Игра слов
Майор Боровой Владислав Федорович был чернее тучи. Сегодня днем их вызвали на похищение. Похищение – это всегда плохо. Похищение – это не труп, конечно. Есть еще шансы на хэппи-енд. Но с другой стороны, упрямая статистика говорит, что хэппи-енд возможен в течении первых двух суток. После – шансы стремятся к нулю со скоростью ВАЗ 2101, несущегося с горы без тормозов. А значит, в ближайшее время не выспишься. И поесть вряд ли нормально сможешь.
Поэтому, похищение – это не просто плохо, а очень плохо, а похищение ребенка – это очень плохо втройне. Да-да. Именно втройне, а не вдвойне. Потому что тут у нас не только рыдающие родители, начальство с каменным лицом, но и пресса. Вездессущая. Или с одной "с"? Пусть с двумя – честнее будет. По крайней мере, определение с удвоенной "С" почти полностью выражало отношение Владислава Фёдоровича к прессе. И к проблеме.
Ну а что может быть хуже, чем похищение ребенка? Правильно! Похищение ребенка больным на голову маньяком, оставляющим непонятные записки! Шкала "плохо" у Владислава Федоровича закончилась еще на предыдущем пункте, поэтому этот инцидент измерялся по шкале с непечатной лексикой, а значит и печатать мы ее не будем, но вы поняли, в каком настроении Владислав Федорович возвращался домой.
Сегодня днем пропала девочка восьми лет. Второклассница не дошла до дома двадцать метров. В кустах сирени нашли ее портфель. В портфеле, помимо детских школьных принадлежностей, лежит записка. "Следуй правилам, свет сотворяющим". Напечатана на лазерном принтере. Лист формата А4. Белая офисная бумага, плотность 80 г/м², отпечатков не обнаружено.
"Следуй правилам, свет сотворяющим". Нашелся, мастер Йода. Остаток дня Боровой посвятил сбору информации. Обычный школьный маршрут девочки, камеры на маршруте, кто ждал дома, обстановка в семье, недоброжелатели, как училась в школе, какие отношения с одноклассниками, как общалась со сверстниками… Все выходило гладко и обычно. Училась средне, но добросовестно, семья полная, дома ждала бабушка. Мать и отец работают. Ни с кем не ругалась, никого не обижала. Все чисто. Только эта записка. "Следуй правилам, свет сотворяющим".
Домой возвращался в десятом часу. Злой и голодный. Жена, верная, любимая жена молча поставила перед ним тарелку с ужином. Взял вилку и замер над тарелкой.
-– О чем думаешь? – жена привыкла не спрашивать детали дел. Должен же хоть дома быть отдых. Но сейчас было видно, что работа просто так не отступит.
–– "Следуй правилам, свет сотворяющим", – глубокомысленно произнес Владислав Федорович.
–– О, звучит как в том шоу. Тоже что ли радио слушаешь? – хмыкнула супруга.
–– Какое радио? – майор так и замер с пустой вилкой. Чутье гончего подсказывало, что сейчас не до еды.
–– Ну на "Белом дожде" ночные эфиры. Я на работе иногда включаю, да и дома, когда тебя нет, – жена работала медсестрой: два раза в неделю уходила на сутки. – Там в полночь что-то вроде радиоспектакля. На позапрошлом дежурстве слушала, было что-то похожее. Про значения слов. Или на прошлом… Сейчас уж не вспомню.
Женщина продолжала рассуждать, повернувшись к мужу спиной, а поэтому пропустила тот момент, когда он вылетел из-за стола, на ходу набирая чей-то номер.
– Петренко? Одевайся – и к офису радиостанции "Белый дождь". Завтра никак! Нам как раз нужны ночные эфиры!
Договаривал Боровой, уже сбегая по лестнице. Жена посмотрела на нетронутый ужин, на распахнутую дверь, вздохнула и включила радио.
-– Вы понимаете, это ж не я пишу, я ж просто актер, – парнишка, ведущий ночное шоу, бледнел и заикался. – Я только голос. Пишут другие.
–– А можно нам поговорить с теми, кто пишет? – не выспавшийся и голодный Боровой мог довести до заикания кого угодно. Ну, разве что, кроме собственной жены.
Текст к той передаче писали два редактора. Один из них – внештатный на удаленке (хрен знает где, значит), а второй – штатный. К нему-то сейчас и направлялись майор с капитаном.
-– Извините за поздний визит, – бормотал Петренко, пытаясь разгладить волосы и растянуть мешки под глазами, – вы понимаете, похищение ребенка, счет идет на часы.
-– Да-да. Проходите. Я все равно еще не ложилась. Работа. Текст завтра сдавать.
Боровой протянул ей записку из портфеля украденной девочки:
–– Вот эта фраза вам что-нибудь говорит?
–– "Следуй правилам, свет сотворяющим", – девушка поправила очки и хмыкнула. – Похоже на наш недавний скетч. Там разбирались слова. Ну знаете, каждое слово можно истолковать, как образ и все такое… Мы с Леной рунами вдохновлялись. Руны знаете? Скандинавские? На них гадать модно. Они же, по сути, просто буквы. Так вот мы взяли нашу кириллицу. Аз, Буки, Веди… Ну слышали же? – мужчины переглянулись. Сочетание "Аз-буки" что-то напоминало. – Ну так вот, если разобрать любое слово, как аббревиатуру и сплести все эти значения, то получается приятная и загадочная ахинея. Слушатели захавали на ура.
Увидев непонимание в глазах представителей закона, девушка залезла в какой-то файл у себя на ноутбуке.
–– Ну вот смотрите: слово "Друг". Д – добро, Ъ (в старославянском написании) – привязка к моменту действия, Р – творящий, У – в одной связке с нами, Г – путь, и еще раз Ъ – в данный момент. Ну получается, что это кто-то добрый в одной связке с нами, путь совершающий в данный момент.
–– Прикольно, – Петренко не мог скрыть восхищения, – а "Враг"?
–– Враг: В – веды, знание, Р – творящий, А – Ас, то есть Бог, Г– говорящий. Получается, что бог тебе передает знание.
–– Получается, наши враги – это посланные нам уроки?
–– Получается так.
–– Ух ты? А…
–– Так, стоп. – вмешался Боровой. – Мы поняли. Хватит примеров. Вот эта фраза, ее в какое слово можно свернуть?
–– "Следуй правилам, свет сотворяющим". Ну здесь тоже есть про "свет", скорее всего один из слогов будет "РА". А следование правилам. Дайте подумаю. Закон? Кон? Конура? Нет. Связка "у" ушла. Следование правилам… Культ! Точно! Следование правилам – это культ! Культура! – у девушки-редактора аж заблестели глаза от восторга. Майор с капитаном были гораздо менее воодушевлены. "Культура". И что им это дает?
–– Так, – майор решил действовать привычными методами. Их же никто не отменял! – Вам в эфир звонят? Или как-то пишут?
–– И звонят, и обсуждение идет в соцсетях и мессенджерах.
-– Гриша, – обратился Владислав Федорович к капитану, – проверить все звонки, прочитать все обсуждения. Всех активных вычислить, проверить. Всех на карандаш, второго редактора найти. Сейчас – спать.
–– Владислав Федорович, а может это указание на какое-то место? Ну вы знаете теорию, каждый маньяк желает быть пойманным, оставляет указания, – почти ноющим голосом начал Петренко. – Может это… Дом Культуры?!
–– У нас тут есть клуб "Культура". В здании бывшей библиотеки открыли, – вставила девушка редактор.
Боровой посмотрел на капитана недобрым взглядом:
–– Хорошо, твоя идея, ты и проверяй. Дом Культуры, клуб, все, где в названии есть "Культура". Проверку переписки поручи кому-нибудь в отделе. А я – спать.
Петренко жалобно посмотрел в след удаляющемуся майору. Редактор с сочувствием предложила на капитану:
– Хотите кофе? Я могу вам в термокружку налить. При случае вернете, Гриша.
Боровой успел раздеться и даже лечь в постель. Уснуть не успел. Раздался звонок. Петренко.
–– Владислав Федорович, тут! Есть! Держали!
–– Что? Кто? Кого держали?
–– Девочку. Похоже тут держали.
–– Где это тут?
–– Подвал Дома Культуры. Здесь следы. Веревка на батарее, одеяло на полу. Заколка детская. Надо будет родителям показать. И надпись на стене. Новая.
–– Адрес! – рявкнул майор.
–– Площадь Ленина, дом один. Центральный Дом Культуры.
Боровой на ходу натягивал носки. Глянул на часы. 5.20 утра. Вот и поспали.
"Я во тверди люд мирской речью объединяющий" – Боровой скрежетал зубами.
–– Петренко!
–– Я, товарищ майор.
–– Редакторше звони!
–– Уже, товарищ майор!
Боровой посмотрел на капитана. Кажется, он его недооценивал.
–– Экспертная группа работает?
–– Да. Отпечатков масса, но все старые. Проверяем персонал. На заколке есть волосы. Есть отпечаток следа. Предположительно, мужской. Сейчас снимают, вычищают. Он увел ее отсюда затемно. Чтобы не видел никто. Часа в четыре утра, наверное.
Боровой поморщился. Чуть-чуть опоздали. Ну, след это уже хоть что-то.
–– Редакторша когда ответит?
–– Сказала, как слово скрутит, так и позвонит.
–– От опергурппы никаких новостей? Камеры по пути следования? Проверка друзей? Это… На радио… Эфир послушали?
–– Работают, товарищ майор, – Петренко развел руками. Прошло меньше суток с момента похищения. В анализе информации задействовали всех. Но чудес не бывает. Зазвонил телефон. Петренко посмотрел на дисплей. Или бывает?
–– Петренко слушает.
–– Алтарь!!!
–– Что?
–– "Я во тверди люд мирской речью объединяющий". Это – алтарь! Я – это Аз…
–– Стоп! Спасибо! Я вам верю! – Петренко повернулся к майору, – Алтарь, товарищ майор.
–– Что алтарь?
–– Потащили ее на алтарь! Ну в смысле, слово: "Я во тверди… "
–– А! А? Алтарь?! Чер-р-рт! – Боровой бегом бежал из подвала.
–– Опергруппы, проверяем все церкви. Сколько их в городе? Начинаем с ближайших.
Боровой, Петренко и еще около трех десятков экипажей прочесывали все церкви города. Привлекли даже свободные экипажи ППС. Владислав Федорович как раз ехал в соседний квартал, когда раздался звонок:
–– Товарищ майор, – лейтенант из аналитиков явно волновался. – Товарищ майор, есть одно интересное совпадение: звонок в эфир, один из очень странных звонков, совершался с симкарты, зарегистрированной на Мещерескую Марию Владимировну пятьдесят седьмого года рождения. Но звонил мужчина. У Мещерской есть сын, Мещерский Сергей Викторович. Безработный. Так вот, сын этот уже сутки не появлялся дома. А сама Мещерская, знаете, где подрабатывает? Уборщица в Доме Культуры!
Боровой еще раз чертыхнулся. Ну конечно! У кого есть ключи от всех помещений? У руководства и у уборщицы!
–– Адрес! Адрес этой Мещерской!!!
Машина развернулась на ближайшем светофоре. Боровой с Петренко неслись к Марии Владимировне.
-– Где может быть ваш сын?
–– Я не знаю, – пожилая женщина чуть не плакала. – Он у меня обычный, нормальный. Не преступник! Он книги читает. Старинные.
–– Покажите книги.
–– Вот, смотрите, псалтырь на старославянском. Ему батюшка дал, – Боровой замер, как гончая в стойке.
–– Какой батюшка?
–– Богородицкого храма. Наш храм Сережа не любит. В Богородицкий ездит. Хоть и далеко, но…
Боровой уже не слушал Марию Владимировну. Младший следователь остался снимать показания, а Боровой с Петренко запрыгнули в патрульную машину, и, включив мигалки, понеслись к Богородицкой церкви.
У самого храма сирену выключили и заходили тихо, как обычные прихожане. Петренко тихонько подошел к служителям, аккуратно показал корочки. Церковь, между тем, уже оцепили.
–– Да не может быть у нас похитителей! – служитель не понял, почему к нему обращались тихо. Закричал на весь храм:
–– Отец Михаил! Тут к вам из милиции!
Боровой от досады аж заскрипел зубами. Отметая служителей, понесся за алтарь. Никого. Неужели ошиблись?! Навстречу вышел батюшка. Явно недовольный происходящим.
–– У нас сигнал, – рявкнул Боровой.
–– Какой еще сигнал в доме Божьем?!
Разговор прервали крики снаружи. Вылетели во двор.
–– Снять оцепление, а то я ее сброшу.
Мужчина средних лет стоял на колокольне и держал за шиворот девочку. Школьница в форме болталась в его руках, словно кукла. Боровой, проклиная всех служителей культа, камня и речей объединяющих, несся наверх, на колокольню. Петренко звонил пожарным. Нужны были лестницы, спасательный батут. Пока ехали спасатели, приказал всем работникам свалить под колокольней все возможные коробки, мешки с тряпьем, хоть что-то, чтобы смягчить возможное падение.
-– Вы утратили знание! Вы утратили связь, – лепетал, задыхаясь, мужик с красными глазами. – Вы забыли слово божье, слово, что дает силу, силу над миром.
Боровой поймал момент, когда он отшагнул от окна, чтобы эффектней выступить и бросился на него. Сила слова – это, конечно, мощно, но левый хук тоже никто не отменял.
Фанатик, не ожидавший нападения, медленно осел. Владислав Федорович подхватил девочку на руки и передал стоявшим сзади оперативникам. Достал наручники. Мужик не двигался. Ну вот. Еще выговор объявят. За неправильное ведение переговоров с террористами.
Петренко с майором стояли около кареты скорой помощи. Врачи осматривали девочку, рыдающая мать не выпускала ее из объятий, штатный психолог пыталась понять глубину шока. Успели. Живая. Боровой вдруг почувствовал, что двое суток не спал и сутки не ел.
–– Ты это, редакторше позвони. Скажи, что молодец. Нашли ребенка.
–– А я к ней лучше заеду, – Боровой удивлённо посмотрел на капитана, – а что? Мне ей термокружку отдать надо, – хитро прищурился Петренко.
Лучи славы
То, что он собирался сделать было незаконно, аморально и, черт возьми, больно! Потели и дрожали руки, пересохший язык прилип к небу. Ханс Шнайдер наносил рисунок на руку, боясь ошибиться.
Какому чудовищу это пришло в голову? Кто сказал, что должно быть так? Так, а не иначе?
Сейчас, еще один штрих…
Парень сидел в абсолютно пустой комнате и под светом голой лампы выводил на руке татуировку: несколько чуть овальных делений шкалы. У него их было три. Он рисовал четвёртое и пятое.
Никто не помнит, с чего это началось. Нет, эта шкала, напоминавшая родимые пятна, была всегда. Поговаривали, что тысячу лет назад это был отличительный признак одной из семей. Но потом кровь сильно перемешалась и эти пятна стали появляться сначала у всей нации, потом у всего человечества. Доминантный ген избранной расы.
Путем наблюдений и нехитрых умозаключений эта шкалу связали с успешностью человека. С его способностью к самореализации. "Лучи славы". Ее так называли. Считалось, что если твоя шкала три – пять и более делений, то ты будешь успешен на высоких должностях. Пять – семь – добро пожаловать на руководящие позиции. Выше семи – тебе рады сильные мира сего. Поговаривали, что у Рейхканцлера было десять делений.
У Ханса было три. Причем третье было очень бледным. Сначала Ханс не обращал внимания: до двадцати двух лет шкала могла проявляться. В двадцать два делали анализ крови на процентное содержание доминантного гена. Результат этого анализа, по сути, определял твое место в жизни. Это мог быть билет в прекрасное будущее или приговор. Двадцать два Хансу будет в этом году.
Парень продолжал наносить рисунок самодельной машинкой. Процесс был очень болезненный. Его уже тошнило от напряжения. Перед глазами все плыло, и света лампы явно не хватало.
Ханс добросовестно учился, строил карьеру. У него в голове была масса идей, и он с пеной у рта доказывал руководству их жизнеспособность. Он не боялся экспериментов и умел рисковать. Он мог бы заработать для своей компании миллионы. Только дайте. Но нет. Все в совете директоров первым делом смотрели на его шкалу. "Проект интересен, молодой человек, но мы не можем рисковать. А давайте поговорим после того, как вам исполнится двадцать два?"
Двадцать два через три месяца. Шкала не росла. Руководство хмуро и задумчиво посматривало в его сторону. Руководитель его отдела намекал ему, что повышение задерживают, потому что "оно ему не по шкале". Коллеги все реже приглашали выпить. Девушка. Грета. Черт, она просто бросила его! Даже не стала ничего выдумывать. "Я не собираюсь связывать свою жизнь с трехбальником!". Ее слова до сих пор звучали у него в ушах. С трехбальником. Это о нем! Чертова шкала!
Существовал один единственный способ обмануть анализ: инъекция препарата под названием "Радиус". Препарат был разработан в подпольных лабораториях, безумно дорого стоил и не давал никаких гарантий. Ввести препарат нужно было за сутки до анализа. Ты мог в тот же час умереть от анафилактического шока, а мог получить измененный анализ процентного содержания доминантного гена. Чистейшая лотерея. Ханс готов был рискнуть. В течении полу года он продал все, что мог продать. В его доме не было даже стульев. Заветная ампула была куплена и ждала своего часа в вентиляционном отверстии пустой кухни. Оставалось одно "но". Инъекция никак не меняла отметины. Те самые лучи славы. Поэтому парень сейчас сидел и набивал себе татуировку.
Этический вопрос его не волновал совершенно. В отличие от своего начальства, он верил в себя. Он знал, что все его проекты хороши. Парочку даже можно назвать блестящими!
Сначала Ханс думал набить тату просто иглой, но оказалось, что собрать машинку не так уж и сложно. Описание конструкции он нашел в старых косметологических журналах: статьи про перманентный макияж и татуаж на дому, как ни странно, не были вымараны цензурой. Это оказалось проще, чем он думал. Все, что понадобилось – это мотор от детской машинки, крупная пуговица, гелевая ручка и струна. Машинка работала по типу швейной: при включении мотора струна двигалась вверх-вниз с небольшой амплитудой. Но вот как найти нужный цвет чернил? Ни хна, ни краска для волос не подходила.
Немного изучив историю, решил попробовать охру с листерином. Несколько недель экспериментов на свином окороке и нужный цвет был найден. Оставалось самое сложное. Ханс глубоко вздохнул и принялся за работу.
Казалось, две полосы нанести быстро, но мужчина промучился больше часа. Когда окончил, в висках стучало от напряжения. Пот ручьями стекал по спине. Только сейчас он понял, что сделал: пути назад не было. Тату не выведешь и не вырежешь: шрам около шкалы насторожит кого угодно. Значит все, значит так. Только так.
Обработав рисунок антисептическим раствором Ханс выключил лампу и попробовал уснуть. Ничего не выходило. Встал, выпил антибиотик, таблетку от головы и пошел в душ. Даже на работу не пойдешь: специально взял отпуск. Ханс сделал несколько кругов по пустой комнате. Зверь в клетке, вот кем он сейчас был. Рука нестерпимо чесалась.
К вечеру второго дня предплечье опухло и поднялась температура. Ханс снова выпил антибиотик и обезболивающие. Не помогло. Когда на третий день он не смог подняться с постели, он понял, что без помощи не обойтись. Это он продумал заранее. В детстве у него был приятель. У него даже третья полоса не проявилась. Двубальник. Ханс старался не общаться с ним при посторонних, но в тайне любил и уважал. Днем Кристофер убирал улицы, а ночью… Ночью он был частью огромного синдиката: игровые залы, проституция, запрещенные вещества. И Крис там был не последним человеком. Наверное, глядя на него Ханс и решился на то, что сделал. Херня вся эта шкала. Крис – живое тому доказательство. И Ханс сможет прорваться. Так он думал.
Ему нужен был врач. Молчаливый врач. Крис дал ему контакт их штатного ветеринара.
– Ветеринар, Крис?!
– А что тебя смущает? Меня он латал дважды. Кроме того, у него лицензионный доступ к такииим препаратам! – Крис присвистнул.
Ну что ж, выбор не велик. Может, именно это ему сейчас и надо.
Ханс сидел в большом светлом кабинете на окраине. В руках он держал какую-то полоумную таксу. Это было обязательным условием визита к ветеринару. Собака визжала и пыталась его укусить, и он с удовольствием бы оплатил усыпление, если бы ее не надо было возвращать Крису. Врач с хитрым прищуром осматривал руку:
–– Не удивительно, что антибиотики не помогают. Это не воспаление, это – сильнейшая аллергическая реакция. Говорите, кошка поцарапала?
–– Кошка. Уличная. Когда мусор выносил. – Хансу было тяжело говорить. Его знобило и тошнило.
Ветеринар хитро улыбался:
–– Вы знаете, эта царапина вам дорого обойдется. – елейный голос вызывал желание дать ему в рожу, но Ханс сейчас на это был не способен.
–– Я хорошо заплачу.
–– О да! В этом я не сомневаюсь.
Ветеринар выписал целую кипу лекарств: антигистаминное, противовоспалительное, какие-то мази. Поставил Хансу укол прям в кабинете. Наверное, только благодаря этому тот и добрался домой. Выпил пригорошню таблеток, упал на матрас и, впервые за трое суток, уснул.
К концу недели состояние почти пришло в норму: температура не поднималась, отек на предплечье спал, Ханс даже есть и спать мог почти нормально. Изредка поглядывал на руку: шкала из пяти делений смотрелась как родная. Все получилось!
Жизнь постепенно налаживалась: он смог запустить в работу один из своих проектов. С успехом проекта пришло и повышение. В доме стала снова появляться мебель: стол, кровать и даже тумба с телефоном в коридоре. Этот самый телефон сейчас и звонил. Ханс недоуменно смотрел на аппарат: кому он мог понадобиться. Нехотя поднял трубку. Чуть помедлив ответил:
–– Алло?
–– Герр Шнайдер? – елейный голос ветеринара заставил вздрогнуть. Ханс точно помнил, что не называл ему ни имени, ни фамилии. Шумно сглотнул.
–– Да.
–– Поздравляю с повышением, герр Шнайдер. – похолодела спина.
–– Вы же работаете в Т*** унд К***? Я слышал, вам прочат хорошую карьеру.
–– Что вы хотите? – голос Ханса стал глухой и рычащим.
–– Конечно, денег! – ветеринар, напротив, веселился, – я же говорил вам, что эта царапина будет вам очень дорого стоить.
–– Сколько?
–– Я рассчитываю на ежемесячные выплаты. Ну, например, половина вашей новой зарплаты. Продиктовать номер счета?
–– Я завезу наличными. – Ханс отбил звонок, но трубку продолжал держать в руке: костяшки пальцев побелели, глаза сузились.
Суд длился два с половиной месяца. Ханс Шнайдер стоял перед присяжными и не моргая смотрел перед собой безжизненными глазами. Судья монотонно зачитывала решение:
–– …совершил умышленное убийство с особой жестокостью в городе Н…бург при следующих обстоятельствах: в период времени с 19 часов 00 минут 14.10.*** г. по 21 часов 39 минут 14.10.**** г. Подсудимый, находясь в ветеринарной клинике, расположенной по адресу: 19/2 ***штрассе, в трезвом уме и здравом рассудке нанес семьдесят три колотых удара врачу ***, выколол глаза, отрезал язык. Смерть наступила в 20 часов 25 минут в результате обильной кровопотери. Присяжные, ваш вердикт.
–– Виновен. Единогласно.
–– Приговорен к расстрелу. – удар молотка будто вбил первый гвоздь в крышку его гроба. Ханс устало закрыл глаза.
Пристав, одевавший на парня наручники, удивленно присвистнул: у парня на предплечье отчетливо проступали восемь скругленных полос, выстроившихся по шкале.