Колбаса
Владимиру Олеговичу захотелось бутербродов с колбасой. Идиллия для него выглядела так: утро, выходной, до следующего дежурства еще далеко, дома никого, на столе чашка чая, а на тарелке бутерброд из белого хлеба, сыра, помидора и колбасы. Все необходимые составляющие присутствовали, кроме колбасы. Пришлось Владимиру Олеговичу собраться с духом и пойти в магазин.
За колбасой, как, впрочем, и за другими продуктами, Владимир Олегович всегда ходил в магазин на соседней улице. Всегда – это последние два года. Магазин находился на первом этаже панельного дома. Прямо перед ним был газон, неизменно заполоненный шелухой от семечек и слетевшимися на нее голубями. У магазина была ярко-оранжевая вывеска, запах поликлиники и слегка побитый кафель.
Сейчас Владимир Олегович был в ужасе. Вывеска магазина сменилась на красную. Как всякий порядочный консерватор, он не любил какие-либо изменения, начиная от цвета занавесок на кухне и заканчивая государственным строем. Все это страшно утомляло и выбивало из колеи.
Внутри изменения были не столь радикальными. Прилавки остались на тех же местах, кафель все еще выглядел печально-побитым, на батарее дремала полосатая кошка, а старушки ругались с теми же продавщицами. Одна из кассирш, Лейла, приветливо улыбнулась Владимиру Олеговичу. Это несколько успокоило его. Он всегда вставал на кассу именно к Лейле, и даже знал график ее смен, чтобы не пришлось идти к другому кассиру.
Все еще смакуя свое душевное потрясение, Владимир Олегович направился к прилавку с колбасой. Его любимая и единственная колбаса по-прежнему лежала там же, где и раньше, и, сопровождаемый неодобрительным взглядом кошки, он вместе с колбасой отправился на кассу. Лейла снова улыбнулась ему, что опять же было приятно:
– Желаете приобрести шоколадки по акции?
– Да, спасибо, – ответил он, потому что любил товары по акции. – У вас, смотрю, вывеску поменяли?
– Да, вывеску поменяли, название поменяли, а больше ничего не поменяли, – с неизменной улыбкой отвечала она. – С вас N рублей.
Дома Владимир Олегович заварил чай из свежего пакетика, включил запись любимой программы в интернете (потому что по телевизору на дежурстве смотреть не мог), нарезал хлеб, положил на каждый по куску колбасы, накрыл сыром и положил сверху по кружку помидора. За окном было солнечно и даже почти безоблачно. И все же идиллия длилась недолго. Стоило Владимиру Олеговичу надкусить бутерброд, как он понял – у колбасы изменился вкус. Даже хуже – вкус пропал.
Встревоженный этим обстоятельством, он откусил еще несколько кусков от бутерброда, и так пока не съел. Потом он отрезал кусок колбасы от батона и съел. Потом попробовал обжарить колбасу на сковородке. И уже после этого он впал в отчаяние. С тем же успехом можно было есть, класть на хлеб и обжаривать картон.
Выпив валерьянки и придя в себя, Владимир Олегович решительным шагом направился в магазин. Там, все еще пребывая в смятении, он скинул в корзину остававшиеся на прилавке шесть батонов колбасы, а заодно пачку сыра и макароны. Он настолько растревожился, что сам не заметил, как пошел на кассу не к Лейле, а к ее напарнице Инге, к полному недоумению обеих. Дома Владимир Олегович сделал бутерброды, отрезав по кружочку от каждого вида колбасы. Бесполезно. Впав в полное отчаяние, он сварил макароны и засыпал сыром, чтобы обнаружить, что вкус этих продуктов остался прежним. Это немного успокоило его, но не могло сильно улучшить его настроения. Владимир Олегович лег спать с твердым желанием на следующее утро разобраться в происходящем.
***
На следующий день Владимир Олегович собрал в рюкзак всю купленную им колбасу в качестве вещдока. Правда, один батон тут же был скормлен дворовой кошке Картошке и псу Джеку. Те, прикормленные пенсионным составом двора и от того привередливые, съели колбасу с явным аппетитом.
«Может, – подумал Владимир Олегович, – они сегодня еще не ели».
Подумал, и решил не придавать этому особого значения. Тем более, что он уже дошел до магазина. Лейлы на работе не было, поэтому ему пришлось разговаривать с малознакомой ему грузной Тамарой. У Тамары была короткая желтоватая стрижка и рябовато-красный окрас лица. Выслушав Владимира Олеговича, Тамара недобродушно, но доходчиво объяснила, что она лично никакого отношения к колбасе не имеет кроме потребительского, так как колбаса в магазин поступает с завода.
Владимир Олегович к такому повороту событий был не готов. Завод скорее всего очень далеко, если туда поехать разбираться – никто его туда не пустит. Воображение нарисовало ему химеру – замок-завод, холодный и неприступный. С химозной, безвкусной колбасой.
– Здесь же есть менеджер? – пробормотал Владимир Олегович, все еще витая в мыслях о замке, и не заметил Тамариного удивления.
– Есть. Я менеджер. И чего?
– Вы? – задал совершенно ненужный уточняющий вопрос Владимир Олегович.
– Я.
– Я хотел бы спросить насчет колбасы.
– Где-то я это уже слышала.
– Видите ли, ее вкус исчез.
– А я тут при чем?
– А кто тут при чем?
– Завод.
– Так, – разговор явно заходил в тупик, – а кто решил колбасу с этого завода закупать?
– Наверное, директор. Только вам к нему нельзя.
– Почему?
– Потому что он директор.
Логика была столь железной и непоколебимой, что Владимир Олегович уставился на Тамару со столь округлившимися глазами, что она решила пояснить:
– Директор наш – человек занятой. Если каждый покупатель будет к нему почем зря приставать, магазин вообще перестанет работать.
Прежде чем Владимир Олегович в красках представил эту ужасную картину, дверь возле прилавка с консервами распахнулась с громким стуком. Из нее высунулся кругленький красненький мужичок, схватил с полки банку с тушёнкой и хищно огляделся. Тут-то он и увидел Владимира Олеговича:
– Володька?
С этим было трудно не согласиться, поэтому Владимир Олегович молча кивнул. Это согласие вызвало бурю эмоций у мужичка, который кинулся на Владимира Олеговича с объятиями, попутно спрятав банку в карман пиджака. Тамара не могла спустить подобного с рук:
– Сергей Манукович, верните тушенку на место!
В этот момент на Владимира Олеговича снизошло озарение.
– Сережа? – задал он очередной бессмысленный уточняющий вопрос.
– Володька! Мы же лет семь не виделись?
– Получается, так, – Владимир Олегович уже семь лет не ходил на встречи выпускников, так как на дни встреч как назло вечно выпадали его смены. Ему казалось, что для него это не имеет особого значения, но сейчас, встретив школьного друга, он испытывал радость, затмившую боль от безвкусности колбасы.
– Пойдем ко мне в кабинет. Ты никуда не торопишься?
Владимир Олегович никуда не торопился, и они пошли в кабинет.
– Не знал, что ты часто ходишь в мой магазин, – при этом Сережа неизвестно откуда выудил бутылку коньяка. – Знал бы – скидку тебе дал.
– Так я живу неподалеку, вот и хожу, – как будто бы начал оправдываться Владимир Олегович, но тут же себя одернул. Что это он, в самом деле? – Кстати, ты знаешь у тебя колбаса стала хуже?
Сергей Манукович застыл на несколько мгновений, анализируя услышанное.
– Ты купил у нас протухшую колбасу?
– Нет, но у нее совершенно нет вкуса. А раньше был.
И прежде, чем Сережа успел бы что-то сказать, Владимир Олегович извлек из рюкзака принесенные с собой батоны колбасы. Сергей Манукович решил никак не комментировать происходящее, и предложил выпить.
– Надо же, – удивился он, – закусывая колбасой коньяк, – действительно, безвкусная. Или, может, коньяк вкус отбил?
– Нет-нет, ты без коньяка попробуй. Все еще безвкусная.
К концу бутылки Сергей Манукович окончательно убедился в правоте друга, к концу второй пошел звонить на завод, с которого привозили колбасу, а к концу третьей сам предложил Владимиру Олеговичу ехать на завод вместе. На том и порешили, и кое-как расползлись по домам.
***
Они были в дороге порядка двух часов, когда Сережа предложил заехать на заправку. Владимир Олегович согласился, потому что за рулем был не он. Владимир Олегович не любил современные заправки, на которых продавались чипсы и кофе. Ему казалось, что кофе оттуда пахнет бензином.
На заправке жила стая кошек. Кошки ели то, что недоедали автомобилисты. Выглядели они при этом вечно голодными, несмотря на кажущуюся упитанность. Сережа шумно пил мутный кофе и тоскливо смотрел на кошек, кучковавшихся возле их автомобиля. Кошки не менее тоскливо смотрели на Сережу. Владимир Олегович смотрел на всю компанию неодобрительно.
– Ты ведь знаешь, – поинтересовался он у Сережи, – что они здесь не голодают?
– Знаю. Но почему они тогда такие грустные и голодные?
– Потому что они попрошайничают.
– А что если нет?
Логика была железная. Владимир Олегович цыкнул и полез в багажник.
– Хорошо, – сказал он, – что мы весь багажник забили вещдоком. От одного батона колбасы с нас не убудет.
– Двух батонов.
– От двух батонов с нас не убудет.
На следующей заправке ситуация повторилась. И на следующей. Вы спросите, почему наши герои так часто останавливались на заправках? У Сережи быстро затекала спина и ему нужно было размяться. А у Владимира Олеговича не было прав.
За окном, сливаясь в сплошную светло-зеленую полосу, неслись деревья. Машину слегка трясло. В какой-то момент они даже поравнялись с упорно летящей куда-то стаей диких уток, но утки вскоре пошли на взлет и исчезли из поля зрения. Владимир Олегович открыл окно, и машину окутала нежная прохлада.
«Может, я все это зря затеял?», – мелькнула в его голове мысль. Однако мысли о невкусной колбасе всколыхнули его праведное негодование, и шальная мысль была отброшена. Сережа курил, тянул кофе и спорил с диджеем радио. Диджей вечно встревал в момент концовки песни со своими шутками и не давал дослушать композицию до конца. Сережу это крайне раздражало, о чем он незамедлительно сообщал магнитоле. Правда, в какой-то момент, это незаурядное общение пришлось прекратить, потому что начались помехи, и Сережа выключил звук. Может быть, послушай они радиоволну дальше, им бы стало известно, что за текущий день в области была замечена странная миграция кошек. Но друзья этого, конечно, не знали.
***
Завод, как ему и положено, был мрачным, серым и чем-то пыхтел. Окружала его высокая глухая стена, увенчанная колючей проволокой. Перелезть эту стену представлялось делом мало возможным. Да и не было в этом такой необходимости, благо имелся КПП с двумя угрюмыми охранниками. На этом КПП и застряли наши герои.
– Послушайте, – дружелюбно размахивал руками Сережа, – у меня магазин. Я тут ничего плохого делать не собираюсь.
– Не положено, – справедливо отвечал охранник.
– Мы просто немножко поговорим с директором завода и все.
– Не положено.
Владимир Олегович хотел вмешаться, но в голову не приходили нужные слова. Он огляделся вокруг. Неужели, они ехали напрасно?
В эту же секунду за придорожными кустами послышался шелест. Ни охранник, ни Сережа, увлеченные спором, не обратили на это внимание. Зато Владимир Олегович пригляделся. Из-за куста вылез рыжий кот и прошмыгнул мимо КПП внутрь. За ним еще один. И еще. Потом двое. На завод потянулась вереница котов.
«Нужно тянуть время», – твердо решил Владимир Олегович.
– А вот вы не думаете, что быстрее было бы нас уже пустить? – встрял он в разговор.
– Не думаю, – честно признался охранник.
– Почему? – кошек все прибывало.
– Потому что меня за это уволят.
– Правда? – последняя кошка скрылась на заводе.
– Так, мужики, заканчивайте, – разозлился охранник. – Езжайте отсюдова.
– «Поезжайте отсюда», – поправил Владимир Олегович. – Поехали, Сережка.
– Но… – Сережа несколько опешил от умиротворенности друга. И все же в машину сел.
– Что это с тобой? Мы ведь сюда ехали ради того, чтобы на завод попасть, – косо посмотрел он на Владимира Олеговича.
– Ничего, потом узнаешь. Все будет в порядке, – с напускной таинственностью произнес Владимир Олегович.
Тем временем, главный технолог завода со всех ног мчался к директору. Все мясо, закупленное для колбасы, было нещадно съедено кошками. Усатые-полосатые грабители сбежали, не оставив после себя ничего. Даже стены вылизали.
– Это конец, – директор капал себе сразу карвалол, валидол и смекту. – Чуяло мое сердце – нельзя вводить новую формулу в производство в високосный год.
– Что же делать? – главный технолог ходил по кабинету, чем еще больше нервировал директора. – Может, по старой формуле попробовать работать?
– Другого выхода у нас нет, – вытер пот со лба директор, – придется как раньше. Пойду, Семенычу позвоню. Пусть снова опилки привозят.
Все стало как прежде. Даже лучше. Владимир Олегович женился на кассирше Лейле. Теперь они ели бутерброды вместе. Но прежде чем это произошло, они с Сережей съездили на заправки и Владимир Олегович взял себе двух кошек – черепаховую и черную с белым носочком, а еще двух взял Сережа – серую и пятнистую. Остальные кошки от одомашнивания воздержались.
Жил-был человек
Она всегда не высыпалась, потому что вставала на пятнадцать минут раньше, чем могла бы. Вставала, чтобы успеть за кофе и прийти на работу с бумажным стаканчиком. Не из-за того, что в офисе не было кофемашины – как раз была, хорошая, капсульная. И она вовсе не выпендривалась перед коллегами, не пыталась быть «как все» или «не как все». Ей просто отчего-то нравилось самоощущение себя с этим стаканчиком.
Может, ей было двадцать шесть. Может, тридцать два. Может, сорок с небольшим. Какая, впрочем, разница!
Она шла к офису через сквер. Листва уже давно опала и теперь неприятной коричнево-серой массой покрывала то, что летом было газоном. Она думала о том, сколько бумаг нужно сегодня будет заполнить в офисе. Заполнять бумаги она не любила – считала себя выше рутинной работы. Потом она подумала о том, что бы эдакого приготовить на ужин. Собиралась ли она готовить только себе или семье, я не знаю – не помню, была ли она замужем.
– Володька! Самойлов! – неожиданно звонким для себя голосом крикнула она худощавому мужчине, столь же неопределенного возраста, как и она. На правой щеке у него было раздражение от бритвы. Еще он давно не стригся, но растрепанные отросшие волосы его скорее украшали.
– Здравствуй, – безучастно кивнул Володя. Она то ли притворилась, то ли на самом деле не заметила отстраненности.
– Как ты? Я тебя ни на одной встрече выпускников не видела.
– Я был. На самой первой.
– Это не считается, мы тогда всего полгода как школу закончили.
– Считай так, как тебе угодно.
– Слушай, Володька, ну скажи ты, как твои дела? Как жизнь?
– Жизнь как жизнь, – он пожал плечами и принялся шарить по карманам в поисках сигарет.
– Володь, что-то случилось? – испуганно-пристыженным голосом прошелестела она. Володька неспешно докурил, как бы не удосуживаясь ей ответить, и наконец снизошел:
– У тебя, видимо, ничего. Как всегда, у тебя ничего не случилось.
– Я не понимаю тебя, – поморщилась она от запаха сигарет и непривычно встрепенувшегося роя мыслей. – При чем тут я?
– Ты всегда была при чем.
– Ты по-человечески можешь сказать? Помощь нужна, может? Деньги? – она чувствовал проступавшую в ней не то злобу, не то брезгливость. Век бы ей не встречать Володьку, ничего бы она не потеряла.
– Деньги? Деньги! Помощь раньше нужна была. А теперь… – он выдержал театральную паузу. А она не выдержала:
– Да что теперь-то?
Еще шесть минут, и она начнет опаздывать на работу. Опаздывать она очень не любила, с детства. Ее папа к пунктуальности приучал.
– Коля умер, – уже без всякого пафоса выплюнул ей в лицо Володька. Она посмотрела на него с недоверием.
– Как умер?
– Насмерть умер. В окно вышел – и все.
– Я не знала… но постой, при чем тут моя помощь?
– При чем? Ты еще спрашиваешь, при чем? – Володька кричал на весь сквер, и от этого ей было неловко. – А кто его довел, сука?
– Я не видела Колю с конца второго курса, Володь.
– Вот именно! Будь ты рядом…
– А это уже не твое дело, – разговор давно стал ей в тягость. – Совру, если скажу, что была рада повидаться. Мне пора. Прощай, Володь.
– Сука, – кинул он ей еще раз, когда она уже была далеко. Правда, она все равно услышала. И промолчала.
Она училась с Колей в одном школе. До восьмого класса она училась в «А», а он в «Б». А потом их перемешали, сделали два класса – с углубленным английским и обычный. Они с Колей попали в первый. Учительница химии, Зинаида Марковна, грузная и суровая, нагонявшая одним взглядом страх на учеников и на молоденького мальчика-завуча, рассадила всех так, чтобы никто и не подумал на уроке болтать. Это было излишней мерой, на ее уроке и так бы никто не болтал. Но в результате их с Колей посадили вместе. А еще, по стечению обстоятельств, на английском.
Потом они стали вместе ходить после уроков домой. Не каждый день, только по вторникам и четвергам, когда последними были химия или английский. Само как-то получалось. И как-то само вышло, что он стал таскать ее портфель. Просто пока она в раздевалке поправляла пальто, он побыстрее надевал куртку и хватал оба портфеля. Суетливо хватал, немного неприятно. Но ей льстило.
Коля был не плохим человеком. Коля был никаким. Он много читал, книги на бешеной скорости пролетали сквозь его голову, как скоростные поезда, мчащиеся по рельсам. Так же он смотрел фильмы. Так же писал песни –ничего в них не вкладывая. Шутил чьи-то шутки, причем делал это довольно смешно. Он состоял из костей, мышц, органов – и, кажется, больше в нем ничего не было.
Недолгое время она была им очарована. Потом ей стало просто удобно.
«Почему бы с ним не погулять, пока никто больше на горизонте не появляется», – так рассуждала она. И они гуляли, ходили в кино, в театр, друг к другу.
Потом школьная жизнь закончилась. В институте у каждого должна была начаться своя жизнь. У нее она началась. У Коли – нет. Она была культоргом в своей группе, часто допоздна задерживалась. Он приезжал к дверям ее вуза и ждал, чтобы проводить.
В начале октября на первом курсе к ней подошел третьекурсник Женя. Он играл в команде КВН, рисовал карикатуры на преподавателей и играл на саксофоне. Женя посмотрел на нее с высоты своего роста, нагнулся к ней и беззаботно улыбаясь спросил:
– Жених есть?
– Нет, – честно ответила она. Замуж за Колю она не собиралась, хотя тот предлагал.
Она попросила его больше не приезжать. По телефону – видеться лично не хотелось. Коля плакал в трубку и умолял просто по-дружески погулять. Она подумала и согласилась.
– Почему ты в шарфе? Сегодня тепло, – спросил он при встрече.
– Тебе жалко, что ли? Мне вот зябко. И вообще, меня, кажется, на парах продуло.
«Потому что на шее – засос, – подумала она, – но мне тебя жалко, и поэтому я вру».
Они болтали о чем-то отвлеченном и спустились в метро.
– Куда мы едем? – спросила она, стоя на эскалаторе и глядя на него снизу-вверх. Она привыкла проскакивать вперед, а ему нравилось, когда она так на него смотрела.
– Ко мне на дачу.
– Ты с ума сошел? – вскрикнула она. На станции она села не в ту сторону, куда потянул ее за локоть Коля. Он, мгновенно разозлившийся, вскочил в закрывающийся за ней проем вагона.
– Какого черта ты творишь? – навис он над ней. Это у него плохо вышло – он был не сильно ее выше.
– Это ты какого черта творишь? – сказала она уже ровным голосом. Ей стало все равно.
– Куда мы едем?
– Ты поезжай к себе на дачу. Я еду к другу.
– Какому еще другу? Почему ты так холодна?
– А ты хочешь, чтобы я тебе устроила сцену?
– Лучше бы ты устроила сцену, – его голос дрожал на грани истерики.
– Молодой человек, ведите себя прилично, – послышалось со стороны. Но Коля не слышал.
– Я противен тебе, да?
– Да, – пожала плечами она. Он заплакал, и в ней поднялась липким, грязным комком смесь жалости и раздражения. Коля доехал с ней до станции, где жил Женя. Она не знала зачем. Он тоже не знал.
Потом он звонил ей, когда напивался. Говорил, что повесится. Первые два раза она шла к нему. Затем перестала. Просто так получалось, что, когда он звонил, ее не было дома. Но он все равно звонил. Последний раз она видела его в конце второго курса, мельком. Она переезжала к Жене и была с ним и с чемоданами. Коля выглядел хорошо, только был очень бледен и осунулся.
«И в чем я виновата? – думала она сейчас, сидя на работе и допивая остывший кофе. – Наверное, правильным будет сходить на могилу и отнести цветы. Только я не знаю, где она. И знать особо не хочу. Будет ли меня мучать совесть, если я не схожу? Скорее всего, будет. Олька может знать, где он похоронен. Напишу ей. Потом».
Она написала Оле через две недели. Все как-то руки не доходили. Да и неловко почему-то было. Оля не помнила, но для нее – узнала. Может, у Володьки и узнала. Она съездила на кладбище, положила букет. Постояла у памятника.
«Не люблю, когда делают надгробие с фотографией», – поежилась она.
Вечером у нее началась мигрень. У нее вообще бывали мигрени, затяжные, на несколько дней. Эта тоже прошла к середине неделе. Однако больше она на могилу Коли не ездила.