Полевая почта – Южный Урал. Фронтовые письма о любви. Часть 2

Я отучился спать по ночам. Вошло в привычку ложиться спать в 2 часа. Вот и теперь сижу в тетрадь с памяти все песни, которые знаю. Написал уже несколько десятков. Точнее – 87 штук. Только чрезвычайно редкие письма твои и от родных, да эти родные наши русские песни, остаются мне утешением в убийственном одиночестве. Как ни ряжусь в «панские перья», но видно не дано мне судьбой по природе своей порвать со всем родным и стать внутренне каким-либо краковцем. Я уже писал, как остро чувствуешь, что такое Родина, когда почти совсем изолирован от неё. Мне положено официально молиться Богу, что я исправно и делаю ежедневно дважды. А по воскресеньям хожу либо в импровизированный костел к армейскому ксензу, либо к гражданскому пану ксензу в костел ближайшего села. И там молю пана Бога о даровании нам победы. Это один из многих штрихов моего сегодня. И так во всем: ничего нашего, всё – польское. И язык, и ритуалы, и форма, и содержание.

Но об этом хватит. А то похоже, что я раскис и жалуюсь. Поговорим лучше о другом.

Милая Люся! Пришло твоё письмо от 22.08.44. Радуюсь, что у вас всё благополучно в семье – это так редко теперь! Одновременно получил письмо и от Али, за что ей низко кланяюсь. Впервые в своих письмах ты заметна, как врач. Я не хочу оскорбить твои искренние пожелания относительно моего здоровья. За трогательную заботу о моем долголетии и пожелании сделать меня изящным во внешнем виде шлю тебе глубокое спасибо. То, что я скажу ниже, пусть не огорчает тебя. Как и ты мне, я имею право высказать тебе свои соображения.

Первое: ты агитируешь меня перестать курить. Это совершенно здоровый и рациональный рецепт для укрепления здоровья. И он выполним любым человеком, имеющим минимальную волю. И я не безвольный. Но здесь, на фронте это бессмысленно делать. Я обдумал серьезно и всесторонне этот вопрос и решил курить пока не бросать. Конечно, можно соврать и ты все равно не узнала бы, курю я или нет. Но своему другу не пристойно врать! Дело в том, что война требует максимального напряжения прежде всего нервов от каждого из нас здесь. И вот закуришь – сразу легче на душе. Иные, «отдыхают в водке». Я пью редко, мало и лишь в компании товарищей. А здесь, в такой среде, совсем не пью, так как чисты факты отправки к праотцам из-за подсыпанных в водку веществ. Я вспоминаю оборону Ленинграда. Там у нас было всё: музыка, книги, игры и т.д. Здесь нет ничего. Даже кино я не видел вот уже 2,5 месяца. Кровь и смерть, тяжелы переходы, ратные трудны и чужеродное окружение… Нет, помилуй, дорогая Люся, не лишай меня единственного средства успокоиться в острые моменты. Я даю честное слово перестать курить с момента, когда мы встретимся с тобой. А до тех пор, просто физически это невозможно сделать.

А здоровье от этого не страдает. Вообще курят даже великие люди, насколько я знаю. Иногда врачи даже советуют кое-кому курить. У меня старший начальник не курит. Но от этого его здоровье не затмило моего. Мне, наоборот, многие завидуют и даже подшучивают что я слишком «красный». Сам я не чувствую никаких недугов никогда, а тем более, из-за курения. А кроме того, в условиях когда смерть витает над головой денно и нощно, над таким пустяком, как курение, и задумываться… Если уцелею, то ты поможешь мне восстановить здоровье более действенными рецептами. Тогда ты будешь рядом со мной и будешь делать со мной все, что найдешь нужным по всем правилам медицины.

Второе: вопрос о моём внешнем виде. Тут, конечно, дело более серьезное. И с этим я с тобой вполне согласен. Ты меня знаешь пока только с «рыжими зубами и пальцами». Это в Чебаркуле, когда я курил Челябинский туземный самосад в газету, а ты ещё тогда не подарила мне зубной щетки – тогда я имел такие зубы и пальцы. Но теперь твоей хорошей щеткой я ежедневно драю зубы лучшей заграничной пастой и они у меня белые, как чеснок. Курю сигареты или папиросы, и пальцы чистые. Имею одеколон и духи. Имею приличный выходной мундир. Помимо всего здесь в нашей армии всячески побуждают, а особенно офицеров, поддерживать фарс. Тальк придающий пышного блеска и «фанаберии» офицерского корпуса, чем славилась Польша на весь мир. Так что со мной, голубка, тебе не стыдно будет показаться на люди в будущем. Ты, наоборот, будешь польщена невероятным вниманием, с каким будет смотреть публика на мой заграничный мундир и причудливую лихую конфедератку с большим орлом, на мои сверкающие пуговицы. Успокойся, дорогая! Я вернусь и буду залихватски звякать шпорками и длинной кривой саблей, обняв тебя рукой в белоснежной перчатке. Ты – девушка и притом совсем молодая. А девичьи горизонты немудрёны: если подавай красивых, пушистых, остроумных, бойких, сверкающих блеском и новизной форм и красок, этаких львов! Но что же нам делать, куда прислонить бедную головушку нам, бесцветным, угловатым, тупым, мрачным, грязным, простоволосым Иванам! Все мы – не Викторы, не Аркадии, не Валерии, не Арнольды, не Евгении, не Кости модные. Мы – приднестровские, волжские, енисейские; мы – дерёвня.

Милая Люся! Может быть «собака зарыта» как раз здесь, почему ты до сих пор не соберешься с духом и не ответишь мне коротко и ясно на самый волнующий меня вопрос: согласна ли ты стать моей навсегда. Я об этом в каждом письме спрашиваю тебя, а ты об этом в каждом письме невинно умалчиваешь и дипломатично делаешь вид, что будто бы «ничего не случилось». Несколько нежных слов для меня ничего не решают. Я хочу твоего искреннего ответа без отлагательства. Ты имела достаточно времени всё обдумать и взвесить и сказать «да» или «нет». Зачем разыгрывать «болгарский нейтралитет». Я не навязываю тебе своей воли ни в чем. Может быть твоё сердце девичье подскажет тебе более верную дорогу к счастью. Но, пора выбирать: мы уже знакомы полгода. Во время войны полгода равно 6 годам довоенным. Не играй в жмурки и не спрашивай: зачем мне это, ведь все равно мы далеко один от другого. Сколько бы я не объяснял тебе неотложность твоего ответа, ты там в своём «далеком плену» не поймёшь моих мотивов и я решительно на такие вопросы не буду отвечать. Даю тебе остаток сентября этого на раздумывания. Если к 1.10.44 не будет дан добровольный и честный ответ, то у меня пропадет всякая почва для дружбы с тобой. Пора флиртов и романтического платонизма для меня прошла безвозвратно. Я – материалист и потому прошу из-за облачных вершин снизойти на землю, если хочешь быть моим другом. Об остальном мы будем иметь вдоволь времени договариваться после твоего ответа на этот мой главный вопрос. Повторяю: не ответишь – я тоже замолчу. Будем искать – ты себе, а я себе – подходящих кандидатур в «друзья до гробовой доски». Я не хочу тебе мутить разум глупыми тонкостями ухищрений «понравиться», «затмить ум», «взять тебя в состоянии гипноза». Я – не из первоклассных и никогда не был обворожительным «столпом». А почему я остановился на тебе, хотя и видел много девушек, об этом поговорим после твоего ответа. Жду его в очередном письме. Пиши мне по адресу : Полевая Почта 51846 «Т».

Целую горячо – Стива.

Письмо от 21 сентября 1944 года

21 сентября 1944 года

Милая Люся!

Почти одновременно получил 3 письма от тебя и одно от Али. Письма все очень трогательные и хочется достойно ответить как горячо любимой девушке. Но в данное время это невозможно. Здесь делается такое, что солнце меркнет. Сражение грохочет, горит, полыхает, скрежещет. Кровь льется рекой. Вот уже 6 дней и ночей я почти не спал, бегаю, стреляю, кричу, пишу донесения и принимаю, отдаю самые различные распоряжения, подсчитываю, вычисляю, и т.д. и т.п. Совершенно потерял голос, охрип. Ужасно простудился и голова болит, лихорадит. Ночи стали внезапно холодными, а приходится всяко и большей частью под открытым небом. Отупел от перенапряжения до предела и плохо соображаю. Вот, возможно, доживу до затишья, посплю хоть несколько часов, тогда соберусь с мыслями и отвечу на твои сердечные письма. Я принимаю всё от тебя за чистую монету и потому хочется немного вразумительнее поговорить с тобою, милая, хоть через письма. Если бы ты была рядом, тогда бы я мог спокойно и отдать жизнь. Так или иначе, а впереди ещё самые основные бои, так как пока мы взяли только часть Варшавы.

Но ты не ожидая моих ответов пиши как можно чаще хоть несколько слов: я так жду их от тебя всё время!

Дорогая Людмила, то что ты откровенно согласилась на нашу вечную дружбу, влило столько новых сил, что без твоей моральной поддержки я не знаю, что бы со мной здесь было. Я этого не забуду.

Пока! Целую горячо и желаю здоровья от всей души! Привет маме, папе, Николаю, Лиде и М.Д.

Обнимаю и целую, Стива

Письмо от 22 сентября 1944 года

22 сентября 1944 года

Сердечный привет, дорогая Люся!

Получил твоё письмо с ясным ответом на основной вопрос нашей дружбы. Всё, что я возможно причинил тебе нехорошего, прошу забыть. Никакой тени на солнце нашего светлого Согласия! Пусть наша горячая любовь пройдёт все испытания и невзгоды суровой жизни и останется до конца дней наших сильной и непоколебимой! Всё так горит яркими красками: леса и рощи, поля и холмы, каждый листочек, каждая травинка, каждая букашка, каждый уголок природы! Широкая тихая Висла неслышно течет голубой полосой шелка их одного края земли в другой. Как легко дышать! И вот я незримо нахожусь у вас в доме, мы рядом с тобой, Люся. Беру твои руки и прикладываю их к своей груди. Ты слышишь, как сильны и часты удары моего сердца. Это – счастье! Мы безмолвно смотрим друг другу в глаза и видим в них нашу судьбу. Судьба наша – это мы сами и законы жизни. Отныне наше одиночное плавание закончилось. Теперь мы на одном челне пускаемся в дальнейший путь жизни, в гущу её событий. Справимся каждый со своими обязанностями в этом вечном океане борьбы, уцелеем. Не справимся, оплошаем, падем в ошибки – окажемся за бортом, в пучине бед. Держись же крепче, товарищ и не робей! Плывем, морячка, в неведомый край будущего…

Милая Люся, взволнованный от нахлынувших чувств и мыслей в связи с твоим письмом я не могу сейчас написать тебе ничего толком. Через пару дней напишу подробный ответ на твоё письмо.

Высылаю тебе свою фотокарточку. Неудобно, что до сих пор нет приличной карточки, чтобы подарить тебе не память о таком светлом дне, каким сделало твоё письмо моё сегодня. Буду жив, то пришлю когда-нибудь целый портрет. А пока высылаю такую, какая есть. В следующем письме вышлю, кажется, лучшую. Кончаю на этом – получил экстренную команду.

Целую горячо-горячо. Твой Стива.

Мой адрес: Полевая почта 51846 «Т»

Письмо от 23 сентября 1944 года

23 сентября 1944 года

Людмила! Милая Людмила!

Хотел дождаться хотя бы относительной передышки, чтобы собраться с мыслями и толком ответить, моя любимая, на твои хорошие и сердечные письма. Но как видно этого не дождусь. Сегодня получил страшный удар: ранен мой непосредственный начальник, у которого я заместителем. Принимаю его бразды «ухожу вперед в самый ад корректировать огонь. Чем всё это кончится – не знаю. Кроме того имею за 5 дней 10 человек убитыми из подчиненных. Трудно передать тебе то, что у меня на сердце, на душе, в голове, хотя в прошлом пережил и не такое. Сколько пришлось отдать сил и времени, чтобы обучить погибших людей! И вот приходят письма от их матерей. Руки дрожат и сердце сжимается, когда подумаешь, что я наделаю там у них дома своими ответами.

Людмила! Если долго не будет писем от меня, то это еще не должно означать, что я убит! В новых условиях моей работы на переднем крае не всегда будет время для писем. Но по возможности буду хоть несколько слов сообщать о ходе дела. А если со мной что случится, то тебе сообщат мои друзья об этом.

Снова читаю и перечитываю твои последние 3 письма. В них все есть: и грусть, и ласки, и юмор, и песни. Такие письма я люблю. Хочу, чтобы всегда – и в разлуке, и когда мы будем вместе – ты была такой для меня подругой, которая мне дарила «… и божество, и вдохновенье, и жизнь, и слёзы, и любовь», как это поётся в романсе А.С. Пушкина, посвященном, кажется, Анне Кёрн. Вот письмо с твоими ответами на мои 11 вопросов. Помню, под березкой за столиком из снарядного ящика я ради шутки написал тебе эти вопросы. Некоторые из них отражали частично мои чувства. Ты написала ответы на эти вопросы такие обстоятельные, что я немного даже поражен их правдивостью. Этим я еще больше узнал тебя, мой друг, как человека. Мне почему-то все ещё казалось до сих пор, что ты ещё так молода, настолько инфантильна, что многие вопросы жизни, казалось бы, еще должны ослеплять тебя новизной. Но судя по тому, как ты блестяще и лаконично справилась с ответами на них, вижу, что ты «морской волк» будешь, если так не обидно будет для тебя, милая Люся, сказать, в недалеком будущем. А ведь припомни, как ты вела себя при наших немногих встречах! Такая замкнутая, строгая девочка. Я не забуду, как мы совершили поход в цирк Дурова. Какая муха тогда тебя укусила – не знаю, но ты была совершенна немой. По правде, я тогда ощущал осадок неловкости и неприятности. Я был настроен пошутить, повеселиться и вдруг такой «лёд»! У меня есть дряная черта: вспыльчивость и известное самолюбие. Чуть было прямо из цирка не уехал в угрюмый Чебаркуль.

Милая моя Люся, ты просишь, чтобы я свою очередь написал свои соображения по поводу этих вопросов и ответов. Еще раз просмотрев внимательно твои ответы, вижу, что даже «придраться» не к чему.