– В целом – никак, но человек, к которому я надеюсь наведаться, любит тишину. Он поставил отворотное заклинание для всех, у кого есть что-то шумное – колонки, барабаны, погремушки или телефоны.

– Ладно, – вздохнул Красибор. – Может, стоило их вообще дома оставить? На всякий случай?

– Нет, выключить достаточно.

– А если поставить режим «не беспокоить»?

Девушка остановилась и раздражённо на него обернулась:

– Он чувствует радиоволны.

– Понял, – Красибор виновато улыбнулся. Он чувствовал себя неподготовимшимся к зачёту первокурсником, который позорится перед профессором и рискует отправиться на пересдачу. Ощущение неприятное, что деться он от него никуда не мог.

Они пробирались через очередные заросли, и Фима думала о том, что вся её жизнь в последние пару месяцев – это постоянное прорубание себе дороги. Иногда буквальное, иногда фигуральное. Она чувствовала, что порядком устала от страха, беготни и опасности. И что ответственность, которую она сама на себя взвалила, давит на плечи. Ей даже физически стало сложно держать спину прямой – она то и дело начинала сутулиться и не могла это контролировать. Глаза опухли, хотя она не плакала. Тело по-прежнему болело, на боках уже темнели обширные синяки. Очень хотелось спать. И не хотелось говорить о случившемся на маяке.

– Почти пришли, – сказала Фима, когда они выбрались из зарослей орешника и оказались на пригожей дорожке.

Тропинка была широкой, они могли идти по ней вдвоём и не тесниться плечом к плечу. Достаточно ровной, чтобы можно было комфортно перевозить по ней гружённые телеги. Фима знала: раз вышли на эту дорожку, дом Каракулиных совсем близко. Она поплотнее запахнула свой кейп и глубоко вдохнула прохладный воздух. Вокруг витали приятные запахи: влажная земля, дымок издалека, ароматная хвоя.

– Крас, нам нужно поговорить, – решилась Фима. Не было смысла откладывать разговор ещё дальше.

– О чём?

– О том, что случилось на маяке, – сердито ответила девушка.

Ей казалось дико глупым и раздражающим то, как он пытался увильнуть от разговора, хотя прекрасно понимал, о чём она. Несколькими часами ранее девушка дождалась, пока он вернётся домой, и подробно рассказала обо всём случившемся ему, тётушке Негомиле и Александру. Фима постаралась вспомнить каждую деталь, не зная, какая мелочь окажется полезной. Вместе с тётушкой и Александром они строили теории и размышляли над дальнейшими своими планами. Думали над тем, как обезопасить всех причастных и какое заклинание наложить на дом и сад, чтобы не подпускать Милицу и её соучастников к резиденции Бологовых. И только Красибор практически всё время молчал. Он задал несколько вопросов, чтобы убедиться, что Фима цела и в целом невредима. Выразил сожаления, когда понял, что девушка всё же пострадала. Как ей показалось, искренние. Но всё остальное время он слушал, иногда кивал или хмыкал, но мыслей своих не высказывал.

– О твоей маме, – осторожно уточнила она.

Фима видела, как дёрнулся его кадык. Красибор поджал губы и сжал кулаки, собираясь с мыслями.

– И что именно ты хочешь обсудить?

Девушка придержала его за локоть, призывая остановиться. Они встали друг напротив друга, и Фима заговорила:

– Крас, она… сделала жуткие вещи. С Сашей, с тобой и со мной тоже. Это было опасно, она меня избила. Но…

Красибор весь сжался, и это не укрылось от неё. Глаза его буравили землю под ногами. Фима коснулась кончиками пальцев его запястья и мягко проговорила:

– Но она твоя мама. Я не представляю, как сложно тебе узнавать всё это.

Мужчина резко поднял взгляд. Его глаза были широко раскрыты, а губы, до этого сжатые в тонкую линию, наконец расслабились и приоткрылись от удивления.

– Поговори со мной, – продолжила Фима, и смелее взяла его за руку.

– Я не знаю, что сказать, – хрипло проговорил он и закашлялся.

– Мы можем помолчать вместе. Это легче, но не поможет… – она на секунду задумалась и отвела взгляд, – нам.

Какое-то время Красибор молчал, и Фима не прерывала тишины, выполняя своё же обещание. Они разомкнули руки и продолжили движение по дорожке. Спустя долгих десять минут Фима успела продумать в уме план того, как будет справляться с тем, что их с Красибором дружба так и останется просто дружбой. А быть может окажется бабочкой, чья жизнь яркая, но короткая. Или, учитывая обстоятельства, скорее подёнкой – мухой, которая живёт один день. Другими словами, пути их могут вообще разойтись после таких потрясений.

– Я никогда не думал, что она умерла, – заговорил вдруг Красибор, заставив Фиму вздрогнуть от неожиданности. – Когда она ушла, я подумал: «Ну что ж, вернётся завтра. Если нет – то к выходным или на следующей неделе». Потом отцу начало стремительно становиться хуже, и я вообще забыл, что надо бы из-за пропажи матери переживать.

Фима молчала, боясь спугнуть шаткое желание Красибора поделиться своими чувствами.

– И всё же я рад, что она объявилась. Потому что, знаешь, я хоть и считал, что всё с ней нормально, но всё же перед глазами есть и история мамы Ромчика, и новости там всякие. Как минимум теперь я знаю, что она жива. Но в голове столько мыслей, что кажется, меня вот-вот укачает. Понимаешь?

– Да, – Фима мягко кивнула.

– Теперь я размышляю: почему она бросила нас с отцом, не сказав ни слова? Почему не поговорила ни с ним, ни со мной? Они с отцом были, знаешь, не самой пылкой или романтичной парой. Но мне всегда казалось, что они любят друг друга. И если порчу действительно наложила мама, то за что? Я не представляю, что мог сделать отец, чтобы заслужить такое наказание. А мы с ней, как бы это сказать… Она не отличалась никогда какой-то особой мягкостью. Знаешь, вот эти счастливые мамочки ангелочков – это не про неё. Я мало видел от неё проявлений любви, но уверен, что она как минимум меня не ненавидела. Так себе характеристика отношений матери и сына, но что есть.

Теперь остановился он, повторив тот же жест: придержал Фиму за локоть, чтобы она замедлилась и посмотрела на него. Лицо Фимы было спокойным: Красибор не видел в нём ни осуждения, ни жалости. Только принятие, подобное штилю в море: когда корабль не разобьётся о скалы, но и с места не сдвинется.

– Мне безумно жаль, что с тобой это случилось. Я боюсь за тебя. И не представляю пока что, смогу ли когда-то матери это всё простить. Хочется сказать, что не прощу, но, – он едва приподнял уголки губ, – она моя мама. И это разрывает меня на куски.

Подобные чувства испытывал не он один. Тётушка Негомила порывалась отправиться на маяк и «поговорить» с ведьмой самой, но Фима кое-как уговорила её не делать этого. Обе они понимали, что опасно упускать время. Неизвестно, куда Милица спрячется и как им её потом искать. Но Фима взмолилась не трогать её до того, как они расскажут всё Красибору. «Она же его мама!», – уговаривала Фима. Тётушка же извергала из себя проклятия и казалась непоколебимой, но в действительности тоже сомневалась. Её пыл чуточку остудило ещё то, что клятва, высеченная на её шее, молчала – а значит, смерть Фиме не грозила. Но нападения, травм и страха тётушка Негомила простить не могла и не собиралась. Она была из тех женщин, что успокаиваются только после возмездия. В то время как Фима не спускала с тётушки глаз, чтобы убедиться, что та не ушмыгнула сама, лелея праведную месть. Фимой руководило не то, кем являлась Милица, а то, что это обязательно разбило бы Красибору сердце.

– Ты не должен её ненавидеть, – проговорила Фима.

Голос её чуть дрожал, но из-за волнения и страха пошатнуть этот хрупкий лёд доверия, который разрастается между ними. На такой лёд ступать страшно: слушаешь каждый треск и не знаешь, как лучше поступить: стоять на месте, бежать со всех ног или ступать медленно и плавно.

– А мне кажется, что должен, – жёстко ответил Красибор. Глаза его потемнели.

– Вовсе нет. Я жива, Бажену лучше. Если сегодня у нас всё получится – он будет вне опасности.

– Фима, я ценю твои слова, но ты говоришь ерунду.

– Вовсе нет, – уверенно парировала девушка. – Мне кажется, что и она сейчас испытывает что-то похожее.

– Что ты имеешь в виду? – нахмурился мужчина.

Фима задумалась и, спустя минуту, ответила. Она говорила медленно, подбирая слова.

– Мне показалось, что ей не нравилось то, что она делала. Как бы объяснить… У неё есть причина для всего этого. И эта причина – не желание убить побольше народа, знаешь, – она неловко улыбнулась и пожала плечами. – И главное, ты ни в чём передо мной не виноват.

– Я втянул тебя в это всё.

Фима закатила глаза:

– Ой, ну прямо связал по рукам и ногам да втянул, – она фыркнула. – Я сама втянулась куда посчитала нужным, Крас.

Красибор не стал спорить. Он печально улыбнулся и кивнул, соглашаясь с Фимой. Он не чувствовал облегчения после этого разговора. Не чувствовала его и Фима. Но оба они понимали, что только так могли снова запустить время вокруг себя. Казалось, они шли всё это через кисель, едва переставляя ноги, и этот откровенный разговор помог им выбраться из вязкой жидкости и снова зашагать вперёд. Куда бы они не шли.

Дом кузнецов стоял в берёзовой роще, совершенно безобразный гигант среди изящных гибких стволов. Деревья уже подёрнулись нежнейшей юной листвой, в то время как дом был неизменен: огромное чёрное здание с маленькими окошками, лишённое каких-либо украшений. Оно тянулось тремя этажами к небу, но при этом покрепче вцепилось в фундамент, будто желая поднять толщу земли вслед за собой. Кузня занимала две трети всего здания вширь и два этажа ввысь. Это было единственное помещение с большими окнами для проветривания. Если одновременно открыть все ставни и двери, то оставался один лишь каркас из толстых каменных столбов. Сейчас окна были закрыты ставнями, а массивная двухметровая дверь – плотно заперта.

Фима подошла и решительно постучала по добротной древесине.

– Каракулины, есть кто дома? – крикнула она в замочную скважину и тут же прижалась к ней ухом, надеясь уловить какие-то звуки изнутри.

Было тихо, будто дома никого не было. Фима первым делом пошла именно к кузне, потому что знала, что «Каракулины дома» – значит, что они работают. Сама она едва ли хоть пяток раз была в их жилой части дома, хотя дружила с братьями с детства. В прошлый раз она виделась с братьями, когда те помогали вынести Александра из дома, сразу после взрыва теплиц. Тогда она успела перекинуться с ними лишь парой слов, но это был тот случай, когда стоит сдружиться с людьми однажды – и спустя любое количество лет вы продолжите общаться так, будто никогда не расставались.

Артём и Константин закончили со всеми остальными в посёлке начальную школу, а потом перешли на домашнее обучение, рассудив, что уравнения и логарифмы хоть и любопытны, но не настолько полезны, как умение выковать добротные подковы или инструменты для полей и огородов. В действительности, только так они могли усмирить свои природные дары – только упорный труд в кузнице и ковка полезных предметов могли утихомирить огонь, рвущийся из их лёгких. Род Каракулиных был единственным в своём роде на весь приморский край: у всех мужчин и женщин рода был схожий дар. Во всех других семьях дары были разными и уникальными, и никогда нельзя было предугадать, какой талант раскроется у детей. И даже те, кто входил в семью со стороны – невестки и зятья, либо через время дар свой меняли, либо в Каракулинском огне погибали. Хотя трагичных случаев было всего два и, возможно, это просто слухи и суеверия. Последний как раз случился с мамой братьев Артёма и Константина Каракулиных. Она погибла не от огня, правда, а зачахла от болезни. Но люди поговаривали, что заболела она как раз из-за того, что родовой дар не смогла перенять.

– Костя, Артём! – снова позвала Фима. – Батя Каракулины, ау!

Она ещё раз с размаху постучала по двери и позвала хозяев, когда кто-то окликнул её со спины:

– Да чего же ты раскричалась так, Фимочка-кошечка? – пробасил седовласый мужчина, вышедший из подлеска.

Батя Каракулин нёс связанную кожаной тесёмкой вязанку хвороста, перекинув её на спину. Это был мужчина в годах, среднего роста и среднего же телосложения. Выдающимися были только его плечи – те были широкими и крепкими, это выделялось даже сейчас, в начале старости. Пышная борода прятала подбородок и скулы, а кустистые брови создавали постоянную тень на ясных серых глазах. Нос картошкой был широким и бугристым, при этом делая лицо по-особенному запоминающимся и живым. Волосы его доходили длинной до коленей и сейчас были сплетены в тугую косу и перекинуты на грудь, чтобы не путались в тонких веточках хвороста. Стальной обруч венчал голову, и даже неискушённому человеку было сразу видно, что это было украшение исключительно тонкой работы. Весь образ старика резко контрастировал с утеплённым спортивным костюмом, в который Батя Каракулин был облачён. То был однотонный сине-серый фетровый костюм без каких-либо отличительных черт.

– Батя Каракулин, – радостно воскликнула Фима. – Ох, я так рада вас видеть!

– Ещё бы не рада, – хмыкнул старик, – так и руку бы всё отбила, глупая кошка. А это кто с тобой?

– Добрый вечер, я… – начал было Красибор, но Фима сделала страшное лицо и замахала руками, чтобы он замолчал.

– Чужак, значит, – заключил Батя Каракулин и поморщился.

– Это мой друг, его зовут Красибор. Он действительно не местный, Батя Каракулин, не будь к нему слишком строгим.

Фима сложила руки в молящемся жесте, и старик будто бы смягчился, но Красибор был готов поклясться, что увидел, как в его широких ноздрях мелькнула огненная вспышка.

– И что же понадобилось кошечке Фиме и её ободранному бродячему коту, который слаб, как таёжная мышь?

– Нам нужен чугунный короб. Такой, чтобы сразу с заклинанием крепким и быстрым был, – ответила Фима, проигнорировав выпад в сторону Красибора. Тому хватило ума последовать её примеру.

– Кого ловить будете?

– Полнолунных ежей.

Брови Бати Каракулина поползли вверх, он выжидающе посмотрел сначала на Фиму, потом на Красибора, и, не дождавшись реакции от них, сказал:

– А как там Саша? Артём с Костей говорили, что он был плох после взрыва.

– Почти в норме, восстанавливается, – мягко ответила Фима.

Она знала, что, Александр был для Бати Каракулина будто третьим сыном. И он, возможно, переживал то, что Александр потерял магию, чуть ли не тяжелее, чем сам Александр. Все опасались, что он для Бати Каракулина перестанет существовать, и, признаться, так всё и выглядело. Пару раз сама Фима с обидой говорила о том, как несправедливо было менять вот так отношение к человеку просто из-за того, что он стал сильнее или слабее. Но вскоре она перестала поднимать эту тему, стоило ей заметить, как сереет лицо Александра от тоски и непонимания. Потому особенно приятно было услышать, что Батя Каракулин всё же переживал и Александром интересовался.

– Ну хорошо, – буркнул старик. – Береги его, кошка. Он хоть и слабак теперь, но парень хороший. Не то, что вот этот обормот, – он резко повернулся к Красибору, заставив того вздрогнуть от неожиданности.

– Я берегу, – серьёзно ответила девушка. – Батя Каракулин, так у вас есть подходящий ящичек?

– Найдётся, – пробубнил старик себе в усы и вдруг одним движением стянул с плеча вязанку хвороста и с силой швырнул её в Красибора.

Мужчина рефлекторно поднял руки, чтобы защититься, но кинетическая сила вязанки была слишком сильна и сбила его с ног. Красибор рухнул назад и неловко приземлился на пятую точку. Хворост упал ему на колени, кожаный ремешок при этом больно щёлкнул по щиколотке.

– Помоги старику, – приказал Батя Каракулин, не глядя в сторону Красибора. – Как раз пока дотащишь, я короб вам найду.

Батя Каракулин и кряхтением и ворчанием двинулся вдоль дома, явно направляясь в рабочую его часть. Фима старательно игнорировала красноречивые гневные взгляды Красибра и дожидалась, пока Батя Каракулин отойдёт от них хотя бы на десяток шагов.

– Какого хрена, Фима?! – зашипел Красибор, поднимаясь на ноги.

– Крас, ну вот такой он человек, – она подбежала к нему и помогла отряхнуться. – В его глазах колдуны правят миром.

– А на самом деле? – настороженно уточнил Красибор, поняв, что никогда об этом не задумывался. – Правят?

А владеет ли кто-то из политической верхушки магией? А главы корпораций? Как много врачей, которые используют колдовство в работе, подобно Аметисту Аметистовичу?

На последней мысли он ощутил, как мурашки побежали у него по спине.

– Да вряд ли, – отмахнулась девушка. – Ведовскому народу не до этого вообще. Пошли.

Красибор посмотрел на неё с недоверием и подумал, что она может знать больше, чем говорит. Но тему развивать не стал.

– Мне кажется, мой дар слабеет, – сказал он, перехватив вязанку поудобнее.

Возмущения возмущениями, а короб им нужен. Если ради этого придётся чуть услужить грубому старику, то ну что ж. Не так уж и трудно донести хворост, в конце концов.

– Почему ты так решил?

– Ты же тоже тут была, старикан меня ненавидит!

Девушка рассмеялась, закрывая ладошками рот с носом, и проговорила сквозь смех:

– Крас, Батя Каракулин от тебя в восторге!

– Чего?

– Просто поверь мне, – хохотала она. – Я вообще не видела, чтобы он был таким мягким.

Она поспешила следом за стариком, а Красибор ещё несколько секунд стоял неподвижно, осознавая суть её слов. Он сморщился и мысленно поблагодарил Бога и богов, что Батя Каракулин не был Батей Фиминым. Это была бы катастрофа.

– Ну-с, располагайтесь, – хозяин кузни радушно махнул рукой, приглашая гостей внутрь и сразу предостерёг: – Но не слишком. Не дома, знаете ли.

Фима и Красибор зашли внутрь и почтительно замерли на пятачке возле входа, ожидая, куда им предложат присесть или встать. Красибор присвистнул, оглядевшись. Изнутри кузня выглядела ещё больше и внушительнее, чем снаружи. Стены почти полностью занимали высокие окна со ставнями, между ними извивались трубы жаровен, висели ряды крюков с десятками инструментов. Ставни, будто приветствуя хозяина, сами собой отворились, впуская внутрь рыжеватый вечерний свет. По центру, на достаточном отдалении друг от друга, стояли три наковальни. Пол был усеян металлической стружкой и мелкой галькой, хотя было заметно, что кто-то недавно его подметал. Сейчас жаровни молчали, воздух был недвижим, не разгоняемый мехами, и вода не шипела, встречаясь с раскалённым металлом. Вся комната представляла собой место тишины и спокойствия, какое бывает перед особенно яростной битвой.

– Так за полнолунными ежами вы собрались, значит, – бормотал Батя Каракулин, подойдя к узкому угловому стеллажу, который ютился между окон. – А почто они вам?

– Нужно, чтобы ёжик пожрал кое-какую заразу, – ответила Фима.

– Заразу? – мужчина оглянулся через плечо и с подозрением посмотрел на девушку. – Какую такую заразу?

Фима смутилась. Она совсем не хотела выкладывать всё как есть, и на то было сразу несколько причин. Во-первых, Батя Каракулин был из тех, кто выступал за полное обособление ведовского народа от обычных людей. Усилить защиту вокруг волшебных поселений и жить своей жизнью – это было ему по нраву. Единственное, от чего даже он не был готов отказываться – это стриминговые сайты с новыми фильмами и сериалами. Ради новых сезонов он смирился и с шумом телевизора, и с радиоволнами. Поправочка: он смирился только со своими радиоволнами, а любые другие вызывали в нём дикое недовольство. Но, в конце концов, интернет к ним уже провели и с провайдером все вопросы решили, так что ещё надо? Короче говоря, он не обрадуется тому, что Фима так сильно встряла во все эти истории с простыми людьми, не из ведовского народа.

Во-вторых, всё, что касалось порчи Бологова-старшего, было всё же темой деликатной, и её саму напрямую никак не касалась. Фиме не хотелось выдавать что-то, что было для Красибора личным и важным.

Ну и в-третьих, кто ж там знает, что у Бати Бологова на уме? Тут шаг влево, шаг вправо – и им придётся тащиться за ежами с казаном для плова.

– В моём саду разросся болиголов, – ответил Красибор, стараясь держаться нейтрального тона. – Боюсь, как бы дети не залезли собирать растения для игр или букетов. Или ещё что, – он пожал плечом, и со стороны можно было подумать, что ему практически всё равно, и это – так, подстраховка.

– Болиголов? – переспросил Батя Каракулин, сверля мужчину глазами. – Он у нас не растёт же особо. С укропом не перепутал, пацан?

– Нет, не перепутал.

Красибор отвечал спокойно, стоял в расслабленной позе и всем видом давал понять, что старик-кузнец его не пугал. Но Фима видела, как он, спрятав руку в большом переднем кармане толстовки, крутит на пальце серебристое колечко «спаси и сохрани». Спереди, однако, заметить это было невозможно, и Батя Каракулин действительно не заметил.

– Ну так высуши и продавай народу, чего ты? Им же рак лечат.

– Я пас, – Красибор чуть вздохнул, будто устал от разговора. – Пусть этим занимаются те, кто разбирается.

– Ну, как знаешь, как знаешь, – недовольно пробормотал Батя Каракулин и вновь отвернулся к полкам.

– Может, у вас есть кто-то на примете?

– Цыц! – кузнец обернулся только чтобы бросить на Красибор яростный взгляд и, убедившись, что это возымело успех, вновь повернулся к полкам.

Коса его вильнула, и Красибор мог поклясться, что движения её были не совсем такими, какими должны были быть при этом движении. Его подозрения подтвердились, когда, спустя полминуты, она вновь шелохнулась, хотя её обладатель стоял на месте, перебирая железные приспособления в глубине стеллажа. Красибор наклонился к Фиме и шепнул той на ухо:

– А его коса, она?..

Мужчина не успел договорить, поскольку его прервало громогласное «А! Вот оно!». Батя Каракулин торжественно поднял над головой чёрный куб и, довольный, подошёл к посетителям. Фима успела кивнуть Красибору, подтвердив его догадки. Она понадеялась, что ему хватит сообразительности не спрашивать об этом самого Батю Каракулина. Не то он не только расскажет, но и покажет, на что способна его красивая белоснежная коса.

– Пойдёт вам такой короб?

Красибор принял куб. Руки его чуть опустились, не ожидая такой тяжести. Казалось, что куб был сплошной, но нет – Красибор поддел пальцем крышку, и та легко отошла в сторону. Длинна его рёбер была сантиметров тридцать пять, и Красибор обхватил его обеими руками, чтобы удобнее было держать. Не ускользнуло от его внимания и то, с какой лёгкостью Батя Каракулин держал свою находку – будто короб был сделан из картона, а не чугуна.

– Идеально, спасибо вам огромное! – воскликнула Фима и захлопала в ладоши. – На нём стоит закрывашка?

– Да, используй классическое «омженный», само заклинание я к нему уже прилепил давно.

– Потрясающе, спасибо, Батя Каракулин!

– Пожалуйста, кошка Арифметика, – мужчина улыбнулся, и вмиг лицо его стало добрее. – Смотри осторожнее только будь, сама знаешь, ежи эти – прожорливые твари. Да ещё и дохнут как мухи.

– Ну вот в чугуне не должны, – Фима вернула ему улыбку. – Мы побежим, хорошо? Скоро стемнеет уже, а нам ещё лодку искать.

– Конечно, конечно, милая, – закивал Батя Каракулин. – Ты заглядывай к нам почаще, а? Артёмка по тебе всё сохнет, чтоб ты знала.

– Ну, посмотрим, – она виновато как-то пожала плечами и развела руки в стороны. – Много работы, милый Батя Каракулин. Но я запомню ваше приглашение.

– Уж запомни, хитрая кошка, – ухмыльнулся он и перевёл взгляд на Красибора. Лицо его вмиг стало серьёзным и суровым. – Фимочка, а подожди друга своего на крылечке, пожалуйста. Я хочу парой слов с ним перекинуться. По-мужски, так сказать. Если он, конечно, не против?

Красибор поспешно кивнул, хотя в горле у него разом пересохло. В качестве подтверждения серьёзности своих намерений, он опустил чугунный куб на пол, как бы говоря: «Это не потому что он тяжеленный, зараза, а потому что я не собираюсь никуда уходить, пока мы не договорили».

– Батя Каракулин, вы же ничего ему не сделаете? – насторожилась Фима.

– Целёхонького тебе верну, не боись, – отмахнулся мужчина и открыл дверь кузни, недвусмысленно намекая Фиме, что ей пора идти.

Девушка вздохнула и потянула Красибора за ворот толстовки, чтобы тот чуть наклонился.

– Не лезь на рожон, – попросила она в полголоса.

– Не буду.

– Тогда жду тебя снаружи, – она ободряюще улыбнулась и всё же вышла за порог.

Фима вздрогнула, когда дверь за её спиной с громким стуком закрылась. Девушка тут же прильнула к ней ухом, надеясь услышать хоть что-то, но толстая дверь оставила её ни с чем, поглотив все звуки изнутри. Девушка подбежала к одному из огромных окон, но не успела заглянуть внутрь, когда сами по себе ставни снова захлопнулись, едва не задев её. Фима вернулась к крыльцу и принялась нахаживать круги на пятачке перед кузней.

Тем временем Красибор стискивал зубы и призывал всё своё самообладание, чтобы сохранять спокойствие. Когда ставни хлопнули, сожрав солнечный свет, он всё же вздрогнул, но хотя бы смог не отвести взгляда от кузнеца. Тут же вспыхнул огонь в одной из жаровен, освещая помещение. В оранжево-красных всполохах кузнец выглядел древним богом со старых фресок. В нём сочетались сила и мудрость, нажитая годами.

– Ты кто такой, пацан? – строго спросил Батя Каракулин.

– Меня зовут Красибор, – начал тот, не уверенный, какого именно ответа ждёт от него кузнец.

– А фамилия?

– Бологов.

Батя Каракулин сощурил глаза, будто хотел разглядеть мужчину получше.

– Знавал я одних Бологовых, – прошипел он. – И те крышей поехали, а сына у них не было вроде как.

– Однофамильцы, значит.

– Да нет, не думаю, – кузнец подошёл ближе, и в это время вторая жаровня разрослась пламенем. – Уж очень вы похожи. Глаза особенно, их узнаю. Как зовут родителей твоих, парень?

– Бажен и Милица.

Красибор отвечал коротко и по делу, старался держаться стойко и контролировать эмоции. Чугунный короб в ногах напоминал о том, насколько Батя Каракулин был сильным, и что лучше на него не нарываться.

– Стало быть, разродились-таки они, надо же, – протянул кузнец, не скрывая удивления.

– А не должны были?

– Нет, – он помотал головой. – Не должны. Но ты вон какой, надо же. Слабый только, как котёнок.

На это Красибор ничего не ответил – ему нечем было возразить или оспорить. Батя Каракулин говорил как есть. Вдруг вспыхнула третья жаровня, окончательно заливая ярким светом всю кузню, и в этом оранжевом свечении метнулась в воздухе белоснежная коса. Красибор не успел даже удивиться, как она уже обвилась вокруг его шеи и потянула вверх. Горло сдавило так, что захрустели позвонки, а поток воздуха прекратился мгновенно. Когда ноги Красибора оторвались от земли, в глазах уже темнело, и его попытки зацепиться за гладкие пряди были совершенно тщетными.

– Я не уверен кто ты, мальчик, – вкрадчиво говорил Батя Каракулин, следя, чтобы Красибор был в сознании и мог его услышать. – Но кажется мне, что пацан ты неплохой. Потому я отпущу тебя с Фимой, а не раздавлю сейчас, как слизня в огороде. Но запомни – обидишь её, и станешь топливом для моих жаровен. Ты понимаешь, о чём я толкую?

Красибор не мог бы ответить, даже если бы очень хотел, но, видимо, Батя Каракулин и так понимал, что ответ был, конечно, положительным. Тиски разомкнулись, и Красибор рухнул на землю, каким-то счастьем не ударившись ещё и о чугунный куб. Он откашливался и держался за горло, с трудом восстанавливая дыхание.

– Ты понимаешь, о чём я говорю? – повторил Батя Каракулин.

– Да.

– Тогда с Богом и богами, мальчик, – неожиданно мягко сказал кузнец. – С душами и духами. Пусть вам сегодня повезёт и всё получится.

Красибор услышал, как щёлкнул замок за спиной – дверь вновь открылась. Он не без труда поднялся, по-прежнему держать за горло. Кузнец стоял в свете огня, коса его свисала вдоль спины, как ни в чём не бывало.

– Вы знали моих родителей? – с трудом проговорил он.

– Всё потом, пацан. Сейчас кошку Фиму береги. Сбережёшь – поговорим.

Красибор хотел задать ещё вопросы, много вопросов. Но инстинкт самосохранения был сильнее. Потому что сказал:

– Сберегу. И не обижу.

– Уж надеюсь. Иди уже отсюда, глаза болят смотреть на твою слабость.

Кузнец с пренебрежением махнул рукой и отвернулся в стойке с инструментами, выбирая что-то. Красибор принял это за знак, что то был конец разговора. Он поднял с пола чугунный куб, который теперь показался ещё более тяжёлым, чем был до. И вышел на улицу.

Фима тут же к нему подбежала, стараясь при этом не слишком демонстрировать волнение на случай, если кузнец шёл бы следом. Но когда она поняла, что аудиенция их окончена, с тревогой осмотрела Красибора.

– Ты цел? Всё хорошо?

– Всё нормально, – он поднял брови и шумно вздохнул. – Как минимум, я цел.

– Точно? Не покалечил он тебя? Батя Каракулин может, у него буйный нрав и тяжёлая рука.

Красибор рефлекторно напряг шею, но лишь отрицательно помотал головой. Фима чуть успокоилась. Она расслабила плечи и лоб.

– О чём вы говорили? – спросила она.

– Он дал мне важное наставление, вот и всё, – Красибор пытался храбриться. – Хотя было ещё кое-что. Похоже, он знал моих родителей.

– Это как так? – девушка изумлённо вытянула лицо.

– Пока без понятия, но надеюсь, будет шанс узнать. Он странные вещи говорил, будто у них не должно было быть сына. Но это ерунда же.

– Так и сказал?

– Да. Но Каракулин…

– Батя Каракулин, – поправила его Фима. – Его так зовут.

– И что, никак больше не называют?

– Не-а.

– А имя? Или прозвище?

– Крас, я же сказала: его так зовут. Большего никому из нас знать не нужно. Просто поверь.

Красибор закатил глаза, думая о том, что ему нужны выходные от мира волшебства. Пара дней в неделю, когда всё вокруг ясно, понятно и однозначно.

– Но Батя Каракулин отказался разговаривать сейчас. Я не стал спорить и злить его.

– О, это ты верно решил, – девушка похлопала его по плечу, подбадривая.

– А ты вот ему действительно нравишься, судя по всему.

– Я разок сходила на свидание с его сыном, так он теперь всё надеется, что породнимся, – Фима сделала страшные глаза.

– Не понравился?

– Не твоё дело, – ухмыльнулась девушка. – Но на самом деле и ты ему понравился. Уж не знаю, чары это или настоящее природное обаяние, но, знаешь ли, он мало с кем вообще говорит. Обычно сразу выдворяет. А вы, вроде бы, хорошо пообщались. Насколько это возможно с Батей Каракулиным, конечно.

Красибор коротко хмыкнул, боясь представить, что случается с теми, к кому кузнец не проникается такой глубокой симпатией.

В конце концов, памятуя об их ночной миссии, он сказал:

– Ладно, уже темнеет.

– Да, нужно поторопиться. Нам всё же аж до Славянского залива лететь.