, прошу заметить, – и делал он это хорошо.

– Значит, могло быть много тех, кто имел на него зуб. Конкуренты, например. Разве у такого человека, как он, не бывает много врагов?

– Да, многим он не нравился по разным причинам. Но на убийство пошёл только один человек.

Элоиза задумчиво жевала.

– Правда ли, что после убийства она стояла перед камерой наблюдения на дороге у его дома и несколько минут смотрела в объектив?

Шефер сделала глоток пива, не сводя с Элоизы глаз.

– Угу.

– И нет ни малейшей вероятности, что вы можете ошибаться? Что Анну Киль обманули и кто-то просто пытается выставить её убийцей?

– Если представить, что кто-то вынудил её войти в дом, заставил её против своей воли убить Кристофера Моссинга, оставить свои отпечатки пальцев на орудии убийства, после чего измазать его в крови жертвы, то вы правы.

– Хмм.

Шефер покачал головой.

– Пожалуй, скажу так: я очень удивлюсь, если мы окажемся не правы.

Элоиза неуверенно кивнула.

– Но с какой стати ей это делать?

– С какой стати ей вообще делать что-то из того, что она сделала? Почему она убила его, почему она стояла и смотрела в камеру и почему она посылает вам письма сейчас, спустя столько времени – если принять на веру, что они действительно от неё?

– А у вас вообще есть версия? – спросила Элоиза. – Я имею в виду, относительно её мотивов.

– Окончательной нет. Но у неё, без сомнения, есть объяснение, зачем она сделала то, что сделала. Может быть, её привели туда голоса в голове. Может быть, она увидела Моссинга на улице или в очереди в супермаркете и убедила себя, что он – угроза, которую необходимо устранить. Но разумной причины, похоже, быть не может. Как вы, вероятно, читали в репортаже газеты «Ekspressen», Анна болеет уже долгое время, и несколько школьных психологов подтвердили, что это сильно изуродованная болезнью молодая женщина, которая уже в юном возрасте проявляла признаки психопатии. Кстати, это больше нельзя так называть. Сегодня это называется «диссоциальное расстройство личности» – надо, чтобы всё звучало красиво. Но не важно, как, черт возьми, это назвать, всё равно это ужасно.

– «Диссоциальное расстройство личности», – повторила Элоиза. Она подвинула к себе блокнот, лежавший на столе, и кликнула ручкой-автоматом. – Что именно это значит?

– Вот это вам лучше убрать. – Шефер кивнул на ручку. – Всё, о чем мы здесь говорим, не подлежит разглашению.

Элоиза закрыла блокнот и убрала его в сторону.

– Хорошо. Это не для разглашения. Что означает диссоциальное расстройство личности?

– Люди, страдающие психопатией, легко становятся агрессивными и ведут себя равнодушно и грубо по отношению к окружающим. Они очень бурно выражают свои чувства и просто не понимают, что их действия имеют последствия: они никогда не ошибаются – это всегда вина других. Другими словами, они абсолютно непредсказуемы.

– И вы сказали, что школьный психолог Анны подтвердил этот диагноз?

– Психологи. Большинство психологов. Её несколько раз исключали из школы. В одной школе она угрожала учителю математики. Позвонила его жене домой и сказала, что застрелит его, когда он приедет в школу на следующий день. Очевидно, она недолюбливала дроби.

– А в следующей школе?

– В следующей школе она ударила ровесника теннисной ракеткой в лицо на уроке физкультуры. По имеющимся данным, он пробрался в женскую раздевалку, пока девочки переодевались. – Шефер допил пиво. – Это стоило ему сломанного носа.

Элоиза инстинктивно потёрла переносицу.

– Это какое-то безумие, в конце концов. Почему её не сдали в интернат для трудных подростков или что-то в этом духе?

– Потому что на тот момент ей было не больше двенадцати лет и потому что никто не обращался в полицию. Никто не сообщал о происходящем, никто не поднимал шума. Все проблемы решались без огласки с помощью игры на гитаре и циркулярной педагогики.

– Решались? Не похоже, чтобы хоть одна проблема была решена.

– Вы тоже так считаете?

– А что же родители, где они были?

– У меня сложилось впечатление, что они не очень-то интересовались дочерью. Её отец нашёл работу в Гренландии, когда Анне было лет восемь-девять, и там он нашёл себе милую эскимосочку. Так что он развёлся с матерью Анны и дальше воспитывал уже новых своих отпрысков. Тогда он полностью исчез из жизни Анны.

– А мать? У неё свой винный ресторанчик в Херлеве?

– Да. «Фонарь».

– Что она собой представляет?

– Милая леди. Профессор философии.

– Серьёзно?

– Нет. Шутка. Она владеет винным ресторанчиком. Включите воображение.

Элоиза откинулась на спинку стула с негодованием. С одной стороны, ей нравилась его сухая, недипломатичная форма общения. Ей всегда нравились люди прямолинейные. Честное оскорбление было для неё гораздо лучше вежливой лжи. Тогда, по крайней мере, ты знаешь, что за человек перед тобой. В то же время её рассердило, что мужчина на такой должности позволяет себе подобным образом припечатывать людей.

– Если я чему научился за двадцать восемь лет службы в полиции, так это читать людей, – сказал Шефер, как будто он мог читать и её мысли. – И они в основном соответствуют моим ожиданиям.

– И что вы этим хотите сказать?

– Что люди редко отклоняются от стереотипов. Счастливая шлюха, честный политик, чистый в отношении допинга спортсмен мирового уровня? Забудьте об этом, их не существует.

– А что насчёт объективного журналиста?

Шефер усмехнулся.

– Объективности не существует, тем более среди журналистов. Вы – извините – слишком погружены в себя. Поймите меня правильно, я не сомневаюсь, что вы сами верите, что в погоне за истиной объективны. Но, когда подозреваемая в убийстве начинает слать вам личные приветы, вас в первую очередь интересует не её роль в деле, а ваша собственная. И не пытайтесь меня убедить, что вам не хотелось бы увидеть в газете своё имя.

– А что тут такого? – Элоиза скрестила руки на груди.

– Да нет, ничего. Но это уходит корнями в эго.

– А когда вы бросаете преступника за решётку, то делаете это только ради социального порядка? Это ровным счётом ничего не значит для вашего эго?

– Ну, я тоже грешен, – кивнул он. – Поэтому хочу сказать, что в большинстве своём мы оправдываем те ожидания, которые бывают относительно нас у окружающих. И есть веская причина, почему мало кто доверяет журналистам. У вас почти всегда есть какие-то собственные планы.

Элоиза отложила вилку и отодвинула блюдо в сторону.

– Не похоже, чтобы Эллен Моссинг была подвержена тем же предрассудкам, – сказала он, вставая. – Хотите ещё пива? Или чашечку кофе?

Шефер покачал головой.

– Эллен Моссинг? Вы с ней разговаривали?

– Да, сегодня. Я как раз ехала из Ведбека, когда появилось фото в «Инстаграме».

Шефер откинулся на спинку стула и закинул руки за голову.

– Ну неужели, чёрт побери! Я очень удивлен, что она вас приняла. Работать с Йоханнесом Моссингом было сущим кошмаром.

– В каком смысле?

– Во всех смыслах.

– Он и меня не особенно был рад видеть, могу признаться.

– Что же вы обсуждали с фру Моссинг?

– Не особенно много. Мы не так много успели сказать друг другу, когда домой пришёл Йоханнес Моссинг и попросил домработницу выпроводить меня на улицу.

Шефер кивнул.

– Да, это на него похоже.

– Отчего же он не хотел сотрудничать со следствием? Это странно. Он ведь так же, как и вы, заинтересован, чтобы убийцу его сына поймали, не так ли?

Шефер не ответил на вопрос. Вместо этого он указал на письма на столе перед ним.

– Вы не одолжите мне пару пакетов с клипсой?

Элоиза собиралась возразить, но он поднял руку, останавливая её.

– На них, безусловно, уже много отпечатков других людей, но их всё равно стоит проверить. Есть вероятность, что ДНК отправителя окажется на клеевом краю конвертов.

Элоиза уже успела сфотографировать письма на айфон и загрузить их в iCloud. Она достала пакеты.

Шефер снова надел перчатки и положил каждое письмо в свой пакет.

– А мне что делать? – спросила Элоиза.

Шефер встал и застегнул куртку на молнию. Он достал портмоне из заднего кармана и протянул ей свою визитку.

– Дайте знать, если в «Инстаграме» появятся новые сообщения или загадочные фотографии. А вообще я думаю, что вам следует вести себя тихо и быть начеку.

Он огляделся.

– У вас есть молодой человек или кто-то, кто может остаться с вами сегодня вечером?

Элоиза покачала головой.

– Тогда запритесь и всё время держите дверь на замке, – он протянул ей на прощание руку, и Элоиза пожала её.

– Вы не ответили на мой вопрос о Йоханнесе Моссинге, – сказала она, – почему он не захотел сотрудничать с полицией?

Шефер помедлил секунду. Затем сказал:

– Я думаю, он отправил своих людей на её поиски.

– Вы шутите! – Мысль была настолько абсурдной, что Элоиза засмеялась. – Что же, вы думаете, он планирует сделать, если найдёт её?

Шефер уже пошёл к выходу.

– Просто следите, чтобы дверь была закрыта, – повторил он, выходя из квартиры.

Элоиза вышла на балкон и стала наблюдать, как Шефер выходит из подъезда, пересекает улицу рядом с её домом и садится в чёрный «Опель Астра», припаркованный неподалеку.

Когда он уехал, она начала убирать со стола. В голове у неё роились мысли, как будто из автомата для подачи мячей для настольного тенниса они выстреливали сотнями одновременно. Она чувствовала, как усталость окутывала её, словно мокрая простыня, и от этого ей становилось очень тяжело и холодно.

Она оставила посуду немытой и легла спать прямо в одежде, когда на улице ещё было светло, но ей долго не удавалось уснуть. Птицы за окном рассекали воздух, словно шальные снаряды. Она достала пару таблеток от головной боли и запила их стаканом воды, который стоял на тумбочке и на который успела осесть пыль.

Затем она свернулась калачиком, обняв подушку и накрыв ею ухо, и ждала, пока волны в её голове потихоньку не улеглись, медленно, но верно.