Черное солнце

Когда жужжание пчел стихло, Элис поднялась и зашагала в сторону отеля, который был совсем близко: за год, проведенный в Берлине, она сумела неплохо изучить город, а чтобы не привлекать внимание во время наблюдений за берлинцами или за тем, кто казался ей подозрительным, и мог, как она думала, следить за ней, Агна всегда носила с собой карту города. Свернутая в несколько раз, она была не больше четверти газетного листа, и не раз выручала ее. Именно из этой карты она узнала о Старом и Бранденбургском музеях, и об отеле, до которого теперь ей осталось дойти всего несколько шагов.

Переступив порог отеля, поприветствовавшего ее звоном дверного колокольчика, Агна почувствовала новый приступ слабости. К счастью, метрдотель, заметив ее состояние, не стал задавать лишних вопросов, и, быстро оформив нужные бумаги, протянул ей ключ от номера. Дверь плавно закрылась за ее спиной. Сумочка упала на пол, туфли удалось снять с третьей попытки, а пальто так и повисло на плечах. Агна легла на кровать, медленно перевернулась на спину и развязала пояс на талии. Голова снова ужасно кружилась, глаза закрывались сами собой, но ей казалось, что пояс нужно непременно развязать: это он, как змея, сдавливал ее живот, скручивая все внутри одним невыносимым жгутом. Но вот ей становится легче, она медленно дышит и проваливается то ли в обморок, то ли в сон.

***

Эдвард обыскал все ближайшие переулки и арки. Подъезжая к светофору, он вдруг понял, где может быть Элис, и, не дожидаясь зеленого сигнала, круто развернул машину, оставляя за собой след от шин, сумасшедший слитый звук автомобильных клаксонов и недвусмысленную ругань водителей.

Кайла открыла дверь и поежилась от порыва ветра. Перед ней был Кельнер. Задыхаясь, он пробовал что-то спросить, но дыхание было слишком сбивчивым, и он долго тянул только одну букву: «Ааа…!». Она подумала, что он снова ранен, и шагнула ему навстречу, но он вытянул руку вперед, останавливая ее. Наконец, у него получилось договориться с собственными легкими, и он хрипло выдохнул:

– А…гна… здесь?

Кайла обеспокоенно покачала головой.

– Ее здесь нет, герр Кельнер. Если хотите, осмотрите дом.

Она уже развернулась, отступая в сторону и пропуская Харри вперед, но он, отмахнувшись, пошел прочь. Мотор «Мерседеса» взревел, Кельнер умчался прочь.

…Он искал ее всю ночь, но так и не смог найти, снова и снова, как заезженную пластинку, повторяя одни и те же вопросы: «Куда ты пошла? Куда ты могла пойти?».

Не различая времени, Эдвард кружил на машине по беспокойно спящему Берлину. Солнце проснулось и разбудило первых людей, медленно ползущих по тротуарам улиц, а он, смотря на себя в зеркало, начал говорить сам с собой. Получалась, конечно, одна чушь, – невразумительная, как у пьяного. Бензина в баке не осталось, и мотор «Мерседеса» заглох, не довезя водителя до дома. Выйдя из машины, Милн со всей силы пнул колесо автомобиля, зашипел от боли в ноге и поплелся домой.

Поднимаясь по лестнице, он думал о том, где сегодня станет искать Элис, и застыл на верхней ступени, глядя на приоткрытую дверь спальни, где Эл, стоя посреди комнаты, разбрасывала в разные стороны свою одежду.Сделав вдох и выдох до предела легких, Эдвард резко зашагал в сторону спальни, но, будто передумав, остановился на пороге, достал сигареты и закурил, сквозь дым рассматривая фигуру Элис, завернутую в белое полотенце.

В свете раннего солнца, уже заглянувшего в окно, ее мокрые волосы казались темнее обычного, а вода, собираясь на кончиках, падала вниз, оставляя бесцветные, блестящие капли на плечах и спине Элис.

– Может, объяснишь, что происходит?

Вздрогнув от голоса Милна, Эл молча продолжила разбирать одежду.

– Агна?

Эл, не взглянув на Эдварда, вернулась к раскрытому шкафу. Остановившись перед ним, она упорно делала вид, что рассматривает одежду, и по-прежнему чувствовала на себе взгляд Милна. Пристальный, в первые минуты он медленно осматривал ее, а теперь застыл в одной точке на спине Эл, – между лопаток, на небольшом пространстве нежной кожи, прикосновение к которой всегда действовало на Элис успокаивающе. Милн, конечно, знал об этом. Именно его прикосновение к этой точке всегда утешало ее, помогая ей дышать и легче переживать острую боль.

Элис заставила себя стоять на месте. Смотреть на Эдварда она не могла.

Одна минута.

Две.

Три.

Пять.

Надежда на то, что Милну надоест ждать, и он просто уйдет, оставит ее в покое, не оправдалась. Он был здесь, за ее спиной. Безмолвный, как всегда бесшумный, злой и надменный. Закрыв глаза, Элис сделала глубокий вдох и такой же глубокой, очень медленный, выдох. Не поворачиваясь, она, как можно спокойнее, произнесла:

– Выйди, мне нужно одеться.

Фраза прозвучала так, как хотела Эл: отстраненно, спокойно, холодно. И это можно было бы считать маленькой победой или свидетельством того, что она смогла успокоиться, если бы ее рука, которой она держалась за шкаф, не дрогнула, выдавая невероятное волнение. Посмотрев на руку, Элис резко вытянула ее вдоль тела, но тут же схватилась за узел полотенца, завязанного на груди.

– Одеться? – Милн переспросил так, будто стал глухим. – Ты убегаешь из ресторана, не сказав ни слова, неизвестно где проводишь ночь, появляешься утром и говоришь, что тебе «нужно одеться»?! Я объехал весь город, пока искал тебя!

– Выйди!

Эл бросила на Милна блестящий взгляд, отвернулась, сорвала с плечиков блузку и брезгливо посмотрев на нее, швырнула на кровать.

Старательно размяв сигарету в пепельнице, оставленной на тумбочке с той стороны кровати, где он спал, Милн, быстро взглянув на Элис, подошел к ней и грубо схватил за руку, разворачивая лицом к себе.

– Какого черта, Эл?!

От неожиданности ее повело в сторону, и она наконец-то посмотрела на Милна, хотя в этом взгляде было больше растерянности и удивления от грубого жеста, чем злости. Элис поморщилась от боли, и нервно сглотнула, спрашивая хриплым, сорвавшимся голосом:

– Ты спал с Ханной, когда мы были женаты?

Хватка на руке ослабла, Эдвард беспомощно и нелепо оглянулся по сторонам, опустил голову вниз, потом вдруг резко поднял ее, и посмотрел на Эл.

– Да.

– Когда?

– Ли́са, не надо.

– Когда?

Она вплотную приблизилась к нему, схватила за рубашку, и потянула вниз.

– Это ничего не значит!

– Когда?

Милн шумно вздохнул и медленно произнес:

– В тот вечер, когда ты потеряла ребенка.

Повисла долгая пауза.

Милн видел, как в глазах Элис собираются слезы, – словно мелкие волны у моря, с каждым мгновением они становились все больше и больше, а потом вышли за край, – прозрачные, соленые и горячие.

– Прости меня! – зашептал Эдвард, проводя дрожащими пальцами по ее щеке.

– Не смей называть меня «Ли́са», так звал меня только Стив!

Встряхнув Милна, – как ей показалось, сильнее, – Элис другой рукой схватилась за полотенце, которое уже сползло вниз, обнажая ее маленькую, красивую грудь. Взгляд Эдварда загорелся, и он застыл на месте, завороженно глядя на Эл. Глаза его с великой, печальной нежностью медленно скользили по фигуре и груди Элис, по ее светлой, нежной коже. Не смея коснуться, Милн приблизил руку к плавному плечу девушки, но когда она, смутившись, поправила полотенце, он отвел глаза в сторону. Элис отпустила Эдварда, и его рубашка теперь выглядела так, будто из нее хотели надуть воздушный шарик, но ткань оказалась слишком тяжелой для этого, и, зря скомкав, ее бросили и убежали дальше, в поисках более подходящего материала.

***

Эдвард надеялся, что они смогут поговорить на следующий день, когда первая злость Элис утихнет. И не то, чтобы он сильно ошибся, – скорее, не слишком хорошо предугадал ее действия, потому что в следующие несколько дней, – к его немалому удивлению, – она выстроила свой распорядок дня так, чтобы как можно меньше встречаться с ним. Теперь он завтракал без нее, и на все его вопросы Кайла отвечала одним или двумя-тремя словами: «уехала», «будет поздно», «ничего не сказала». Конечно, о том, куда она уезжает с утра пораньше, он мог спросить и саму Эл, но для этого ему сначала нужно было ее увидеть, что теперь, учитывая недавний разговор, стало большой редкостью.

В один из таких дней Эл приехала домой раньше обычного. Радостная и возбужденная, она тихо напевала какую-то песенку, когда столкнулась в коридоре с Эдвардом. Улыбнувшись чему-то, она оглянулась, остановила взгляд на газете, зажатой в его руке, и хмыкнула, словно спрашивая: «Как тебе не надоело таскаться с этой нацистской чушью?». Проследив за взглядом, он тоже посмотрел на газету с жирными готическими заголовками, положил ее на столик и пошел следом за Элис, которая уже настраивала радиоприемник на волну, где передавали музыкальные концерты.

Время шло, а концерт все не начинался. Вместо этого Кельнеры долго слушали, как где-то далеко, надрываясь в механических радиоволнах, Йозеф Гиббельс выступал с новыми воззваниями.

Повернувшись, Эл взглянула на закрытую дверь, заметила Эдварда и пожала плечом. В правой руке у нее был зажат листок с какими-то записями. Она перечитала написанное, зажгла спичку, и положив листок в глубокую пепельницу, медленно подожгла его с двух сторон. Язычки пламени, переходя из синего в желтый, резво побежали по плотной бумаге, и скоро от написанного ничего не осталось. Высыпав пепел в камин, Элис присела перед ним, перемешивая пепел. Потом поднялась, расправила широкую юбку и шагнула вперед, где Милн, словно часовой на посту, стоял без движения.

– Я видел записку. О какой поездке в Лондон идет речь?

Элис подняла на него глаза и весело рассмеялась:

– Харри, ты говоришь как телеграфный столб.

Она улыбнулась.

– Я уезжаю в Лондон, герр Кельнер. И так как возвращаться сюда не планирую, то…

Эшби помолчала.

– … Была рада познакомиться. Не могу сказать, что работать с вами мне понравилось, но было довольно занимательно. Обещаю, – голос Эл зазвучал торжественно, словно было Рождество, и она обращалась к гражданам Соединенного Королевства вместо королевы-матери, – что никому ничего не скажу!

Эдвард скрестил руки на груди и прислонился к двери.

– Не припомню в сообщениях ничего подобного.

– И не нужно, Кельнер. Я вернусь в Лондон, скажу, что не хочу больше служить на благо отечества, и вы снова будете работать в гордом одиночестве. Надеюсь, останетесь здесь и разделите свою жизнь с Ханной Ланг.

Глаза Элис заблестели, она даже попыталась сделать книксен, но запуталась в своих двух ногах и эффектно упала на пол, громко хохоча.

Милн наклонился над ней, пытаясь поднять, но она оттолкнула его руки, и осталась лежать на ковре, устраиваясь поудобнее.

– Жаль, что ты мне не веришь, Харри. Я же не могу врать тебе, – старшему, такому большому агенту!

Элис подняла руки и попыталась изобразить в воздухе необъятную, – судя по изображенным очертаниям, – фигуру Эдварда, но снова рассмеялась, раскинув руки в стороны.

– Сама фрау Гиббельс отпускает меня, Кельнер. Представляешь, она помнит, – тут Эл подняла руку, вытягивая вверх указательный палец, – что Агна мечтала пройти обучение у Аликс Бартон!

Девушка приподнялась, опираясь на локти, и улыбнулась все еще немому Эдварду.

– Это модельер, если ты вдруг не знаешь. И вот Агну Кельнер официально отпускают в Лондон. Поэтому скоро я уезжаю.

Последнюю фразу Эл произнесла шепотом, затем поднялась и подошла к двери, рассматривая лицо Эдварда. Он отошел в сторону, пропуская ее, и о чем-то сосредоточенно размышляя.

***

Харри Кельнер успел на рейс Берлин-Лондон только благодаря тому, что самолет задержали на четыре часа. А за эти четыре часа он, – благословение полному баку и быстрым шинам «Гроссер-Мерседеса», – узнал, что несколько работниц дома мод Магды Гиббельс, среди которых была фрау Агна Кельнер, действительно сегодня вечером вылетают в Лондон, для того, чтобы принять участие в обучении, организованном Аликс Бартон.

Позже она станет легендой модного мира, – мадам Гре, и войдет в историю как «королева драпировок». И если к каждой складке на платье, носившим ее имя, мадам предъявляла строгие требования, заключавшиеся в красоте и элегантности, то Милну уже на втором отрезке его внезапного маршрута потребовалась молниеносная скорость, – как физическая, так и мыслительная. Именно благодаря последней он вспомнил о командировке в Лондон, в которую никто не горел желанием отправляться.

Несколько дней назад решать нудные дела о взаимных поставках лекарственных препаратов поручили его коллеге, с которым теперь Кельнеру очень нужно было поменяться местами. К удаче Харри, этот вопрос решился легко и быстро, – начальство не было против, а коллега, узнав, что остается в Берлине, пожал Харри руку, и горячо поблагодарил за избавление от нежеланных обязанностей.

Подбегая к центральному входу в аэропорт, Кельнера был уверен, что достиг цели. Но когда выяснилось, что все билеты на нужный ему рейс проданы, и что, даже заплатив тройную цену, он не сможет вылететь этим рейсом в Лондон, Харри заметно притих. Даже мысли, такие быстрые и находчивые на протяжении всего этого пути, теперь отказывались помогать ему. Пассажиры рейса «Берлин-Лондон» уже выстраивались в ленивую очередь, медленно подползая к выходу из терминала, а герр Кельнер все еще был без билета.

Фройляйн за стойкой регистрации, которую он до этого несколько раз уговаривал помочь ему вылететь в столицу Королевства, вздохнула при виде беспокойного мужчины и закрыла окошко перед его носом. Отказываясь верить, что сегодня вечером, через несколько часов, именно ему не суждено увидеть Биг-Бен, Харри подбежал к упитанному мужчине, который десятью минутами ранее, благодаря его же заботам, уже разбогател, и вновь взмолил о помощи. Но верный служитель аэропорта только развел пухлыми руками в стороны, потому что заоблачная для него сумма уже звенела у него в кармане, а взять еще больше у сумасшедшего блондина ему не позволили ошметки совести.

Кельнер медленно выдохнул и растер лицо ладонями. Он как раз начал думать, что «всё кон…», как вдруг кого-то, кто стоял в черепашьей очереди на нужный ему рейс, вырвало. Прямо на блестящий, подобно зеркалу, пол шикарного и самого большого аэропорта Темпельхов, который останется берлинцам на очень долгую память и будет катать их по миру до невероятного 2008 года.

Звук, который услышал Харри, – да и все, кто был поблизости, – прозвучал так, что Кельнер не сомневался: человек, издавший его, сначала вывернулся наизнанку, а потом ввернулся обратно. Так оно было или нет, он, конечно, проверять не стал. Но убедившись, что теперь одно место в самолете будет свободным, он ринулся к стойке регистрации так стремительно, что девушке, которую до этого от него спасало закрытое окошко, не оставалось ничего иного, как оформить Харри Кельнера на рейс до Лондона, и, указав на все такую же медленно ползущую вперед очередь, радоваться, что этот белый высокий псих с блестящими от беспокойства глазами, наконец-то от нее отстал.

***

Похоже, пассажир, который в последние минуты перед вылетом рейса Берлин-Лондон решил вывернуться наизнанку в аэропорту нерушимой Германии, продолжал приносить Милну удачу: его место в салоне самолета, располагалось рядом с тем, где сидела Эл. Он наблюдал за ней, не рискуя быть замеченным, – еще до того, как шасси оторвались от аэродрома в Темпельхов, она заснула и проснулась только тогда, когда стюардесса попросила пассажиров пристегнуть ремни и приготовиться к посадке в аэропорту Кройдон.

Милн догнал Элис на выходе из терминала, и предложил проводить домой, но она, посмотрев на него как на вездесущего призрака, появления которого в эту минуту точно не ожидалось, смерила его острым взглядом, и после короткого молчания объявила, что он может ехать куда угодно, – она отправляется на встречу с Баве. И Эдвард Милн, который, к слову сказать, был вполне осязаемым, – по меньшей мере, потому, что окружающие люди видели его предельно четко, – поймал высокое темно-синее такси Austin, и предложил Элисон Эшби, – если, конечно, ее это не слишком сильно убьет, – доехать до генерала в его компании. Судя по тому, что Элисон села в такси, – правда, проигнорировав галантно протянутую ей в помощь руку, – умирать она не планировала.

Лондон шумел голосами прохожих, громкими фразами уличных торговцев и автомобильными клаксонами. Взрослые люди и непоседливые мальчишки почти так же, как в Берлине, переходили улицы с одной стороны на другую, но во всем этом было одно невидимое отличие от столицы третьего рейха: тишина. Лондон мог шуметь как угодно громко, – голосами людей, лаем собак, руганью продавцов или плачем детей, но в сравнении с Берлином он оставался таким тихим, что в первые минуты Элис, словно зачарованная, медленно следила за всем, что происходило по ту сторону автомобильного стекла, не понимая толком, что случилось. А дело заключалось просто в том, что в Лондоне не было Грубера и калеки, министра пропаганды, орущего на Берлин и всю Германию день и ночь напролет.

Генерал встретил их излишне радостно, в той привычной для него эксцентричной манере, которую Эдвард и Элис уже успели забыть. По тому, как они зашли в кабинет Баве, было видно, что большие дороги и перелеты давно стали для Милна обычным делом. Но Элис выглядела так, как будто переступив порог кабинета Баве, она оказалась в ином, потустороннем измерении. Ее лицо было серьезным и растерянным, но, даже несмотря на некоторую бледность, Эшби вызвала в Баве непривычное даже для него оживление, и когда он подошел к ней, чтобы потрясти ее руки в приветствии, обнять и поцеловать в обе щеки, внешне она не высказала никакого удивления, все еще оглядываясь по сторонам просторного кабинета.

Оставив вступления и громкие слова соплякам-офицерам или самым высшим эшелонам власти, Рид Баве перевел оживленный взгляд с Эшби на Милна, и, растерев ладони, приготовился слушать новости, доставленные прямо из Столицы Мира.

Все еще удивляясь отсутствующему взгляду Эл, Милн начал свой доклад об обстановке в Берлине с общих сведений, которые наверняка уже были известны генералу.

– Оставшиеся противники Грубера ждут смерти президента Гинденбурга: они надеются, что это поможет свержению фюрера. Учитывая состояние здоровья, ждать им осталось не так уж долго…

– А Грубер? – быстро спросил Баве, подгоняя Милна.

– Ему нужна поддержка армии и штурмовых отрядов, иначе оппозиция может стать опасной.

– Насколько сильно нужна?

Генерал сомкнул руки в треугольник, увенчав его вершину своей круглой головой.

Эдвард прочистил горло, помолчал, взвешивая каждое последующее слово, и, посмотрев на Рида Баве в упор, четко произнес:

– Позарез. Как и Эрнст Рем, начальник штурмовиков. Уже сейчас ему подчиняется более трех миллионов человек, а это значительно превосходит те силы, которые служат Груберу.

– Великолепно!

Баве всплеснул руками, перевел взгляд на молчаливую Элисон, и снова спросил Милна:

– А Гиринг? Я помню, вы – он сделал непонятное движение руками по кривому кругу, которое, видимо, означало, что он говорит о Милне и Эшби, – много сообщали о нем, особенно в первое время.

При имени рейхсмаршала Эл резко повернула голову в сторону Эдварда, а он, наклонившись вперед, ровно ответил:

– Сейчас ему подчиняется только гестапо в Пруссии, все остальные подразделения этой организации взял под свое начало Генрих Гиллер. По сведениям, которые мне удалось достать, – на этих словах Эл, подразумевая Ханну Ланг, коротко рассмеялась, внимательно рассматривая свои руки, – Грубер дал главе гестапо личное поручение: собрать компромат на Рёма и его друзей.

– Но зачем же? – протянул Баве, поднося палец к подбородку.

– Генерал, вы правда такой идиот, или настолько плохо играете свою роль? Если так, то вам стоило бы взять уроки актерского мастерства у Рудольфа Валентино. Жаль, что он уже умер.

Если бы громы и молнии могли разрываться в тишине, то это был бы тот самый случай. Рид Баве и Эдвард Милн в немом изумлении уставились на Элисон, повернув головы в ее сторону как по команде, одновременно. А она продолжила:

– Грубер хочет избавиться от Рёма, только и всего.

Поморщившись, Элисон грациозно поднялась со стула и надела пальто, явно собираясь уходить.

– Мне это все надоело, я ухожу из «Ми-6».

От этих слов Баве, еще не успевший реанимироваться после первого словесного выпада в свою сторону, окончательно растерялся, теряя на глазах все свое достоинство начальника.

– Зачем же вы приехали?

– Сказать, что я больше не работаю в разведке.

– Но-о… по-почему?! А как же мое объявление о том, что ваше задание окончено, и вы должны вернуться из Берлина в Лондон?

Генерал расставил руки в разные стороны, что выглядело так, будто через секунду он рухнет на колени прямо посреди кабинета и начнет молиться господу богу.

– Что?! – на этот раз не сдержался Милн, поднимаясь со стула и вытягиваясь во весь свой великанский, – с точки зрения небольшого Баве, – рост. – Задание окончено?! Да вы тут что, с ума сошли?! Выдернуть нас из Берлина, чтобы сказать, что все закончено, вот так, без предупреждения?!

Мужчины пораженно смотрели друг на друга, пока с той стороны, где стояла Эшби, не раздался веселый хохот.

– Ну… во-о-от, видите-е-е, – задыхаясь от смеха, пыталась сказать она, – все-е-е к лучшему!

Приступ веселья внезапно стих, и в абсолютной тишине она повторила:

– Генерал, я не шучу. Можете закрывать это задание или придумывать новое, мне наплевать. Из меня вышел плохой агент, я ничего не умею, и если бы не Милн, я провалила бы все ваши поручения еще в январе прошлого года. Поэтому я ухожу из разведки. Наверняка нужно подписать бумаги об увольнении, это я сделаю позже, сейчас мне нужно уехать.

Резко развернувшись на каблуках, Элис вышла из кабинета.

Не говоря ни слова, Баве грузно опустился в кресло, открыл тумбочку, и, плеснув в бокал бренди, залпом осушил его, жестом приглашая Милна присоединиться к нему.

Но тот отрицательно покачал головой и, снова посмотрев на дверь, через которую только что вышла Эшби, предпочел закурить, затянувшись до треска сигареты.

– Ты знал? Что происходит?

– То же самое я хотел спросить у вас, генерал, – медленно протянул Эдвард, отвечая на второй вопрос, – вам не кажется, что это очень дурная шутка: закрывать задание в Берлине?

Маленький генерал замахал руками на Эдварда.

– Ладно-ладно, признаю, это было слишком. Все дело в том, что Синклер поручил мне «проверить» вас. Согласен, – он тяжело вздохнул, – это была глупость… но если я пошутил, то она?..

Милн покачал головой не вынимая сигарету изо рта.

– Как бы там ни было, ваше задание продолжается, и эта девчонка мне нужна в Берлине. Поэтому делай что хочешь, но верни ее. – Рид замолчал, чему-то улыбнувшись. – Не знаю, что ты там с ней сделал, или она сразу такой была, но, – он пошло рассмеялся, – девчонка просто огненная!

– Это очень забавно, генерал.

– Уверяю тебя, если бы я все еще мог бегать так же быстро, как раньше, она бы от меня не ушла.

Рид налил новую порцию виски, но пить не стал, судя по его мечтательному взгляду, очарованный какими-то своими фантазиями.

– Я о том, как настойчиво вы и многие другие, даже в Берлине, отказываетесь видеть в Грубере опасную, реальную силу.

– Он всего лишь ефрейтор, временно получивший власть!

Усмехнувшись, по привычке, краем губ, Милн внимательно посмотрел на Баве.

– Знаете, что недавно сказал пьяный Рём?

Генерал отрицательно закачал головой, и Эдвард продолжил:

– «То, что рассказал этот смешной ефрейтор, нас совершенно не касается! Если мы не сработаемся с Грубером, то прекрасно обойдемся и без него». Вам не кажется, генерал, что все это может обойтись слишком дорого?

***

В Ливерпуле было только шесть утра, когда Элис постучала в дверь дома, в котором она провела свое детство. Сначала послышался звон разбитых тарелок, а потом – приглушенные причитания ее тёти. Кэтлин Финн открыла дверь, растерянно глядя на раннего гостя, и закричала так громко, что Эл вздрогнула и рассмеялась.

– Элис?! Моя Элис?

Кэтлин крепко обняла Эл и надолго замолчала, но, опомнившись, отошла назад.

– Ах, я глупая! Что же мы стоим здесь, на пороге? Проходи, проходи скорее! – приговаривала она, взяв племянницу за руку.

Элис улыбнулась, чувствуя, как наворачиваются слёзы. Она не была в этом доме шесть лет, и, глядя сейчас на Кэтлин, думала, что за это время здесь вряд ли что-то изменилось: все тот же уютный солнечный свет, скользящий сквозь низкое окно, укладывает свои лучи на кресло, в котором тётя любит заниматься рукоделием. «Мои глаза уже не те!» – часто говорила она, сетуя, что не может вышивать так же быстро, как раньше.

Словно отвечая на мысли Эл, с кухни потянулся знакомый аромат.

– Сконы! Ты по-прежнему печешь их каждое утро?

Кэтлин задорно рассмеялась, глядя на племянницу.

– А как же иначе?

Она подошла к девушке и крепко сжала ее руки.

– Я так рада тебя видеть, так рада, что ты дома!

На ее глазах выступили слезы, и она быстро смахнула их рукой.

– Я тоже, тетя, я тоже…– прошептала Элис, крепко ее обнимая.

Они долго пили чай на кухне, и, забыв о завтраке, все больше болтали и смеялись, пересказывая друг другу то важные новости, то воспоминания из детства Эл и Стива. Узнав, что Элис пробудет в Ливерпуле «всего неделю!», Кэтлин успела и расстроиться из-за столь короткого визита племянницы, и обрадоваться тому, что снова может обнять эту рыжую непоседу, кудряшки которой она раньше так долго по утрам пыталась заплести в аккуратные косы.

– Ты очень изменилась, – заметила Кэтлин.

– Это хорошо или плохо? – с веселым смехом спросила Эл, сама не сумевшая разобраться в тоне ее голоса.

Тетя отложила вышивку в сторону, и внимательно посмотрела на девушку.

– Моя дорогая, что у тебя случилось?

Элис попыталась улыбнуться, но почувствовала, как к глазами поступают слезы. «Прекрати, Эл!» – мысленно ругала она себя, крепче сжимая руки, но слезы все равно бежали по лицу все чаще и чаще.

– Не нужно прятаться.

Кэтлин положила теплую руку на судорожно сцепленные пальцы Элис, и мягко попросила:

– Расскажи мне о нем.

Эл взглянула на нее огромными от удивления глазами, и женщина мягко засмеялась:

– Я уже слишком старая, чтобы не понять, что происходит на самом деле.

Она замолчала, но увидев, что племянница все еще не решается довериться ей, добавила:

– Ты с детства была такой: маленькая, колючая и замкнутая для большого мира, но, – она похлопала девушку по руке, – я знаю, что ты очень добрая, ранимая и отважная.

На переплетенные женские руки закапали слёзы. После долгого молчания Кэтлин услышала:

– Я очень хочу рассказать тебе, но я… не могу. Не могу, понимаешь?

– Скажи мне только, ты его любишь?

Горло Эл перехватило судорогой, и женщина сильнее сжала ее руки, наклонившись вперед, почти касаясь лбом ее головы.

– Любишь?

– Да!

Это слово, такое маленькое, с тяжелым, горячим вздохом слетело с губ Эл, вызывая улыбку на лице ее тети.

– Тогда все будет хорошо, маленькая Ли́са.

Кэтлин произнесла это точно так, как это делал Стив, и плечи Эл задрожали. Из ее груди вырвался стон, и женщина изумилась тому, как долго, и как много девушка могла держать замкнутой в сердце такую боль. Когда дыхание восстановилось, Эл робко посмотрела на тетю.

– А Стив? Он был здесь?

Вместо ответа Кэтлин заботливо погладила ее по волосам, и, решившись, произнесла:

– Нет. Но он писал мне, спрашивал про тебя.

Предупреждая поток слов, вот-вот готовый сорваться с раскрытых в удивлении губ Эл, она добавила:

– Про него ходят скверные слухи.

– Какие слухи? О чем? Он жив?!

– Жив, конечно, жив. С ним все в порядке, насколько мне известно. А слухи…– тетя помолчала, – после окончания Итона он вернулся сюда, начал управлять компанией вашего отца наравне с его компаньоном, Джорджем Стивенсоном. Но два года назад мистера Стивенсона убили, виновных так и не нашли, а со временем имя Стива начало обрастать разными слухами. Говорят, что он сейчас в Европе, может быть, даже в Италии. Или во Франции, связался с кем-то… в убийстве подозревают его, считают, что тогда, после большого скандала с мистером Джорджем он не сдержался и…

Кэтлин отпила воды из стакана, и торопливо продолжила:

– А год назад я получила от него письмо, он спрашивал о тебе, о том, где ты. Мне показалось, что он хотел тебя увидеть.

Элис встала из высокого кресла и медленно прошлась по комнате. Обняв себя за плечи, она, наконец, спросила:

– Но почему он сам мне не написал?! Я уже два года ничего не знаю о нем! Убийство?! Стив?

Подбежав к тете, Эл опустилась перед ней на колени.

– Неужели ты думаешь, что он мог убить? Это же Стив! Он всегда защищал меня в детстве, говорил, что я могу ему доверять!

Тетя хотела обнять ее, но Эл, смотря в какую-то точку за ее плечом, говорила все быстрее и быстрее.

– Он любит футбол и твой вишневый пирог, он… он научил меня стрелять из рогатки и играть в футбол… нет, не может! Он не может сделать ничего такого, Кэтлин, ничего такого!

– Я знаю, моя дорогая, я знаю, – повторяла тетя, обнимая Элис. – Стив был хорошим мальчиком.

– Он и сейчас хороший! – с горячностью заявила Эл.

– Конечно. К тому же, не стоит верить всему, что говорят.

Весь следующий день Эл ходила по дому не находя себе места. Письмо Стива, которое он написал тете, она успела выучить наизусть: «…Как там Эл? И где она сейчас? В этом году ей исполняется восемнадцать, совсем взрослая!». А на вопрос о том, почему Кэтлин раньше не сообщила ей новости о брате, услышала: «Я и подумать не могла, что он перестал отвечать на твои письма из колледжа, а потом… милая, я и сама не знала, где ты».

Вечером, не выдержав в Ливерпуле и трех дней, Элис быстро собрала свои немногие вещи, и, поцеловав на прощание расстроенную тетю, уехала в Лондон, где вот уже несколько дней ее выжидал Эдвард: все его догадки о том, куда она могла поехать, оказались ложными, и все, что он мог делать, – это подпирать своими широкими плечами дверь ее квартиры на Клот-Фэйр-стрит.

***

Милн проснулся от громкой музыки. Растерев глаза, он вытянул руки вверх, почти сразу же упираясь ими в крышу автомобиля и сонно отметил про себя, что если Эл не вернется, и он продолжит спать в машине, то совсем скоро водительское кресло станет для него удобнее кровати. Стрелка на циферблате часов застыла на цифре «4», а музыка продолжала звучать легкой, красивой волной, выбегая на улицу, как теперь заметил Эдвард, наклонив голову, из приоткрытой двери в квартире Элис.

Переступая порог дома, Милн засунул руку в карман пальто и вытащил пистолет, готовый к выстрелу, – стоило только снять его с предохранителя. Ступая мягко и беззвучно, он быстро обошел первый этаж, но не заметил ничего необычного. Половица на верхней площадке второго этажа скрипнула под его весом, и, отойдя ближе к стене, он заглянул в спальню.