Глава 22
Лет пять назад Степочка научил меня играть в покер.
Пока Петенька был на работе, в автосервисе, мы со Степой приглашали Павлика, Андрюшу, еще пару мальчишечек; я накрывала кухонной стол зеленым сукном, готовила закуски (никаких чипсов! только полезные пирожки и сырные палочки), разливала по бокалам домашний яблочный сок (по цвету он очень похож на виски, но при этом все остаются трезвыми); и битва лучших умов Купчина начиналась.
Сигары в своем доме я курить не разрешала, разумеется.
В общем, если хотите знать мое личное мнение, покер – игра бессовестных врунишек. Мой Степочка, открытая душа, всегда оставался в дурачках. Так же как и Андрюша. Самая захватывающая борьба обычно разворачивалась между мной и Павликом, в то время – студентом юридического факультета, нахватавшимся от своих преподавателей умения крутиться, как уж на сковородке, и искусно лгать, не меняя бесстрастного выражения лица.
Что бы ни говорил вам Павлик, не верьте – выигрывала всегда я! Я отлично блефую. Я могла бы открыть курсы по обучению блестящему, восхитительному, безупречному блефу.
Думаю, милые мои, вы убедились в моих способностях, когда мне удалось заверить Якова Матвеевича, что я не собираюсь идти ни на какой форум, а собираюсь наподобие сардельки валяться на кровати и смотреть сериал. Уж вы-то знаете, что я не способна отсиживаться в укрытии, пока судьба моего сыночка не решена!
Конечно, Яков Матвеевич обещал поговорить с Володей – но я знала, что от этого ничего не изменится. Стену лени и безразличия, которую выстроил вокруг себя майор Уточка, было не пробить даже уважаемому доктору наук.
Получается вот что. Если я не поеду сегодня вечером в Константиновский – Кобры свершат задуманное, мировой порядок рухнет, а мой Степочка так и останется в «Крестах» – очаровательных снаружи и уродливых изнутри. Никогда и никому не удастся доказать его невиновность. Он просто погибнет в водовороте исторических событий.
Если же я рискну собой, встану на пути рыцарей Ордена, да еще и сумею собрать доказательства их преступного замысла – вот тогда полиция так просто от меня не отделается! И мой малыш наконец-то окажется на свободе, в тепленькой чистенькой постельке, с чашкой горячего сладкого чая и его любимыми горячими бутербродами с вареной колбасой, тягучим сыром, шампиньонами и тонкими ломтиками помидоров. Да, в качестве исключения я разрешу моему зайчонку перекусить прямо в кровати.
Так, теперь – доказательства.
Мне нужны будут бесспорные, железобетонные улики. Надежнее татуировки.
Лучшим доказательством была бы «Книга Пряностей» – но в случае неудачи Кобры сожгут ее раньше, чем я успею сказать «болиголов», да еще и покончат с собой, лишь бы только не попасть в руки правосудия, вот и останусь я, как полная дурочка, без свидетелей.
В задумчивости я отправилась в ванную, намочила тряпку и принялась мыть пол в прихожей; наследила, когда вернулась вся мокрая из Колпина. «Как обидно, что я потерпела такое фиаско с диктофоном! – думала я, возя тряпкой туда-сюда по бежевому линолеуму „под французский камень“. – Аудио-, а лучше – видеозапись убила бы не только Володю, но и полковника Орлова наповал. Шикарная была бы улика… Да, нужно снять кухню Константиновского, где сегодня будут твориться страшные делишки, на телефон… На себя надежды нет, хватит уже и одного провала… К кому же обратиться? Кого взять себе в помощники по высоким технологиям? Жаль, Стив Джобс не работает в моей школе – я бы его сейчас моментально привлекла… Павлика с Андрюшей жалко, маленькие они еще, да и не пустят их на форум без пропуска… Вот бы кого из участников подговорить – молодого, прогрессивного, верящего в Степину невиновность… Да где ж такого найдешь, никто из участников ни меня, ни Степочку, скромного автослесаря, не знает, а значит, рассмеются мне прямо в лицо…»
Тут я охнула и села прямо на влажный пол.
Батюшки-светы, погодите-погодите! А ведь один из участников пафосного форума – точнее, камерного концерта, приуроченного к сегодняшнему торжественному обеду – прекрасно знает и меня, и, что важнее, моего сыночка! Молодость – да; прогрессивность – да, и даже чересчур; уверенность в Степиной невиновности – о да! Подходит по всем пунктам!
Есть только одна загвоздка – я этого участника, вернее, участницу, терпеть не могу.
Однако во имя Степиной свободы придется стиснуть зубы и переступить через себя.
Итак, Пантера.
Без дурацкой рокерши мне не обойтись. Уж не знаю, кто пригласил эту девицу выступать на таком важнейшем мероприятии (опозорит только наш изысканный город своей пещерной недомузыкой), но ее аккредитация мне сейчас ой как на руку.
Дверь она открыла не сразу, и я вдруг испугалась, что она уже уехала в Константиновский на репетицию. Но нет – Пантера была дома. Час дня на дворе – а она вся заспанная, помятая, как суслик после долгой уральской зимы. Суслик-хедлайнер фестиваля «Лес, наркотики и рок-н-ролл» – потому что разве бывают у обычных грызунов сине-черные дреды и сережка-гвоздик в носу?
– У тебя же, Катерина, концерт через несколько часов, – не поздоровавшись, сказала я с упреком. – А вы посмотрите, люди добрые, на кого она похожа!
Никаких добрых людей вокруг не было, одни мы стояли на лестничной площадке, но театральность у меня в крови.
– Чего вам, тетя Люба? – зевая во весь рот, спросила Пантера. – Поорать не на кого? Пришли душу на мне отвести?
– Во-первых, не тетя Люба, а Любовь Васильевна, – поставила я зарвавшуюся девицу на место. – Во-вторых, вот тебе твоя байкерская одежонка. И в качестве подарка – «Руководство усердной хозяйки» издания одна тысяча девятьсот пятьдесят первого года.
Худенькие руки Пантеры едва удержали увесистый томик в комплекте со стопкой ее барахла, выстиранного и выглаженного.
– Где вы взяли эту рухлядь? – ошеломленно спросила девица, имея в виду мое «Руководство». Хорошо бы ей, конечно, подарить «Энциклопедию мудрости», но я все никак не могла ее начать.
– Где-где, – сварливо отозвалась я. – Допустим, купила.
– Бросьте заливать, – снова зевнула Пантера. – Вы бы ни копейки на книжку не потратили.
– Ну ладно. Ладно! Из школы взяла, когда еще там работала, – созналась я без ложного стыда.
– То есть украли, – удовлетворенно подытожила Пантера.
– А вот и нет! – не согласилась я. – Книжка-то казенная, значит, ничья!
– Ах вот как. Вы ее хоть раз-то читали? – насмешливо спросила девица.
– А зачем? Я про домашнее хозяйство получше автора все знаю. А вот тебе, милочка, очень даже не помешает ее изучить.
– Ясно, – сказала Пантера.
– А где спасибо? – потребовала я.
– За что? За ворованную рухлядь? Ну, тханк йоу.
Я вполне удовлетворилась этим японским, а может, китайским выражением.
– Это всё? – поинтересовалась Пантера. – А то у меня уже руки устали эту древность держать, вы бы еще глиняные таблички притащили, честное слово…
– Нет, есть еще кое-что. Но об этом не здесь. Давай-ка пройдем в квартиру.
Избавившись от ноши, Пантера сделала жалкую попытку показаться гостеприимной хозяйкой и предложила мне заваренную кипятком китайскую лапшу и пластиковую вилку к ней. Лапша пахла остро, греховно-соблазнительно, какими-то химическими приправами (небось у Главного Магистра сердечный приступ тут же и случился бы, сунь он в эту коробочку свой чувствительный нос), но выглядела противно, к тому же меня слегка подташнивало после десятка трюфелей. Я отказалась, приняв оскорбленный вид, словно королева, которой предложили угоститься старой портянкой, сваренной в бульоне из гусениц. Пантера пожала плечами, сама взяла эту вредную пародию на макароны, уселась по-турецки на свой матрас и принялась активно наматывать лапшу на гнущиеся зубцы.
– Как у вас прошло с Черным Псом? – между делом поинтересовалась она, прямо ртом выхлебывая химический бульон из коробочки. – Не скинул он вас в ремонтную яму? А то он парняга отчаянный, церемониться не будет. Я к вам заходила вчера, узнать, как делишки, но не застала.
– Не скинул, не скинул, мы с ним теперь лучшие друзья, с твоим Черным Псом, – отозвалась я, разглядывая ее гитару, разрисованную розовыми черепушками и угольными розами. – Встречаемся с ним сегодня вечером. Собственно, по этому поводу я к тебе и пришла…
– Подождите-ка, а что это там у вас выглядывает из выреза на груди? – прервала меня Пантера, отложила в сторону свою пластмассовую еду и живо вскочила с матраса.
– Ничего! – Я попыталась спрятаться за ударной установкой, но Пантера оказалась проворнее.
Она преградила мне путь к отступлению, всмотрелась в красную припухшую кожу и воскликнула:
– Как же ничего, если я и за тысячу миль узнаю татуху! А ну-ка покажите!
Я тяжело вздохнула и оттянула кофточку.
– Вау, – с уважением сказала девица. – Сильно. Совсем как у Псины. Теперь верю, что вы с ним закорешились. Давайте подробности.
Рассказ мой о событиях последних двух дней вызвал в аудитории, вернувшейся на матрас к своей лапше, нездоровый смех и неприятные ухмылки. Если Володя просто не стал меня слушать, а Яков Матвеевич благоговейно ловил каждый звук, вылетавший из моих ярко-малиновых губ, словно имел дело с хором ангелов, то здесь я получила пусть и внимательного, но весьма иронично настроенного слушателя. Пантера то и дело отвешивала едкие комментарии вроде «Вы хотите сказать, что байкеры сами захотели есть сосиски из ваших рук, как ручные зверьки?», а также «Ну да, ну да, и Главный Магистр втюрился в вас, как глупый мальчишка». И потом, особенно насмешливо:
– В жизни не поверю, что вы на вкус угадали все специи и вот прям ни разу никуда не подглядели!
Ах да, если вы решили, что я этой девице выложу, как на исповеди, что я протерла ресницами щелочку в повязке, то вы меня плохо знаете. Конечно же, я приписала себе превосходное знание специй, чтобы Пантера устыдилась, как бездарно она проживает жизнь и что перед ней стоит Учитель, Наставник, с которого следует брать пример.
– Нет, ну как тебе не стыдно такое подумать, Катерина! Конечно, я никуда не подглядывала! – бурно возмутилась я. – Я что, похожа на обманщицу?
Пантера лениво бросила прямо на пол пустую коробочку из-под лапши и кивнула:
– Еще как.
– Что?! – вознегодовала я.
– Да бросьте, вы и сами знаете, что на конкурсе проныр всех времен вы бы заняли первое место, обойдя Жоржа Милославского, «быков» с Уолл-стрит и «Милли Ванилли».
– Кого? – ошеломленно переспросила я.
– «Милли Ванилли», – повторила Пантера. – Знаменитый немецкий дуэт конца восьмидесятых. Когда эти баварские кренделя продали четырнадцать миллионов пластинок и даже получили «Грэмми», случайно выяснилось, что они вообще не умеют петь. Песни за них записывали «музыкальные негры». «Грэмми» парням пришлось сдать обратно, хоть и не хотелось. Короче, им бы у вас, тетя Люба, поучиться вранью.
Никто не смел так разговаривать с Любовью Васильевной Суматошкиной: заслуженным учителем, человеком кристальной честности и порядочности высшей пробы, образцом материнства, будущим автором «Энциклопедии мудрости»!
Да, наедине с собой я могла признать, что овладела искусством лжи в совершенстве. Более того, даже гордилась этим. Но чтобы какая-то девица, в дредах, пирсинге и татуировке, мне указывала!
Ладно. Придется стерпеть. Потом с ней поквитаюсь. Вызову к ней санитарную инспекцию, например.
– Вот что, милочка, – сказала я. – Оставим взаимные подколки. Давай по-деловому. Ты все еще хочешь помочь Степочке?
– Ёлки, что вы спрашиваете? Ясень пень, хочу.
Я немного удивилась, как в наш разговор в очередной раз влезли еловые пни, но подумала, что, может, Пантера – дочка новгородского лесника, и продолжила:
– Ты и правда будешь выступать перед президентами, Катерина?
– Ага. Сказала же – жду-не дождусь суперсейшна. Я, в отличие от вас, вру редко. Не люблю я это дело. Вранье унижает меня как личность.
– Глупенькая ты еще совсем, ничего-то в жизни не понимаешь, – вздохнула я с высоты прожитых лет. – Ладно, лучше скажи: тебе выдали пропуск в Константиновский?
– Не пропуск, а аккредитацию, – поправила меня Пантера. – Энд йес, выдали.
– А твой пропуск… да, я помню, аккредитация… позволит тебе пройти на кухню Константиновского?
– Без понятия, надо глянуть.
Пантера, аккуратно ступая худыми ступнями между мусорными кучками на полу, дошла до подоконника, где в общей горе всякого барахла валялась наглаженная мной одежда, и из-под «Руководства усердной хозяйки» вытащила сине-белый бейдж – на красной ленте, с крупными буквами «ПМЭФ», корабликом Адмиралтейства и ее цветной фотографией в ужасных дредах.
– «Уровень доступа: серебряный», – прочитала она. – Что бы это значило?
– На месте выясним, – решительно сказала я. – Главное, что хоть какой-то пропуск у тебя есть. Теперь следующий вопрос: готова ли ты, милочка, пожертвовать своими принципами ради моего сыночка?
– В каком смысле?
– У меня, Катерина, родился такой план, – я доверительно понизила голос. – Мы с тобой идем на кухню Константиновского. Якобы чтобы поучаствовать в подготовке торжественного обеда. А на самом деле – чтобы заснять на телефон, как Кобры подсыпают отраву в еду. Снимать будешь ты. Сумеешь?
– Не вопрос. Это любой идиот с разумом слизняка сможет. – Пантера небрежно махнула тоненькой ручкой. Я предпочла промолчать. – Но Главный Магистр приглашал только вас. Что он скажет, если вы приведете еще и меня?
– А мы притворимся, что незнакомы. Я буду сама по себе. А ты сделаешь вид, что случайно заметила в залах дворца Черного Пса, вновь воспылала к нему страстной любовью и хочешь вернуть его любой ценой, пусть даже для этого придется ползать перед ним на коленях и мыть за ним посуду. Что тебе, видимо, и придется делать, пока я купаюсь в лучах обожания Главного Магистра.
Пантера снова ухмыльнулась, сверкнув пирсингом в ноздре.
– Ну-ну. Окей, попробуем блефануть. А причем здесь мои принципы?
– Как же, – сказала я. – Ты же, милочка, ненавидишь воду, моющие средства и вообще все, что относится к чистоте и гигиене… Поэтому я тебе, собственно, и принесла «Руководство»… А на кухне ведь придется оттирать грязные тарелки!
– Позвольте, тетя Люба, я вам кое-что покажу. – Вместо ответа Пантера вывела меня из замусоренной комнаты в прихожую и включила свет. Я ахнула. Батюшки-светы! – Если я ради свидания с вашим Степой в тюрьме даже пол в коридоре вымыла, да со стиральным порошком, выполнила ваше фантастическое условие – неужели с какими-то тарелками не справлюсь?
Глава 23
Однажды мы с Глафирой поехали в Стрельну за упаковками из-под яиц. Знаете, такими ячеистыми, из серого пористого картона. Одна подружка по большому секрету рассказала мне, что какая-то знакомая ее знакомых, уволенная с местной птицефабрики, по символической цене отдает две сотни упаковок, которые она, уходя с предприятия, прихватила в знак протеста против произвола администрации.
Вы спросите, зачем мне эти картонки? Вот сразу видно, что вы не советский дачник! На шести сотках упаковкам из-под яиц найдется шесть сотен применений. Ну, например, выложить дорожки между грядками. Или высадить в ячейки рассаду, а потом прикопать их в огороде, корни прорастут сквозь картон. При наличии хотя бы минимальной фантазии можно соорудить из лотков упругие пуфы или абажуры для светильников. Картошка, помидоры, лук – урожай отлично себя чувствует в отдельных ячейках и долго остается свежим. Лично я в одной из упаковок храню для будущих внуков цветные мелки, коих осталось великое множество с тех пор, когда Степочка был маленьким.
Но в данном случае яичные картонки нужны мне были для другого. Я собиралась обшить ими гостевую комнату – а что, великолепное утепление и звукоизоляция!
Перевезти бы упаковки на «Ниве»; но Степочка, как назло, тогда приболел, посему я взяла в охапку вяло протестовавшую Глафиру, которая совсем не хотела участвовать в добывании яичных лотков, и на электричке мы отправились в Стрельну.
Экспедиция наша тогда закончилась неудачей; на почти бесплатные картонки налетели противные тетки со всех концов Петербурга и Ленинградской области, а одна не поленилась притащиться аж из Псковской области; приехали мы с Глафирой на улицу Коммуны к шапочному разбору. Уволенная работница птицефабрики только руками развела и предложила вместо лотков взять по дешевке четыре двадцатипятикилограммовых мешка куриного корма; но им же комнату не утеплишь!
Ушли мы раздосадованные – ненавижу проигрывать; я злилась на противных теток, явно бывших участниц Олимпийских игр по забегам на длинные дистанции с барьерами; злилась на растяпу-работницу, стащившую так мало упаковок; злилась на Степочкиных коллег, заразивших его гриппом; и уж конечно, злилась на Глафиру, задержавшую меня своими бесконечными сборами. То шарф к юбке не подходит, то шпилек для прически не хватает, то еще какая-нибудь ерунда.
В общем, тогда погрузились мы с ней, мрачные, в электричку, и только я открыла рот, чтобы высказать ей все, что я думаю о ее копошении и бессмысленной возне, как лицо сестры озарилось, она театрально простерла руку к окну, задев при этом какую-то безвинную старушку, и принялась декламировать возвышенным тоном, который я терпеть не могу:
– Ты безмолвно, затихшее море,
Ты безбрежен, привольный простор.
Как от шумного, тесного света
Здесь и слух отдыхает, и взор.
Но надолго ли это затишье,
И всегда ли ясна эта даль?
Как и в сердце, живут, чередуясь,
В мире радость и злая печаль
.
Задетая старушка покосилась на Глафиру, но ничего не сказала – мало ли ненормальных в общественном транспорте! А я раздраженно спросила:
– Опять твоя Ахматова?
– Нет, Любочка, это же К.Р. – великий князь и поэт Константин Константинович Романов, брат владельца этого великолепного «русского Версаля», – умильно ответила Глафира, показывая на солидный дворец с арками, колоннами и флагами за окном электрички. – Он написал эти прекрасные строки, находясь здесь, в великокняжеской резиденции на берегу Финского залива, словно предчувствуя, что впереди его семью ждут нелегкие времена. «Грянет гром, разбушуется буря – будь готово к отважной борьбе», говорит он, обращаясь к своему сердцу…
– Ты бы лучше не о сердцах и прочих внутренностях своих поэтов рассуждала, – сварливо отозвалась я. – А о том, как нам теперь утеплить гостевую спальню, в которой щели с руку толщиной. Небось ни твоя Ахматова, ни твой К.Р. такими насущными проблемами себя не загружали. В их стихах ты ответа на вопрос, где достать яичные упаковки, не найдешь. Буря у него, видите ли, разбушуется. А что делать, если сквозняк разбушевался?
И вот надо же – спустя несколько лет я стояла перед входом в Константиновский дворец (боковым, конечно, кто же прислугу в парадные двери пустит), машинально стряхивала капли дождя со своей куртки с капюшоном и думала о том, что мне сейчас, как и бывшим владельцам этого внушительного здания, тоже предстоит отважная борьба, исход которой совершенно неясен. Если со сквозняком на даче мы тогда кое-как справились – при помощи абсолютно бесплатного мха из ближайшего лесочка, – то теперь я имела дело с гораздо более опасным противником. «Наделала дел ваша прапрабабушка Екатерина Вторая, – попрекнула я тени великих князей, наверняка бродившие под центральными барочными сводами, украшенными коваными фонарями на цепях, – а мне теперь расхлебывай».
Проходная Константиновского для лиц незначительных и мелких, вроде меня, простой поварихи, не слишком отличалась от пропускного пункта «Крестов», где я была сегодня утром. Та же бронированная стеклянная клетка для постового; те же турникеты и скудный интерьер. Как-то даже и не чувствовалось, что я попала во дворец. Наверное, раньше здесь обитал дворник, или хранились великокняжеские сани.
Сегодня же тут толпились посетители и охранники, причем последних было раза в два больше, чем первых. Желающих попасть в Константиновский просвечивали, прощупывали, протряхивали, пропускали через рентген, пронзали опытным взглядом насквозь.
Прямо передо мной мужчина с незапоминающимся лицом работника спецслужб (трехцветный значок ФСО на лацкане пиджака, из уха тянется витой проводок телесного цвета) изучал паспорт уборщицы, которая, по ее словам, работала здесь уже не первый год; кажется, он даже на вкус документ попробовал. Другой агент тем временем просканировал скромную сумку уборщицы и обыскал ее саму с ног до головы.
– Еще удостоверения личности есть? – тихо спросил первый охранник; похоже, он остался недоволен результатами своего дегустационного эксперимента с красной книжицей. – Водительское, загранпаспорт?
Уборщица, чуть не плача, сказала, что прав у нее отродясь не было, заграничный паспорт лежит дома в третьем ящике комода, а живет она в полутора часах езды отсюда. ФСО-шник невозмутимо сообщил, что без второго удостоверения личности он ее не пропустит, здесь сегодня соберутся восемнадцать президентов и шесть премьер-министров, в том числе четыре женщины, рисковать он не имеет права, так что пусть отправляется домой за своим загранпаспортом. Уборщица ударилась в истерику, кричала, что ее уволят, если она опоздает на три часа на работу, и вообще предупреждать надо. Ее вежливо спросили: «Вы уборщица?» Она ответила: «Да». «Вот и очистите от себя помещение». На этом разговор был окончен. Подошла моя очередь.
Меня трясло от волнения. Батюшки-светы! Я и не подозревала, что здесь все так серьезно! Попасть в резиденцию нынешней аристократии оказалось сложнее, чем на прием к самому государю императору. А я-то, дурочка, представилась Кобрам как Любовь Васильевна Вальтер, а не Суматошкина, и когда сегодня днем звонил Черный Пес, продиктовала ему выдуманные на ходу паспортные данные. Это что же сейчас будет? В Константиновский я, конечно, не попаду, а может, меня даже арестуют за подмену личности! И отправят в те же «Кресты», где сидит Степочка – в соседнюю камеру. Будем с ним до конца жизни перестукиваться…
– Фамилия! – потребовал первый охранник, глядя в свои списки.
– Э-э… – замялась я, отчаянно соображая, как бы мне теперь выпутаться из этой передряги.
– Фамилия, гражданка! – Охранник поднял глаза.
– Ва… Ва… – жалко квакала я, прикидывая, сумею ли я, как поется в известной песне Аркаши Укупника, быстренько съесть свой паспорт, чтобы никто здесь не узнал мою настоящую фамилию. – Вальтер… – промямлила я наконец, решив, что брошусь сейчас к двери, распылив ближайшему охраннику в глаза духи «Персидская гурия».
– Любовь Васильевна? – уточнил ФСО-шник, найдя «мою» фамилию в начале списка.
– Да. – Я незаметно пятилась к выходу, сердясь на Якова Матвеевича, что он вчера не сподобился сделать мне предложение руки и сердца. Лучше бы вместо дурацкого павлина подарил обручальное кольцо, сегодня утром слетали бы уже в ЗАГС, и была бы я официально Вальтер, а не Суматошкина! Вот. Нерешительность моего соседа всему виной.
– Паспорт?
– Э-э, видите ли… – начала я, опустив руку в сумку (белую, с громадной разноцветной бабочкой) и нащупав среди всякого барахла флакончик духов. – Тут вот какое дело…
– Ложись! У нее оружие! – раздался хриплый мужской голос откуда-то сбоку.
Посетители завопили и повалились на пол. Ко мне подскочили сразу двое агентов с абсолютно одинаковыми лицами, сорвали с плеча сумку и заломили руки за спину. Я выронила флакончик. «Персидская гурия» со звоном покатилась по кафельному полу.
– Это не оружие! Это духи! – жалобно пискнула я, корчась от боли в плечах и запястьях.
ФСО-шник в пиджаке аккуратно, словно имел дело с миной времен Великой Отечественной, поднял золотистую баночку с пола и прочитал название:
– «Персидская гурия»… – Он понюхал распылитель и отшатнулся с перекошенной физиономией. – Это не могут быть духи. Запах сшибает с ног. Я чувствую сильнейшее головокружение и тошноту. Это… Это самое настоящее химическое оружие. Такое в ходу у арабских террористов, причем у наиболее беспощадных группировок. Я должен вызвать начальство. – И он сказал в рацию какую-то бессмыслицу вроде «код Башни-близнецы».
– Ой! Ой-ей-ей! – застонала я от страха и усиливающейся боли, которая распространялась по телу, как августовский лесной пожар.
Через пару минут, которые показались мне вечностью, заполненной невыносимыми муками, из боковой двери вышел щеголеватый молодой человек в штатском. Слегка взлохмаченная, как у Лермонтова, прическа, офицерская выправка. Его можно было бы принять за беззаботного гусара, типичного поручика Ржевского, любителя хорошеньких барышень и бокала сухого шампанского по утрам, – если бы не холодный, оценивающий взгляд светлых глаз, сразу дающий понять: перед нами хищник, а не прожигатель жизни.
Мне показалось, что я его где-то видела – но я никак не могла вспомнить, где. Может, на рынке? Или в трамвае? Или вообще по телевизору, в программе новостей?
Посетители потихоньку поднялись с пола, а агенты, демонстрируя свое усердие, едва не вывернули мне руки из суставов. Я согнулась так, что уже могла пересчитать песчинки на кафельной плитке.
– Что тут у вас? – ровным голосом спросил начальник у первого ФСО-шника. Тот доложил обстановку, заметно нервничая. Лица я его со своей позиции не видела, но он беспокойно топтался на месте, как взбудораженная лошадь.
– «Персидская гурия»? Я недавно слышал этот запах… – сказал начальник. Его лаковые туфли модного фасона направились ко мне. В зеркальных носках дважды отразилась мое искаженное лицо. – Как вас зовут?
– Вальтер, Любовь Васильевна, – прохрипела я снизу, глядя на изумительные стрелки на его брюках.
– Да, так я и думал… – как бы про себя проговорил начальник ФСО. – Отпустите ее, – приказал он подчиненным. – Опасности она не представляет.
Я почувствовала, как железные клещи разжались – и едва не упала. Начальник вовремя подставил мне руку. На его запястье, под белоснежной хрустящей манжетой, я увидела краешек татуировки. Я знала этот рисунок. Это была кобра в короне.