Записи доктора Ричарда Филдса
3 сентября
Поспать подольше не удалось. Сосед снизу стал стучать молотком, а я всегда сплю чутким сном. Разбудить меня могут даже разговоры на улице, если окно будет открыто, поэтому мне приходится спать с закрытыми окнами даже летом в душную погоду.
Решил пойти к пациентам пораньше и не прогадал. Словно так и должно было случиться. Ругань услышал, как только открыл дверь. Санитары говорили на повышенных тонах. Один из них и вовсе повизгивал и ругался матом.
– Что происходит? – строго спросил я, войдя в кабинет.
Санитары замолчали. В комнате я заметил беременную женщину. Она сидела, обхватив живот, и тихо плакала.
– Этот урод назвал мою жену… простите, доктор, шлюхой Дьявола! – раскрасневшийся санитар указал рукой на женщину. Она заплакала громче, а он насупился.
– Вы назвали его мать Дьяволом, он просто хотел отомстить, – спокойным и ровным тоном сказал я, – не стоит так реагировать на слова душевнобольных людей, Матис, – добавил я, прочитав его имя на куртке.
– Милая мадам, успокойтесь, – улыбнулся я, – вам вообще не следует сюда приходить. Это место… не для тонкой женской души.
– Он ее даже не видел, доктор! Она пришла за мной уже после этих его скверных оскорблений. Я хотел принести ему завтрак, а он…
– Ну, хватит, Матис, – перебил его, не желая слушать, – он болен. Если вы не можете бесстрастно работать здесь, то, может, стоит поискать другую работу?
– Доктор! – возмутилась женщина, – мне рожать через несколько дней, а вы оставите моего драгоценного мужа без работы?! – она резко встала, я удивился, как не родила.
– Осторожней, миссис Матис, – я взмахнул рукой, – так и родить раньше срока не долго. Я никого не выгоняю, просто пытаюсь объяснить вашему супругу, что эти бедняги, которые заперты здесь, не отдают отчет в полной мере тому, что они говорят.
На том и сошлись. Матис пообещал впредь не принимать так близко к сердцу слова пациентов, особенно Хоффишера, а миссис Матис обещала больше не приходить сюда, чтобы не родить ребенка раньше положенного ему срока.
Другой санитар сказал, что привели нового пациента, но я решил, что будет лучше сначала навестить Хоффишера.
Он сидел в углу и смотрел в решетчатое окно. На его окна поставили решетки после того, как он пытался сбежать на похороны матери, которая к тому дню была мертва два года. Я склонен думать, что Хоффишер проявлял жестокость всегда. Возможно, с детства. Его отец был человеком злым. Не боюсь этого слова, жестоким. Я мало знаю о его прошлом, но ходили слухи, что отец поколачивал и мать, и его самого. А когда мистер Хоффишер был найден зарубленный топором, то ни у кого не было сомнений, что это сделал его семнадцатилетний сын. Полиция же посчитала, что удары были нанесены кем-то более крепким и взрослым, к тому же мать Хоффишера сказала, что во время смерти мужа она с сыном играла в карты наверху. Так ли это, или мать солгала ради сына, никто не знает. Но через год она привела парня к нам после того, как он метнул в нее топор. К счастью, промахнулся.
– Доброе утро, мистер Хоффишер, – сказал я и закрыл дверь, оставив щель. Я опустил руку в карман халата, сжав свисток.
– Доброе? Ну, не знаю, доктор, – он не смотрел на меня, а я заметил, что в перерывах между разговором со мной, он говорит с кем-то еще. Очень тихо. Слов не разобрать. Хотя, скорее всего их и не было. Я видел только, как он шевелит губами.
– Почему же нет?
– Эта тварь готовится, – сказал он и резко повернулся в мою сторону, я невольно сделал шаг назад.
– О, не бойтесь доктор, я не обижу вас, – Хоффишер обнял колени, – в тот раз я был так глуп, я так сожалею.
– Все нормально, мы же договорились, что я не злюсь, – я обошел кровать, чтобы было лучше его видно и сел на корточки.
– У вас свисток в кармане? – спросил он, расстроившись, – все-таки боитесь меня. Эх, доктор Филдс, а вы были мне единственным другом за всю жизнь, – сказал он и положил голову на колени.
– Я и сейчас ваш друг, – я вытащил руку из кармана, продемонстрировав пустые ладони, – что за тварь?
Хоффишер резко поднял голову и прищурил глаза. Он смотрел прямо на меня, в лицо, нет – в глаза. Так он делал редко.
– Урод.
– Кто?
– Он.
– Санитар?
– Нет.
– Давайте так, – я жестом попросил его подняться, но он не стал, – вы мне рассказываете, что случилось, а я распоряжусь, чтобы вам позволили написать письмо маме.
– Она мертва! – словно гавкнул Хоффишер. Я невольно встал, готовясь выйти из палаты в любой момент.
– Что же меня обманываете, доктор? – Хоффишер медленно поднимался, – она приходила ко мне. Сказала, что все умрут на девятый день, потому что он придет.
Я видел, как Хоффишер выпрямился. Как будто зверь, долго сидевший в клетке и получивший свободу.
– И я понесу слово его.
– Кого? – спросил я, сделав непринужденный шаг назад и незаметно опустив руку в карман со свистком.
– Боитесь? – в глазах безумного сегодня безумства стало еще больше, но было что-то еще.
Он словно чувствовал превосходство надо мной. Он всегда признавал мой авторитет, но только не сегодня. Он выпрямил спину до хруста. Мне даже показалось, что он стал выше.
– Так бойтесь не без причины, – после этих слов он зарычал и набросился на меня, как пантера на оленя.
Я успел свистнуть в свисток. Но Хоффишер повалил меня. Мне показалось, что сегодня он был сильнее, чем обычно. Но теперь он не душил меня. Он вгрызся зубами мне в шею, и я моментально почувствовал резкую боль и тепло от разливающейся крови. Санитары забежали и стали оттаскивать его, причиняя мне еще больше вреда и боли. Я кричал, не сумев более терпеть.
Санитары стали бить Хоффишера ногами, и тот отпустил меня, бросившись на одного из них. Мы с другим санитаром едва оттащили его и сумели усмирить, зафиксировав руки за спиной. Матис принес морфий, я вколол ему дозу. Сумасшедший заснул. Ему надели смирительную рубашку и привязали к кровати.
К счастью, моя рана оказалась не слишком серьезной.
– Доктор, не подходите вы к нему, – сказал Матис, когда обрабатывал мне шею, – в нем есть что-то… от Дьявола.
Я усмехнулся. Никогда не верил и верить не собираюсь ни в Дьявола, ни в Бога.
– Как удобно списывать все на Дьявола, – заметил я. Матис покачал головой.
– Погубит он вас, доктор, – сказал он и ушел.
А я остался в кабинете, пытаясь понять причину очередного буйства Хоффишера и его кардинальных перемен. Кстати, подробные записи помогают мне. Буду продолжать их вести, пока есть возможность.
Письмо отца Флеккера (продолжение)
Мое выступление было долгим. Священники порядком устали после моего чтения записей доктора от третьего сентября, а потому я предложил им передохнуть и подкрепиться. Силы требовались и мне. Они согласились, но вот беда, после обеда один из них сослался на плохое самочувствие и ушел. А двое и вовсе ушли без объяснений. Остался только отец Грегори. Печально, что даже божьи люди наделены столь рациональным умом, что не готовы поверить в то, что по сути ведет их по жизни. Не могут поверить в саму суть своей веры. Это огорчает меня, так как теперь мне понятно, почему доктор Филдс был так далек от Бога и упрямо не верил во все, что происходило вокруг эти девять дней.
Но я рад, что отец Грегори вернулся. Он посмотрел на пустой стул и горько хмыкнул, а потом просил продолжать.
Записи доктора Ричарда Филдса
3 сентября
Весь день наблюдал за Хоффишером. От его буйства не осталось и следа. Он снова стал спокойным, даже немного вялым. Просил книжку или хотя бы лист и карандаш. Говорит, ему пришло откровение. Я пообещал подумать. В этот раз он не стал просить прощения за нападение и даже не сокрушался, как в прошлый раз. Это навело меня на мысль, что улучшений в его состоянии не будет.
По пути домой заглянул к мадам Леванш. Она выглядела уставшей, но попросила о визите мужа. Стало быть, скучает. Это хорошо, в ее случае прогресс. Хоть какие-то эмоции.
Миссис Олдриж опять плакала. Я спросил, не желает ли она прогуляться, она только сказала, что нет. Больше ничего. Ни одного слова. Поэтому я решил уйти домой раньше. Завтра придется принять нового пациента, сегодня встречу отменил из-за нападения Хоффишера.
Записи доктора Ричарда Филдса
4 сентября
Написал в порт, дабы уточнить не прибыл ли доктор Миррер в Картрайн-Хилл. Ответа пока не получил. Навестил мисс Мари. Приступов не было. Но она была какой-то подавленной, даже обиженной. Говорила со мной не хотя, в глаза не смотрела. Наедине оставаться не желала и даже не справилась о моем здоровье. Заметив повязку на шее, лишь спросила, не серьезно ли я пострадал. А вот ее брат, напротив, как назло был слишком разговорчив. Выспрашивал у меня детали нападения и все время охал и качал головой.
Не знаю, что случилось с прекрасной мисс Мари, но я решил, что не останусь сегодня на чай. По ее лицу я понимал, что говорить со мной она не желает. И мне показалось, что лишняя минута в компании со мной ей в тягость.
Я не стал ничего спрашивать, скорее всего, это из-за того, что мне пришлось применить физическую силу прошлой ночью. Я попрощался с ее братом, кивнул ей, решив, что не стоит целовать руку, но она будто машинально протянула мне ее. Я, взяв лишь за кончики ее изящных тонких пальчиков, поспешно поцеловал руку, едва прикасаясь к ней губами, и ушел.
Мысли о мисс Мари мучали меня, поэтому я решил, что будет лучше отвлечься работой. Первым делом зашел к Хоффишеру. Он снова говорил с кем-то невидимым, или молился, я не понял. Мадам Леванш попросила о выписке. Я сомневался, но ее супруг уверил, что видит в жене прогресс, – как он любит это слово – и готов за нее поручиться. Что ж, сегодня на одного пациента стало меньше. Хотя о чем это я? Стоило мне выписать мадам Леванш и пожелать ей всего лучшего, как в кабинет фурией влетела женщина, притащив за собой малыша лет десяти. Она держала его за руку, но он болтался на ней как тряпичная кукла, не поспевая за матерью, как я предположил.
– Доктор Филдс, это неприемлемо! – услышал я вместо приветствия.
Женщина лет сорока с красным от злости лицом тяжело дышала, видимо, из-за того, что чувство гнева и негодования заставляло ее вбежать ко мне в кабинет.
– Вчера нам сказали, что вам нездоровится! Сегодня велели ждать! – возмутилась она и топнула ногой так сильно, что плахи скрипнули.
Я попросил ее успокоиться, сесть и рассказать о своих проблемах. Женщина еще сопела, как закипающий чайник, но все же села, оставив малыша с опущенной головой стоять. Как выяснилось, она считает, что ее сын страдает серьезными психическими отклонениями. На мои вопросы, в чем это проявляется, она отвечала туманно и неточно. То он, вроде, проявляет агрессию, то апатичен. Иногда мальчик не спит по несколько суток и не ест, а потом ест все, даже то, что не нужно. Мальчик же выглядел вполне нормальным, если не считать травмы, которые нанесла ему мать, рассказывая о нем, как о чем-то уродливом и ненужном. Боюсь даже представить, что происходит дома вне посторонних глаз. На мгновенье я подумал положить мальчонку под наблюдение. Но не потому что посчитал его действительно больным, а потому что мне казалось, здесь ему будет спокойней. Но не имея оснований, я не могу держать здорового, пусть и затравленного собственными родителями, ребенка взаперти.
Когда женщина прекратила во всех красках рассказывать о странностях своего сына, я окончательно убедился в намерениях пока неизвестной для меня миссис избавиться от сына.
– Прошу меня простить, но я не вижу в вашем сыне ничего, что говорило бы о его расстройствах, – сказал я, когда осмотрел малыша и попытался с ним поговорить, но тот не вымолвил ни слова.
Его мать, конечно, отнесла это к очередным проявлениям безумия. Тогда я набрался сил и, как мог, строго сказал, что мальчик здоров и лечить я его не буду.
Она похлопала глазами, пооткрывала несколько раз рот, намереваясь возразить, но в итоге сдалась и, грубо схватив мальчика за руку, потянула его к двери.
– Если мы с мужем не переживем эту ночь, то это ваша вина, – громко сказала она уже в дверях, – доктор.
Последнее слово она произнесла с пренебрежением, намекнув на мою некомпетентность. Вот ее я бы полечил.
Из-за дождя пришлось задержаться в больнице. Не хотелось выходить и мокнуть. Записывать свои мысли и рассуждения оказалось действительно полезно. Прихожу домой, перечитываю, выделяю главное и переписываю в карточку больного. Но начальный вариант жалко выбрасывать, хотя здесь много лишнего и слишком личного. Пожалуй, позже все же сожгу, чтобы никто не увидел.
К восьми вечера был дома. Меня встретил Роберт Хьюс. Не очень приятный сюрприз, но я сделал бесстрастный вид и поздоровался, кивнув головой. Лицо его было угрюмым и загадочным, но я ясно прочел в его выражении негодование.
– Мистер Хьюс? – сказал я, подойдя ближе.
– Какого черта, Рич?! – он схватил меня за грудки и придавил к стене.
Глаза его сверкали огнем ярости. Я спокойно попросил его объяснить причину столь странного приветствия, а также пояснить, в чем конкретно я провинился перед ним. Сжирая меня своим яростным взглядом, через несколько секунд мистер Хьюс отпустил меня и даже немного остыл. Он рассказал мне интересный факт. Как выяснилось, причиной недружелюбного поведения мисс Мари по отношению ко мне в мой последний визит в их особняк было не то, что мне пришлось ударить ее, чтобы вернуть в сознание, а то, что, – как она рассказала брату – ночью я пробрался к ней в покои и всячески соблазнял, даже поцеловал ее прямо в губы. Мое удивление и состояние некоторого шока, видимо, посеяло зерно сомнений и в сознании Роберта. Он как-то виновато посмотрел на меня, но добавил, весьма неуверенно кстати, что подобное терпеть не намерен.
– Мистер Хьюс, не хотите ли вы сказать, что, по вашему убеждению, для меня ничего не значат рамки элементарного приличия? Неужели вы считаете, что я настолько неуважительно могу отнестись к женщине, в которую был влюблен?
После этих моих слов Роберт Хьюс потупил взгляд и неуверенно пожал плечами. Я не оскорбился его выводами и поведением. У нас с мистером Хьюсом когда-то были весьма теплые дружеские отношения, но они значительно испортились после того, как я попросил руки его сестры, которую любил больше жизни. Этот факт ему был хорошо известен, но он посчитал его не таким значительным, как положение будущего жениха его сестры в обществе. На тот момент я еще не имел должности главного врача дома скорби.
– Ты должен понимать, Рич, – сказал он мне в тот день, – что может дать ей простой практикант? Она будет жить в нищете. Если ты ее любишь, то должен желать ей более выгодной партии.
Эти его слова я вспомнил и сейчас, глядя на то, как он переминается с ноги на ногу.
– Но… Мари сказала, что именно это спровоцировало у нее приступ тогда.
Я поднял бровь. Роберт тяжело и обреченно вздохнул.
– Вы же сами прибежали ко мне, – сказал я, – я был дома, как, вы предполагаете, я мог так быстро добраться?
Роберт опять вздохнул.
– У нее галлюцинации, да? – спросил он тихим голосом. И это я принял как извинения.
– Судя по всему, – ответил я, задумавшись, почему морской воздух и путешествие не просто не помогли, а лишь усугубили болезнь мисс Мари.
Я пообещал Роберту, что завтра зайду к ней и поговорю. Он просил сделать это как можно осторожней, чтобы она не нервничала. Я лишь кивнул. Уходя, Роберт хотел мне что-то сказать, но не решился. Я понял, он хотел извиниться, но гордость и наши холодные отношения не позволили. Весь вечер я думал о бедной Мари, и чувства к ней, что, как я уверял себя, угасли, с новой силой вспыхнули в моей душе. Впрочем, это ненужная информация.
Письмо отца Флеккера (продолжение)
О, как тяжело мне было читать записи доктора от четвертого сентября. Он всегда казался мне сухим и местами бессердечным. Но эти редкие строки о вас, о вашей любви… Я едва сдерживал слезы. Отец Грегори тоже растрогался. Я видел, как грустно он улыбался. Я выдержал паузу, чтобы дать ему возможность задать вопросы. Он лишь спросил, почему став доктором, Ричард не просил вашей руки вновь. Я сказал, что не могу знать ответ на этот вопрос и справился, могу ли я прочитать записи от пятого сентября. Он кивнул и сел поудобней.
Записи доктора Ричарда Филдса
5 сентября
Проспал сегодня долго, так как всю ночь не мог уснуть, думая о Мари. Галлюцинации – явный признак ухудшения. К тому же она не смогла отличить их от реальности даже спустя время. Миссис Адлер шумела на кухне. Она пришла сегодня прибираться, как обычно по субботам. Я спустился вниз и поприветствовал ее, она сказала, что утром пришла записка. Это был ответ из порта. Там говорилось, что профессор Миррер таки прибыл к нам тем рейсом и сейчас находится в гостинице «Блю Бирд». Там же было написано, что сегодня он читает свою первую лекцию о гипнозе. Я решил навестить его, а потом отправиться с визитом к мисс Мари. Через пару часов я сидел на скамье, заслушиваясь теориями и гипотезами, которые пытались доказать, – а иногда им удавалось – Шарко и Фрейд. Конечно, я не разделял мнение Фрейда и не видел связи истерии с сексуальными потребностями женщин, но теория Шарко мне нравилась. Хоть и не сильно отличалась от взглядов своего ученика.
Профессор Миррер же считал, что все, что мы можем объяснить – это нечто сознательное. Имея ввиду все, что мы можем контролировать и чем мы можем управлять. Все остальное – подсознательное. То, о чем мы можем не подозревать, и что может руководить нами и управлять. Подсознание – самое опасное проявление человеческого мозга, говорил он. А гипноз может проникать в подсознание, корректировать и даже управлять им. Лекция длилась почти два часа, но я не устал. Слушать профессора Миррера одно удовольствие. Он каждый раз делится новыми, до этого дня неизвестными, предположениями, заставляя тебя задуматься над их разгадкой на весь день. Мне кажется, он вполне мог бы стать писателем.
После занятий мне удалось подловить его у выхода.
– Профессор Миррер! – воскликнул я. Он обернулся и прищурился, не сумев разглядеть меня. Зрение его сильно подводило. Нацепив очки, он расплылся в улыбке.
– Мой милый Ричард! – радостно воскликнул он и распростер руки навстречу.
– И что же тебе понадобилось на моей лекции? Я не сказал ничего из того, что тебе неизвестно.
– О, мне всегда приятно слушать вас, профессор, – сказал я после его крепких объятий, – но не это основная причина моего визита.
Я замолчал, Миррер хитро прищурился и кивнул.
– Есть пациентка. У нее истерия, но в сложной форме. А теперь она галлюцинирует. Мне очень неловко, но я хотел бы просить вас навестить ее вместе со мной.
– В доме скорби?
– О, нет! Она не госпитализирована.
Миррер задумался, но через час мы уже были в доме Хьюсов. Профессор сразу узнал Мари, как и она его. Она была очень любезна. Несколько раз поблагодарила его за то, что он помог ей на корабле и предложила чаю. На меня же она снова не смотрела. Но я видел, что делала она это намеренно, но уже не с недовольством, а со смущением или даже стыдом. Пока мы пили чай она спросила, как моя рана на шее, поинтересовалась Хоффишем, но все время краснела и не смотрела мне в глаза. С профессором же, напротив, ей было легко. Она расспрашивала его о путешествиях, студентах, о гипнозе и о многом другом. Я казался лишним в этой компании.
– Мисс Мари, я привел профессора для того, чтобы он помог мне определить более точный диагноз, – вмешался я, когда Мари начала с любопытством подобным ребенку, расспрашивать профессора о его студенческих годах. Профессор удивленно посмотрел на меня, видимо возмущенный моей бестактностью. Но мне надоело сидеть и поглядывать на часы, слушая через фразу эту милую беседу.
– О, я… очень благодарна, – запнулась мисс Мари, – Роберт рассказал мне. Мне так стыдно, что я…
– Не нужно, вы здесь не при чем, – отрезал я.
Я пояснил, что отличить галлюцинации от реальности бывает сложно, особенно в ее случае, а потому попросил мисс Мари забыть о недоразумении. Вернее, я предложил ей забыть о последствиях, но ни в коем случае не забывать о самих галлюцинациях. Она должна научиться отличать явь от игр мозга. Она печально улыбнулась и впервые за долгое время посмотрела мне в глаза. Ах, ее зеленые глаза! Такая прекрасная редкость.
Профессор задавал ей стандартные вопросы. Я наблюдал со стороны, стараясь сделать вид, что меня нет. Я следил за реакцией мисс Хьюс и записывал ее в блокнот. Позже приложу записи к ее истории болезни.
Она отвечала охотно, будто сама хотела поскорее во всем разобраться. Профессору удалось расположить ее к себе настолько, что она не постеснялась поведать и о своих галлюцинациях со мной, которые стали причиной очередного приступа истерии. Мисс Мари сказала, что собиралась спать, как в окно постучали. Она открыла его и заметила меня. Я даже подарил ей розу, которую, как оказалась, она искала утром, но так и не нашла. Я был любезен и даже немного раскрепощен. Говорил ей приятные слова, которые только желает услышать женщина от мужчины, которого… Тут она замолчала, видимо, вспомнив о моем присутствии. Она прокашлялась и сказала, что я поцеловал ее в губы по-настоящему страстно и ушел, попросив ждать визита вновь.
– В котором часу это произошло? – спросил профессор. Мисс Мари задумчиво помолчала.
– В половину десятого, полагаю. Но во время… галлюцинаций на часах было ровно три ночи.
Профессор задумчиво промычал.
– В котором часу вы, мой дорогой друг Ричард, прибыли в поместье, чтобы оказать помощь бедной мисс? – он обратился ко мне, развернув свое полное тело вполоборота.
– Не помню, мне казалось, не было и девяти, – подумал я, – надо уточнить у мистера Хьюса.
Дождавшись возвращения инспектора Хьюса, нам удалось выяснить, что припадок мисс Мари начался около восьми вечера. Профессор недоумевал, почему мисс Мари путается во времени и предположил самый печальный исход.
– Боюсь, мой друг, – сказал он и закурил трубку, как только мы покинули дом Хьюсов, – это не истерия. Вероятнее всего – шизофрения в ранней, очень ранней стадии.
Мы расстались с профессором около семи вечера. Он пообещал что-нибудь придумать и подбодрил меня, заявив, что шизофрения – не приговор. Я сделал вид, что испытываю к мисс Мари лишь профессиональный интерес. Но, кажется, профессор не поверил. Он как-то странно посмотрел на меня, а потом ухмыльнулся хитро.
Чтобы отвлечься от мыслей, что я лечил мисс Мари совсем не от того, от чего следовало, я решил навестить Хоффишера.
Когда я вошел, он сидел на полу. Ноги вытянуты, руки на бедрах. Взгляд его был отрешенным, но когда он увидел меня, то тут же оживился, но не встал.
– Доктор Филдс! Я так давно вас не видел, что решил, что вы оставите меня после того случая.
Он хлопнул в ладоши и сложил их домиком перед лицом, будто собирался молиться.
– Простите меня, доктор. Я не хотел причинить вам боль. Он заставил меня.
– Кто?
– Он.
Я пожал плечами, дав понять, что не имею представления о ком речь.
– Он сказал, что скоро придет, и я понесу его слово, и все увидят и уверуют, а те, кто не верует, будут биться головой о пол до крови, пока не уверуют. И вас, доктор, он не любит, потому что вы не веруете.
– О ком речь, Брайан? – я на всякий случай, сделал шаг назад, потому что Хоффишер поднялся на ноги. Заметив мою реакцию, он выставил руки вперед.
– Я не стану вас обижать, только не вас. Вы так добры ко мне.
Хоффишер медленно подходил ко мне, держа руки на виду. Я опасался, но старался не подавать виду. Говорят, если зверь учует страх, то он обязательно набросится.
– О ком ты говоришь, Брайан? – повторил я свой вопрос более громким голосом и приказным тоном.
Он слегка махнул мне рукой, подзывая. Я понял, он хочет сообщить мне что-то на ухо. Это, конечно, чревато последствиями для меня, даже смертью, если он вопьется на этот раз в артерию, от которой в прошлый раз оказался на расстоянии в пару миллиметров. Но я кивнул, дав ему согласие. Однако сначала я вынул из кармана халата свисток и продемонстрировав его, засунул сразу в рот, чтобы свистнуть мгновенно. Хоффишер согласно кивнул и довольно быстро подошел ко мне. Он сильно сжал мои плечи и приблизился губами к уху так, что я чувствовал его дыхание.
– Мессия, – прошипел он, как будто боялся, что кто-то его услышит.
– Мессия? – переспросил я громко, выпустив свисток.
– Нет! Нет! Нет! – Хоффишер схватил себя за волосы и стал вырывать клоки. Он то отбегал от меня, то подбегал, словно натыкаясь на невидимую стену и не решаясь что-то сделать.
– Нет! Нет! Я не стану трогать его! Уходи! – Хоффишер ударил наотмашь невидимого врага.
– Доктор, и вы уйдите! Уйдите! Отче наш, Иже еси на Небесех… – Хоффишер свалился на колени, сложил руки в замок у рта и стал громко читать молитву, повторяя ее снова и снова. Я решил оставить его. Уходя, распорядился, чтобы Хоффишеру поставили снотворное и привязали на время.