Я разлюбила Питер, я больше его не люблю. Это произошло так внезапно и стало таким открытием для меня, что сначала я даже не поверила пустоте, образовавшейся на месте моего города мечты.

Лето было очень жарким, даже в августе. Первый раз я могла увидеть город иным, и в который раз я могла почувствовать с ним единение, таким родным и близким.

Но я ошиблась. Меня встретили чужие свежеокрашенные фасады, стыдливо прикрывающие грязное, заваленное смердящим мусором нутро дворов-колодцев. Чувство брезгливости и чего-то щемящеобидного комом застряло в горле.

Нагретый асфальт окутал ноги жарким липким одеялом. Его можно сбросить, только приткнувшись в какое-нибудь кафе-забегаловку, где в меню все уже закончилось акромя прогорклых палочек картошки фри, столиков с наполовину облезлой табличкой «заказано», и сотканной из серых льняных ниток официантки.

Она уже не видит никого, хотя только обед. Ее интерес к жизни растворился еще в утробе матери, бумажное лицо не знает мимики, а водянистые глаза (это не цвет, а выражение) смотрят в никуда. И если кто-то скажет «что взять с приезжих», то будут неправы. Она – не приезжая, а самая что ни на есть питерская или петербурженка, кому как больше нравится.

Петербурженки очень сильно отличаются от «гостей города» и других разновидностей пришлых. Их выцветшие лица и такая же выцветшая одежда стали неотъемлемой частью питерской промозглой погоды с низким и отталкивающим небом. Это лето оказалось слишком жарким и солнечным для них. Слишком обнажающим их обезличенность. Как будто кто-то плеснул в них водой и краски смылись с их облика, некогда прекрасного, а может и нет, сейчас уже понять невозможно.

В вагоне метро они стремительно плюхаются на сиденье и закрывают глаза. В эту секундную стремительность вложена вся энергия их вытянутых и плоских тел, их обесцвеченных и обездвиженных лиц. Их мужчины скрылись от изматывающей духоты, а может быть вымерли. Их так мало даже вечером, когда горожане спешат с работы домой.

Петербург – это женщина с мужским именем, одинокая, замкнувшаяся в себе, на себе… И как всякая женщина, наскоро склеивая из непослушных губ подобие улыбки, она пытается быть неотразимой для чужих, и распадается на осколки, увидев отражение своих в помутневшем зеркале коммунальной квартиры.

Если на Невском витрины сияют, завораживают и манят, стараясь соответствовать баснословной цене своей холеной и респектабельной плоти, то свернешь в улочку и все те же убогие магазинчики с незатейливым ассортиментом и грязными окнами. Причем окна всегда огромные, бесстыже оголяющие перед каждым свой обветшалый и поношенный организм.

Недалеко от остановки престарелая мороженщица с изможденным лицом и потрескавшимися руками сортирует в морозильнике эскимо, стаканчики и рожки. Другого не бывает. Спрашиваю – почему? Растерянность и удивление смешиваются в близоруких глазах. Нет настроения баловать изысками и разнообразием. Как это по-женски.

Экскурсовод – стремительная, летящая, скороговоркой информирует… суть ускользает, да и не важна и не нужна она этому существу, монотонно отбивающему звуки о головы загнанных туристов. Она уже там, с другими, и чем больше будет их – других, тем больше она заработает. И нет ей дела, что не услышали, не поняли и хотели спросить.

Сейчас время, когда зарабатывают, а не восторгаются, задумываются, стараются осмыслить, познать… Женщина должна строить карьеру, содержать семью. Все усилия, желания, устремления направлены вперед – в обеспеченное и сытое сейчас. А человеческое тепло, душевность будут завтра, когда-нибудь, если будут.

Очень хочется крикнуть: «Остановись! Город-легенда, город-мечта, ты растворился в погоне за ложным, ты стал чужим, ты был единственным! Суровый и сильный, парящий и утонченный, загадочный и манящий…»

Я разлюбила тебя, Питер, я большего тебя не люблю.

ДЕВОЧКИ РАЗНОГО ВОЗРАСТА

Сегодня мне исполнилось семнадцать. Я жду, что встречу ЕГО – мою судьбу. Мою вторую половинку. Он будет самый лучший, самый красивый. Он обязательно будет любить меня до безумия. Именно так – до безумия.

Я иду по улице… нет, я в клубе… нет, до восемнадцати не пускают… Иду по супермаркету, а он шагает мне на встречу с тележкой, заполненной всякой всячиной. А я забыла тележку, поэтому несу в руках банку с огурцами, нет, не с огурцами, а… Я несу в руках что-то большое и неудобное. Он, увидев меня, мои завитушки волос, маленький платочек на шее и узкое запястье, усыпанное разноцветными бусинками самодельного браслета, приостанавливается, и поймав мой мимолетный взгляд, пытается заговорить. Немножко бестолково предлагает воспользоваться его тележкой и краснеет до самых кончиков ушей.

Я сразу понимаю, что понравилась, очень понравилась ему – моей судьбе двухметрового роста с пухлыми детскими губами и ежиком русых волос на голове. Мы вместе бродим по бесконечным рядам, заполненным пузатыми баночками и вытянутыми флакончиками. Там, среди ароматов и пестрых наклеек, он берет меня за руку и приглушенным голосом предлагает встретиться вечером.

Мое первое свидание. Я очень романтичная, немножко смущенная и невозможно красивая. Я спешу, прижимая к бедру маленькую лаковую сумочку на тонкой нитке из металлических звеньев. Я волнуюсь. Уже издалека вижу в его руках букет с шариками золотистых хризантем.

– Неужели мне? – спрашиваю у себя.

– Неужели мне! – восторгаюсь я.

Он не слышит эти рифмованные строчки, он ждет, меряя шагами пятачок около скамейки.

Меня переполняют эмоции, захлестывая штормовыми волнами неудержимой радости, восторга, трепета и чего-то еще, замешанного на страхе и желании убежать.

Я подхожу к нему, чтобы не заметил. Так нужно. Чтобы заранее не видел, но, обернувшись, ахнул. Не вслух, разумеется, а в глубине души, чтобы я увидела распахнувшиеся от удивления глаза, пересохшие губы, неловкое движение руки и робкое – это тебе… цветы…

Потом мы будем гулять до звездочек, зажигающихся осколками в небе. Он попытается меня обнять. Его рука, такая горячая, слегка коснется тонкими пальцами воздушного кружева на моем плече…

Я ничего не чувствую. Интересно, это из-за того, что мы уже кучу лет вместе или у меня просто нет настроения? Я отстраняюсь. Я не хочу ничего объяснять, да и он, по-моему, не особо горит желанием что-либо слушать. Он умает о чем-то своем, улетающем в другую плоскость существования. Я давно научилась видеть и принимать этот полет со множеством неизвестных.

Мне не жалко, ревности нет. У меня тоже есть другая плоскость или даже несколько. Почему мы вместе? Удобно, наверное. Ему удобно, что без обязательств, без истерик и с пониманием. А мне удобно… Почему мне удобно? С ним не холодно. Он теплый, как плюшевый медведь, к мягкому животу которого прислонишься, закроешь глаза… и тебе снятся детские сны со вкусом шоколадных конфет и березового сока. Я очень люблю березовый сок в больших трехлитровых банках с пожухшей бумажкой на круглом боку. Жаль, что его больше не продают.

Завтра мне исполнится сорок. Смотрю на себя в прямоугольник антикварного зеркала и отмечаю, что еще ничего – глазки блестят, контур лица не обвис тяжелыми складками бульдожьей породы. Живот не мешало бы подтянуть. Хотя некоторая округлость, ставшая несмываемым отпечатком состоявшегося материнства, более женственна. Впрочем, как и грудь, отяжелевшая, с маленькой ложбинкой меж уютных чашечек прозрачного бюстгальтера.

Надо что-то менять или кого-то менять. Разомкнуть спаянное, разорвать склеенное… Хочется, чтобы не только тепло, но и жарко, везде, в каждой клеточке, когда касается рукой. Хочется краснеть и глупо улыбаться, когда шепчет на ушко. Хочется замирать и покрываться пупырышками, когда слышишь шаги и чувствуешь дыхание. Осталось не так уж много времени. У женщины вообще времени не много. Тебе все еще кажется, что цветешь. Твои каблучки еще звонко и призывно стучат о разомлевшую поверхность уходящего лета. И шарфик на гладкой шее еще манит неутоленной жаждой чувственного и душевного наполнения. Улыбаешься в надежде… но мужчины слишком быстро теряют интерес, переводя взгляд на коротенькую юбочку подрастающей нимфетки.

Я помню, как невзначай обронила ключи и попыталась поднять их с заляпанного пола обветшалого подъезда. Тогда в моей спине что-то хрустнуло и встало несгибаемой палкой поперек поясницы. Еле доковыляла до продавленного дивана. Он хоть и старенький, но очень удобный.

Навечно запечатлев контур моего тела, диван с нескрываемым наслаждением принял меня в свои скрипучие объятия, нежно прижался потертыми подлокотниками, и надорвавшимися пружинами напел позабытую мелодию из проскользнувшей молодости.

Зря я перестала ходить в группу здоровья: гимнастика, водные процедуры, давление измерят, молоденькая тренерша модную диету подскажет.

Решено. Снова пойду.

Отмечу шестидесятилетний юбилей и пойду. Жаль только, что мужичков там нет. С ними веселее. Конечно, не со всеми. Мне чаще попадались занудистые. Я заметила, такие дольше живут. Видимо и там, наверху, не очень-то прельщает их постоянное недовольство, заунывность и мрачный вид.

Всем хочется хорошего настроения и положительных эмоций. И я не исключение. С превеликим удовольствием замутила бы легкий флирт с каким-нибудь седовласым балагуром. В кино ходили бы, на танцы «для тех, кому за…», а потом на лавочке сидели бы, вспоминая прошедшее и придумывая планы на завтра. Можно и на послезавтра. Как будто впереди бесконечность и мы будем жить вечно.

ДЕВИЧЬИ СЛЕЗЫ

Издалека доносились звуки женских причитаний:

Что ты рано замуж идешь?

Не сама я замуж иду —

Отдавая меня родный батюшка,

Отдавая меня родна матушка…

Это, сидя на лавке и обливаясь слезами, горестно голосили подруги невесты. Расплетали косу они девичью, чтобы молодую окрутить по-бабьи. Замуж Аленку выдавали. Навсегда она уходила из дома родительского в дом мужний. Навсегда покидала подруг своих.

Аленка тоже плакала. За нежеланного ее замуж выдавали. Не с ним она хотела жизнь свою прожить. Не ему она хотела ребятишек нарожать. Кручинится Аленка, что судьба ее загублена, но перечить родительской воле не может. Подчиниться должна она власти родительской и сменить ее на власть мужнюю.

Ох и страшно ей уходить в семью чужую. Что там ожидает Аленку? Станет ли она люба новой родне? Ничего не знает Аленка и заливается горькими слезами, прощаясь с подругами, с отчим домом…

Вдруг жених в избу входит, но не тот, что Аленке родители назначили, а другой – незнакомый. Берет он девушку за руку и ведет к двери. Подруги пытаются остановить Аленку. Ругают ее, что ослушалась она родительской воли. Но девушка не слушает подруг. Идет Аленка за своим суженным и такая радость у нее на сердце, так хорошо ей…

Какой странный сон и эти песни, навевающие грусть, тоску… А потом… потом новый жених… и все хорошо. И Аленка – это я, думала невеста, лежа на своей девичьей кровати. Сегодня она выходит замуж за Димитрия Сергеевича, Диму, Димасика…

Молодых познакомил отец Алены на своем юбилее. Сказал, чтобы присмотрелась и подумала. Партия отменная – человек интеллигентный, с положением, обеспеченный, ни в чем не будешь нуждаться, любые капризы выполнит. Пришлось присмотреться и подумать. Замуж все равно выходить надо, почему бы и не за протеже отца.

Дмитрий Сергеевич и правда оказался человеком воспитанным: встречал и провожал, как полагается новоиспеченному жениху, всегда интересовался настроением и предлагал развеется где-нибудь на островах. Разумеется, номера будут отдельными и вообще, если она не готова, то он не настаивает. Он все понимает, им нужно привыкнуть друг к другу.

Размышления прервала мать Алены, которая вошла в комнату, чтобы помочь дочери надеть свадебное платье.

– Как спалось? – с улыбкой спросила она и продолжила – сегодня такой торжественный день – я стану тещей. Все-таки какое неприятное слово «теща», – поморщилась мать. – Придумали же. Так как тебе спалось? – повторила свой вопрос будущая теща.

– Мне приснился очень необычный сон, – ответила Алена и рассказала о привидевшемся.

– Согласна, сон более чем необычный. Помнишь, как называется озеро в деревне у бабушки?

– Девичьи слезы, по-моему, – ответила Алена.

– Правильно. Название появилось во времена твой прапрабабушки и связано оно с нашей семьей, точнее с сестрой прапрабабушки. Если я правильно понимаю, то именно ее ты видела во сне, – задумчиво произнесла она и присела на кровать дочери. – Ее тоже звали Аленой. Я тебе никогда не рассказывала, но в нашей семье есть легенда про эту Алену. Бабушка говорила, она была настолько неотразима, что о красоте девушки слава ходила далеко за пределами деревни. Парни сватались к ней со всей округи, но родители решили выдать дочь за богатого человека – вдовца, который уже был не молод, а его взрослые дети жили своими домами. Он повстречал Аленку в лесу. Та возвращалась в деревню с подружками по лесной тропинке. Влюбился барин в красавицу бес памяти. Сватов послал к родителям Аленки. Все начали готовиться к свадьбе. Перед венчанием юная невеста в который раз стала умолять отца и мать не отдавать ее замуж за старика. Те и слушать не хотят, ругают Аленку, что счастья своего она по молодости не понимает – жить теперь будет в барском доме, муж ее драгоценностями обсыплет… Опять же родителям поможет копейкой. Поняла Аленка, что замужества со старым вдовцом не избежать, и так ей тяжело на душе стало, что бросилась она из родительского дома в лес. Добежала до озера и утопилась прямо в подвенечном платье, навсегда оставшись непорочной девушкой, а озеро потом назвали «Девичьи слезы».

– Какая страшная легенда, Аленку очень жалко, – грустно проговорила праправнучка.

– Это еще не все, – поспешила успокоить мать. – Твоя бабушка считала, что Аленка не утопилась, а побежала к своему любимому. Вместе они навсегда покинули родные места, поэтому больше их никто и никогда не видел. А фату Аленка специально на берегу озера бросила, чтобы все подумали, будто она утопилась, – закончила свой рассказ женщина. – Надеюсь, ты со своей свадьбы сбегать не собираешься? – уточнила будущая теща.

Дочь промолчала. Она тоже не любила Димасика, как та Аленка. Он нравился ей своей интеллигентностью, отцовской заботой, щедростью. С ним было приятно находится в обществе, но разве этого Елена, а по-домашнему Алена, хотела, думая о замужестве? Нет. Она мечтала о страстной любви, когда считаешь минутки до прихода любимого. Ей хотелось гулять до утра, держась за руки со своим избранником. Он прижимал бы к груди свою любимую Аленушку и целовал долгим поцелуем, а потом бы они поженились и сразу после росписи отправились путешествовать на машине далеко-далеко.

С Дмитрием Сергеевичем не приходилось думать о юношеской романтике. Взрослый мужчина был очень внимателен, но работа не оставляла никакой возможности жить вне жесткого графика. Разве романтика может быть по графику, размышляла Елена. Романтика спонтанна, любит импровизацию и не терпит никаких графиков.

– О чем задумалась, дочка? – поинтересовалась мать, надеясь, что ее ребенок на этот раз не станет чудить.

– Может это знак, что мне не надо выходить замуж за Диму?

– Вот этого я и боялась, – с грустью вздохнула женщина.

– Ты же знаешь, я не люблю его. Он мне нравится, конечно, но разве простой симпатии достаточно для замужества? – спросила Елена у матери.

– Если женщина руководствуется здравым смыслом, то да, – ответила мать.

– Ты тоже руководствовалась здравым смыслом, когда выходила за папу?

– В то время все было по-другому. Мы вместе учились. Он жил в общежитии, а у меня только своя кровать в проходной комнате тетиной коммуналки. Мы так были влюблены, что поженились в конце первого курса, как только нам исполнилось по восемнадцать лет. О каком здравом уме можно говорить в таком возрасте?! Ты – другое дело, – заключила мать.

– Вот и я хочу влюбиться.

– Тогда зачем согласилась на предложение Дмитрия Сергеевича? – недоуменно спросила мать.

– Подумала, что пора создавать семью, а он неплохой вариант, – простодушно призналась Елена. – А сейчас, после этого странного сна, я как будто очнулась. Что я делаю? – сама себе задала вопрос невеста, разглядывая свое отражение в зеркале. – Знаешь, что я надумала?

– Что? – с замиранием сердца спросила мать.

– Я прямо сейчас соберусь и уеду. Я сбегу со своей собственной свадьбы. Как думаешь, неплохая идея? – лукаво улыбнувшись, Елена посмотрела на испуганную мать.

– Доченька, может ты все-таки выйдешь замуж, а потом, если не понравится, разведешься? – попыталась уговорить та.

– Нет, я сбегу. – Елена достала чемодан и начала собирать вещи. Расстроенная мать вышла из комнаты, понимая, что избежать грандиозного скандала не получится.