Я вспоминаю, первый учитель Андрей Семёнач Арсеньев – какой был он хороший! Как мы его любили! Я часто рассказывала, бывало, детям даже то недолгое время, когда он нас учил. Я помню это всю жизнь. Был такой случай. Андрей Семёнач читал, а мы водили пальцем по букварю. Где он остановитца, там и мы должны остановица, на том же слове. А он ходил и смотрел у каждого: правильно ли мы держим палец. Вот он подошёл к своей дочери Клавуне, с которой я сидела на одной парте. А она не правильно держала палец. Он строго укорил её за невнимательность. Я испугалась: вдруг я тоже не правильно держу палец. Он посмотрел, погладил по голове меня и сказал: молодец, правильно. И пошёл дальше. Я оглянулась, погладил также мальчиков и девочку. И сказал: молодцы, умеете читать.
Ещё запомнила, как утром мы придём к школе, в воскресенье, и поведёт Андрей Семёнач в церковь. В ряд составит, а сам идёт с боку. И придём в церковь, и мы встанем вперёд, а он позади. И, как мальчики оглянутся, или девочки, то он пальцем погрозит. И мы его слушали. Все его любили.
Ещё запомнились наши школьные большие перемены. Бывало, если тепло на улице, выйдем на полянку, он поставит девочек, мы ходили, взявшись за руки и дружно пели: уж мы сеяли, сеяли ленок. А мальчикам давал задание: бегите вон до того дома, кто быстрее обратно прибежит. Кто прибежал вперёд, он слёту подхватывал на руки и поднимал высоко над собой. Мальчишкам это очень нравилось. Они бежали, сломя голову.
До сих пор не забыла я, как мы первый раз пели Интернационал. Раньше, бывало, приходим в школу, к углу, где стояла икона. Девочки стоят с одной стороны, мальчики – с другой. Старшие ученики «Отче наш» прочитают, а младшие – другую молитву. Так – каждое утро. И вот однажды утром по привычке прибегаем и встаём, как всегда. Смотрим, а иконы нет. Приходит Андрей Семёнач и говорит, чтобы мы шли в другую комнату. Собрались, он сказал: будем петь Интернационал. А вот старшие запели, а мы должны были тоже учиться. Другой раз Андрей Семёнач уже ходил между нами и прислушивался – кто как поёт. Одну девочку спрашивает: почему не поешь? Она отвечает: мама не велела. Он к другой, та – тоже. Подошёл ко мне: баба не велит. Так как я была сирота, матери не было, то я и сослалась на бабушку, хотя она мне ничего не запрещала. Но, раз подружки сказали, глядя на них, тоже так сказала. Андрей Семёнач не ругал, не приказывал, он только погладил каждую по голове и так ласково сказал: надо петь, надо петь обязательно, завтра будем петь все Интернационал. Пришла я домой и сказываю бабушке, что нас Андрей Семёнач заставлял петь не молитву, а Интернационал. Хоть бабушка и моленная была, но сказала: надо петь, что велит Андрей Семёнач, надо слушать, он – человек умный.
И вот бегу на другое утро радёшенька, что бабушка не запрещает петь. В то утро Андрей Семёнач ни к кому не подходил, пели все. Последнее, что запомнилось: приходит ко мне подружка Нина, поповска дочь, позвала меня на заднее крыльцо и сквозь слёзы говорит: Нюра, ты слышала, что Андрей Семёнача расстреляли? Так жалко нам его стало, что мы сели на крыльцо и плачем.
Выходит бабушка: кто вас обидел? Нина отвечает: злые люди обидели, расстреляли нашего хорошего учителя. Бабушка стала тоже горевать. А мы разревелись ещё больше.
У Андрей Семёнача я до четвёртого класса и его половина я поучилась и бросила, потому, что его расстреляли, и поп сбежал. Уехал ночью, и Нина уехала, дочь, я её очень любила, она была культурна, умная, ласковая.
Я бросила школу, меня дедушка ругал, а я всё ровно не послушалась его, не стала учитца, стала пряжу прясть куделью, и бабушка научила вязать варежки и чулки, носки. Подружки тоже не ходили в школу: Дуня не ходит, и я не пойду. Пряла на половики и на утирки, в приданое себе готовила всего. С бабушкой наткали. Бабушка мне помогала приданое делать. Я всё умела: и сновала, и ткала, и моты мотала, и разматывала, и цевки скала, когда бабушка ткёт. Она лишнего не давала гулять. Это зимой, а летом там хватало делов. С поля не сходили, то за ягодами, то за грибами. Нет того дня, чтобы ни чего не делать, мы привыкли работать. Бабушка умела нас уговаривать.
Очень я рада за то, что Андрея Семёнача Арсеньева не забывают. В моём родном селе Новокумляк назвали его именем школу, памятник поставили. Рада, что люди помнят человека, отдавшего жизнь за нашу Советскую власть.
Я уже потом приходила к Епифанову, просила найти адрес дочери Андрея Семёнача Клавдеи Андреивны, и он мне дал памятную книжку про Андрея Семёнача, и я как увидела его фото, еле удержалась, чуть не заплакала: точно – он, каковым я его помню. Но адреса Клавдеи нет, есть только Николая Андреича, и он мне дал. И на другой день была на квартере у Николая Андреича, и пришла Варвара Андреивна, и жена Николая Андреича, но, к сожалению, моей одноклассницы Клавы нет, она уехала в Москву. Но меня встретили очень хорошо, отрадно. Беседовали. Даже заплакали. Я прислушивалась к Николаю Андреичу, у него разговор точно, как у Андрея Семёнача – такой же приветливый разговор, мягкий, нежный.
Столько лет прошло, а не забывается мой первый учитель
Тут пошёл переворот жизни. Стали преследовать попов. И вот наш поп стал опасатца. И вздумал уехать из нашей деревни. И вот он поехал. 12 часов ночи. У него было четверо детей. Лида и Рая, и Нина, и Георгий. У них была работница молодая. А батюшка был вдовец. Я к ним ходила, и батюшка ко мне приветливо относился. И я Нину очень любила. Но меня не разбудили проводить их. Тётки ходили провожать, а меня не разбудили.
Вот утром мне говорят тётки, что ты Нину больше не увидишь, оне уехали. И я так разревелась! Почему меня не разбудили, знали ведь, что мы были так дружны! Всю жизнь я жалею такую хорошую подругу. И себе сказала, что будет у меня девочка – я назову Нина. Но у меня не исполнилось. Бабушка сказала: назови Клавдией, как твою мать звали. И я бабушку послушала. А вторую дочь я назвала Лидия. Ето пожелал муж Петя. И вот так и не назвала в честь Нины. Потом народились три сына. Батюшка прислали письмо через месяц, что Нина померла. Ехали по дороге, она простыла. И вот ету подружку до сих пор помню.
Когда была я небольшая, годов 10, тётя Нюра позвала меня в поля для охраны, она боитца косить одна, и для веселья. Она – косит, а я цветы собираю, венок делаю, бегаю за бабочкой. И вот мы пообедали, тётя Нюра пошла снова косить траву, но я побегала и захотела пить, а воды у нас нет. Я реву, что хочу пить и говорю тёте: я пойду на речку пить, от нас была с пол километра. Она меня не пускала, а я серовно пошла. Вот стала подходить и на меня бросились три собаки. По ту сторону реки, три километра, Булатова, татарская деревня, собаки оттуда. И вот оне бегут ко мне, вовсю лают. Я заорала, от них бегу. Разве от них убежишь? Я встала, не кричу, оне передо мной тоже встали и напеременку лают, но потихоньку. Я пятком-пятком долго шла, а оне так и остались. И пришла к тёте и реву, что на меня напали собаки. А она отругала, что я ходила на реку. Теперь пошли домой.
На другой день пошли снова косить траву на то место. Но я больше не пошла на реку. Тётя Нюра в обед легла отдыхать, а я потихоньку взяла литовку, чтобы тётя не услыхала, а-то она отберёт и не даст покосить.
Я взяла и брусок с собой, чтобы наточить, ведь тётя сначала поточит, и тогда косить начинает. И я взяла брусок и начала точить, только приложила руку к литовке, как садану по большому пальцу, и целый лоскут заворотила от пальца. Бросила литовку и бегу к тёте Нюре: ой, я палец обрезала, кровь льёт! Тётя испугалась, думала, что палец совсем отсобачила, но размыла и етот лоскут прилепила к пальцу, забинтовали и пошли домой.
– Помощница моя, много я с тобой накошу травы? Ты не даёшь мне спокою. Зачем брала литовку?!
– Я хотела тебе помочь, – её говорю, – пока ты спишь.
И вот на третий день мы пошли снова косить на то место. Тётя косит, я играю. Пришёл обед, покушали. Снова тётя косит, а мне уже всё надоело. Я потихоньку-потихоньку и ушла домой. Мы недалеко от деревни косили. Тётя Нюра боица далеко идти. И я уже изучила ету дорогу, и ушла домой, не сказалась.
И вот тётя хватилась, а меня нет. Она по лесу бегала, искала, кричала, думала, что я заблудилась, и вот бросила покос и пошла домой. И всё по дороге кричала, боялась домой идти: может, я – в лесу, не знала, что делать. Она наревелась, пока пришла домой. А я дома.
Ещё у меня была подружка Дуня, мы жили рядом, у неё сестра на 2 года младше. И у меня тоже сестра Рая, двоюродна. И вот мы везде играли вместе, ходили за ягодами. И вот мы играем, Дуня на что-нибудь рассердится на нас, набьёт и побежит. На другой раз тоже набьёт и побежит. И мы её прозвали гусихой. «Гусиха улетела, полетела от нас!». Ей не нравилось, она дралась. Но часто я её звала за костышами к речки на берег. Там всегда гуси гуляли и теряли костыши, ето крупные перышки. У нас их принимал реможник, который ездил по улице, мы ему сдавали, а он нам – кольцо медное или гребёнку из проволоки. У нас радость!
И вот один раз пошли за костышами. Весело – гуси ходют, цыпляты. Набрали костышов много. Долго ходили. Когда пришли домой, бабушка мне кушать дала, а потом зовёт под сарай: айда, слушай. А Дуню бьёт дедушка ремнём, так сильно. Она кричит: ой, дедынька, не буду долго ходить, ой сильно больно! Я и бабушка стоим, слушаем, я плачу. Мне жалко. Пошла заступаца. Я пришла, а он на меня тожа замахнулся, я отбежала. Он очень строгий был. А с Дуней мы подружки стали на всю жизнь.
В 11 лет меня повезли в поля боронить, утром неохота вставать, но дядя уговариват: я тебе куплю шали с цвятами и с кистями. Вот я была рада, но ждала каждый год и так не купили, потому что нас много, всем покупать денег нет. И я была за мальчишку, боронила, коней путала, распутывала, и везде я ему помогала. Я была самая старшая.
Боронила я верхом, научилась ездить сильно даже голопом, мне казалось лучше, чем рысцою – задницу отобьёт. Дядя варил обед, он был очень рад, что я научилась боронить и с конями управлятца. У нас было три лошади.
И вот война, революция. И вот я помню, как дядю Петю избили казаки. Его до полусмерти избили, и лошадь направили по дороге домой из лесу. Он хотел коням покосить травы, на дворе был престольный праздник Ильин день, и вот они его чуть не убили. Я взглянула в окошко и бабушка: а он на линейке, называлась такая телега, оне его бросили, а лошадь привезла его домой. Пострадал за охапку травы. И он сказал: я им отомщу!
И вот объявили войну, он ушёл добровольцем в Красну армию, оставил троих детей, двух девочек и мальчика. Как он ждал сына! И вот он ушёл, потому что тяжолая была жизнь. Землю – сеять хлеб – покупали у казаков. И травы до самой деревни нашей – всё было казацкое. Даже ягод наберём, а оне двухвосткой избивали и отбирали у женщин. Вот тогда дядя Петя не утерпел, ушёл воевать против казаков. Но он не вернулся домой, помер тифом.