В голове

– Сам знаю, не учи ученого.

– Слушай, ученый, ты подними ее хотя бы. Да не так. Куда ты тянешь ее?

– Вер, не лезь под руку, ради бога. По дороге сюда я же все сделал? И сейчас сделаю.

– С ним всегда так, – по-девичьи, и от этого неестественно, Вера надула губы и повернулась к Леониду. – Давайте знакомиться, я Вера, этот колобок – мой муж, Миша.

– Леонид. – коротко ответил он, пожимая крупную ухоженную руку. Миша тем временем все еще боролся с полкой. Болбухин открыл рот, желая предложить помощь, но тут же передумал. Незачем это. Вместо этого он обратился к Вере:

– Куда едете?

– Казань, – с удовольствием ответила она, – мы вообще оттуда. В Москву мы так, за новыми культурными впечатлениями. Но этот ужасный человек, разумеется, как всегда, потащил меня в Третьяковку и в кремлевские музеи.

– Что же плохого в Третьяковке? – улыбнулся в усы Леонид.

– Вот именно, Леня, ты совершенно прав! – радостно обернулся к ним Миша. Он весь раскраснелся и вымок. Болбухин удержался, чтобы не поморщиться – ему не нравилось, когда с ним панибратски переходили на «ты».

– В Третьяковке нет ничего плохого, замечательный музей, – проигнорировала мужа Вера. – Но поймите, мы там бываем каждый раз, когда приезжаем в столицу.

– Можно подумать, мы с тобой так часто бываем в Москве.

– Чаще многих моих подруг и коллег…

В этот момент дверь купе снова отъехала и вошел молодой высокий мужчина. Окинул купе взглядом, задержав его лишь на Вере, при виде которой он приподнял бровь. Потом кинул кожанку на место над Леонидом и отодвинул Мишу:

– Давай помогу, друг, – и легко поднял полку.

«Зачем он это сделал?» – Болбухин рассматривал нового попутчика. У того было приятное лицо. Такие люди обычно к себе располагают. Определенно, он выглядел куда обаятельнее раскрасневшегося потного Миши. Последний смерил своего помощника недобрым взглядом и процедил:

– Не помню, чтобы просил о помощи.

– Прости, не хотел обидеть, – и он улыбнулся так, что Леонид почему-то подумал: «Хотел».

– Вам совершенно не за что извиняться, – Вера нежно и легко коснулась руки нового знакомого, так быстро, что Миша, кажется, ничего и не заметил. – Лучше давайте знакомиться. Вера.

– Очень приятно, Ибрагим, – на этот раз в лице уже не читалась издевка, улыбка была искренней.

«Ему она Мишу не представила», – подметил Болбухин. Тот в свою очередь делал вид что ничего не видит и не слышит, загружая чемоданы под полку. Хотя, конечно, он мог действительно увлечься. Тем временем Болбухин протянул руку Ибрагиму:

– Леонид.

– Рад знакомству, Леонид, – эта улыбка была чуть менее радостная, чем та что была адресована Вере. Впрочем, вряд ли тут можно осудить Ибрагима. Он встряхнул руку Леонида резким рукопожатием, от чего у журналиста заныло где-то в лопатке.

– Куда Вы едете, Ибрагим? – поинтересовалась Вера.

– В Казань, я сам оттуда. В Москву так, на переговоры ездил.

– Мы с мужем тоже. А Вы, Леня? – безучастно обратилась она к нему. Впрочем, Болбухин ценил вежливость.

– Канаш.

– Почему отправка задерживается? – спросил Миша «в воздух».

– Вот пойди и узнай, – Вера отмахнулась от мужа как от назойливой мухи. Отдадим ей должное, на муху тот и был похож. Миша вытер пот со лба мятым клетчатым платком и вышел.

Поезд ехал уже около двух часов. В коридоре с неблагозвучными воплями бегали дети, успевшие за это время познакомиться и стать друзьями на всю жизнь. В соседнем купе тетка, резво переодевшаяся в ситцевый халатик вырвиглазного оттенка, делала себе пятый бутерброд с копченой колбасой и сыром и попутно объясняла попутчицам – тощим студенткам, почему у нее дочка – разведенная домохозяйка и внучки умницы, а сын, содержащий всю семью, включая сестринскую, идиот и в жизни ничего не добился. Студентки молча слушали, так как тетка кормила бутербродами и их тоже. Из другого купе уже доносился храп.

Вера с Ибрагимом болтали о книжках и фильмах, сходясь на общепринятом в любом интеллигентном обществе мнении, что всё говно и все уроды. Миша пытался встревать, но никто его не слушал. Тогда он вставал и уходил в вагон-ресторан, откуда возвращался все менее трезвым. Сейчас он ушел в третий раз и уже долго не возвращался.

Болбухин, не в состоянии терпеть высокоинтеллектуальные беседы, ушел подальше ото всех в тамбур, смотреть в окно. Мелькали живые и засохшие деревья, целые и разваленные дома. Леонид стоял и размышлял, что же ему казалось таким чудным в разговоре Веры и Ибрагима. В голову не шло ни одной путной мысли. Дверь тамбура открылась и из нее вывалился почти не стоявший на ногах Миша.

– Леня, дружище! – он нелепо вскинул руки. – Как я рад тебя видеть.

Как именно Миша рад, Леонид уточнить не успел, потому что громкоговоритель загнусавил:

– … подожди, объявление сделать нужно. Кхем. Уважаемые пассажиры и, прости господи, пассажирки. Станция N. По техническим причинам стоянка, чтоб её, двадцать минут. Повторяю…

– Пойдем покурим? – предложил Болбухин.

– Мои сигареты в купе, – помрачнел Миша. Леониду стало его даже жалко.

– Ничего, угощаю. Пойдем.

На платформе Леонид пожалел, что не взял с собой свитер. Он поежился.

– Эх, сейчас бы выпить, – мечтательно затянулся Миша. Пить с ним журналисту не хотелось, но другой компании у него не предвиделось, а выпить во внезапно нахлынувших холоде и сырости ему захотелось.

– Так давай выпьем.

– Хороший ты мужик Леня, сразу мне понравился, – Миша попытался похлопать Леню по плечу, чуть не потеряв равновесие, – не то что… хотя, неважно. Слушай, вон там – видишь? – магазин кажется. Я там лучше выпить куплю. В этом вагоне-ресторане не люди, а бесы какие-то. Знаешь, как цены задрали?

Когда Миша ушел в магазин, Леонид, рассудив, что свитер все-таки лишним не будет, пошел обратно в купе. Дверь была приоткрыта, из-за нее доносились уже не такие радостные голоса. Конечно, в детстве Леониду говорили, что подслушивать нехорошо. Ему вообще много чего говорили. Что же теперь, запоминать все?

– Я еще раз тебе повторяю, – голос Ибрагима был тих и неприятно спокоен, – я понятия не имел, что мы поедем в одном поезде, тем более – в одном вагоне.

– Ты не сказал «в одном купе».

– Не сказал. Я увидел тебя, садящуюся в поезд, и договорился с проводницами – все равно эта полка была свободна.

– Зачем?

– Хотел быть рядом с тобой, разве не очевидно?

– Мой и так меня подозревает по поводу и без…

– Ты могла ведь со мной вести себя более отстраненно, раз уж тебя так беспокоит мнение мужа.

– Могла бы.

Из купе доносились звуки мычания и чавканья поцелуя. Леонид развернулся и пошел на платформу. Миша еще не вернулся. Было все еще холодно.

«Я хочу взять свитер. Какого черта я стесняюсь, как будто бы это я, а не они…»

Он нарочно сильно топал, подходя к купе, и медленно открывал дверь. Это не помогло – он застал Ибрагима застегивавшим ширинку, а Веру – надевающей майку. Делая вид, что не видит их, Леонид принялся рыться в своем рюкзаке. Хорошо было бы быстро забрать свитер и так же быстро уйти. Но тот, как обычно и бывает, валялся на самом дне. На плечо Болбухину опустилась тяжелая рука.

– Покурим? – отрицательного ответа, судя по тону Ибрагима, не предполагалось.

В свитере на платформе казалось теплее.

«Хорошо, – подумал Леонид, – что Даша мне его положила».

– Мы с ней уже давно вместе, – Ибрагим прислонился спиной к столбу, – несколько лет. Я был ее студентом, потом аспирантом. Она до сих пор держится со мной как с младшим по званию.

«Надо будет купить домой селедку. Сто лет не ел селедку. Странно, почему?»

– Леонид, я могу вас попросить не рассказывать о том, что вы слышали?

– Можете.

Ибрагим посмотрел на него с недобрым удивлением.

– И вы не расскажете?

– Не расскажу, – честно и безразлично ответил Болбухин.

«И хлеба к ней купить черного. К селедке очень вкусно черный хлеб. Черный хлеб вообще вкусно. Бабушка в детстве маргарином мазала и сахаром посыпала. Вкусно было».

– Надо же, – развеселился собеседник, – а я-то уже подумал, что вы с этим подружились. Ну, или сочувствуете ему. Или, может, вы меня боитесь?

– Я вас совершенно не боюсь, – чуть менее честно возразил Леонид, – и не особо сочувствую Михаилу. Мне все равно.

Они докуривали в странном молчании. Потом Ибрагим хлопнул Болбухина по плечу и поднялся в вагон. Неподалеку компания бритых ребят обсуждала футбол, что-то про кубок конфедерации. Грузная женщина, вышедшая из одного с ним вагона, что-то яростно втолковывала кому-то по телефону.

«Почему, все грузные женщины объясняют всё с ожесточенным энтузиазмом?» – подумал Леонид. Еще он думал о том, что уже согрелся от свитера, но выпить все еще хочется. Тем временем вернулся Миша. Холод улицы взбодрил его, а заодно слегка выровнял его походку. Он вытащил из-за пазухи бутылку водки, печенье и два мятых пластиковых стаканчика.

– Они у меня в куртке лежали, – оправдывался он, разливая водку, – не помню уже как там оказались. Но это ничего, можно не мыть. Водка, она же стерильная. И стаканы очистит, и нас – изнутри. Ну, будем?

Они чокнулись и выпили, под неодобрительный взгляд грузной тетки. Леонид кашлянул и захрустел печеньем.

– Ты думаешь, – Миша противно причмокивал печеньем, когда говорил, – я не знаю, что эта курица гуляет? Я все прекрасно знаю. В молодости чуть не побил ее. Но у нее брат тогда боксом занимался, здоровый такой был. Испугался я, в общем. Брата уже три года как похоронили, а бить уже и не хочется.

– Так почему не разведетесь? Любишь? – по привычке спросил Леонид. Он привык раскручивать на длинные монологи, хотя и ненавидел их.

– Нет, привык, наверное. Я вообще-то не совсем лох какой-то. У меня в институте студенточка есть, миленькая такая. Ей «презерватив» если сказать, уже засмущается. Научную работу в том году у меня писала, у нас все и завертелось. Подожди, давай еще по одной, – выпили. – Соседка еще есть. Тоже к ней не лампочки менять хожу. Вроде бабе за сорок, а она фору студентке той легко даст. Жалко, сын соседский дома часто ошивается, за компом сидит. И обе, представь себе, ждут, что я с женой разведусь. Идиотки. А зачем мне с ней разводиться? Потом, она-то меня любит. Да, любит, я знаю. Флиртует с другими, хочет на себя внимание обратить, чтобы я ее, значит, ревновал. Я ее давно раскусил. Думает, она умнее меня. Черта с два. Давай выпьем еще.

Леонид сошел в Канаше настолько поздно ночью, что можно сказать, что утром.

«Жаль, – подумал он, закуривая, – что магазин закрыт сейчас. На вечер обязательно куплю селедки и черный хлеб. Еще лучку бы к этому нарезать. Красота».

***

Миша родился на полчаса позже своей сестры Маши. С этим он никогда не желал мириться, но иного выхода, конечно, не было. Маша росла бойчее и здоровее, в школе была старостой класса, бегала быстрее всех в эстафетах – словом, делала все, чтобы насолить брату. Жили они с ней в одной комнате с бабушкой, во второй – родители, в третьей – «зала». Когда он рассказывал об этом будущей жене, Вере, та скривилась. Ей не нравилось простонародное слово «зала», и она не понимала, почему нельзя было вместо нее сделать спальню для кого-то из детей, либо для бабушки. Миша пожимал плечами.

– И как же ты, – кокетливо выпускала кольца дыма Вера, – справлялся с нуждами пубертата?

– В туалете.

Вера звонко хохотала. Она росла в старом деревянном доме на улице Эш Урам, и у них с братом были свои «комнаты». Точнее, была одна большая, перегороженная двумя шкафами.

«Зато, – думал Миша, – у нас было электричество и прочие блага цивилизации».

Мише никогда не нравилось делиться игрушками. Ему хватало того, что все, кроме солдатиков, у них с сестрой было общее. У сестры еще был пупс. Он боялся, что мальчики, которые возьмут поиграть солдатиков, больше их не вернут.

– Михаил, – строго смотрела на него поверх очков с толстыми линзами мать, – не вздумай жадничать. Ты знаешь, я не терплю жадин.

И Мише приходилось делиться. Мальчишкам во дворе он не нравился, и солдатиков они возвращать не собирались. А сам он спросить опасался.

«Я не трус, – думал он в туалете, стараясь сглотнуть ком в горле, – я не трус, я просто выше этих выяснений. Если они сами не понимают, что чужое возвращать нужно, значит сами дураки».

Он думал о том, что зарыдать теперь будет ужасно. Хуже было бы только зарыдать во дворе. Или перед мамой. Но он ошибался, худшее было впереди. О пропаже солдатиков узнала Маша, и лучше бы она рассмеялась ему в лицо. Она же встала, ушла и вернулась через пятнадцать минут с солдатиками.

– Вот, они у Марата были. Они с ребятами тебе вернуть их хотели, а ты ушел уже.

«Можно подумать, – он сверлил ее взглядом, – ты сама не понимаешь, что они не вернули бы мне их. Они вернули их именно тебе. Потому что ты – это ты, а я – это я».

Время шло, Миша поступил на истфил, потом по накатанной пошел в аспирантуру, а затем начал преподавать. В первый же год его преподавательской деятельности он познакомился с аспиранткой Верой. У них был бурный роман, и ему, признаемся, льстило, что она «ниже» его по положению. Считала ли Вера себя ниже его – вопрос отдельный, который мы лучше оставим без рассмотрения. Вне зависимости от этого, у них родилось двое детей, сын и дочь.

Конечно, он изменял жене. А что еще ему оставалось делать? С каждым годом она все реже и реже хотела с ним спать, ссылаясь то на усталость, то на простуду, то что родила всего две недели назад. Миша успокаивал свою совесть тем, что мужчины и женщины слишком непохожи в этих вопросах. Если совесть не успокаивалась, в дело вступал алкоголь.

Миша очень ждал рождения сына. Ему очень хотелось, чтобы был кто-то, про кого можно говорить «наследник». Но когда Андрюша родился, Миша настолько привык к собственническому отношению ко всему, что не смог по-настоящему полюбить сына. Кто знает, может рослый и плечистый сын был не от него – Вера, впрочем, уверяла, что тот просто похож на ее, Вериных, отца и брата. Так или иначе, сын был совсем не похож на него. А вот полная, с жидкими мышиного цвета волосами Лизочка была копией своего отца. Одна беда, дочь как-никак не наследница. Пришлось ему отстраниться от воспитания детей.

Миша Зеленый встретил свое сорокачетырехлетие будучи обрюзгшим, лысоватым преподавателем истории, не любимый ни студентами, ни женой, ни детьми, впрочем, пребывающим при этом в полной уверенности в собственном величии.

***

Ей казалось, что она полюбила его с первого взгляда, когда еще подавала документы в университет. Нет, это пошло – любовь с первого взгляда слишком шаблонна для тех возвышенных чувств, что она питала к нему. Она полюбила его с первого слова, точнее, с первой лекции. Он рассказывал то, что никто и никогда не говорил им в школе. Он шутил с ними, пусть его шутки нравились и не всем. Она понимала, что возмущенные – не более чем зашоренные ханжи. Все, о чем она мечтала – слушать его все больше и больше, восхищаться им и, хотя бы изредка, наблюдать за ним.

Света лежала в постели на смятой простыне, прикрываясь клетчатым пледом. Если бы ее мысли не были сейчас переполнены только лишь обожанием, она бы, конечно, обратила внимание на то, что плед слишком колючий, а простыню пора бы постирать.

– Когда мы увидимся снова? – прильнула она к нему.

– Поживем – увидим, – он погладил ее по голове. – Шекспир писал, что время – мать и кормилица всего хорошего. Нужно им доверять – и времени, и Шекспиру.

«Разумеется, – жмурилась она от удовольствия, – разумеется, всего хорошего. Ведь иначе быть просто не может. И у нас тоже все будет хорошо».

Миша понятия не имел, когда они снова увидятся. Ему нравилось, что год от года он продолжал нравиться этим глупеньким студенткам, смотревших на него с открытыми ртами. В этом было своеобразное очарование. Они надоедали ему так же быстро, как очаровывали, и на смену им приходили новые. Да, в него влюблялись далеко не все его студентки, но, будучи человеком мудрым, он предпочитал не обращать на них внимание.

Он ехал домой и думал о том, что хорошо бы купить новую куртку. В старой было уже холодно. Только вот если купишь куртку себе, придется покупать новые куртки и жене, и детям. Не купишь – будешь плохим семьянином, или, что хуже, придется объяснять, куда и на кого у него уходят деньги, а эти разговоры ему были совершенно не нужны. Значит, придется идти и просить премию перед Новым годом. Разумеется, преподаватель с его квалификацией должен был бы ее получить в любом случае, но бухгалтерия была иного мнения. Просить ужасно не хотелось, причем уже сейчас, когда он был вовсе не в бухгалтерии, а входил в подъезд своего дома.

Лампочку в прихожей надо было поменять. Вера сказала ему об этом еще вчера. Но кто же говорит об этом, пока новости идут? Он забыл, и вспомнил только когда упал, споткнувшись в темноте о кроссовки сына.

«С другой стороны, – думал он, надевая слетевшие от падения очки, – Андрюша всегда обувь ставит как придется. Вообще взрослый парень. Пришел, увидел, что лампочка перегорела – ну замени ты, сложно что ли?»

Миша не стал стучаться, заходя в комнату к сыну. Зачем? К ним с сестрой и бабушкой в комнату никогда не стучались. Вера пыталась спорить с ним, но быстро сдалась. Миша был уверен в том, что она его просто боялась. Он открыл дверь и застал сына за тем, что сам в юности тайком делал в туалете, держа в одной руке вырезку из маминого модного журнала с девушкой в купальнике. Мельком на экране монитора он заметил поставленное на паузу видео с известной актрисой. Кажется, она играла в том сериале, что шел после новостей. Как же ее зовут?

– Закрой дверь! – злой от неожиданности крикнул Андрей, подавляя желание кинуть чем-нибудь в застывшего в дверях отца. Неужели он считает нормальным вот так стоять и разглядывать?

«Тоже мне, он еще возмущается. Даже не смутится», – брезгливо подумал Миша.

– Лампочку в коридоре поменяй. И кстати, перестань разбрасывать обувь повсюду. Я упал и ударился, между прочим, – жестко сказал он сыну.

– Сделаю! Уйди! – его и привычных ситуациях раздражали отцовские нытье и занудство, сейчас же ситуация была совсем неподходящая. Миша, удовлетворенный ответом, ушел.

«А вообще актриса хорошая, мне она в том сериале нравилась. Бодренькая такая».

С этими мыслями и мобильным телефоном он закрылся в туалете с той же целью, что закрывался только что у себя в комнате Андрюша. Веры дома не было, и он мог бы закрыться в их комнате, но в туалете было привычнее. Найти фотографии актрисы в купальнике труда не составило, а вот видео никак не находилось. Плюнув, Миша обошелся тем, что было.

– Ты какой-то вялый сегодня, – не то с заботой, не то с издевкой поинтересовалась за ужином Вера. Миша оторвался от своих размышлений.

– С чего это ты взяла?

– Ты даже не следишь за новостями.

Он перевел взгляд на телевизор. Там радостно рассказывали о семье из Можайска, в которой родились пятеро детей, и они на радостях решили усыновить шестого.

– Да, если ты все равно не смотришь, может, выключим? – влез Андрюша.

– Ты вообще молчи, – как можно суровее ответил он. – И я, между прочим, смотрю. Просто задумался на секунду.

– И о чем ты задумался? – Лизонька отвлеклась от содержимого своей тарелки, что происходило не так уж часто.

– Это, Лизонька, не женского ума дело, – с этими словами Миша уткнулся в экран. Он ни за что бы никому не признался, тем более самому себе, что сейчас гораздо сильнее ждет сериала, чем рубрики «Новости экономики». Вера переглянулась с детьми многозначительными взглядами, и каждый уткнулся в свою тарелку.

Следующую неделю все свободное время Миша посвящал просмотру программ, шоу, сериалов, интервью – словом, всего, что только мог найти с участием той самой актрисы. Но как он не старался, он не мог найти то самое видео, за просмотром которого застал сына. Видео этого просто не существовало. Он спутал девушку на экране с актрисой. К его счастью, он этого не знал, но обладал достаточно бурной фантазией.

– …конечно, я считаю, что звездная болезнь – это ужасно. Я ее, честно вот, очень боюсь. Но этот страх меня, с другой стороны, мне кажется, в тонусе держит…

Интервью было поставлено на паузу – его противной, надоедливой трелью прервал телефон. Миша поправил очки и посмотрел на экран. Номер был записан как «Шамиль, окна». Значит, Света. Он никогда не записывал номеров девушек под их именами, чем очень гордился и считал себя большим хитрецом. Конечно мы с вами понимаем, что Вера могла бы догадаться, что «Шамиль, окна» или «Денис, унитаз» не будут звонить по пять раз в час ночи. Но Вере было наплевать, так зачем нам вдумываться?

Миша сбросил звонок. О чем ему говорить с этой глупой девочкой? Любовь – полезный опыт. Порыдает и перебесится. В конце концов, не она первая и не она последняя.

В ту ночь сны ему снились приятные. Он гулял по Москве с актрисой, они разговаривали, и она поражалась тому, какой он умный, образованный и щедрый. Она брала его за руку и страстно шептала:

– Еще ни один мужчина не водил меня на свидание в музей, только всякие рестораны и пошловатое кино. Это так чутко с вашей стороны!

Он прижал ее к себе. Миша был невысокого роста, но во сне он был выше актрисы на голову. Она прижалась к нему своим горячим телом.

– Вставай уже, сегодня заседание ученого совета вообще-то, – толкнула его в бок Вера. Она уже давно проснулась и сейчас укладывала прическу.

«И кого эта старая вобла хочет привлечь? – без нежности оглядывал он любимую жену. – Старых профессоров, у которых в последний раз что-то работало до развала Союза, или молодых аспирантов, которым она нужна как козе баян? Одним словом – клиническая идиотка».

Он читал лекцию без всякого удовольствия. Во-первых, ему хотелось поскорее вернуться домой и пересмотреть еще раз тот фильм с актрисой. Он уже просмотрел по одному разу всю ее фильмографию и все интервью, и теперь шел по второму кругу. Во-вторых, со второго ряда на него взглядом побитой собаки смотрела Света. Да, вполне логично, что во время его лекции она смотрела на него. Это не значит, что это не могло его раздражать. Когда лекция закончилась, он постарался как можно быстрее собраться и уйти. Ему не удалось – из волны студентов на него вышла Света и быстро положила в его карман какую-то смятую бумажку.

«Не дай бог, любовные стихи!» – подумал Миша. Бумажку он не выкинул.

Обычно ему льстило внимание молоденьких студенток. В какой-то степени льстило оно и сейчас, даже когда его мысли почти полностью были поглощены актрисой. О бумажке он вспомнил не сразу, а уже когда пришел домой и сел пересматривать фильм.

«Я беременна».

«Лучше бы это были стихи», – хмыкнул Миша. Прислушался к себе. Ничего. Пустота. Только желание смотреть фильм дальше.

«Вот я гад, конечно», – остался доволен собой Миша. Но все-таки написал Свете смс, назначив место встречи. Звонить не стал – много чести.

Света и раньше напоминала мышь. Сейчас же, в ее безразмерной серой кофтой с рисунком-цветочками на животе, с хвостиком сухих волос, опухшими глазами она выглядела особенно неприглядно. Конечно, будь на ее месте та актриса, она бы не позволила себе прийти в таком виде. Хотя, о чем это он? Даже в дурацкой старой одежде она бы выглядела на порядок привлекательнее сидевшей перед ним студентки.

– Сколько? – поинтересовался он.

– Два месяца, – страдающим голосом выдавила она. Миша поморщился.

– Я спрашиваю, сколько денег тебе нужно на аборт.

Света посмотрела на него округлившимися от ужаса глазами. Как мог человек, которого она некогда боготворила, сказать ей нечто подобное? Он, конечно, избегал ее в последнее время, не писал и не звонил, но она была уверена, что это временно. Что сейчас он просто устал, и ему нужен отдых.

– Я думала, теперь мы будем вместе, – трагическим голосом заявила она. – Думала, что ты уйдешь от жены.

– Зачем мне уходить от жены? – закатил глаза Миша. – Знаешь, сколько мороки?

Он сидел напротив нее. Смотрел на нее своими маленькими бесчувственными глазами. Дышал через нос. Почему она раньше не замечала, какой у него противный нос? Неужели у ребенка будет такой же? А уши? Маленькие, свинячьи. Как вообще можно полюбить человека, с такими маленькими ушами? Как можно было им восхищаться? И Света перестала им восхищаться.

– Зачем тебе уходить от жены? – всхлипнула она. – Зачем, говоришь? Правда, не уходи. Зачем уходить от человека, которому ты изменяешь, а он изменяет тебе? Хорошенькая у вас семейка. Всех все устраивает. Всех.

– Что ты несешь? – слова об измене жены вырвали Мишу из дремоты. Светин взгляд остекленел.

– Твоя жена спит с аспирантом с ее кафедры. Темненький такой. И не с ним одним. Все знают. И студенты, и преподаватели, и в деканате. И она знает, что все знают.

– Ты врешь, – у Миши плохо получалось сохранить самообладание, чего он, впрочем, не заметил.

– Я не вру. Хочешь – сам у нее спроси. Прощай.

Ей очень хотелось уйти гордо и красиво. Так обычно уходят героини в кино. Или хотя бы в сериалах. Но она споткнулась и чуть не потеряла равновесие. Вышло не эффектно. Это стало последней каплей, и всю дорогу до дома она плакала.

Миша вернулся домой в самом беспокойном расположении духа. Разумеется, эта девчонка просто наговорила всякой ерунды, чтобы задеть его. Люди вообще совершают глупые поступки, когда они не в состоянии контролировать свои чувства.

«Особенно беременные девушки», – он снял куртку.

Но даже несмотря на это, он никак не мог успокоиться. Его жена всегда подолгу прихорашивалась по утрам. Она могла подолгу задерживаться в университете. Миша никогда не воспринимал это всерьез.

«Возможно, по университету действительно ходят слухи, – он расшнуровал ботинки, – а она мне при этом не изменяет. Даже если так, то я выгляжу со стороны полным идиотом».

Вера вернулась на час позже него. Она выглядела точно так же, как выглядела всегда. Хотя как она выглядела всегда после работы? Он давно уже перестал рассматривать жену. Жена его в свою очередь рассматривала только частично. Например, «сними эту ужасную рубашку» или «в этом свитере ты похож на старого бобра». Но не более. Миша считал, что это вполне закономерно. В конце концов, супруга лучше рассмотреть до свадьбы, а после, наоборот, не вглядываться.

Миша сел на кухне, сделал себе чай и открыл ноутбук. На экране появилось предложение посмотреть новое интервью с актрисой.

У него задрожали руки.

На лбу выступил пот.

Дышать стало тяжело.

В голове ожесточенно и ритмично бил пульс.

Миша забыл, что хотел поискать в списках лаборантов кафедры предполагаемых любовников жены. Он и о существовании жены забыл. Все, что он видел – лицо возлюбленной. Вера напомнила о себе лишь спустя еще час, когда зашла на кухню и стала готовить ужин.

Он ошалело посмотрел на нее. Кто эта женщина? Почему они вместе на его кухне? Где его возлюбленная? Она, между прочим, актриса. Любит Ахматову, вечерние прогулки и жарить стейки. Молодая, красивая, ухоженная. Глаза у нее такие огромные еще – приглядишься и утонешь. Перед ним же стоит долговязая женщина с усталым взглядом. Причем куда старше его любимой. Наконец, его осенило:

– Вы моя теща?

Верина усталость сменилась плохо считываемой эмоцией.

– Пил? Тогда спать иди. Все равно не соображаешь.

Он прищурился, постарался рассмотреть это лицо. И вспомнил. Он с головой нырнул в море разочарования и злобы на жену. Почему она – это она? Почему он теперь должен думать о том, где и когда она встречается с предполагаемыми любовниками? Почему он вообще женился и почему на ней?

– Да, – сказал он как можно суровее, – пойду спать.

Следующий день прошел тревожно. Теперь в перерывах между парами он не просто заваривал себе кофе. Он тщательно вглядывался в лица аспирантов. Конечно, не слишком усердно, чтобы его нельзя было заподозрить в чем-то противоестественном. По крайней мере, сам он был уверен в своих шпионских способностях.

Миша чувствовал, что в груди его щекочется тревога. Мысль об измене жены казалась все менее и менее нелепой.

– С вами все хорошо? Вы сегодня какой-то бледный.

Его разглядывал усмехавшийся аспирант. Он казался таким высоким, что у Миши на секунду закружилась голова. Но головокружение тут же было вытеснено злобой.

– Со мной-то все. А вас, я вижу, что-то развеселило?

«У него глаза нездоровые, – подумал Миша. – Не могут у здорового человека быть такие черные глаза. Только у нездорового. Злого. Страшные глаза».

– Ну что вы, – не прекращал улыбаться аспирант, – просто настроение сегодня хорошее.

Миша еще раз недобро покосился на него. Наверное, недавно здесь. Он, Миша, его не помнит. Что если это вообще не аспирант? Что если…

– Ты чего здесь сидишь? – Вера беззаботно хлебнула из его чашки. Когда она успела войти?

– Тебя жду, – Мише было жалко кофе. Он хотел допить. Актриса бы так никогда не поступила. Нет, она бы ни за что…

– Дождался? Пошли домой, – Вера взяла чашку в руки. Аспирант подошел. Забрал чашку. Прямо из рук. Дотронулся.

– Вера Юрьевна, оставьте. Я помою.

«Зачем ему было делать это? И почему она выглядит такой довольной?»

– Спасибо, Ибрагим, – она повернулась к мужу. – Чего ты ждешь? Идем.

Миша не помнил, говорила ли о чем-то Вера по дороге или нет. Он думал. Она ковырялась ключом в дверях квартиры, когда он спросил:

– Ты знаешь имена всех аспирантов на кафедре?

– Их у нас не так уж много.

– И аспиранток тоже?

– И аспиранток тоже.

Вера была настолько спокойна, что Мише хотелось ее задушить. Как она позволяет себе оставаться такой спокойной? Такой равнодушной?

– Но в основном, конечно, аспирантов?

– Миша, их всего двое. Ибрагим и Володя.

«Володя. Не Владимир», – подметил Миша. У него закончилось терпение:

– И ты спишь с обоими?

– Нет, – все так же равнодушно отвечала Вера, – только с Ибрагимом.

Она еще что-то сказала. Миша не услышал. В ушах его шумел пульс. Своим стуком он заслонял Веру, детей, шум бойлера, лай собаки из квартиры сверху, кризис, старух под окнами, саммит, алкоголиков Андрея и Люду из квартиры снизу и в целом галактику. Перед ним осталась лишь актриса. Она стояла прямо перед ним. Кроме нее и него ничего нет. Как он раньше этого не понимал? О чем только думал?

– Пап, – позвала Лизонька, – пап.

Кто такая Лизонька? Откуда она взялась? Нет ничего.

– Миша, ответь уже ребенку.

– Пап.

Кругом пустота.

– Миша!

Кругом…

– Перестаньте кричать, я очень устал, – неожиданно для себя, как-то жалко выдавил он. Голова болела.

– Так вы пойдете?

– Куда?

– Завтра, с моим классом в театр, из Москвы на гастроли приехали с «Чайкой» – и с надеждой в голосе добавила. – Если не хотите – не надо. Просто классная просила спросить.

– Пойдем. Конечно пойдем. Театр – это одно из важнейших видов искусства. Да, мы пойдем. Завтра. Я спать пойду, мне что-то нехорошо.