Единственная дочь

2
Бек, 10 января 2003 года

Несколько месяцев назад Бек решила жить так, как будто за ней наблюдают. На случай, если за углом прячется киносъемочная группа или ее зеркало двустороннее. Это означало всегда прикрывать рот рукой, когда зеваешь, и не давить прыщи на носу в туалете. Она хотела всегда выглядеть так, как должна выглядеть счастливая симпатичная шестнадцатилетняя девушка.

Но это покалывание в затылке было другим. Ей казалось, что кто-то на самом деле следит за ней. Ощущение преследовало ее уже несколько дней, но каждый раз, когда она оборачивалась, за спиной никого не оказывалось. Возможно, она просто сходит с ума.

Ужасно, если твои самые жуткие опасения оправдаются и все вокруг будут считать тебя сумасшедшей. Их сосед, Макс, раньше кричал по ночам. Ее мама говорила, что он просто ругается с кем-то по телефону, но она подсмотрела через занавески, когда однажды он разбудил ее в четыре утра, как Макс кричал просто в темноту, где никого не было. Несколько недель спустя он швырнул камень в их кухонное окно. В ту ночь отец куда-то позвонил, и Макса забрали. Когда он вернулся, больше уже не кричал. Он просто сидел на крыльце, уставившись перед собой, и постепенно толстел.

А что лучше: все время бояться или вообще ничего не чувствовать? Она еще не решила.

Солнце палило на нее сверху через молочную пелену облаков. Наверное, она обгорит, если пробудет здесь дольше. Но ей нравился этот свой образ – лежащей на спине в бассейне у Лиззи. Зеленое бикини, раскинутые в стороны веснушчатые руки, пупок, наполняющийся водой при каждом вздохе. Интересно, на нее сейчас кто-нибудь смотрит? Спальни отца и брата Лиззи выходили окнами на бассейн. За последний год она несколько раз замечала, что они пялятся на нее. Наверное, это должно возмутить ее, но не возмущало.

Звук шлепающих по бетонным плитам ног, затянувший момент тишины, а потом поверхность воды взорвалась, когда Лиззи «бомбочкой» плюхнулась в бассейн. Она вынырнула, глупо хихикая, мокрые волосы прилипли к лицу.

– Почти попала!

– Ты такая идиотка! – Бек засмеялась, пытаясь снова погрузиться под воду. Лиззи схватила ее за талию, и они начали бороться, визжа и фыркая, переплетаясь скользкими руками и ногами. Бек резко окунула Лиззи, и та вынырнула, захлебываясь и плюясь.

– Перемирие?

Лиззи подняла вверх мизинец, все еще кашляя. Они сцепились мизинцами и потрясли руками, и Бек быстро отплыла в сторону, пока Лиззи не передумала. Бек оперлась о кафельный бортик бассейна, чтобы отдышаться. Ей хотелось, чтобы это был ее дом, а Лиззи – сестрой, хотя они выглядели совсем по-разному. Бек тощая с относительно плоской грудью, а тело Лиззи все такое мягкое и округлое в правильных местах. Иногда Лиззи красила губы красной помадой, и Бекки думала, что ее лучшая подруга очень похожа на Мэрилин Монро, но никогда ей этого не говорила.

– Ой, у меня опять голова закружилась. – Капли воды застыли на ресницах Лиззи, и она уставилась на Бек.

– Сама виновата. – Бек опустила голову на руку. Ее похмелье отступало. Головокружение прошло, и желудок начал успокаиваться.

– Здорово было вчера вечером, да? – Нехорошая улыбка появилась на губах Бек, когда она произнесла это. Лиззи даже не знает самого интересного.

– Нам так повезло. – Лиззи вздохнула и оттолкнулась от края бассейна. – Тебе лучше пойти. Тебе же от Элен попадет.

– Черт! Который час? – Бек подтянулась на руках и вылезла из бассейна, раскаленный бетон обжигал подошвы, пока она вприпрыжку бежала в гостиную. Она схватила свой мобильник с кухонной скамьи. Сейчас полтретьего; она успеет, только если поторопится. На экране значок эсэмэс. От него. «Только что проснулся. Вечера с тобой самые чудесные».

Бек была рада, что Лиззи не видела глупой улыбки, с какой она бежала вверх по лестнице, чтобы забрать свою рабочую одежду. Сообщение прокручивалось в ее голове снова и снова. Это просто означает, что она ему нравится. Сейчас она была в этом уверена. На лестничной площадке она налетела на брата Лиззи, Джека. Дверь в его комнату была открыта, и оттуда доносились долбящие звуки металлической музыки. Он инстинктивно выставил вперед руку; его теплая ладонь коснулась ее поясницы. На долю секунды они были так близко, что практически обнимались; Бек чувствовала его дыхание, его запах. Джек отдернул РУку.

– Извини!

Он смущенно уставился в пол, лицо залилось краской. Бек вдруг поняла, что практически голая, и, взвизгнув, со смехом побежала в комнату Лиззи. Стянула бикини, бросила мокрый зеленый комок на ковер и надела свою рабочую униформу. Одежда воняла фритюрным жиром и липла к ее влажной коже. Если бы у нее было время принять душ и вымыть голову. Обычно Бек никуда не выходила, не выпрямив волосы. Она схватила косметичку, нанесла консилер, затем плотную основу, румяна, подкрасила тушью ресницы. Ей нравилась жидкая подводка для глаз, но в спешке легко промахнуться. Однажды она уже пришла в школу, как панда, и больше не хотела повторять тот опыт. Надевая на ходу балетки, она подхватила сумку и спустилась по лестнице, перепрыгивая через две ступени.

– Увидимся, сучка! – крикнула она Лиззи, которая из бассейна показала ей средний палец.

Ворота захлопнулись за ней, а она уже торопилась вниз по улице. Сейчас 2:43. Должна успеть. Она замедлила шаг. Слишком жарко, чтобы бежать. Воздух казался тяжелым, он словно прижимал ее к дороге. Проклятое лето. Изо дня в день температура за сорок. Она провела пальцами по волосам; почти высохли. Только бы не начали завиваться.

В воскресенье у него выходной. Если бы он все равно пришел, они могли бы сравнить похмелье, обсудить события вчерашнего вечера и посмеяться. Большие пальцы забегали по клавиатуре телефона: «На пути на работу. Если бы ты был рядом:)». Она перечитывала ответ снова и снова, не была уверена.

Она не хотела слишком открываться, хотя прочитала в одном журнале, что открытость – это хорошо. Им нужно дать чувство уверенности, чтобы они начали действовать. Смайлик она все-таки стерла; решила, это слишком по-детски. Ее палец в нерешительности застыл над иконкой «отправить», сердце колотилось. Она закрыла глаза и заставила себя нажать на нее. На ее лице снова появилась интимная улыбочка, и Бек стало интересно, догадывается ли о чем-нибудь Лиззи. Ей нравилось хранить это в секрете. Это казалось опасным, словно она играла с огнем.

Неожиданно на ум пришел другой секрет. Воспоминание о нем было как раскаленный докрасна металл, такое же обжигающее и беспощадное. Она попыталась задвинуть его обратно; лучше об этом не думать.

Эвкалиптовые листья захрустели у нее под ногами, когда она свернула за угол на главную улицу. От едкого запаха паленого эвкалипта начали слезиться глаза. Листья были сухими и черными по краям, словно они сгорели от жары. На секунду Бек показалось, что ее сейчас стошнит, если последнее вчерашнее пиво все-таки решит выйти наружу. Она остановилась и ухватилась за ветку, чтобы сохранить равновесие, зажмурилась.

Вчера вечером было весело; это стоило того, чтобы немного помучиться сегодня. Лучшие вечеринки всегда спонтанные. Она закрывала кафе. Подметала полы и мыла фритюрницу, зажав нос двумя пальцами. Мэтти занимался грилем. Его толстые пальцы были черными от жира. Она не понимала, почему он никогда не надевает перчаток. Раньше она немного побаивалась Мэтти из-за его массивного телосложения и татуировок на руках, но потом поняла, что это один из самых добродушных и милых парней, какие ей только встречались. Скорее плюшевый мишка, чем байкер.

– После смены я встречаюсь с Эллен и Люком в пабе. Хочешь со мной?

– А Лиззи мы тоже сможем провести?

Он сказал да, но она пошла бы в любом случае.

Впятером они играли в бильярд, Мэтти и Люк по очереди покупали ей пиво. Она ненавидела пиво, но не хотела просить сидр; ей очень нравилось быть наравне с парнями. В пабе было темно и пахло мускусом. Когда она открыла дверь в туалет, увидела в зеркале собственные расширенные зрачки, до того как они успели отреагировать на яркий флуоресцентный свет. Бек поправила макияж, сожалея, что не взяла с собой что-нибудь переодеться. Но она не позволит этому обстоятельству испортить вечер.

Бек старалась не пялиться на Люка. Но ей хотелось, чтобы он подошел к ней, чтобы был ближе. В конце концов она вылетела из игры, и он сделал то же самое.

– Как дела, дружище? – Она обожала, когда он обращался с ней вот так, на равных. Больше всего она ненавидела, когда к ней относились, как к маленькой девочке.

Он сидел рядом, и Бек чувствовала тепло, исходящее от его тела. Они отпускали грязные шуточки, наблюдая, как другие играют; Бек оживлялась, когда ей удавалось рассмешить его. Он делился с ней своими секретами. Она слушала. Мечтала о поцелуе. Но он не поцеловал. Правда однажды взял ее ладонь и сжал, пристально глядя ей в глаза. Ему не нужно было ничего говорить; она догадывалась, о чем он думает. Она слишком юная. Как-то раз, когда они работали в вечернюю смену, он сказал, что у его друга есть правило. Можно встречаться с теми, кто моложе тебя в два раза плюс семь лет. Младше – уже неправильно.

– Так когда тебе исполнится семнадцать? – спросил он как будто в шутку. Тогда оставалось три месяца. Сейчас только один. Ей просто нужно потерпеть.

Тональная основа начала растекаться. Бек заставила себя немного ускориться. В «Макдоналдсе» есть кондиционер. Правда, в «Макдрайве» это не особо поможет. Она скрестила пальцы, чтобы сегодня ее направили на основную кассу. И тут оно снова появилось, это ощущение покалывания. Бек обернулась. Позади никого не было. Улица выглядела необычно пустой. Все прятались в кондиционируемых помещениях. Бек ускорила шаг, затылок по-прежнему покалывало.

Когда после работы она вышла из автобуса, небо было черным, воздух по-прежнему тяжелым и душным. В ее районе всегда тихо, когда она поздно возвращается с работы домой. А вот если прогуляться ночью в окрестностях дома Лиззи, то можно почувствовать, как улицы дышат – повсюду светящиеся фонари, окна нараспашку, люди смеются, музыка играет. Из открытых дверей с москитными сетками гостеприимно пахнет горячим ужином.

В районе у Бек все плотно задергивают шторы, так что по краям виднеется только голубое свечение от телевизоров.

Она не могла дождаться, когда окажется дома, откроет входную дверь в прохладный холл. Ее семья наверняка сидит перед телевизором, смеется над каким-нибудь тупым ситкомом. Скорее бы испытать чувство комфорта, принадлежности к семье и безопасности. Чувство дома.

По крайней мере, она об этом мечтала. Но тогда это должна быть чья-то другая семья. Не ее.

Поднимаясь по холму на свою улицу, она почувствовала боль в мышцах. Это была длинная смена. Эллен на нее рассердилась; она все-таки опоздала на десять минут. Взглянув на свое отражение в нержавеющей стали, увидела потекший макияж и вьющиеся волосы. Сделать ничего было нельзя. Сидя в окне «Макдрайва», она чувствовала, как горят предплечья; она даже не нанесла солнцезащитный крем.

Медленно подкрадывалось ощущение, что день Страшного суда уже наступил. Это когда от усталости кажется, что все идет не так. Она старалась не думать о Люке. Иначе начнет разбирать их разговоры; переживать. Осознает, что она ему вовсе не нравится, что она была такой дурой и все смеялись над ней.

Она медленно приближалась к своему дому. Стояла кромешная тьма. Ни в одном окне не горел свет.

3
2014 год

Светодиодная трубка вспыхивает белым светом на густо-черном фоне. Я снова закрываю глаза. Слишком ярко. Мое горло пересохло, в голове пульсирует боль. Со стоном я тру глаза. Что-то задевает мою щеку. Моргая, чтобы сфокусировать взгляд, я смотрю на запястье. На нем висит пластиковый больничный браслет с надписью жирным шрифтом: Винтер, Ребекка. Неуверенно оглядываясь по сторонам, я замечаю вчерашнего полицейского, который спит на стуле перед кроватью.

О господи. Это будет намного труднее, чем я думала.

Когда я стояла в том темном туалете, холод, страх и усталость казались большим из двух зол. Но сейчас, очнувшись в больничной кровати, с сонным полицейским, блокирующим дверь, я понимаю, что, наверное, совершила ошибку. По глупости я решила, что просто смогу начать новую жизнь, что это будет так легко.

В комнате тихо. Слышны только сопение полицейского и приглушенный разговор где-то в соседней палате. Справа от меня окно. Возможно, у меня получится.

Я приподнимаюсь и сажусь в кровати, как можно тише. Моя рука перевязана и пахнет антисептиком, но почти не болит. Видимо, благодаря содержимому капельницы, присоединенной к моей кисти. Взглянув вниз, я замечаю, что на мне одна лишь тонкая больничная рубашка и нижнее белье. Кто-то раздел меня. Я чуть было не рассмеялась – сколько раз я просыпалась в чужой постели без одежды?

Полицейский громко всхрапывает и будит сам себя.

– Бек, – говорит он, протирая глаза и улыбаясь.

Я смотрю на него. Прошмыгнуть в ту дверь уже не получится.

– Ты меня помнишь? Я Винсент Андополис. – Он внимательно смотрит на меня. Все происходит слишком быстро. Я понятия не имею, что ему ответить.

– Смутно. – Мой голос все еще хриплый: спросонья и из-за обезболивающих. Лучше ничего не усложнять, пока я не выясню, что же, черт побери, мне делать.

Разумеется, я помню его. Это следователь, занимающийся пропавшими без вести, который назвал обоих моих полицейских-шоферов «недоумками». Мне не удалось как следует рассмотреть его вчера; в холодном, стерильном больничном свете он выглядит по-другому. Серые глаза и широкие плечи намекают на привлекательного мужчину, каким он когда-то был, но под рубашкой торчит внушительный живот, а волосы основательно поседели.

– Вы провели здесь всю ночь? – спрашиваю я.

– Не мог же я допустить, чтобы ты снова исчезла. Твоя мама готова судиться с нами, – говорит он, криво улыбаясь. – Как ты себя чувствуешь? – Он кивает на мою руку.

– В порядке, – отвечаю я, хотя она болезненно пульсирует, потом замечаю небольшую стопку вещей на стуле рядом. Он следит за моим взглядом.

– Твои родители беседуют с моим коллегой. – Он прочищает горло. – Нам еще нужно закончить пару процедур, прежде чем вы сможете воссоединиться.

На стуле лежат аккуратно сложенные пижамные штаны, футболка и нижнее белье, сверху расческа.

– Они уже были здесь? – Наверняка нет.

– Они не могли до конца поверить, пока не увидели тебя.

У меня кружится голова. Они были в палате. Смотрели, как я сплю. И все равно верят, что я их дочь. Наверное, синяк на моем лице подействовал и на них тоже. Самое серьезное препятствие преодолено, а я даже не приходила в сознание. Я не могу сдержать улыбку. Андополис улыбается в ответ.

– Должен сказать тебе правду, Бек. Я невероятно счастлив видеть тебя. Это настоящее чудо.

Чудо. Какой идиот. Как этот парень может быть следователем и заниматься розыском без вести пропавших? Паника, охватившая меня несколько секунд назад, отступает. Возможно, все получится.

– Это чудо, – повторяю я, расплываясь в притворной улыбке.

Он ничего не говорит, только пялится на меня. Наверное, думает, что это какой-то особый для меня момент.

– Когда я смогу выйти отсюда? – спрашиваю я.

– Возможно, к вечеру. Мы только должны уладить кое-какие формальности, и ты можешь ехать домой.

– Какие, например?

– Ну, у нас есть к тебе несколько вопросов. Потом тебя еще обследуют, чтобы убедиться, что ты здорова.

Я стараюсь не подавать виду. Я в полной жопе.

Он достает из кармана записную книжку.

– Согласно информации, которую я получил от полиции Нового Южного Уэльса, ты утверждаешь, что тебя похитили.

Я киваю. Чем меньше я скажу, тем лучше, по крайней мере, пока не выясню, что мне, черт возьми, делать.

– Ты знала человека или людей, которые тебя похитили? Я имею в виду, до похищения. – Я вижу нетерпение в его глазах.

Мотаю головой.

– Ты помнишь, где тебя держали? Любые детали, которые могли бы помочь.

– Все как в тумане. Я плохо помню, – медленно произношу я.

Он спокойно смотрит на меня, как будто ожидает, что я скажу больше. Молчание затягивается.

В конце концов он отводит глаза, захлопывает блокнот и кладет его обратно в карман.

– Я дам тебе немного времени прийти в себя, и мы продолжим после того, как тебя обследуют.

– И потом я смогу пойти домой?

Он фиксирует мой взгляд, словно ждет чего-то.

– Больше всего ты хочешь вернуться домой? – спрашивает он наконец.

– Да, конечно.

Я пытаюсь убедительно улыбаться, и спустя несколько мгновений на его губы возвращается кривая ухмылка.

– Медсестра скоро подойдет.

Дверь закрывается за ним со щелчком, и я вскакиваю с постели. Голова кружится, но я не обращаю на это внимания. Таща за собой капельницу, я сначала подхожу к окну. Это просто стеклянная панель, плотно запечатанная со всех сторон, открыть никак не получится. Наверное, здесь боятся, чтобы пациенты не спрыгнули вниз; три этажа все-таки опасная высота. На входе наблюдается активное движение. Доктора и медперсонал заходят в здание; больные ковыляют наружу. Множество машин и такси и карет скорой помощи. Даже если я надену одежду, которую оставили родители Ребекки, выйти отсюда будет непросто.

Я возвращаюсь к стулу и поднимаю розовую футболку и пижамные штаны с кошечками. Похоже, я примерно одного роста и веса с Ребеккой. Одежда вроде подходит. Повезло. Я беру расческу. Между зубчиков зацепились блестящие медные волосы.

Когда в палату заходит медсестра, я уже лежу в постели, невинная, как овечка. Если мне удастся пройти через это, то я получу новую идентичность. Награда в этой игре слишком велика, чтобы сейчас сдаться.

Я сжимаю кулаки, пока доктор ощупывает меня. Он прошелся по всему моему телу сверху вниз, обследуя его на предмет повреждений. Он уже на уроне лобка и громко говорит оттуда.

– Сейчас будет немного холодно.

– Может чуть-чуть потянуть.

– Почти закончили.

Я лежу с оскорбленным выражением, но на самом деле давно привыкла, что мужчины вслепую шарят там внизу.

– Спасибо, Ребекка. Ты молодчина, – говорит он. – Можешь подниматься.

Выходя, он задергивает за собой занавеску, как будто у меня осталась какая-то стыдливость. Я натягиваю нижнее белье, прислушиваясь к его разговору с медсестрой.

– Приготовьте все для мазка на анализ митохондриальной ДНК. Нам также понадобится три пробирки и шприц.

Это вряд ли. Я ни за что не позволю им взять у себя ДНК-материал или кровь, и не только потому, что они выяснят, что я не Ребекка Винтер. А потому, что они могут узнать, кто я на самом деле. Занавеску отдергивают в сторону.

– Готова, Ребекка? – спрашивает доктор.

Медсестра встречается со мной взглядом, потом быстро отводит глаза.

– Я хочу домой.

Опускаю голову так, чтобы волосы закрывали лицо. Я готовлюсь.

– Знаю, все это немного навязчиво, но мы почти закончили. Нам нужно только взять у тебя мазок с внутренней стороны щеки и кровь.

– Пожалуйста, больше не нужно боли. Я не могу. – Мой голос идеален, на грани истерики.

Между пальцами я держу комок спутанных медных волосков с ее расчески. Я дергаю себя за волосы, правда только для вида.

– Это подойдет? Большего я не вынесу. – Протягиваю руку с ее волосами, свисающими с ладони. Не поднимаю глаз, но слышу, как медсестра чуть слышно ахает.

Затем я начинаю плакать. По-настоящему реветь, как маленький ребенок. Всхлипывая и захлебываясь. Вздрагивая всем телом. Главное начать, потом уже несложно; в последние недели мне приходилось много плакать. Медсестра делает шаг вперед, латексными перчатками осторожно берет волосы у меня из ладони.

Проще простого.

Машина поднимается по крутому склону улицы, на которой жила Ребекка Винтер, и наконец я их вижу: пара среднего возраста и абсолютно ординарного вида. Мои новые мама и папа. Их спины напряжены, головы опущены. Они стоят в строгой тишине перед своим большим белым домом. Старое эвкалиптовое дерево рядом с гаражом бросает узорчатую тень на фасад. Идеальный пригород среднего класса ждет меня.

Мама вскидывает голову, когда слышит шум подъезжающей машины. Мое сердце колотится сильнее. Что, если в больнице мне просто крупно повезло? Без сознания, с синяками на лице – возможно, они увидели то, что хотели увидеть. Теперь, когда мои глаза открыты, когда я двигаюсь, хожу и говорю, мне уже не удастся провести ее. Я чувствую, как Андополис метнул на меня взгляд в зеркало заднего вида. Она поймет обман в тот самый момент, как посмотрит на меня. Не важно, сколько времени прошло. Мать обязательно узнает свою единственную дочь.

– Обычно мы привлекаем психолога для подобных встреч, – говорит он. – Но твои родители не захотели.

Киваю. Я слишком нервничаю, чтобы оценить это, хотя все определенно упрощается. Убедить родителей и так будет настоящим подвигом. Не хватало только какого-нибудь слезливого либерала с улыбкой на самодовольном лице, пытающегося «помочь». Они наверняка знают, как жертвы обычно ведут себя в подобных ситуациях.

– Скоро тебе придется побеседовать со следователем, хорошо, Бек? Но мы не будем спешить.

Я слабо улыбаюсь ему. Ни за что не стану беседовать ни с каким следователем.

Мы заворачиваем на подъездную дорожку. На мгновение мне хочется остаться здесь подольше; спрятаться на заднем сиденье машины и никуда не выходить. Андополис вылезает из автомобиля и идет к моей двери, открывает ее для меня. Сейчас, когда вижу их, я уже не уверена, что смогу это сделать. Ребекка – Бек – была человеком, а не просто персонажем, и я никогда с ней не встречалась. Я даже не слышала ее голоса.

Я не могу заставить себя взглянуть на мать, когда выхожу из машины. Мое лицо опущено, взгляд прикован к белой герани, цветущей вдоль дорожки.

– Бекки? – обращается она ко мне, подходя ближе. Нерешительно касается моей руки, словно боится, что я окажусь миражом.

Я поднимаю глаза. Я должна. Она смотрит на меня в упор. В ее взгляде столько неистовой любви, весь мир вокруг нас словно исчезает. Есть только она и я; все остальное не важно. Она прижимает меня к себе, и я слышу, как ее сердце стучит на уровне моих ребер, ее тепло смешивается с моим. От нее пахнет ванилью.

– Спасибо, Винс, – говорит мой отец через ее плечо.

– Был счастлив помочь, – отвечает Андополис. – Привезите ее часам к трем.

– Увидимся, дружище.

Я слышу, как открывается дверь и Андополис садится в машину. Потом заводит мотор и уезжает прочь. Мама выпускает меня из объятий, и отец оглядывает меня с головы до ног. Это настоящий «белый воротничок», в костюме и рубашке с расстегнутыми верхними пуговицами, с темными глазами и чисто выбритым лицом. Он оделся как на работу, хотя знал, что никуда сегодня не пойдет; он все еще в шоке, что взял выходной из-за возвращения своей давно пропавшей дочери.

– Я не знаю, что сказать, Бекки.

Он прижимает меня к груди. Объятие немного неловкое, не похожее на мамино. Я чувствую запах его одеколона после бритья, а под ним – странный трупный запах.

Мама поворачивается и открывает входную дверь. Мне кажется, я вижу, как она вытирает слезы.

– Заходи в дом, Бек.

Ее голос срывается, и я понимаю, что тест пройден. Меня приняли. Это мой дом, моя жизнь.

С этого момента я – Ребекка Винтер.

Я уже забыла, какое это наслаждение – принять горячий душ. Как приятно вымыть волосы и побрить ноги, – хотя мне и приходится делать это, держа раненую руку так, чтобы на нее не попадала вода. Я заворачиваюсь в полотенце и радостно дышу паром. Прими я другое решение, мерзла бы сейчас неизвестно где, одна, в грязной, влажной от дождя одежде. От этой мысли меня передергивает.

Выйдя из ванной комнаты, я понимаю, что не знаю, где спальня Ребекки. Я открываю соседнюю с ванной дверь. Это стенной шкаф, в котором лежит аккуратно сложенное белье. Медленно открываю дверь напротив, надеясь, что на кухне меня не слышно. Это спальня: голые стены и никакой мебели за исключением двух односпальных кроватей. Неужели моя комната? Есть еще одна дверь, и я решаю проверить ее, мягко ступаю по ковру, чтобы мои шаги не услышали внизу.

Постеры Destiny’s Child и Гвен Стефани смотрят на меня со стен. Кровать заправлена розовыми простынями. Рядом на тумбочке сидит капустная кукла^[3]. На столе стопка учебников за десятый класс, на полке чуть выше аккуратно расставлены первые четыре книги из серии «Гарри Поттер», и повсюду фотографии. Вот и она сама – улыбается, позирует в обнимку с разными друзьями, но чаще всего с какой-то девушкой с длинными светлыми волосами. В этой комнате время словно замерло, ожидая возвращения своей шестнадцатилетней хозяйки.

Я всматриваюсь в ее снимки, придерживая полотенце, обернутое вокруг обнаженного тела, вода капает с волос на ковер. Даже на фотографиях видны жизнелюбие и энергичность этой девушки. Она выглядит уверенно и непринужденно. Разглядывая ее лицо со всех ракурсов, я понимаю, что она похожа на меня чуть меньше, чем я думала сначала. Нос у нее аккуратнее, глаза больше – даже форма лица немного другая. Правда, за десять лет лицо может сильно измениться. Я могу свалить все различия на время.

Время еще одна проблема. Складывая цифры в голове, я осознаю, что Бек сейчас должно быть около двадцати семи. А мне только двадцать четыре. Впервые я надеюсь, что выгляжу старше своего возраста.

Я толкаю реечную дверь стенного шкафа. Внутри аккуратно развешана ее одежда, но воздух затхлый. Эту дверь давно не открывали. При виде школьной формы Бек, висящей передо мной, мне становится не по себе, начинает немного подташнивать, и я быстро хватаю первые попавшиеся джинсы и футболку и закрываю шкаф. Все лучше, чем эти пижамные штаны с котятами, от такой мимимишности меня вот-вот вырвет. Вещи вполне подходят, но они все равно подростковые. Странно, когда в двадцать пять лет на тебе надеты тинейджеровские джинсы с низкой посадкой и топ марки Guess. Ткань соприкасается с моей кожей, и я ощущаю незнакомый мускусный запах. По всей видимости, это запах ее тела, который въелся в хлопчатобумажную футболку. Холодок пробегает у меня вниз по позвоночнику.

Мать и отец сидят на двухместном диване в гостиной, перед каждым лежит нетронутый сэндвич, и третий – перед одним из пустых стульев напротив. Я сажусь и замечаю, что в другом кресле свернулась клубком кошка. Я всегда мечтала о домашнем питомце.

– Мы решили, что пообедаем сегодня дома, чтобы ты чувствовала себя максимально комфортно, – говорит мама.

– Отлично, спасибо! – отвечаю я, не совсем понимая, что она имеет в виду. Знай я о Ребекке чуть больше, у меня было бы более ясное представление, каким человеком она была. Но я ничего не знаю и выбираю роль, которая понравится любому родителю: роль образцовой дочери. Я буду исполнительной, благодарной и наивной. Откусываю от сэндвича и вновь понимаю, насколько я голодна.

– Так вкусно. Спасибо, мама.

– Ну конечно, милая. – Она широко улыбается. Работает.

– Я разговаривал вчера с Полом и Эндрю, – говорит отец.

– Правда? – С помощью таких вопросов достаточно легко поддерживать беседу, когда понятия не имеешь, о чем говорит собеседник.

– Да. Они прилетят сегодня вечером.

Я оглядываю комнату. На стенах висят фотографии в рамках: два идентичных веснушчатых малыша улыбаются, между ними гордо стоит Бек. Мальчики растут, достают ей уже до плеча, а потом внезапно остаются на снимках вдвоем – улыбки уже не такие широкие – сначала в подростковой одежде, потом со щетиной на резких подбородках и в костюмах. По всей видимости, это ее братья.

– Жду не дождусь встречи с ними, – отвечаю я.

– Хорошо. – Он улыбается и откусывает от своего сэндвича.

– Наверняка ты хочешь позвонить Лиззи, – говорит мама.

Я киваю, засовывая остатки сэндвича в рот. Я не знаю, кто такая Лиззи.

– Только не звони никому, кто может связаться со СМИ. Нам это сейчас ни к чему, – предостерегает отец.

– Ты правда считаешь, что кто-нибудь так поступит? – наивно спрашиваю я.

– Никогда не знаешь, милая.

Да любой бы так поступил, но это не важно. Я буду по возможности избегать старых друзей Ребекки. Хоть бы не запутаться в том, что я уже наврала. Я пальцем собираю крошки с тарелки. Я бы съела еще один сэндвич, но не хочется просить. Поднимаю глаза и вижу, что они оба уставились на меня. Я вспоминаю слова полицейских в машине: что я веду себя не как жертва похищения.

– Я так счастлива, что снова дома, в безопасности, – говорю я.

На этих словах мама начинает плакать, ее грудь содрогается от мучительных гортанных рыданий, руки, как щит, закрывают лицо. Проходит немало времени, прежде чем она успокаивается.

Когда мы заходим в полицейский участок, я спрашиваю родителей, пойдут ли они со мной в кабинет. Я крепко сжимаю мамину ладонь; мама нужна мне там, чтобы отвечать на вопросы. Эти люди обучены выявлять ложь; как бы хорошо я ни прикидывалась, это их работа – видеть меня насквозь.

– Если хочешь, мы можем спросить, – говорит мама, делая шаг вперед.

Отец удерживает ее за руку:

– Думаю, Винс захочет поговорить с тобой наедине, Бек. Но мы будем ждать тебя прямо здесь.

Мама делает шаг назад и смотрит вниз, ее глаза все еще красные и припухшие.

Полицейский в униформе провожает меня в кабинет. Футболка Ребекки начинает казаться тесноватой и слишком облегающей.

Мужчина в новехоньком костюме поднимается мне навстречу с протянутой рукой.

– Ребекка Винтер? – спрашивает он.

Я киваю, и он энергично пожимает мне руку.

– Я следователь Вэли Малик, напарник Винса.

– Бек! – восклицает Андополис, приближаясь к нам с папкой под мышкой. – Ты выглядишь гораздо лучше.

Он никогда не упоминал напарника.

– Спасибо, – отвечаю я.

– Пройдем со мной, – говорит Малик, поворачиваясь на каблуках своих идеально отполированных ботинок.

Я плетусь за ними обоими и украдкой заглядываю в комнату слева. Внутри висит большая доска, сплошь покрытая записками и заметками, которые я не могу разобрать отсюда. К ней прикреплена карта, большая фотография улыбающейся в камеру Ребекки и увеличенный снимок разбитого сотового телефона в траве. За большим столом сидят несколько мужчин, и один из них поднимает на меня глаза, когда я прохожу мимо. Андополис кладет широкую ладонь мне на поясницу и мягко подталкивает вперед. Он ободряюще улыбается.

– Вот сюда, – говорит он, придерживая для меня дверь справа.

Я ожидаю увидеть еще одну бетонную коробку, как в Сиднее. Но вместо этого меня заводят в солнечную комнату с диванчиками, миниатюрным столиком и пластиковым ящиком с игрушками в углу. Как в Сиднее, одну из стен занимает большое зеркало. Интересно, будут ли полицейские, мимо которых я только что прошла, наблюдать за мной. Малик жестом показывает на один из диванчиков. Когда я сажусь, тот скрипит.

– Что тебе предложить, Ребекка? Чай, кофе?

– Ничего не нужно, – отказываюсь я. – Спасибо.

– Ну и как это – вернуться домой? – спрашивает Андополис, присаживаясь на диван напротив меня.