Паблик [Публичная]

17.

– Елена Платоновна, что вы думаете о названии новой книги Инжиры Ха́мской? Считаете ли вы, что если речь идет о хайпе, то эпатаж может не иметь рамок? Не является ли в таком случае Авксом-Цензура пережитком прошлого? Может, проще ее упразднить, ведь всем уже давно ясно, что это фикция. Демьян Бедный, «Авксомский лингворус».

– Пока господин Бедный со свойственным ему неистовством извергал из себя вопросы, я с присущей мне сдержанностью ждала, когда же он закончит. И вела подсчет. Подвожу итоги: насчитала аж четыре. Вы в своем амплуа! Сказано же: от каждого издания не более двух вопросов. Тем не менее как человек толерантный, я отвечу на все. Чтобы полностью вас удовлетворить.

Да, Дёма, припоминаю, что мне это и раньше удавалось. Удовлетворять тебя. И тебе, Дёма, это нравилось. А после ты начинал только яростнее рваться в бой на пресс-конференциях. Но каждый раз проигрывал. Не хватает сноровки, это тебе не в койке кувыркаться. Тут думать нужно.

– Итак, пункт один. Я считаю, что в свободной стране, к коим относится моя горячо любимая родина, возможность для самореализации любой творческой единицы должна быть обеспечена в полной мере. Если ставить художнику рамки, как вы выразились, то так недолго добрести и до тоталитаризма, до диктатуры. А там уж всего ничего остаётся и до выражения: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день». Так что берегитесь своих лозунгов, господин Бедный, как бы они однажды не завели вас слишком далеко. Мы, авксомские интеллигенты, должны быть едины в нашем желании стоять на страже свободы мысли и волеизъявления. В особенности, когда речь идет о художнике. И не вам, и не мне рассуждать о том, что есть эпатаж, а что есть талант от Бога. Мы с вами для подобных полемик не годимся, ибо нас этот самый Бог не соизволил одарить. А вешать ярлыки – это последнее дело. Тем более для журналиста. Кому, как не вам надо бы знать, что художника может обидеть каждый. Это пункт два. Теперь третье. Считаю, что Авксом-Цензура – одна из передовых организаций в своей области в мире. Там сидят не какие-то демагоги, вроде тех, кто любит громкие фразы о фикции и о том, что что-то кому-то давно ясно. Раз им ясно – пусть напишут книжку, может, хоть что-то на этом заработают. А в Авксом-Цензуре работают профессионалы, которые понимают, что творец – очень уязвим, и что наша с вами задача – оградить его от враждебных посягательств, дать возможность выразить себя в полной мере, а люди потом сами сделают свой выбор – кто занимается эпатажем, а кто несет в народ идеи будущего. На защиту хрупкого зародыша таланта всегда должно вставать общество, государство, весь мир, но пока эта простая истина остается непонятой некоторыми, меня искренне радует, что есть такая организация, как Авксом-Цензура. Она не подведет. Да, кстати, это заодно и по пункту четыре. Следующий вопрос.

– Госпожа Маяковская, что вы думаете о стремительной роботизации модельной отрасли, произошедшей буквально за несколько недель? Не является ли это демонстрацией того, что на ТВ-1 на робота заменен может быть любой, даже, например, вы сама? Денис Орел, «Объективный свидетель».

О-о-о-о-о! Кто у нас на новенького? Орел?? Про такого я еще не слышала! В моей голове заиграла песенка: «Орлята учатся летать…». Какой серьезный парень… Я едва заметно ухмыльнулась. Вот так дебют! Первым вопросом решил положить Леночку Маяк на лопатки? Жуй кеды, малыш!

– Не имею чести знать, с кем имею честь, поэтому попробую угадать. Ваш вопрос не кажется мне профессиональным. Возможно, вы стажер? Тогда дам совет: к любой пресс-конференции надо готовиться – прослушивать предыдущие выступления, интервью, изучать вопрос. Запомните это. У меня сложилось впечатление, что вы им тотально не владеете. Как директор вещания ТВ-1 я заявляю, что о повсеместной роботизации речь не шла и не идет. Она и не может идти. Потому что это невозможно. Талант не может быть роботизирован, это ясно любому здравомыслящему человеку. О замене речь идет только в рядовых случаях, когда заменяемый объект сам по себе не представляет интереса. Если же он может быть с легкостью заменен на более продуктивный без потерь и просадок, но с приобретением финрезервов за счет снижения издержек, то это не может оставить равнодушным ни одного отраслевого магната, поэтому ТВ-1 стало пионером в этой области. Но мы не будем единственные. Скоро это явление станет повсеместным. Относительно же замены любого, в том числе и меня самой, скажу просто: по-видимому, наш модернистский подход вызвал в вас, Денис Орел, страх быть замененным. Обсудите это с вашим работодателем. Возможно, вас действительно следует заменить на робота. У последних наших моделей достаточно внушительный функционал. По крайней мере, к пресс-конференции подготовиться смог бы даже опытный образец. К своему же выступлению я всегда готова. Следующий вопрос.

…

Марат свернул передатчик. О-о, Господи… И он едет к этой женщине? Собственными ногами шагает навстречу полному безумию?

Но тут же перед глазами возникла недавняя сцена в автомобиле Маяковской. И вот он уже плелся к машине, допивая по дороге кофе, который и стал его сегодняшним ужином. Ах, да, еще был какой-то сэндвич… Который он тупо жевал, досматривая ее последнее интервью… Нет, Марат, лучше думать о сцене в машине, иначе ты не доедешь до Мирошниченко, 13. Ты снова вернешься к Светлой, и снова не сможешь смотреть ей в глаза. Надо заканчивать с этим. А закончить можно только… начав…

…

Она встретила его на пороге в первую же секунду, будто стояла под дверью в ожидании звонка. Марат осмотрел Маяковскую: обычная девушка, ничем не примечательная. Сейчас, когда она была без мэйка́па, он смог отчетливо разглядеть черты ее лица: темные брови, темные глаза, нос с легкой горбинкой, крупный рот, бледные губы. Ничего особенного. Не то, что Светлая, которая была на ее фоне настоящая красотка. Пока Марат силился убедить себя в этом, он чувствовал, как в нем снова что-то поднималось.

…

– Почему ты молчишь?

Марат продолжал курить, не говоря ни слова. Она подошла близко и прикоснулась лицом к его голой спине, по которой тут же побежали мурашки. Опять… А ведь они были вместе каких-то десять минут назад.

– Скажи что-нибудь.

Он повернулся к ней лицом и затушил окурок в пепельнице, которая стояла на кухонной столешнице за его спиной.

– Недавно понравилась одна фраза. Использую ее: «Мы сюда вообще-то не разговаривать пришли».

Она смотрела в лицо, не отводя глаз.

– И что, будем спариваться молча? Всю ночь?

– Такому, как я, не о чем разговаривать с такой, как ты.

– Откуда ты знаешь, какая я?

Он лишь презрительно ухмыльнулся. Маяковская сказала:

– Тебе только кажется, что ты что-то понимаешь. Ты видишь только то, что я хочу, чтобы вы все видели. Никто не знает, кто я есть на самом деле.

– А что тут знать? Ты – зло.

Она отчеканила:

– Ты не знаешь меня. Ни черта не знаешь. Ни о моей жизни, ни обо мне самой. Ты и понятия не имеешь, почему я так живу, и что со мной станет, если я хоть попытаюсь что-то изменить. Так что не думай, что имеешь право судить меня.

Елена выхватила из его рук пачку сигарет и ушла в соседнюю комнату. Когда Марат подошел, она молча курила. Он сел на пол рядом с ней, упираясь спиной в заднюю стенку дивана. Какое-то время они просто смотрели в большое окно, возле которого теперь сидели. Марат кинул взгляд на ее лицо и увидел, что по смуглой щеке скатилась блестящая слеза.

– Что смотришь? Не боишься от одного взгляда сделаться таким же, как я? – Она повернулась и хмуро уставилась на Марата. – Того, что это передается половым путем, видимо, в тебе страха нет …

– Ты много куришь.

– О-о, ты умеешь произносить за вечер больше трех фраз?

– Бросай это дело. Тебе не идет.

– Если бы я не курила столько, мы бы с тобой не познакомились.

– Ты бы пережила.

Она посмотрела в глаза.

– А если нет?

Марат взял из ее рук сигарету и затушил ее о внутреннюю сторону крышки пачки. Он потянулся к ее лицу и поцеловал.

18.

Я подъехал к дому, заглушил мотор и бросил взгляд на свои окна. Свет не горел. Она спала. Я выдохнул. Да, Маратка, совсем ты запутался. Думал, что станет легче, а стало только сложнее. Хорошо, что Светлая спала. Завтра на работу рано, уеду первый, а до вечера будет время собраться с мыслями.

Когда я вошел в квартиру, что-то сразу показалось странным. Я не включал свет, но в мозгу проклюнулся какой-то тревожный сигнал. Ее кроссовок не было на коврике. Разувшись, я тут же дернулся к шкафу, открыл его, пошарил рукой внутри – правая половина была пуста. Тогда я щелкнул выключателем.

Таким пустым мой коридор мне еще никогда не казался. Я рванулся в спальню. Постель, как всегда, заправлена, в комнате чистота. Но на глаза не попадалось ни одной ее вещи. В висках застучало, будто только сейчас до меня дошло происходящее. Я медленно направился к шкафу и какое-то время просто смотрел на него, боясь распахнуть, хоть все уже было ясно. Я знал, что увижу, но все же не мог открыть шкаф и так и не сделал этого. Просто сел на пол, упираясь спиной в переднюю стенку дивана, как еще недавно сидел рядом с Маяковской, и закурил.

Она ушла. Молча, не проронив ни лишних слез, ни лишних слов. Как всегда, это делала. Без истерик, упреков и выяснений. И в моем сердце что-то оборвалось. Впервые я подумал о том, что в этом она очень походила на бабушку. Та ведь тоже все делала молча. Работала, страдала, умирала. И любила меня. Они обе молча любили меня. Хоть в данный момент я и не понимал почему. За что тебя любить, Марат? Что они все в тебе находят? Ты такое же чудовище, как Маяковская, раз променял на нее свою Светлую! Сейчас тебе стало горько? Ты забился в уголок, прижался к дивану, боишься распахнуть дверцы шкафа? Превратился в маленького беззащитного зверька, у которого отняли маму? А ведь Света и была для тебя тем самым добром, которое обычно символизирует мать. Ты всегда боялся себе в этом признаться, но она стала твоей семьей, заменила близких, которых так рано не стало. А ты кинул ее, потому что тебя одолела похоть. Ты променял ангела на дьявола, подумав, что очень умный, и сможешь оставить при себе обоих. Но ты дурак, Марат. Только дьявол может принять тебя любого, делать вид, что не замечает предательства, преследовать всю жизнь и держать за горло мертвой хваткой. Дьявол, но не ангел, Марат. А светлый дух, который однажды снизошел до тебя неведомо за какие заслуги, не даст второй попытки. Он не станет о тебя мараться.

Я сидел и вспоминал о своем Светлячке. В голову лезли воспоминания, большие и маленькие, они накрывали меня своей отрезвляющей ледяной волной.

… То, как однажды она ждала меня у подъезда. Было три часа ночи, на дворе стояла зима и снежные кружевные хлопья летели со всех сторон словно белые мухи. Светлая сидела на лавочке. На ее черной шапочке с мохнатым помпоном скопилась уже целая горка снега, образовавшая небольшую пирамиду. Я вышел из машины, подошел близко, опустился на корточки, улыбнулся и спросил:

– Ты чего здесь?

– Жду тебя.

– Так ведь холодно. Почему не дома?

Она махнула головой в направлении моих окон. При этом маленькая пирамидка разрушилась, и снег как конфетти замерцал, падая, вдоль ее лица.

– Он – дом, только когда ты дома.

Меня наполнила нежность с оттенком грусти.

– Но ты же замерзнешь, Светик!

– Не-а. На улице хорошо. Такое умиротворение. Можно просто посидеть и помечтать. А за мечтами, глядишь, одна из них сбудется, и ты приедешь.

– Нас сегодня сильно задержали. Мог еще позже быть. А уже совсем ночь. Тебе надо спать, завтра на работу. Как же там твои зверята без тебя?

Она улыбнулась и погладила меня по щеке.

– Мне не спится, Марат. А когда нет сна, то воздух помогает лучше всего. И потом ты ведь приехал. Сегодня не хочу засыпать без тебя…

… Летом мы как-то гуляли в центральном парке. Смеркалось, но было тепло. Вдруг Светлая сказала:

– Марат, сядь на эту лавочку. Дождись меня, я скоро.

– Ты куда?

– Сейчас приду.

Ее не было минут пять. Когда легкое, развивающееся на ветру желтое платье, стало медленно подплывать ко мне, и вот уже вырисовался ее силуэт, прорезая сумеречный сгусток, а вот показались волосы, а вот – улыбка, – я засмеялся, настолько хорошо мне стало. Просто от понимания, что светящийся добром человечек в эту минуту рядом со мной. Светлячок… Она села рядом и протянула мне небольшую картонную вазочку с мороженым. Я вопросительно посмотрел на нее.

– Твое любимое.

Мое удивление лишь возросло.

– Я такого никогда не пробовал.

– Знаю. Но должен попробовать. Ведь это твое любимое мороженое, а ты еще об этом не знаешь.

Она мне подмигнула. Я недоверчиво отщипнул кусочек. Банан с шоколадом… Ничего вкуснее в жизни не ел…

– Это потрясающе! Но как ты узнала?

– Ты же все время трескаешь бананы, заедая их шоколадом! Никогда не видела, чтобы кто-то так делал.

– А про мороженое откуда узнала?

– Я была тут однажды и обратила внимание, что у них есть этот вид. Нигде раньше такого не встречала. Вот и запомнила. Подумала, что если когда-нибудь будем с тобой здесь гулять, то тебе надо будет обязательно его попробовать…

… На смену тут же пришло еще одно воспоминание. Мы как-то говорили о Светиной работе, и она сказала:

– Все животные разные. У каждого свой характер, ни один не похож на другого. Они – как люди. Но все же есть какие-то общие черты, объединяющие вид.

– Кошки – себе на уме, собаки – преданы, попугаи – болтливы?

– Ага! Слоны – неуклюжи, а медведи – опасны для всех, кто попадется им на пути. Нет, Марат, не это я имела в виду. Есть кошки, которые более преданы, чем некоторые собаки, а преданность собак иногда обусловлена кормлением по расписанию. Я немного о другом. О видовых особенностях. Если злится собака, то чаще всего она рычит. Если же злится кошка – то почти всегда делает это молча. Просто двигает хвостом из стороны в сторону, прижимает уши и недовольно щурится. А рычать начинает только в крайнем случае. Когда собака уже во всю лает. Кошки – скрытны, а собаки – открытые книги. Как интроверты и экстраверты. Поэтому среди собаководов так часто встречаются нелюбители кошек. И наоборот. Иногда трудно бывает ужиться не только этим питомцам, но и их хозяевам.

– А кто ты? Выходит, что кошка?

– Нет, Марат.

– Неужели собака?

– Снова не угадал.

– Котопёс?

Мне понравилась собственная шутка, и я рассмеялся. Но она оставалась серьезной.

– Я – маленькая девочка, потерявшаяся в лесу. Которая нашла приют в лесном домике и всегда ждет своего медведя.

Я с интересом уставился на нее.

– Это меня, что ли?

Она кивнула.

– Значит, я – злой?

– Не-а. Люди, проводя аналогии, иногда заблуждаются. Вспомни, например, выражение «слон в посудной лавке» – неуклюжее существо, которое перебьет всю посуду. А я вот слышала, что все совсем наоборот, и у слонов координация развита не хуже, чем у леопардов. Это очень ловкие животные. Есть даже мнение, что слон в посудной лавке ничего бы не разбил.

– А медведи?

– Вспомни любую русскую сказку о животных, Марат. Кто там злой? Волк, ну или иногда лиса. А кто добрый? К кому все зверята бегают с просьбами о защите?

Я улыбнулся.

– К медведю.

Она кивнула.

– То есть медведь, по-твоему, добрый? Этот огромный свирепый хищник?

– Он ягодами в основном питается. И орехами. И муравьями. На три четверти его рацион состоит их растительной пищи. Да, он хищник. И свирепый, если разозлить. Или если голодный год. Но по природе вида медведи совсем не таковы, какими мы привыкли их считать.

– Это ты из русских сказок свои познания о природе их вида черпала?

– А почему бы и нет, Марат? Любой фольклор не из ниоткуда берется. Сказки, прибаутки, поговорки складываются из жизненного опыта людей. Медведь в России – это самое сильное животное. А настоящая сила не бывает злой. Она всегда добра.

Я уставился на Светлую совсем уже обалдело. Ее слова звучали неправдоподобно.

– Светик, ты такая наивная девчушка! В этом мире добро давно принято считать слабостью. А сила, которая и побеждает в конечном счете, очень часто оказывается на стороне зла.

– Нет, Марат. Настоящая сила не может быть злой. Разве что только кажущаяся. Иначе бы мир уже давно перестал существовать. Сила – это уверенность, правота, справедливость. Ей нет нужды злиться, она может позволить себе быть доброй. Как медведь в русских сказках. Он добр потому, что ему нет резона быть злым, ведь нету силы, которая могла бы ему реально противостоять. Потому он – мудрец, защитник, старейшина. А та сила, что несет зло – слабая. Она не может не злится. Оттого, что понимает всю свою уязвимость, чувствует, что не за горами кара, возмездие.

Я просто сидел и молча хлопал глазами. Переваривал. Как эта девочка, которой едва за двадцать, не только смогла понять такие сложные вещи, но еще и выразить их словами? Да так здо́рово, что даже во мне, Марате-нигилисте, зародилось сомнение. А ведь мы почти ровесники… И насколько по-разному мы видим этот мир.

– Все же я бы на тебя посмотрел, если бы ты как-нибудь встретилась с медведем в лесу. Один на один со всей его добротой.

– Мое мнение бы не изменилось. Даже если бы он меня растерзал.

– Да ну?

– Ну да.

Она помолчала.

– Люди слишком много о себе возомнили. Испокон веков медведь был хозяином леса. Там не было никого сильнее. Пока не появился человек, который посчитал, что теперь это его лес. Он стал ходить туда с оружием. Как ты считаешь, медведь что, должен оставаться дружелюбным, когда в него стреляют?

– Нет. Но человеку нельзя иначе. Он тоже должен за себя постоять.

– С этим я не спорю. Но мы о другом говорили. О злом медведе. А он действительно стал злым. Потому что в нем появился страх. От осознания того, что он теперь больше не самый сильный. Оттого этот зверь и перестал быть добрым…

Она помолчала.

– Страх уничтожает добро, Марат, он его разлагает. Но только это не вина медведя. И не особенность его вида. Это результат прихода в лес беспардонного человека, которому всегда всего мало.

Я окончательно обалдел. Какое-то время мы просто сидели молча.

– Ты хочешь сказать, что я и есть твой добрый медведь?

– Да, Марат. Ты очень добрый. И сильный.

Она немного помолчала.

– Ты – хороший.

…

Сердце мое снова сжалось. Как же так вышло, что Светлячок все это во мне увидела? То, чего я сам в себе никогда не смогу разглядеть. Потому что этого просто нет. Я совсем другой…

Сколько трогательных мгновений она подарила мне за наш совместный год? Моя душа согревалась в ее присутствии. И как жарко тело реагировало на нее первое время. Почему всему этому суждено было развеяться?

Я вспомнил сегодняшний вечер. Страстный, почти агонический. Я не мог больше с собой бороться, такие войны мужчина никогда не выигрывает. Ему остается только одно – сдаться и посмотреть, что из этого выйдет. Так я и решил поступить. Оказалось, что скорпиону по имени Елена Маяковская тоже не чуждо ничто человеческое: сегодня она была трепетной, сентиментальной и даже пыталась убедить меня в том, что не монстр. Но почему, собственно, меня это так волнует, ведь между нами нет ничего, кроме влечения? К тому же, Марат, не следует забывать о главном: тот, кого способен привлечь монстр, сам должен быть монстром хотя бы частично. Жирафу не увлечь носорога.

Между тем в моей голове продолжали звенеть ее слова: «Ты и понятия не имеешь, почему я так живу, и что со мной станет, если я хоть попытаюсь что-то изменить. Так что не думай, что имеешь право судить меня». Маяковская была по-настоящему расстроена, не думаю, что она смогла бы такое сыграть. Да и зачем ей? В конце концов, своего она и так добилась – я пришел, мы делали то, к чему она так стремилась, делали весь вечер. Делали полночи. Будем продолжать делать одному богу известно сколько. Пока не наскучим друг другу. Она понимает, что я пришел к ней не в последний раз. Тогда зачем ей театр? Нет, должно быть, это была правда. Елена Маяковская – дьявол во плоти человеческой, – запуталась и не знает, куда ей двигаться. Ей тошно от самой себя. Так же, как и мне от Марата. Может, нас это и объединило, внутреннее презрение к самим себе? Как же убедительно сейчас звучали слова Светлой о том, что сила не может быть злой. Мы с Маяковской оба слабы, оттого нас и тянет друг к другу.

Что ж, такова, наверное, моя судьба. Будь что будет. Возможно, уход Светика лишь к лучшему. Не хочу ломать ей жизнь.

Я затушил окурок и бросился на кровать прямо как был, в одежде.

19.

Обрывочный и беспокойный сон не помог мне избавиться от гнетущего ощущения тоски. С утра я уже не был так уверен в том, что уход Светлой к лучшему. К тому же оставлять все так, без объяснений, было просто не по-людски. У меня выходной день, что ж… Я умылся, переоделся и рванул в Кленовый.

Чтобы успеть на работу, Светлая должна была рано выехать, поэтому я торопился и едва успел ее застать. Я парковал машину как раз в тот момент, когда она выходила из подъезда. Увидев меня, Света остановилась и замерла. Глаза ее смотрели прямо, она не отводила их и не прятала. Как и всегда. И счастье, и боль принимала грудью, прямо, без обиняков.

– Почему уехала, не поговорив? – спросил я, когда подошел совсем близко.

– Зачем делать то, в чем нет смысла. Только сильнее ранить? И тебя, и себя.

– Не согласен. Нам всегда удавалось найти слова, чтобы понять друг друга.

– Удавалось. Но не теперь.

– Что изменилось?

– Всё. Ты стал мне врать.

– Я никогда тебе не врал.

– Раньше никогда. Но стоит только начать, и ты никогда не остановишься.

Я замолчал и просто смотрел в ее глаза. В них было столько тихой боли, что у меня язык не повернулся сказать ей, что она не права.

– Прости меня, Светлячок. Если я и обидел тебя, то не намеренно. Ты – последний человек на Земле, кого я хотел бы обидеть. Я не знаю, что сказать. Мне очень плохо оттого, что ты ушла. Когда тебя нет, все вокруг так тоскливо. Я знаю, что не могу этого исправить. Знаю, что ты больше не согласишься… Но… Прошу тебя, пожалуйста, поверь хотя бы, что я не со зла.

– Я знаю, Марат.

Она погладила меня по щеке.

– Ты – добрый, но очень несчастный.

Я немного помолчал.

– Отчего же я несчастный? Может, у тебя и на этот вопрос ответ найдется?

– Найдется. От пустоты. Она у тебя внутри.

– А ты? Ты счастливая?

– Не переживай, Марат, я несчастная тоже.

Ее ответ немного кольнул меня куда-то в область сердца. «Не переживай». Неужели в ее глазах я настолько бездушный? Но все же я спросил:

– Отчего же несчастна ты? Тоже от пустоты?

Она покачала головой.

– Нет. От переполнения.

На мгновение я замер, пытаясь осознать последнюю ее мысль. Тут вдруг мое сознание резко поплыло, и я почувствовал, что больше не могу себя контролировать. Я поцеловал ее. Это был горячий поцелуй, настоящий, как в тот день, когда я стал ее первым мужчиной. То были самые искренние в моей жизни поцелуи, и сейчас все повторялось. Я не понимал себя. Оторвавшись на миг, я стал трясти ее.

– Где же оно, Света? Где то, что тебя переполняет? Почему я не чувствую этого так, как ты? Так хочу, так стараюсь, но ничего не чувствую, понимаешь?

Маленькая слезинка медленно потекла по ее розовой щечке.

– Понимаю.

– Почему же?

Света растерла капельку по коже.

– Потому что когда сосуд пуст, он не может понять, что такое быть полным.

Оборвалось. Она никогда ко мне не вернется. Я медленно разжал пальцы и отпустил ее из своих рук.

– Не расстраивайся, Марат. Просто, несмотря на все, что нас объединяло, мы оказались слишком разными. У тебя свой путь. Прими это и просто иди своей дорогой. Я не смогу тебя заставить идти моей. Это неправильно.

Я молчал.

– Ты не туда приехал. Сейчас ты должен быть в другом месте.

Я недоуменно вскинул на нее глаза.

– Езжай к ней, Марат. А сюда больше не приходи. Если ты на самом деле хочешь мне добра, то больше никогда не приходи.

Она быстро ушла.

Я остался стоять во дворе совсем один. Было рано, люди на улице еще не появились. Я бросил взгляд на ту самую березу и вдруг вспомнил день смерти бабули. Ко мне пришло осознание: сейчас я испытывал такую же щемящую боль, как и в тот день. Марат, что с тобой? Не верится, что сегодня умер еще один родной для тебя человек? А точнее, единственный, ведь кроме бабули и Светлой у тебя никого больше нет. И не было. И не будет. Они обе умерли аккурат возле этой березы. А ты все стоишь и не можешь принять их смерти. Не веришь. Ведь если бабуля уже не воскреснет, то Света остается жить на белом свете, но она больше никогда не захочет тебя видеть. Ты должен уйти. «Поезжай к ней» – зазвенели в голове последние слова моей девочки. Почему лишь теперь я впервые назвал ее «моей девочкой»? Лишь в ту минуту, когда ее потерял…