Всенародная Книга Памяти Светлогорского городского округа
TekstКлавдия Быстрова
Семья Клавдии Михайловны Быстровой в годы войны жила в Богородске – это небольшой городок в Горьковской области. Семья была большая, дружная – отец, мать и шестеро детей. Глава семейства по возрасту и состоянию здоровья для военной службы не годился, а вот старшую сестру, которая только закончила десять классов, направили в школу радистов, где она проработала до конца войны, брат всю войну работал на военном заводе, и одиннадцатилетняя Клава не осталась в стороне, она пошла работать на фабрику, где шила попоны для лошадей и различную одежду для фронта.
«Богородск не бомбили, – вспоминает Клавдия Михайловна, – бомбили Горький, там было много военных заводов, а до Горького от нас всего двадцать восемь километров, поэтому слышно было, как бомбили. Помню, мы все боялись, что и нас бомбить будут, мама связала в узлы самое необходимое, и вот как только увидим, что самолеты летят, мама хватает эти узлы, нас, младших, и мы бежим в сад прятаться. Однажды бомба упала в поле неподалеку от города, и она не взорвалась, вот мы, дети, и побежали на бомбу посмотреть. Маленькие были, глупые».
После войны жизнь налаживалась трудно. Когда приехали в город вербовщики и стали агитировать переехать в Калининградскую область, предложение показалось заманчивым. В 1947 году семья приехала в Калининградскую область, в совхоз сорок семь, сейчас это Романово, сначала направили на полевые работы. «Копали картошку, урожай в тот год был очень хорошим, картошка была крупной, чистой, а капуста была какая, а морковка! – восхищается Клавдия Михайловна, – у нас бригадиром был немец, мы сначала все вместе с немцами жили и работали. На обед мы не ходили, там, в поле, варили в ведре картошку и ели, а еще в обед с немцами танцевали. Они на губной гармошке играли, а мы плясали, молодые, голодные, а веселые были. Когда после работы домой собирались, то бригадир по ведру картошки нам давал с собой. Голод же был в 1947 году, ничего же не было, так и жили, работали». Больше всего поразило юную Клавдию на бывшей немецкой земле чистота и порядок, а еще то, что немцы даже рожь пололи. «Были у них специальные тяпки, палки с крючочками, ими они колючки пололи, чтобы во время жатвы эти колючки руки не кололи. Снопы в то время руками вязали, приходилось туго, опухшие руки, болят, утром не разогнешься, а идти в поле надо. Где я только не работала, вспоминает труженица, – и полола, и жала, потом направили урожай снимать, после урожая, поручили принимать у доярок молоко, вот принимала, сдавала, а после этого уже в контору меня работать взяли, работала счетоводом. После работы училась в вечерней школе, окончила восемь классов, можно было и больше учиться, но было тяжело и страшно по ночам ходить, а учиться хотелось, хотелось десять классов окончить».
В 1955 году Клавдия Михайловна вышла замуж, с мужем переехали в Светлогорск. Дальше жизнь шла, как у всех: растила сына и дочь, работала счетоводом в санатории в Отрадном, в военном санатории, где отработала больше 25 лет.
Анфиса Васина:
«Два брата с войны не вернулись…»
Анфиса Григорьевна Васина (в девичестве Селезнева) родилась в деревне Сайденки Кировской области 12 августа 1926 года. Семья была большая, Григорий Наумович и его супруга воспитывали 12 детей.
– Как-то поровну все сложилось, – улыбается Анфиса Григорьевна. – В аккурат шесть сыновей и шесть дочерей.
Мой отец был тяжело ранен в Первую мировую войну, как говорили тогда, «в германскую». Поэтому, учитывая его возраст и ранение, а также многодетную семью, на фронт он не попал. Более того, он в том же 1941 году умер.
Но в действующую армии один за другим были призваны три моих брата. Двое так и не вернулись с полей сражений, положили свои жизни за свободу и независимость. А третий вернулся инвалидом – без ноги. Но хотя бы живой.
И у нас летом первого года войны началась тяжелая трудовая вахта. Все лежало на плечах подростков. Уходили на поля с рассветом, возвращались затемно.
Все лошади были отправлены на фронт, а нам, девчонкам, приходилось пахать на быках. Поначалу было страшно к ним подступиться, ведь они привыкли слушаться взрослых мужиков, да еще с матерком. Но потом мы с быками нашли общий язык. В жару пот одинаково скатывался и по нашим лопаткам, и по спинам животных.
К концу первой же осени и мы, и быки еле ноги передвигали, истощали, прежние нормы выполнить иногда было не под силу. А как иначе, мы работали для фронта. Вот так и пропахали все почти четыре военных года. Отдыхали только тогда, когда возили зерно за 45 километров. Тогда и вздремнуть успевали по очереди.
После войны на голодной Вятке решили не оставаться, переехали с мамой сначала в Архангельскую область, а потом – в Горьковскую, думали, там будет лучше. Но куда там. Во всех регионах страны люди испытывали схожие проблемы: недоедание, работа на износ.
Три года прожили на Волге. А дальше отправились в Калининградскую область, куда приехали в 1951 году. Я устроилась на работу в колхоз, работала дояркой. Потом перебралась в военный совхоз в поселок Зори. После тягот военной поры жить стало легче.
Вышла замуж, родила дочь. На пенсию ушла в 1983 году.
Сегодня живу практически в центре Светлогорска. Ни на что не жалуюсь. Город у нас красивый, зеленый, светлый. Так что живу и радуюсь.
А младшему поколению даю наказ: берегите мир, сделайте так, чтобы наши дети, внуки никогда не познали ужасов войны.
Н. Николаев
Валентина Вожакова:
«На трудности жаловаться не привыкла»
Валентине Петровне Вожаковой в августе этого года исполнилось 90 лет. Позади – долгие годы испытаний, сейчас – спокойная старость в одном из самых красивых приморских городов.
Трудные тридцатые
– Родилась я в августе 1929 года в Пермской области в поселке Половинка, потом он стал городом Углеуральском, сейчас это поселок Углеуральский.
Первая шахта в нашем поселке появилась в 1904-м. Сначала она была «Семеновская», в советские времена – имени Сталина, а с 1961 года – Центральная. До войны были еще другие «копи».
Мой отец попал на работу в шахту еще молодым. Посмотрели на него, вроде бы ясный взгляд, сообразительный. Сказали: будешь взрывником. Отец попытался отказаться: мне бы подучиться. На что ему сказали, что в шурфе все и покажу. В результате отец пострадал от взрыва, глаз выбило, хорошо, что не погиб.
Вскоре началась война, а в 1942 году отца арестовали. Помню, мама сказала: за соль. Спустя год отец умер в лагерях.
Маме было очень трудно – четверо детей на руках. Я ушла в столовую шахты учеником повара. Мужчин не было, все продукты привозили к столовой и мы их тут же выгружали.
Мне и моим подругам было по 14–15 лет, каждый день мы переносили по несколько тонн продуктов. Лозунг: «Все для фронта, все для победы» действовал безотказно. С полей не успевали убирать картошку, капусту, свеклу. И отправлялись мы, девчонки, с обмерзшими руками, выковыривать из мерзлой земли корнеплоды. А зима у нас, на Западном Урале, была ранняя, морозы наступали уже с конца октября.
Но кормили шахтеров. Они добывали коксующийся уголь, который очень нужен был для металлургических предприятий. На них лили металл для танков.
Мы никогда не роптали. Приближали победу над врагом…
И после войны легче не стало. Нужно было поднимать европейскую часть Советского Союза. И особой разницы между военной порой и послевоенной мы, честно говоря, не почувствовали.
Единственно, что поддерживало: молодость, любовь, рождение детей. Кому то везло с мужьями, кому то откровенно нет, но каждая женщина стремилась к одному – дать своему ребенку лучшую долю. И я была такой же. Искала, где лучше, покинула свой Пермский край, уехала в Среднюю Азию. Никогда не было легко, но старалась.
В Калининградскую область приехала 25 лет назад. Сначала жила в Калининграде. Потом стало сложно, спасибо детям, купили квартиру в Светлогорске. Один из сыновей живет через дорогу, помогает мне.
Но я по-прежнему ни на что не жалуюсь. Раз дано мне было разменять десятый десяток, значит, жила честно, трудилась, никому ничего плохого не желала и не делала.
И сегодня хочу обратиться и к женщинам, и к мужчинам: не рвите сердце, не требуйте от жизни больше того, что она может вам дать. Любите жизнь. И она ответит взаимностью.
Валентина Голубева
Война глазами подростка
Ветерану Великой Отечественной войны Валентине Ивановне Голубевой идет 92-й год. Она много лет проработала учителем в школе Светлогорска, и сегодня не остается без внимания своих бывших учеников, которые уже сами «золотой фонд» нашего образовательного учреждения.
Позвонил Галине Александровне Ягминене:
– Как там наша Валентина Ивановна?
– Все нормально. В школе она, правда, бывает реже, чем несколько лет назад, но гостей встречает радушно. Любим мы с нею общаться, всегда внимательная, интересуется нашими школьными делами. И если видит, что нуждаемся в поддержке, совете, – подскажет и поможет.
Из воспоминаний Валентины Ивановны Голубевой.
– Я родилась в 1928 году в Брянской области в селе Старый Ропск, что в Климовском районе Брянской области.
Когда началась Великая Отечественная война, мой отец не подлежал призыву, так как у него была болезнь сердца. Занявшие село гитлеровцы на это не посмотрели, отца вместе с другими мужчинами согнали в одно место, чтобы отправить для каторжных работ в Германию. Правда, через несколько десятков километров на колонну автомобилей напали партизаны, отбили наших.
С лесными бойцами мама поддерживала связь, дом стоял в таком месте, куда немцы старались не особо заглядывать, а партизаны иной раз приходили. В основном, за солью.
Во время отступления гитлеровцев, которые жгли все деревни в округе, нас предупредили: спрячьтесь под обрывом, авось пронесет. Недалеко от нашего дома был обрывистый берег реки Ирпы, помню, стояли по колено в воде около суток.
Окликнули нас не советские бойцы, а полицаи: поднимайтесь наверх, мы знаем, где вы прячетесь. В это время фашисты пригнали около 50 наших односельчан, которые прятались в лесу. Их согнали в большую избу на другом конце поселка, заколотили двери и окна, и сожгли…
После того примерно ещё сутки не было понятно, кто где. Наконец, мы решили: надо сходить на шлях, посмотреть.
Пришли под утро, а там уже советские воины. Спросили: немцы в селе есть? Мы говорим: нет. И протягиваем им краюхи хлеба…
Анна Горбань
«Война в моей памяти…»
Слушать эту историю было необычайно трудно. Рассказывать – еще труднее. И только после разговора мы с Анной Семеновной Горбань почувствовали большой прилив сил. И я вновь удостоверился в том, что пожилым людям дороже всего внимание, забота и уважение.
Анне Семеновне недавно исполнилось 93 года. От «болячек» никуда не деться, зато ум ясен, память цепко держит все детали жизни, настроение бодрое. А судьба, как и у всех людей того поколения, оказалась изломана войной…
Малая родина
Родилась моя собеседница 10 ноября 1926 года в селе Софиевка Днепропетровской области. Родители всю жизнь возделывали землю, с самого создания колхоза трудились в нем.
– Было ли мое детство счастливым? – вздыхает Анна Семеновна. – Скорее, трудным. Может быть, кто из школьников и знал, что такое отдых, пионерлагерь, но мы, как только заканчивались уроки, приходили домой, наспех обедали, брали тяпки и в степь – полоть сорняки.
Отец был бригадиром, мама – звеньевой. Когда я подросла, – было создано молодежное звено. Его возглавлял мой брат, я старалась трудиться лучше всех, чтобы не подводить родителей и брата.
Село в предвоенные годы развивалось очень хорошо. В нем насчитывалось почти 1750 дворов и проживало порядка 7 тысяч человек, в машинно-тракторной станции было более 70 тракторов.
В 1936 году в Софиевке был открыт первый кинотеатр, в 1940-м появился межколхозный пруд и рыбопитомник, а в 1941 году через село прошла автодорога Днепропетровск – Кривой Рог. Жизнь налаживалась.
21 июня 1941 года я вместе с одноклассниками отмечала окончание семилетки. А на следующий день началась война. И в этот же день в селе состоялся большой митинг – все его участники готовы были идти на фронт, чтобы бить врага.
Тогда никто не мог предположить, что менее чем через три месяца, 14 августа, село захватят фашисты. Первым делом они арестовали родственников коммунистов и комсомольцев. А потом согнали молодежь для отправки в Германию. В их число попала и я, мне в то время не было и 15-ти. Сколько слез было пролито – одному Богу известно. Уже после войны я узнала, что всего из Софиевки было угнано в Германию более 400 человек.
Привезли нас в Гамбург. В нашей партии было 11 девушек из нашего села. Приехали какие-то люди, тщательно нас осмотрели, убедились, что молоды и здоровы. Наш «уполномоченный» отобрал 10 человек. С ним мы отправились в город Изерлон на западе Германии. Разместили нас в концлагере, каждое утро в пять часов поднимали, гнали в столовую, где нам давали чай. А потом отвозили на фабрику, тут мы трудились до семи часов вечера.
Что бросилось в глаза? На предприятии на больших станках работали только пожилые немцы, вся молодежь была на фронте. У нас не было норм выработки, наверное, хозяева понимали, что от полуголодных людей трудно добиться большего. Кормили только после окончания рабочей смены, давали небольшую буханку хлеба. Одну – на семь человек.
Война в моей памяти – это постоянное чувство голода. Немного отъелись только после освобождения города американцами. Они вывезли нас из концлагеря, разместили в бывших казармах, поставили на довольствие. Кормили по нормам своих солдат, пайки раздавали одинаковые.
Когда через три месяца в Изерлоне появилась английская администрация – мы сразу это почувствовали, отношение к нам изменилось в худшую сторону.
А вскоре нас отправили в фильтрационный лагерь в польский Перемышль, что недалеко от Львова.
Как-то разговорились с одним солдатом, он оказался моим земляком. Рассказал, что участвовал в освобождении села. Бои за него длились более двух месяцев, были очень упорными.
– Не сильно ли разрушено село? – поинтересовалась я у парня.
– Полностью стерты с лица земли почти 600 домов, практически все общественные здания. И народу в селе полегло немало – более 400 человек.
В лагере нам выдали специальные справки и предупредили: «Берегите этот документ, он для вас теперь все». Добирались до Днепропетровщины долго. На одной из узловых станций, где мы ждали пересадки, возле нас долго крутился незнакомый мужчина, наконец, он спросил у моей подруги: «Галя?»
Оказалось, это ее родной дядя из нашего же села. Не признал сразу, настолько мы были изможденными. Спросила у него про своих родителей. Дядька помялся, потом нехотя сказал: «Отца угнали в Германию, матери больше нет, дома тоже»…
Я помертвела. Галя мне говорит, все равно едем в Софиевку, будешь жить у меня…
Приехали. Сели на дорогу, по которой нас угоняли. Плачем. И тут Галя вскочила, рванула дальше по дороге и закричала: «Мама». Обнявшись, они рыдали в голос. И я. Они от радости, я от того, что моих родителей вернуть нельзя.
Мама Гали спросила мою фамилию.
– Радченко я, дочь Семена Васильевича.
– От батьки твоего никаких вестей, а мама вроде бы как в соседнее село перебралась.
– Мне сказали, что она погибла…
– Надо верить в то, что она жива.
…На рассвете я проснулась от того, что на меня падают капает. В темноте ничего не видно, только слышны всхлипы.
– Доченька, это я! Мама Гали ночью разыскала меня в соседнем селе. Дай я тебя обниму…
…В 1948 году в моей жизни произошло два главных события: вернулся из Германии отец, и я вышла замуж. Родила сына и дочь. Сын живет далеко, а дочь к себе забрала в Светлогорск. Внученька Анечка ухаживает за мной…
Такая вот непростая судьба…
Валентина Горных:
«При слове «тиф» фашисты разбежались…»
Валентина Михайловна Горных не любит рассказывать про войну. Было тяжело, каждый день таил в себе неизвестность: выживем, не выживем? Но есть человек, о котором она с охотой рассказывает: это ее старший брат Шурик.
– Шурика в нашем поселке любили все, – начинает рассказ о брате Валентина Михайловна. – Мы, Маричевы, были все темноволосые, с карими глазами, и только он удался не в родителей, а в дедушку с бабушкой – светловолосый, с большими синими глазами. Рано пошел работать, начальник отца, Петр Дементеевич, старался нас во всем поддерживать и помог брату устроиться на работу в местное отделение Центробанка. А ведь парню тогда было 16 лет. Ничего, взяли, учитывая наше бедственное положение. Да и Шурик оказался очень талантливым – он всегда учился хорошо, но особенно любил математику.
С началом Великой Отечественной войны Шурика в действующую армию не взяли. Возраст не подходил, молодой был, да ещё единственный кормилец в семье. А потом, как мне кажется, его просто не успели призвать.
Мы к тому времени жили уже в поселке Глазуновка тогда еще Курской области. И уже в октябре 1941 года поселок и весь район были заняты гитлеровцами.
Часть партийных и комсомольских работников успели уйти в леса, где и создали партизанский отряд. Я так думаю, что Шурик стал связным этого отряда.
Жили мы недалеко от железной дороги, старший брат внимательно следил за передвижением гитлеровских войск по «железке», а потом сообщал эти сведения партизанам.
По ночам он куда-то уходил, особенно в 1943 году, когда развернулась рельсовая война. После того, как на воздух взлетали гитлеровские эшелоны участились облавы. Для того чтобы избавиться от диверсий нашего партизанского отряда фашисты бросили на партизан крупные полицейские части. Зондеркоманды окружили партизан и в ходе скоротечного, но очень ожесточенного боя, практически полностью уничтожили отряд.
Шурик спасся вместе со своим другом, сыном школьного учителя математики. Они пробрались в поселок, но так как за нашим домом был особый контроль, решили спрятаться у знакомой женщины. И все бы ничего, но друг Шурика сильно простуженный, не мог сдерживать кашля. И женщина, опасаясь за свою семью, попросила юных партизан покинуть дом.
Шурик с товарищем спрятались в копне сена. Но кашель их выдал – фашисты обнаружили двух молодых людей, схватили их и отправили в концлагерь, куда-то в Белоруссию.
Во время одного ночного обстрела города где-то под Борисовом, Шурику удалось сбежать. Его ненадолго укрыла одна белорусская семья, а как только Красная Армия освободила эти места, Шурик был призван в действующую армию.
Гитлеровцев выбили из Глазуновки в ходе Курской битвы. Но последствия оккупации были просто ужасающими. Фашистами было взорвано и сожжено 945 общественных зданий, более 5 тысяч человек местного населения угнано в Германию, в том числе повешены и расстреляны.
Я расскажу о самых трагических эпизодах.
Первый, как мы, девушки, прятались от того, чтобы нас не угнали на работу в Германию. На одной из хат написали крупными буквами «Тиф» и какое-то время прятались в этой хате. Гитлеровцы очень боялись этой болезни и обходили хату десятой дорогой. Но потом местный полицай выдал нас и растолковал гитлеровцам, что в хате прячутся совершено здоровые девчата.
И хотя фашисты так и не решились подойти близко, но они просто подожгли хату и мы выскочили из нее прямо на них.
Мы уже и не надеялись выжить. Тем более что нас сразу отправили к траншеям, куда сваливали расстрелянных и умерших красноармейцев. Фашисты, под ударами наших войск, стремились скрыть масштабы своих злодеяний, а потому решили максимально «уплотнить» траншеи. Для этого под дулами автоматов они согнали нас к траншее. Заставили спрыгнуть вниз, чтобы мы ногами уплотняли ряды убитых.
Мы думали, что там и останемся. Но наступление наших войск было таким стремительным, что нас просто не успели расстрелять.
25 июля 1943 года Глазуновка была освобождена…
Мы все были очень окрылены тем, что фашистов, наконец, выбили из поселка. По всему чувствовалось – враг сломлен, ему только и остается, что откатываться далеко на запад, – продолжает рассказ Валентина Михайловна. – Для нас настоящей отдушиной стали письма от Шурика. Он рассказывал, как освобождал Белоруссию, как их воинскую часть направили в Литву для освобождения литовской земли от гитлеровцев. С особой гордостью брат писал о том, что с боем взяли город Каунас, в ходе штурма он был ранен и лечился в лазарете.
Конечно, мы тогда не знали и знать не могли, что в то время в Каунасе создавалась группировка для прорыва глубокоэшелонированной обороны гитлеровцев в Восточной Пруссии. Командование фронтом ясно представляло себе, что каждая улица, каждый дом на этой земле будут превращены в долговременные оборонные пункты. А потому отобрали несколько сотен молодых, отчаянных ребят для того, чтобы они шли в прорыв первыми. И не просто отобрали, а устроили трехмесячные курсы подготовки к штурму. В эту группу и попал наш Шурик.
…А дальше письма перестали приходить. Вернее уже весной 1945-го года нам сообщили о том, что мой брат пропал без вести в боях за Восточную Пруссию.
Мама очень долго его разыскивала. И однажды нам повезло. Один из военкомов, кому переслали наше письмо, ответил нам не по-уставному. Он рассказал, что Шурик был его однополчанином и погиб в районе городка Шлоссберг (прежнее название – Пилькаллен). Ныне – поселок Добровольск.
О том, какие здесь были бои свидетельствует тот факт, что в середине января 1945 года Шлоссберг четырежды переходил из рук в руки.
Значительно позже мы попытались разыскать могилу брата. Но в 50-е годы все одиночные и некоторые общие захоронения было решено ликвидировать. А прах павших солдат был перезахоронен в крупные братские могилы. Где теперь искать Шурика никто не знает…
Ю. Москаленко