Паблик [Публичная]

Я кивнула.

– Ладно, Виктор Лаврович, мне пора. Чем смогу помогу.

Он подошел, поцеловал мне руку и удалился.

Три часа дня… Осталось два часа и будет пять… Во мне стало подниматься волнение. Я прошла в гардеробную, чтобы переодеться.

14.

Дверь в студию была открыта. Я зашел внутрь и осмотрелся. Размах впечатлял. Передо мной открылся вид на большое помещение, чем-то напоминающее ангар, но все же меньшее по высоте, состоящее из разных секций, перетекающих одна в другую. По первому впечатлению в помещении никого не было. Я решил немного пройтись.

Вот уже десять минут я слонялся по ближним ко входу секторам студии, в которых горел свет, пока вдруг мне в голову не пришла мысль: раз они тут такие пунктуальные, почему бы мне не осмотреть ее полностью? Я нырнул в темноту и прошел вперед, пока не добрался до дальнего отсека. Он заканчивался глухой стеной, в центре которой была открытая дверь. Уже стемнело, но сквозь проем было видно большое окно, за которым мерцали огни. Я медленно двинулся в комнату и подошел к окну. В этот момент послышался звук захлопывающейся двери. Я резко обернулся.

Сквозь окно в комнату проникали огни города. В их свете я разглядел женщину, стоявшую возле двери. Лица ее видно не было. Она медленно двинулась в мою строну. Это показалось мне странным: обычно меня встречал кто-нибудь из съемщиков, с ними проще обсуждать технические вопросы, но все они были мужчины. К тому же девушка в комнате совсем не походила на техперсонал: она была одета в белую блузку и обтягивающую юбку из лакированной кожи. Ну и видок, подумалось мне, что-то не похоже на техничку. Я стоял молча и не мог понять, почему она не включает свет. Тем временем девушка приближалась и мне удалось разглядеть ее: темные волосы, собранные в строгий пучок, очки в роговой оправе, блузка, застегнутая по самую шею. На мгновенье мне показалось, что сквозь тонкую ткань проступали соски. Я застыл взглядом на ее груди. Слезай, приехали! Телка и впрямь забыла надеть белье, а блузка казалась почти прозрачной. Я уставился на ее грудь как будто раньше никогда не видел женских прелестей. Что здесь происходит? У них персонал такой же распущенный, как сами Дубина и Обездоля? Конечно! Каждый подбирает команду под стать себе. Я начал выходить из себя: сначала заставляют ждать, потом присылают полуголую техничку…

Я уже собрался уйти, бросив ей напоследок, что они меня с кем-то перепутали, как вдруг поднял глаза на ее лицо и осознал, что передо мной стоит… Маяковская?!? Это что, шутка???

…

Я приехала заранее. Этаж был полностью в моем распоряжении, в студии ни души. Колюня не подвел. Оставив входную дверь распахнутой, я прошла внутрь и осмотрелась. Помещение было мне хорошо знакомо, я бывала здесь раньше и знала, что в конце есть приватная зона, отгороженная от рабочего пространства глухой стеной. Там Регинка и Коля любили «отдыхать» – перепихиваться и перенюхиваться. Отперев комнату той же картой, я вошла и захлопнула дверь. Подергала ручку – закрыто. Отлично, все работает. Вернувшись в рабочую зону, я стянула с себя нижнее белье, собрала все ненужные вещи и запихнула их в подвернувшийся на пути шкаф. Сделала строгую прическу, напялила очки: зачем изобретать велосипед? Образ школьной учительницы на всех действовал безотказно, особенно, когда на ней нет нижнего белья, так что для первого раза сойдет. Если, конечно, у парня нет проблем с потенцией. Обычно в таком возрасте у пестиков все работает, ведь груз ответственности, висящий на шее, еще не достиг уровня гениталий и не тянет их к земле за собой. Я отключила телефон, добралась до приват-зоны и на этот раз раскрыла дверь в комнату нараспашку. Меня охватила дрожь предвкушения. Скоро! Без десяти пять. Надеюсь, он пунктуальный. Я стала ждать…

Вот вдалеке послышались шаги. Я взглянула на часы. Без семи пять. Это он. Что ж, надеюсь, что парень додумается пройтись по студии. Иначе придется переходить к плану «Б»…

Он все не шел. Я в сотый раз взглянула на часы. Пять ноль семь. У меня заканчивалось терпение. А вдруг он, не дождавшись никого, решит смыться? Или позвонит мана́геру? Я, конечно, предупредила, чтобы трубку не брали, но все же что-то могло пойти не по сценарию… Всё. Еще одна минута, и придется переходить к плану «Б». Вдруг я услышала его шаги, приближающиеся к месту, где я сидела. Леночка медленно выпрямилась, подошла к двери и встала за ней…

Я высунулась из своего убежища как раз в тот момент, когда он достиг окна. Настало время. Лена Маяк затряслась от нетерпения… Я толкнула дверь, и она с шумом захлопнулась. Молодой светик резко обернулся и сразу увидел меня. Тогда я медленно пошла по направлению к нему. Выражения лица парня было не разобрать, ведь он стоял спиной к окну и оказывался в тени потоков света. Я не спускала с него глаз. Когда между нами оставалось не больше трех метров, он уставился на мою блузку и замер на ней взглядом. Да, малыш, тётя забыла надеть белье, ты смущен? Подойдя к нему вплотную, я встретила его взгляд. Мигом мне стало не до шуток. Светик смотрел жестко, на его щеках снова заходили желваки. Мне показалось, что сейчас он меня ударит. Тогда я поняла, что нужно действовать.

– Думала не дождусь, пока тебя осенит пройтись по залам.

Он был ошарашен и молчал.

– Ты что язык проглотил? Так сильно нравлюсь?

Хриплым голосом он сказал:

– Воспитан хорошо. Нет привычки шнырять по помещению, когда нет хозяев.

– Воспитан, говоришь?

Я осмотрела его с ног до головы с выражением презрения на лице.

– Судя по твоему виду, воспитывали тебя в какой-то подворотне…

В его глазах отразилась ненависть.

– Тише, малыш, успокойся! Если ты хорошо воспитан, то должен знать, что дамам нельзя грубить.

Не отводя взгляда, он произнес:

– Не вижу здесь дам.

Я вытащила из волос единственную шпильку, они прошелестели по лицу, ложась вдоль шеи. Не спуская с него глаз, я стала расстегивать пуговицы на блузке. Грудь оголилась.

– А теперь?

Я подошла еще ближе. Лицо молодого светика окаменело от ярости. Одной рукой он схватил меня за волосы. Я медленно сняла очки, отбросила их в сторону. Теперь мы смотрели глаза в глаза. Я видела, что кроме бешеной злости в них было и кое-что еще.

– Не нужно дам, я сама тебе дам. Ты же этого хочешь?

Он занес вторую руку для пощечины, но сжал ее в кулак, дрожащий от напряжения. Леночка Маяк громко рассмеялась. Парень обалдел. Он разжал руку, высвободив мои волосы.

– Так ты воспитанный малыш? В твоей подворотне тебя научили, что девушек бить нельзя?

Я сменила тон на серьезный и тихо сказала:

– И швырять об стену…

Моя рука потянулась к его джинсам и заскользила вверх по бедру. Теперь он напрягся всем телом.

– И оскорблять за спиной…

Он перехватил мою руку и резким движением завел ее за спину. Было больно, но это лишь сильнее распаляло.

– Другое дело в лицо! Что ж, я перед тобой. Может, ты мне́ повторишь, а?

Светик резко отпустил меня. Я слышала его порывистое возбужденное дыхание и решила сымпровизировать. Дав ему оглушительную пощечину, Лена Маяк развернулась и пошла прочь. Я шагала уверенно, но все же не очень быстро, а сама молилась о том, чтобы не ошиблась. Он должен был броситься за мной. Должен. Я чувствовала всю степень его напряжения. Он не мог сейчас сдержаться. Не должен был. Иначе все будет не так, как я хочу. Так откровенно соблазнять его во второй раз будет непрофессионально.

…

Я замер от безумия, овладевшего мною. В висках застучало, перед глазами все поплыло. В тот момент я не осознавал, что Маяковская меня развела, но все же где-то далеко в мозгу стали зарождаться проблески этой мысли. Она устроила мне ловушку и сейчас хочет… Чего хочет эта стерва? Просто трахнуться? Слабо верится… Зачем весь этот театр? Почему здесь? Я задавал себе вопросы ровно до тех пор, пока она не заговорила. Теперь все становилось на свои места. С глаз сразу спала пелена, и я удивился тому, как все в голове вдруг резко прояснилось. Теперь я видел ее отчетливо, слышал голос, который пробивался в самую глубь моего сознания. Она хотела меня унизить. В какой-то момент я даже чуть не ударил ее, но сдержался, подумав лишь: Марат, не марайся! А она только демонически рассмеялась. Господи Иисусе, от этого смеха меня пробрала дрожь. Это, и правда, был дьявол во плоти.

Когда ладонь Маяковской скользнула по джинсам, все мои мышцы натянулись как струны. Я схватил ее за руку и сжал с такой силой, что мне показалось, я ее расплющу. Но Маяковская не издала ни звука. Я отбросил ее руку, будто бы схватился за что-то гадкое. Реальность снова начала размываться, я не понимал своих чувств, голова наливалась тяжестью и отказывалась соображать. Я слышал лишь свое порывистое дыхание, и то, как гулко колотилось сердце в груди. Вдруг прозвучала пощечина.

Маяковская развернулась и пошла к двери. Подергав ее, будто что-то вспомнила, свернула к дивану, стоящему возле стены, взяла карточку. Снова подошла к двери, приложила ключ, и та отперлась… В этот момент я подумал, что она либо запрет меня здесь, либо просто уйдет, оставив меня стоять, будто я какая-то мебель, пластиковая пальма в интерьере. После всего, что только что со мной проделала. Унизила, облапала, влепила оплеуху. А теперь хочет выставить сопляком, шестеркой, евнухом. Я метнулся в ее сторону, схватил за руку, резко дернул к себе и захлопнул дверь. В этот раз она немного вскрикнула. Конечно, ведь я чуть не оторвал ей руку: Марат озверел и совершенно не понимал, что он делает…

15.

– Маяковская, ты, что ли? Проходи к нам!

Я пошарила взглядом по залу, чтобы понять, откуда мне кричат и увидела Полину Замухро́мченко, свою бывшую одногруппницу. Мы не виделись сто лет. Я помахала рукой и стала пробиваться к столику, за которым сидела ее компания.

– Привет, Ленок! Сколько лет, сколько зим!

– Семь.

– В смысле?

– Семь лет и семь зим.

– А, так ты об этом! Давай, садись к нам, мы тут отмечаем…

Интересно что, подумала я. Полечка Замухромченко никогда не отличалась ни умом, ни внешними данными, ни чем бы то ни было еще особенным. Так, мышь, не более. Как и я, она не сильно тянулась к учебе, не радовала универ своими посещениями и по утрам не вылезала из постели. Но если я свое постельное время употребляла очень плодотворно, то она преимущественно отсыпалась. Поэтому сейчас, находясь в одном из самых дорогих клубных ресторанов Авксома, где мы с Полиной раньше никогда не пересекались, я искренне не могла понять, что же эта комнатная пыль может здесь отмечать.

– А что за повод?

– Повод, Ленок, самый топчик!

Я недоуменно уставилась на нее.

– Мы строим Овокло́кс!

От неожиданности я чуть не закашлялась, но вовремя опомнилась: зачем зря расходовать актерские способности, аудитория все равно не та.

– Тот самый Овоклокс?

За столом раздался самодовольный смех.

– А ты знаешь другие?

Я опешила. Да уж, вот тебе и Замухромченко! Конечно, она, как и все мы, не из простых, но все же… Я слышала, что ее отец был не последним человеком в строительной отрасли Авксома, тем не менее Полина – девочка, а я не могла припомнить случаев, чтобы такого рода бизнес когда-то переходил от отца к дочери. И ладно бы речь шла о личности, но при полном отсутствии у Замухромченко хоть каких-то данных – как умственных, так и просто житейских – происходящее было странным.

Тем не менее, чему ты, Леночка, удивляешься? Это что первый случай в твоей практике, когда пустота бывает не хуже воровства, и зеро-лица занимают не самые последние места на авксомском небосклоне?

Но этот случай казался совсем одиозным. Овоклокс – стал первым проектом авксомских властей такого уровня. Наукоград, центр нано-технологий, 5D-модель будущего мира. Впервые задумывался радикальный проект поколения ультра-не́кст (прим.: от англ. ultra-next – крайне следующий), аналогов которому у нас еще не было. И Полина хочет сказать, что именно она собирается его строить? Кам-о́н!?!

– Сегодня у нас тут праздник, Ленок! Моя команда выиграла тендер, и мы будем строить Овоклокс.

– Да ну, Полин?! Вот это да… Прямо ва́у, аж не верится! Поздравляю!

Я протянула ей руку, а сама подумала, что, наверное, мне не светит когда-либо сойти с ума. В последнее время каждое последующее событие в жизни должно было повергать меня в больший шок, чем предыдущее, но все было наоборот. Каждый новый перл удивлял все меньше. Этот мир не имеет границ, он расширяется, крепнет и приобретает все более уродливые формы. Да, Леночка, маразм крепчает, таков современный стиль. Но кто запустил этот процесс? Уж не ты ли сама?

– Спасибо, Ленок!

– А как так вышло, что я об этом ни сном, ни духом? И вообще, куда ты исчезла с горизонта на целых семь лет? И как тебе удалось после лежки в берлоге сделать такой внушительный кам-бэ́к?

– Ой, Ленусь, и не спрашивай… Сама не знаю…

Не удивлюсь, если это так, подумала я. Но вслух сказала другое.

– Своим людя́м ля-ля не надо! Я всегда знала, что ты не так проста, как может показаться. Полинка Замухромченко – флагман нового времени, вот какой я тебя еще с универа запомнила. Можешь поспрашивать наших бывших сокурсников, многие тебе это подтвердят. Когда ты со второго курса перестала посещать универ, я сразу поняла, что ты подалась в большой бизнес. Мы в этом смысле с тобой одной крови.

– Ой, Ленусь… Да ты что, правда?

Кривда, подумала я, но, как всегда, про себя. Эта безмозглая курица нисколько не изменилась. Хотя что удивляться, горбатого могила исправит. Вслух же сказала:

– Конечно!

– Так приятно слышать это от самой Елены Маяковской!

– Что ты, Полин, наоборот! Это мне приятно, что я училась вместе с главным застройщиком Овоклокса, и знаю его лично! Могу сказать, что для меня это честь!

Замухромченко потупила взгляд и вконец раскраснелась.

– Полин, еще раз искренне поздравляю, но, к сожалению, не могу остаться отмечать с тобой и твоей командой. Ко мне тут подошли. Давай так договоримся, ты забегай ко мне на днях, погутарим!

Я ей подмигнула. Полина расплылась в улыбке. Или просто расплылась. Это был спорный вопрос. Не мудрено! Она всегда была склонна к полноте, а с нашей последней встречи прошло семь лет.

– Договорились! Очень рада была повидаться!

– Взаимно!

Я протянула Замухромченко руку, мы обменялись рукопожатиями, и я ушла.

…

Я увидела его в самом дальнем углу последнего зала, возле сцены. Он и несколько парней расставляли свет. Встретившись с ним взглядом, я достала мобильный, набрала сообщение и отправила текст в полет. Марат дернулся, не ожидая, что в заднем кармане его джинсов завибрирует телефон. Прочитав, какое-то время он просто стоял, уставившись на меня. Я развернулась, прошла сквозь зал ресторана и вышла на парковку.

…

Я сидела сзади и курила. Правая задняя дверь машины медленно раскрылась, и в проеме показался Марат. Я бросила недокуренную сигарету в левое окно, возле которого сидела, надавила на кнопку, загудел стеклоподъемник. Марат все стоял в дверях.

– Не пались. Залезай.

Он сел. Дверь тихо хлопнула. Я подползла к переднему водительскому креслу, перегнулась через него и заблокировала двери, а затем вернулась на свое место, забралась на сиденье с ногами и повернулась лицом к Марату. Он сидел без движенья и смотрел перед собой.

– Чего такой кислый?

Он молчал. Я выдохнула.

– Послушай, давай не будем усложнять. Знаю, что с тобой происходит то же самое. Иначе ты не пришел бы. Посмотри на меня.

Он медленно повернулся. В его глазах застыло какое-то новое выражение.

– Ты ведь тоже испытал это. Еще там, в курилке. Потому и толкнул меня.

Марат был угрюм. Он спросил:

– Что ты хочешь?

– Ты знаешь.

Он стал медленно надвигаться на меня.

– А ты все равно скажи.

Вместо того, чтобы наброситься на него, как это и было запланировано, я стала пятиться к двери, пока не уперлась в нее спиной. В эту секунду Марат меня пугал. Когда он достиг моего лица, я сказала:

– Я боюсь тебя.

– Ты – зло, оно никого не боится. Что ты хочешь?

Он снова взял меня за волосы. Я молчала. Тогда Марат обхватил мою голову и поцеловал. Это был долгий и страстный поцелуй, который длился, пока я не ощутила острый прилив боли. Тут же во рту почувствовался соленый привкус. Он укусил меня за нижнюю губу, замер, прерывисто дыша, и вскоре отстранился. Марат посмотрел в глаза, отвернулся и дополз до правой задней двери. Дернул ручку, но без эффекта. Тогда он вспомнил о том, что двери заблокированы, стал смещаться к центру, чтобы добраться до водительской двери. В этот момент до меня дошло, что сейчас он уйдет. Я бросилась к нему и попыталась обнять, но Марат стал отмахиваться от меня. Какое-то время мы боролись, пока он не сбросил меня с себя. Дотянувшись до кнопки, он разблокировал двери и снова дернулся к выходу. Я вцепилась в него второй раз.

– Тебя!.. Я хочу тебя!..

Я попыталась поцеловать его, но он оттолкнул меня и вышел. Я осталась сидеть в этой позе. Быстрым шагом Марат дошел до задней двери ресторана и нырнул внутрь. Какое-то время я тупо пялилась в ту точку, где в последний раз мелькнула его фигура. Но никто не выходил. Я потянулась к ручке и закрыла дверь машины.

16.

Я знала, что это был конец. Еще никогда он не был так увлечен. Уж кому, как не мне знать, что это такое, ведь то же самое я испытывала к нему. С той самой минуты, когда удивила его впервые.

Мне тогда едва исполнилось шестнадцать. Марата перевели к нам на участок, и я частенько видела его, когда он обегал заказы. Казалось, что так не бывает: он постоянно попадался мне на глаза, такой симпатичным и всегда такой серьезный. Белокурые кудри, голубые глаза, широкие плечи. Кроме него я никого не замечала.

Вот однажды, собираясь в техникум – в тот день занятия были во вторую смену – я вышла из подъезда и, проходя мимо моей любимой березы, вдруг увидела его. Это мог быть только он, я узнала бы его даже из сотни. Марат стоял, облокотившись о ствол, и тело его содрогалось от тихих рыданий. Он плакал так горько, что я подумала: сейчас померкнет солнце. Медленно я подошла к нему ближе. Рыдания парня все не прекращались, и мне на миг стало так тоскливо, что в моих глазах тоже задрожали слезинки. Я дотронулась до его руки. Марат поднял голову и посмотрел на меня. Вряд ли он знал, кто я такая: это я его высматривала, он же никогда и взгляда не бросал в мою сторону. А в эту минуту он заглянул мне в глаза, и я прочла в них сначала непонимание, будто Марат пытался вспомнить, видел ли меня когда-то раньше, сменившееся чем-то, что было трудно объяснить. Нежностью, болью, бесприютной печалью. Я подошла ближе и робко коснулась его плеча. Тогда он уткнулся в мою макушку и снова заплакал. Так мы и стояли, пока его рыдания не стали медленно стихать. Тогда я спросила:

– Хочешь чаю?

– Как тебя зовут? – послышалось в ответ.

– Света.

Он посмотрел мне в глаза.

– Значит – Светлая.

Я потупила взгляд.

– А меня зовут Марат. И у меня сегодня умерла бабуля.

Он прикоснулся к моей щеке, стер с нее слезинку, повернулся и ушел прочь.

Мы долго не виделись, а вскоре я узнала, что он перевелся на завод. Так я совсем потеряла его след.

В следующий раз мы с ним столкнулись лишь четыре года спустя. Я возвращалась с работы домой. Он вышел из квартиры своей бабули, в которую, как позже выяснилось, периодически приезжал. Я замерла на месте, но и Марат остановился. Он узнал меня. Не помешали ни пальто, ни шапочка, как это было у Аркадия Гайдая в миниатюре «Свадебное происшествие», в которой жених не узнал свою невесту без уличного облачения. Марат не был мне женихом. Мы не виделись четыре года. До этого он видел меня всего только раз. Но узнал.

Понемногу мы стали общаться. Он оказался именно таким, каким я его себе представляла: добрым, но скрытным, красивым, но порядочным. Он не был груб, не сквернословил, не тараторил, как многие парни, которые рта не закрывают, лишь бы запудрить девчонке мозги. Марат был другой. Серьезный. Работящий. Знающий, что такое жизнь. А насчет девчонок? Что же, он им нравился. Такой парень не может не нравиться девушкам. Он был из тех, кто способен завоевать любую, какую только захочет. Даже самую красивую и успешную. Марат был мужчина.

Мы не заметили, как стали настоящими друзьями. Мы не только думали, но и поступали одинаково. Любили и ненавидели одно и то же, с одной лишь разницей: я любила Марата, а он не любил никого. И все же, переехав в Авксом, я предложила ему попробовать встречаться. Он согласился.

Полтора месяца он не дотрагивался до меня и пальцем. Я же просто сходила с ума. Марат вел себя как мой друг, не давая мне ни намека на мысль о том, что я могу нравиться ему как девушка. А я замирала в его присутствии, и, если мы случайно сталкивались, прикосновения к нему оставляли на моей коже ожоги, проникавшие даже сквозь одежду.

Однажды я пришла к нему ночью. Марат лежал в кровати, но еще не спал. Горел свет настольной лампы. Увидев меня, он отложил мобильник в сторону и вопросительно посмотрел. Он удивился, ведь за полтора месяца я ни разу не приходила к нему, после того как он уходил к себе в комнату ночью. Я сказала:

– Марат, я так больше не могу.

Он привстал и посмотрел на меня с недоумением.

– В смысле?

– Можно я поеду обратно к себе в Кленовый? Ты ведь не будешь против?

Теперь он уже стоял передо мной в полный рост. На Марате были только семейники, близость его обнаженного тела так сильно волновала, что у меня запершило в горле.

– Света, что с тобой? Ты в своем уме? На дворе же ночь! Что-то случилось?

Я порывисто развернулась и собиралась выйти прочь, но Марат преградил мне путь к двери. Я оказалась в его руках, и он, наверное, слышал, как сильно бьется мое сердце. Я не могла смотреть на него. Меня пронзило чувство стыда, и я отвернулась.

– Что с тобой, Светлячок?

Я попыталась высвободиться, но Марат не отпускал. Он взял меня за подбородок и повернул к себе лицом.

– Свет? Что случилось?

Я посмотрела на него. Лицо мое пылало. Сглотнув нервный спазм, я ответила:

– Ничего, Марат. Все в порядке. Ложись спать, тебе завтра рано на работу.

Я отстранилась и медленно вышла из комнаты.

Зайдя к себе, я залилась слезами. Они катились по щекам как раскаленная смола, въедаясь в кожу и оставляя на лице зудящие борозды. Постепенно слезы переросли в рыдания, и тогда я бросилась в кровать, зарылась под одеяло, легла на живот и зажала рот подушкой. Я старалась не издавать ни звука, но от этого истерика лишь нарастала, и вскоре мне стало трудно сдерживать этот бурный поток.

Вдруг меня оторвали от подушки, выдернули из-под одеяла, и я оказалась в объятьях Марата. Он смотрел на меня, плачущую, потом прижал к себе и стал покрывать поцелуями.

– Ну что ты, дурочка! Не плачь! Все хорошо. Светик, все хорошо.

Сквозь слезы я пролепетала:

– Ты совсем не хочешь меня…

– Я хочу тебя, Светлячок, я очень хочу тебя. И давно. Просто боялся до тебя дотронуться. Ты же такая… Такая хорошая.

…

Нам было здо́рово вместе. Это длилось больше полугода. Но по прошествии времени я начала ощущать, что каждый новый раз становится все более прохладным, пока Марат не охладел полностью. Это случилось несколько месяцев назад. Он стал угрюмым, холодным и еще сильнее закрылся. А потом я узнала о ней.

Он всегда ненавидел Елену Маяк. В тот день он позвонил мне с работы и рассказал, что впервые увидел ее. Маяковская давала интервью, и Марат слышал все ее слова, ведь именно его поставили осветителем. Он позвонил мне через какую-то минуту после завершения и рассказал, как сильно был зол, а я в тот момент впервые подумала о том, что и мне хотелось бы когда-нибудь вызвать в нем такие сильные эмоции. Пусть и отрицательные.

Вчера ночью я дождалась, пока он уснет и тихо встала с кровати. Нашарив на полу его мобильник, я вышла, прикрыв за собой дверь. В кухне было темно. Я села на пол, уперлась спиной в стену и разблокировала экран. Через секунду на дисплее передо мной возникла надпись:

«Тугрико́вка. Мирошниченко, 13. Жду тебя завтра в семь.»

Сообщение было отправлено сегодня. С неизвестного номера.

Приняв успокоительное и снотворное, я тихо вернулась, положила телефон на место и легла рядом с Маратом.

Утром, завтракая, я спросила:

– Когда сегодня домой?

– Не знаю. Наверное, поздно.

– Так ты вроде говорил, что сегодня у тебя короткий день?

– Ты же знаешь, как это бывает. Попросили взять заказ в ночную.

– Но мы договаривались, что ты сможешь помочь мне привезти из деревни бабушку…

Марат схватился за голову и выдохнул. Когда он поднял на меня свои глаза, смотрящие теперь снизу вверх, будто он чем-то передо мной провинился, я все поняла.

– Прости, Светик, я совсем забыл… Заработался.

Немного помолчав, я сказала:

– Ничего, Марат, все в порядке. Если не управлюсь сама, то перенесем на другой день.

– А это можно? А то я откажусь от заказа.

– Можно. Все в порядке.

– Прости, пожалуйста. Виноват. Но я не хочу, чтобы ты ехала одна. Давай тогда завтра. Бабуля потерпит один денек?

– Конечно, Марат. Потерпит.

– Хорошо. Тогда я побежал.

Когда входная дверь хлопнула, я снова заплакала. Это конец. Так жить больше было нельзя. Через четыре часа, собрав все свои вещи, я уехала в Кленовый.