Авантюристы. Книга 2

– А я что… – Аннушка улыбнулась. – А мне с вами можно? Сроду «засланцев» не видала. Страсть как хочется, хоть одним глазком взглянуть.

– Да ты обеими каждый день одного из них видишь.

– Кто же это?– замерла озадаченно Аннушка.

– Новенькая – ваша белошвейка. Работает месяца два всего. Специально подослана, чтобы за Катюшей и мной присматривать. Татьяной кличут.

– Танька!– ахнула Аннушка. – Змея? А такая тихоня, тихоня. Слово не вымолвит.

– Да она-то девчушка хорошая, сама по себе. Семейство у нее большое. Она старшая. Мать хворая. Отец не может всех содержать. Кроме нее там детишек, то ли шестеро, то ли семеро. Вот и соблазнили деньгами. И деньги-то плевые. Копейки сущие. Она в мастерской вдесятеро больше зарабатывает. Ну и теперь ей уже не платят вовсе ничего. Теперь она боится место потерять. Шантажируют, ну и благодарность за протекцию требуют. Да только, что она знать может? Но этих злыдней все интересует. Когда кто приходит, в чем одеты, что едим и пьем даже. Посуда, упаковка и прочие мелочи. Вот это мне не нравится. На серьезном уровне взялись за нас. Второй «засланец» в кадетскую школу влез. Подъехал на «кривой кобыле» к Леонидовичу, очаровал и сейчас математику, физику и химию преподает. Француз, между прочим, но по-русски чешет без акцента. И это при том, что живет в России всего пару лет. Несомненно, одаренный человек. Это не Танюшка «на подхвате». В голове, правда, сквозняк, но осмысленный. Этот еще и «свое» что-то ищет. Работает, как вол. За троих. Леонидович не нахвалится. На Боярского Мишу похож и зовут его?..

– Д,артаньян? – предположил Серега.

– Нет. Еще две попытки даю. Напряги извилины.

– Атос, Партос или Арамис?

– Эко, тебя пробило на трех мушкетеров, но шел в верном направлении. Зовут Серж, а вот фамилия Дюма. Тезка твой. И такой же хитрец.

– Как я или Дюма – писатель?

– Как вы оба. Такой затейник доложу я тебе. А любознательный какой! В школе уже все исследовал. Осталась наша комнатенка, в которой аппаратура стоит. Уже ключ изготовил и дважды проникнуть пытался. Первый раз, через дверь понятно. Второй раз, через окно попробовал. С крыши на веревке спустился. Альпинист, да и только. Чуть не сверзился. Бледный, как полотно, потом весь день ходил. Трясло бедолагу от пережитого. Леонидович даже забеспокоился и участие проявил. Ценит он его, как специалиста.

– Дюма? Ну, конечно же. Как я не сообразил сразу. Сергей Францевич. Знаком уже, как же. Весьма смышлен и расторопен. Я думал, что замена Леонидовичу полноценная нашлась. И говорит по-нашему почти без акцента – это верно. Но не два года он в России. Два года, как вернулся в Россию. А вообще он родился здесь. Его предки камердинерами при князьях каких-то состояли, и вырос парень среди осин. Удивительно, что язык все же русский освоил в совершенстве. Умен. Не зря его Леонидович оценил. Рубит по всем предметам. Кадеты его хвалят. На Мишку Боярского не так что бы и очень похож, тут я не согласен. Скорее Мишка на него слегка, но шустрый дядька. А шпагой, как орудует. Видел я его в спортзале. Опасен. Куда там Карлу. А ведь зацепил же и тот сколько раз меня, пока я его угомонил. А этот и вовсе дуршлаг успеет сделать. Имей в виду, он со шпажонкой не расстается. Гремит ей везде.

– Так у вас там и до смертоубийства может дойти? – всполошилась Аннушка.

– Успокойся, Аннушка, Серега имел в виду, что народ отчаянный и при колюще-режущих. Значит, аккуратнее нужно, чтобы руки им не поотрывать в запале. Но это он для себя сказал. Я давно уже никому за это, руки не выдергиваю.

– А прежде дергал?– не поверила Аннушка.

– А прежде было как-то, что отрубил сгоряча пару ручонок вместе с оружием. Потом сожалел. Обратно-то не пришьешь.

Глава 4

Мишка с Серегой, ехали по вечерней воскресной Москве на «Троянах». Тверская улица, в конце которой и находился нужный им дом, даже в весеннюю распутицу была достаточно оживлена. Народ вывалился из храмов после вечерней службы и шлепал по колено в грязи, привычно матеря градоначальников.

Перед ними, парная упряжка волокла по лужам повозку на зимних полозьях, из которой высунулась любопытствующая голова седока – пассажира. Он иногда еще и пальцем тыкал, и что-то, по-видимому, пояснял попутчику, которого видно не было, но судя по артикуляции и тыканью пальцем, был наверняка иностранцем.

– Немец, сразу видно,– предположил Серега, разглядывая квадратную голову в цилиндре.

– С чего взял?

– В пенсне потому что. Вон шнурок болтается. Близорукостью страдает. Значит, читал много при свечах, лежа. Посадил глаза,– Серега, как заправский сыщик, привел аргументы.

– Шерлок Холмс, блин. Европеец, ты хотел сказать?

– Нет, немец,– заупрямился Серега.

– Пенсне потому что? И французы тоже лежа читать любят. Я уж про англичан не говорю. Это их любимое занятие. А уж шведов вообще хлебом не корми, дай с книжкой поваляться. И все потом в аптеку бегут за очками, за «пенснями» этими со шнурком. Мне вот ясно только одно, что это явно не китаец. Даже наши уже дворяне Вольтера пристрастились почитывать, в этих самых пенсне.

– Спорим на шалобан?– Серега пропустил мимо ушей, Мишкины резонные замечания.

– Да хоть на подзатыльник. Обалдуй. Иди, знакомься, или мне Филю послать?

– Посылай, чтобы все было по честному, а то опять какой-нибудь гадостью напоишь, а я потом бегай, ищи место отхожее.

– Боишься? Правильно делаешь. Я страшный, если меня разозлить. Филя, слетай, послушай, о чем вон тот с квадратной челюстью господин, в цилиндре бакланит, по-каковски главное,– Филя тут же перебрался на крытый возок, усевшись чуть ли не на цилиндр «немцу». Минуту посидев, и повертев клювом, он вернулся и доложил:

– Бакланят следующее.– «Ты, ослиная морда, когда уже мы приедем на постоялый двор?»

–«Сей момент будем на месте, экселенц. Вон видите те купола. Вот эту кирху проедем и будем на месте»,– на немецком шпарят.

– Подставляй загривок,– обрадовался Серега, поплевав на ладони.

– Не спеши. На немецком, не только немцы разговаривают, но и, например; швейцарцы и австрийцы, и еще, кто только не говорит. В конце концов, даже наш какой-нибудь помещик скорее на немецком заговорит, чем на родном языке. Филя, давай-ка еще разок смотайся и послушай подольше. Интересные персонажи рассекают по Тверской на рысаках, – в этот раз Филя сидел и «записывал» разговор «квадратного» с «экселенцем» до самого постоялого двора.

– Какое совпадение замечательное. Нам тоже сюда, – усмехнулся Серега, разглядывая второго пассажира, вылезающего из повозки и увязнувшего в снежно-грязевой каше. Был он в дорожном плаще и в цилиндре, который натянул до самого носа и маленькие глазки его сверкали из-под полей зло и требовательно. Лицо его, в отличие от квадратной рожи спутника, было скорее уж треугольное, если оценивать с геометрической точки зрения. Еще и бородка клинышком, донкихотская и усы, торчащие как у кота, усиливали эту треугольность настолько, что Мишка так и окрестил незнакомца – «треугольный».

«Треугольный», задирая ноги в ботфортах, прошествовал до ворот постоялого двора и шагнул в них, распахнутые услужливо перед ним, «квадратным».

– Ну, кто они?– Серега ерзал в седле и чуть не схватил прилетевшего Филю рукой. Филя ловко увернулся от его загребущих пальцев, растопыренных и свистнувших под его ногами.

– Из диалога, который зафиксирован, эту информацию извлечь возможным не представляется,– чирикнул Филя.

– О чем диалог?

– Тот, что с квадратной челюстью, тому, который «экселенц», достопримечательности местные показывал, с пояснением. «Это,– говорит, – курная изба – в ней курят. А это питейная – в ней пьют. А это постоялый двор – в нем стоят». А тот, который «экселенц», все фыркал и злословил:– «Варвары, дикари»,– говорит,– «В городе у них горожане, в деревнях деревенщина, еду едят, питье пьют. Примитивный язык».– Ну и все в таком же духе. Не нравится ему фонетика русская, хотя слова по-русски произносит вполне членораздельно, с пониманием.

– Ладно уж, Миха, щелкай «перстами» времени столько потеряли зря с этим Филей. Ничего толком выполнить не умеет. У меня чего-то рука чешется. Как там затылок твой? Только по-честному чтобы. Насвистишь сейчас, что они негры, знаю я тебя.

– Понятное дело, что негры. Особенно тот, что с челюстью, как у бульдога. Напудрились пади,– Мишка щелкнул пальцами и замер, вслушиваясь.

– Обломайся, Серега, – это не немцы. Вернее тот, что с мордой треугольной, как раз немец – прусак, а вот тот, что с рожей квадратной – наполовину наш. Маман у него татарка из Казани. А папаша евоный, тоже наполовину только немец, а на вторую половину – француз. Четвертинка там немца всего.

– Ничья значит,– вздохнул с сожалением Серега.

– Какая ничья? Три один в мою пользу. Значит, я тебе два подзатыльника должен.

– Здрасте! Что это за арифметика странная? Неправильная. На то уж пошло, нужно у этого «квадратного» спросить, кем он себя ощущает. Как на переписи. Если скажет, что татарином, значит, твоя взяла – бей. Ну а уж если он себя немцем считает, то тогда я вмажу. А ничья будет пусть, если он себя французом возомнил. Это если по справедливости.

– Выкрутился,– Мишка спрыгнул на черные доски тротуара и повел Лерку в поводу.– Стой здесь и никуда не уходи,

– Мишка набросил уздечку на вбитый в столб крюк и поднялся на высоченное крыльцо, постоялого двора. Его удивила тишина на подворье. Не сезон понятно, но обычно служилый холоп или сторож наемный, выходят обязательно встретить. А тут ворота открыты и нет никого. Прозвучавшие два выстрела подряд внутри дома, заставили парней переглянуться и достать из карманов «Завесы».

Мишка толкнул двери, прошел через сенцы и, распахнув вторую дверь, вошел в гостиную – трапезную и кухню по совместительству. Здесь оказалось людно, человек пять стояло, столько же лежало на полу. Позы лежащих сомнений не вызывали, убиты и скорее всего хозяева, и обслуживающий персонал, постоялого двора. А вот убийцы – злодеи, тоже несомненно – оставшиеся в живых. У двоих в руках еще мушкеты дымятся, а двое с обнаженными клинками замерли.

Кроме пятерых стоящих убийц и лежащих пятерых убитых, на табуретке сидела девица, вцепившаяся в руку стоящего перед ней уже знакомого Мишке «Треугольного». Он, очевидно, о чем-то ее спрашивал, прихватив за русую косу.

Мишка вошел совсем не кстати, помешав и «Треугольный» недовольно повернул свою рожу в сторону заскрипевших дверей. Был он сейчас без цилиндра и оказался лыс, как бильярдный шар.

« Классический злодей из Чарли Чаплинских фильмов немых»,– подумал Мишка.

А «классический злодей»– парень решительный и разговоры разговаривать не стал, скомандовав:

– Убить!– и двое с шпагами прыгнули в сторону входной двери. В одном из них Мишка узнал Сержа Дюма. Тот тоже узнал его и, придержав за руку напарника, крикнул охрипшим от волнения голосом:

– Экселенц, это они. Главные в Торговом Доме.– Экселенц, живо сориентировавшись, косу девичью из руки выпустил, и подпрыгнул от радости.

– Какая удача! Сами пришли. Хватай, вяжи!– и сам кинулся помогать, размахивая куском пеньковой веревки, появившейся у него в руке невесть откуда.

– Давно столько сразу придурков в одном месте не встречал, – удивился Серега, отшвыривая от себя первого подскочившего к нему молодца, пытавшегося оглушить его рукоятью пистолета. Молодец сполз тихо по бревенчатой стене и притих, а следом полетел Серж Дюма, размахивая обломком шпаги.

Этому не повезло, впечатался в стену рожей и повис, вцепившись в рукоять шпаги мертвой хваткой. Обломок вошел между бревнами легко, как шило в зад.

Еще двоих глушанули, так же качественно. Причем Серега, «квадратнорожего» аккуратно повесил, согнув, на дверное полотно. Видимо, чтобы не забыть, потом расспросить о национальном самосознании.

Дверь поскрипывала недовольно под тяжестью медвежьей, согнутого пополам «татаро-немце-француза» и голова его при этом ударялась в печной выбеленный бок. Не сильно, но громко. И понятно почему. Печь внутри пустая и голова тоже. Пустое, по пустому всегда так бывает.

Оставшийся в одиночестве «козлобородый», веревкой размахивать сразу прекратил и, сориентировавшись, попытался выпрыгнуть в окно. Идиот. Там окно-то, окно… Но раму выворотить успел табуреткой, с которой как ветром сдуло девицу. Забилась под стол дубовый и зажала рот кулаками.

Табуретку у «экселенца» Мишка отобрал и пару раз слегка по ушам здоровенным врезал, чтобы в себя привести. Но тот рвался, норовя завершить начатое – доломать раму оконную своим «бильярдным шаром». Пришлось обездвижить, для его же пользы.

– Замри, нечистая сила,– щелкнул Мишка пальцами и «экселенц», застыл, вытаращив глаза и открыв рот.

– Отдышись и подумай хорошенько. Ты в это оконце только намыленный пролезешь, кретин. А для этого нужны – вода, мыло и раздеться еще обязательно. У тебя есть мыло? Нет. Чего тогда ломишься? Постой и подумай,

– Мишка нагнулся и протянул руку девице.

– Татьяна, давай помогу, вылезай. Досталось тебе тут, я смотрю. Мы с тобой потом поговорим. Беги домой и не бойся ничего. Ну, или если страшно, то веди своих всех в швейную мастерскую. Я через часик освобожусь и подойду. И не бойся ничего. Я давно все про тебя знаю. Не уволим. Все будет хорошо. Успокойся,

– Татьяна заревела в голос, вцепившись в Мишку такой хваткой, будто боялась улететь.

– Михха и -и -и –л Ппетро-о-о…– пыталась она что-то сказать.

– Не говори ничего, знаю я все. На-ка вот водицы,

– Мишка зачерпнул ковш воды из ушата стоящего на лавке и Татьяна, расплескивая воду, принялась пить, всхлипывая и приходя в себя.

– Ну как, полегчало?– Татьяна кивнула. – Пошли я тебя провожу до ворот,– Мишка вывел девушку из дома и помог спуститься с крыльца.

– Живешь-то далеко? Ну, это рядом. Давай, собирай домашних и к нам перебирайтесь пока. Или у вас там хоромы родовые бросать жалко? Домишко – завалюха? И сколько вас там? Девятеро. Веди к нам. У тебя отец-то, в каком ремесле подвизается?

– Сапожник он, но сейчас хворает и заказов нет,– прошептала едва слышно девушка.

– И мать хворает? Что у нее?

– Чахотка,– заплакала Татьяна.

– А у отца?

– Отца упряжка боярская сбила, ногу повредил, ходить не может третью седмицу.

– Вот уж – «Пришла беда – отворяй ворота». Мать-то что же совсем плоха?

– С кровью дышит уже, боюсь я что братья, да сестры от нее хворь эту переймут. Марфутка уже запокашливала и Пашутка тоже синий уже весь,– еще пуще залилась Татьяна.

– Иди, собирай своих. Поживете пока у нас. А там глядишь все и образуется. Что же ты не подошла к Катюше?

– Да как же? Она и так благодетельница, а еще и виновата я. Как? Одни мы, что ли плохо-то живем? Всем нелегко, – Мишка достал носовой платок и вытер ей слезы: – Беги, потом поговорим обстоятельно. Разберемся с этими злодеями, да и придем,

– Татьяна побежала домой, оглядываясь через каждые два шага, увязая в снежной каше.

Мишка вздохнул тяжело:– «Еще одна судьба незавидная. Что за век такой? Что за страна у нас такая, что всегда в ней большинству людей плохо?»

Пока он провожал девушку и разговаривал с ней, Серега времени не терял и попытался разговорить экселенца.

– Молчит гадюка,– посетовал он.– Ты что ему и язык заморозил?

– Нет, вполне может общаться, если захочет. Не желает видать с тобой.

– Я так и понял. Ишь, глазенками поросячьими зыркает.

– Ты, Серега, давай-ка, наверное, за околоточным сходи. Всю ведь семью вырезали подлецы. Вон, пацана десятилетнего и то не пожалели. Женщину вон. Сволочи. Или послушать желаешь? Так я распоряжусь, Филя все запишет.

– Иду, только вот у этой гниды «квадратной» спрошу, кем он себя считает по национальности, а то ты забудешь, а потом где я его в узилищах-то искать буду. Или на каторге,

– Серега похлопал ладонью по квадратной челюсти, висящего «квадратного», но тот не отреагировал, пуская слюну и мотая головой.

– Миш, приведи в соответствие,

– Серега сбросил тушу «квадратного» на пол и выплеснул на него ушат с водой. Холодная вода подействовала благотворно или легкий щелчок, но «квадратный» глаза открыл и даже слюни вытер мокрым рукавом.

– Ты кто?– присел рядом с ним на корточки Серега.

– Я есть подданный его величества короля Пруссии. Фердинанд фон Заугель.

– Немец?

– Я. Так есть,– гордо вскинул квадратный подбородок Заугель.

– А мать татарка из Казани – это как? Ты выходит татарин, наполовину?– Серега торжествующе оглянулся через плечо на Мишку.

– Ты еще про бабушку француженку расспроси, – усмехнулся тот.– Нашел время.

– Так кто ты, фон Заугель? Немец, Татарин или Француз?

– Серега уставился в лицо Фердинанда пристальным взглядом.

– Во Франции я француз, в Пруссии – прусак,– гордо произнес Заугель.

– А в России – татарин?

– В России я – немец,– зло блеснул глазами Заугель.

– Ну и хрен с тобой, немец. Я тут подзатыльник в пари на тебе выиграл, так что вроде как обязан. Но я не жадный, получи раз такое дело, а я как-нибудь обойдусь следующим разом, – сообщил ему Серега и влепил звонкий шалобан в низкий лоб немца.– Не стоит благодарностей. Я пошел за околоточным, Миха, пиши, интересно будет послушать,

– Серега вышел, перешагнув через выпавшего из реальности от щелчка, немца.

– Времени у меня мало, сейчас сюда слуги Закона заявятся,– начал Мишка.– Рассказывай. Кто? За каким хреном крутишься вокруг Торгового дома? Кто послал?

– Я граф Готфрид фон Лейбниц и меня никто не может послать. Я иду сам туда, куда считаю нужным,– высокомерно заявил, как оказалось, граф.

Мишка удивленно приподнял брови:

– Вот значит как? Поэтому «экселенц»? А я думал кличка воровская. А это они, значит, ваше графское достоинство отмечают. Ну и чем обязаны? Такому вниманию с вашей стороны, граф?

– Я должен вывезти одного из вас в Пруссию.

– Какая честь! Зачем?

– Вы самые богатые люди в Российской империи. Поэтому.

– Да с чего вы взяли что «самые»?

– У нас есть информаторы в казначействе,– скривился в презрительной улыбке Готфрид.

– Верю. «У нас» – это у кого?

– У нас это у истинных патриотов государственности и блюстителей истинного христианства…– Граф облизнул пересохшие губы и принялся говорить. О том, что грядет Антихрист, что Европа слепа, а Россия погружена в медвежью спячку. Что только они – истинные Аристократы Духа осознают истинную опасность и ее размеры катастрофические, апокалипсические, необратимые.

– Французская революция расползается по Европе метастазами и заполняет ее. Еще год, другой и явится Тот, кого называют "Сын Беззакония". Ангелы уже вострубили, но мало кто их услышал. Не многие поняли. Аристократы Духа – это те, кто может остановить грядущее пришествие Антихриста. Нас мало и у нас мало средств, чтобы организовать истинную Коалицию и Сопротивление достаточное. Решено привлечь средства со стороны. Экспроприировать, если будет такая надобность. Для выполнения нашей миссии все средства допустимы. Мы предлагаем сначала добровольно помогать нам, но когда нас не хотят слушать, мы действуем решительно и это правильно. Потому что сидеть, сложа руки – смерти подобно. «Сын Беззакония» – «Зверь», набирается сил. Он, в отличие от нас, не миндальничает. Он берет все, до чего дотягиваются его лапы. Это дает нам право действовать адекватно.

– Это когда же вы Аристократы Духа обращались к нам с просьбами, что-либо профинансировать?

Что-то не припомню я таких просьб?

– Привезли бы вас в Берлин и обратились.

– Как мило с вашей стороны. Экскурсию бесплатную в Берлин хотели нам устроить, а там душевно поговорить. А мы не поняли по медвежьей глупости своей, в спячке пребывая.

– Вы многое не понимаете,– опять скривился презрительно Готфрид.

– Да где уж нам. Вот эти убийства, например. Зачем?

– У вас говорят.– «Лес рубят – щепки летят» – это «щепки». Они… – Готфрид кивнул на тела,– хотели донести. Хозяин был нами завербован, но возомнил о себе, или о нас, невесть что. Вон тот, который у входа с пулевым отверстием в черепе – полицейский. Его узнали, и он пытался убить нашего агента,

– Мишка подошел к телу убитого и действительно увидел в его руке нож.

– Пришлось его ликвидировать, а вместе с ним остальных, как свидетелей. Нам не нужна огласка.

– А к Императору вы с просьбой о помощи не обращались?

– Он в прелести. Околдован окружением. А оно сплошь из слуг антихристовых – масонов. Как можно просить о чем-то того, кто возвращает их к власти?

– Значит вы АД – Аристократы Духа. Странная аббревиатура получилась не находите, граф?

– Нет. Не нахожу. Мы АД для Антихриста и слуг его, и воинства его.

– Лихо. Вам только не хватает черепа со скрещенными костями на красных знаменах и свастики.

– У нас есть знамя и герб есть.

– Интересно было бы взглянуть. И как же они выглядят?

– Полотнище траурной скорби и на нем рыцарь, скачущий в последнюю схватку.

– А девиз? Девиз есть? Если нету еще, то я предлагаю,– «Это есть наш последний и решительный бой», и череп со свастикой всенепременно хоть по углам налепите, раз у вас по центру уже всадник, сломя голову, несется.

– Девиз есть уже. «С нами Бог».

– Гот мит унс? Правильно. Краткость – сестра таланта. А я тут с банальностями лезу. Коротко и ясно. Кто же возглавляет АД?

– Совет из достойнейших. Эти люди наша Надежда и Вера.

– Про Любовь упомянуть забыли,– напомнил Мишка.

– Любовь мы оставили Господу нашему. Он грядет с ней на своих знаменах, а мы лишь предтечи Его и посему не дерзаем столь возвышенно. Нам Вера и Надежда в удел Им ниспосланы.

– Сколько патетики возвышенной. Однако отвечать вам в ближайшее время придется перед судьями земными, за банальнейшее убийство нескольких подданных Российской империи. Вам, как главе шайки, а им как исполнителям злодейства. И разговаривать мы с вами, вот такими «борцами», желания не испытываем. Грязными руками, чистое дело не делают. Хотя с вашим Советом я бы пообщался и, причем, не откладывая в «долгий ящик». К кому обратиться по приезде в Берлин?

– К Кюрфюрсту Герцогу … Готфрид радостно блеснул глазами и принялся сыпать именами и адресами.

– Вы не пожалеете, что приняли это решение. Вы нужны нам, а мы вам. Это был бы самый могущественный Альянс, за всю историю Европейскую.

– А вы не преувеличиваете наши возможности и ваш потенциал?

– Нет, я – реалист. У нас достаточно информации, чтобы сделать правильные выводы. Наши агенты поработали на славу, и мы располагаем ясной картиной ваших финансовых возможностей. Вы империя финансовая в империи законодательной. Не хотите пока прибрать власть видимую также, но невидимая власть уже сосредоточена в ваших руках. В Москве пока только и в Санкт-Петербурге. Но эти два главных города Империи и они та лакмусовая бумажка, на которой мы видим, что ждет Россию через несколько лет. Менее чем через десятилетие. Вы подомнете под себя всех. Сядете на финансовый трон и, Россия поскачет туда, куда вы ей прикажете. А кучером в эту повозку посадите того, кого посчитаете нужным. Павла, Александра или кого-то еще. Марионетка – вот его истинное имя. А кукловоды – Торговый Дом «Руковишников и К».

– Здорово. Значит, мы узурпируем власть? Так может, пока вы гоняетесь за «призраком» бродящим по Европе – за Антихристом, Он явился в России в нашем лице? Захватим власть сначала здесь, а потом прикрутим и Европу к Российскому тарантасу?

– Такое предположение высказывалось и даже некоторые из Аристократов высказывались не за Союз с вами, а за ликвидацию вашу, как потенциальных «Сынов Беззакония». К единому мнению не пришел Совет. Большинство за переговоры. Потому что вы пока не суетесь в Большую политику и законопослушны в рамках Империи. А в Европе обозначились пока только в банковской сфере, что никак не может влиять на политические процессы там проистекающие.

– Может мы собираем силы и готовим плацдарм, для последующего натиска по всем направлениям? Это не приходило вам в голову?

– Приходило. Поэтому с вами хотят говорить,– Готфрид с уважением посмотрел на Мишку.

– Я вас отпущу, чтобы сэкономить время, которое вы потеряете зря, «выкручиваясь из тисков правосудия». Поезжайте в Берлин. Мы будем через три недели. В конце марта, по указанному адресу у Кюрфюрста. Ну а «щепки» предоставим убирать местным блюстителям порядка. Вы свободны, граф,

– Мишка щелкнул пальцами и Готфрид фон Лейбниц протянул ему руку:

– Я весьма был рад с вами беседовать, герр … Прошу прощения, но вы не представились.

– Соболев Михаил Петрович, честь имею.

– Очень, очень рад. Я могу забрать своего помощника – Заугеля?

– Забирайте. Я же вижу, что без него вы не уедете, а это значит, что опять потеряете время, пока будете его «отмазывать». Остальные будут отвечать по Закону и распорядитесь, чтобы ваши агенты, те которые пока на свободе, прекратили преследовать бедную девушку и Торговому Дому внимание не уделяли. Ваше любопытство может стоить им жизни.

– Согласен, герр Соболев. Вы сильный человек. Весьма загадочный и обладающий гипнотическими способностями, я в восхищении. Сегодня же выезжаю. Честь имею,– граф вышел, уводя с собой уже давно поднявшегося на ноги Заугеля, посматривающего в сторону Мишки с опасением, но молчащего. На лбу у него красовалась здоровенная шишка, которая продолжала увеличиваться, грозя превратить и без того маленькие глазки в щелки. Мишка вздохнул и убрал ее со лба немца, в память о его маме – казанской татарке.

Околоточного Серега привел минут десять спустя, после ухода графа Лейбница и служивый, стимулированный ассигнацией, развил кипучую деятельность, демонстрируя Закон в действии. С ним пришли еще двое служивых, поэтому парни не стали задерживаться на осиротевшем постоялом дворе, оставив письменное объяснение происшествия.

Вручая исписанные листы околоточному, Мишка пояснил на словах, что все написанное от первой до последней буквы правда и ничего более добавить они не могут, а по сему просят власти не беспокоить их.

– Вам, сударь, чтобы не утруждали себя напрасными хлопотами, позвольте воспомоществование сделать вот этой ассигнацией. Это за то, что беспокоить нас не станете. Разберитесь со злодеями вдумчиво,

– Мишка сунул служивому, в карман мундира обтрепанного, сто рублей и тот, обомлев от радости, даже спасибо сказать забыл.

Застыл истуканом и «ел» глазами, пока не вышли во двор.

– Вот что значит «стимул»,– кивнул Серега в сторону дверей, из-за которых раздался «вдумчивый» рев околоточного:

– Отвечай, тать непотребный, глаз вырву.

Филя уселся на плечо Серегино и погнал запись разговора Мишки с графом.

– АД ,– усмехнулся Серега.– Аристократы. Схвачено у них все, а прокололись на примитивном бандитизме.

– Да не «прокололись», просто возомнили себя «право имеющими». А всех остальных «тварями дрожащими». Читал Достоевского?

– Теорию Раскольникова? А нас они куда отнесли?

– Пока к «тварям» и, Слава Богу. Потому что кроме себя никого «право имеющими» не признают и если к ним отнесут, то устранить решат. Попросту ежели, то жизни лишат. Вон, как семью эту. Граф ясно дал понять.– «Кто не под ними – тот труп».

– Весело! Едем в Берлин?

– Обещал. Могу и один смотаться, если у тебя желания нет.

– Ага, сейчас. Чтобы я пропустил такое шоу? Не дождешься. А ты знаешь, Миха, он ведь – граф этот лысый, прав где-то. Только они считают, что Антихрист грядет весь в клубах дыма и раком поставит всех и сразу. А я думаю, что идет он медленно. Столетиями. Не спешит гад. Взгляни на Европу нынешнюю и конца 20-го века. Что, прежде всего в глаза бросается? Разница какая? Между этой и той?

– Эта интереснее. В ней процессы кипят. Энергия через край плещет. Государства образуются новые. Нации по языкам кучкуются. А в конце двадцатого Европа – это спальный район комфортабельный, для белых воротничков. Туризм, памятники на каждом шагу. Царство теней и размытые национальные признаки. Евро – одним словом. Скукота. Разве что Франция выпадает слегка, благодаря кодексу Наполеона, по которому живет. Весело там, судить по фильмам если.

Но боюсь, что и это всего лишь видимость жизни. Впереди Европу ждет ликвидация таможен и единая валютно-денежная единица. Носятся они с этими Соединенными государствами, как с писаной торбой. Наполеон, вон сколько войн провел и крови пролил, чтобы это же сделать. А тут без крови и стрельбы, раз и одно большое государство. И что будет лет через двадцать? Поколение будет новое, симбиозное. Которое уже не будет понимать кто оно. Космополитизм и глобализм победили. Вернее Антихрист. Что объединять будет эту массу европейцев? Деньги. Больше ничего. Все остальное сомнительно. Общая культура, искусство, история? Там только темы для раздоров или средство для них. Значит, прогладят утюжком или отстранится каждый. Электорат получится, пальчики оближешь. Причем, очень управляемый. Европа дважды объединялась за последние двести лет. Раз в сто лет. Оба раза насильственно. И оба раза разваливалась, сцепившись с Россией. Вот теперь в третий раз. Но вроде бы добровольно. Иначе все происходит. А как закончится? Опять на нас попрут? Думаю, что да. Только иначе и попрут. Попытаются сделать своей дешевой базой сырьевой.

– Вот и я про это. Антихрист, Антихрист. Сначала Бонапарта так заклеймили, потом Гитлера. А Тот придет тихо, без криков «Хайль» и треска барабанов. И не с мечом в руке, а с калькулятором. Я недавно Апокалипсис перечитал Иоанна Богослова и знаешь, что мне в конце в голову пришло, когда строчки последние прочитал? Ну, там где написано, что горе тому «кто прибавит или убавит», что-то из пророчества этого.

– Что?

– Показалось вдруг, что убавить может и прибавить не осмелились, а вот местами попереставляли, наверняка. Такое ощущение, что Иоанн увидел видение и записал, что запомнить сразу смог. Потом походил пару недель и что-то еще вспомнил – опять записал. И так раз двадцать. А потом то, что получилось, в печать сдал, как есть – не отредактировав. Или записал правильно, но наборщик со вчерашнего бодуна попался, с руками трясущимися и листы выронил, а потом первый и последний положил правильно, а остальные набрал как попало. Иоанн очень умен и образован, почему такая непоследовательность в повествовании? Будто двоечник стихотворение рассказывает наизусть, в учебник подглядывая. И то с конца начнет, то в середину влезет, то опять к началу вернется.

– Ну и к какому выводу пришел?

– Вывод ясен и прост. Иоанн Откровение пишет, сочувствуя людям, и пишет понятно, как надо, но из его Пророчества делают катраны, вроде Нострадамусовых, зашифрованные так, что кроме поэзии хитрой никто ничего не видит уже. Вот хотя бы с этим предупреждением про «добавить и отнять» что-либо в тексте. Про переставить, кстати, Иоанн ничего не говорит. Считает, что нет в том большого несчастья? Он предупреждает буквально вот так. Я даже запомнил.– «И если кто отнимет что от слов книги пророчества сего, у того отнимет Бог участие в книге жизни, и в святом граде, и в том, что написано в книге сей»,– Конец цитаты. Я так понимаю, что здесь присутствует тавтология непростительная для автора, но простительная для бездумного переводчика. Я про «книгу». В одном предложении слово «книга» трижды употреблено. Гадай теперь чего там отнимет Господь у нарушителя. То, что в «книге жизни» записано? Или, то, что в «книге пророчества сего». По смыслу, конечно же, понимать нужно, что «книге жизни», а перевернуть можно смысл и по другому. Иоанн столь безграмотен? Или переписчик не трезвый, с гусиным пером? И это в предложении обыкновенном, про административные меры воздействия к нарушителю применяемые. Я нашел два толкования. А сколько богословы хитромудрые сыщут? А если взять прямо из пророчества фразы про колесницы, бегущие, хрен знает какие с колесом в колесе и «исполнены очей»? Почему для умных века сжаты, а для идиотов, среди которых «найду ли верных?», дни сосчитаны? А идиоты, в конце двадцатого века, с облегчением вздыхают, когда очередной «конец света» не состоялся, объявленный очередным мошенником. Так хоть бы праведно жили эти дни, сосчитанные мошенниками. Нет, ждут, когда объявят официально.– «Пришел конец света, всем выйти на Суд». И радуются, что не объявляют. Так же и с Благодатным огнем. Он, когда придет Антихрист, не сойдет и вот все «ура» орут, когда сходит в очередной раз. Значит, не пришел еще Антихрист. А вдруг уже пришел, а мы и не заметили.