10
На чай к Корделии Дафна не попала бы даже при желании: на следующий день с самого утра у неё ужасно разболелась голова, и она пролежала в постели. Корделия пожелала ей поскорее выздоравливать и быстро повесила трубку.
Суарес позвонил через несколько дней и сказал, что хотел бы встретиться с ней в Гринвилле.
– Я прилетел позавчера, – сказал он. – Разумеется, стоимость перелёта в одну и другую сторону включена в ваш счёт, мэм, как и моё проживание здесь. Мне нужно было попасть в Гринвилл, так как сделки с недвижимым имуществом по вашему месту проживания регистрируются именно в этом городе…
– Вы что-нибудь узнали? – спросила Дафна дрожащим голосом.
– Довольно много, мэм. Признаюсь, это было не трудно. Предпочёл бы обсудить лично, если вы не возражаете. Насколько я понимаю, от вашего посёлка до Гринвилла рукой подать…
– Я приеду, – тут же отозвалась Дафна. – Где вы остановились?
– В отеле «Хилтон», мэм. Люблю эту сеть.
– Я наберу вас, как только приеду, – пообещала Дафна и повесила трубку.
Она намеревалась отправиться в Гринвилл прямо сейчас.
Что-то подсказывало ей, что медлить не стоит.
Точно как в прошлый раз, стоило ей положить трубку, как тут же позвонила Корделия, но Дафна не стала отвечать.
Сейчас ей было не до того.
***
Признаться честно, Дафна до чёртиков боялась встретить Корделию, выходя из дома, но, к счастью, этого не произошло. Накормив собак, она оставила их в доме и, заперев калитку, быстро направилась к машине.
Бросив осторожный взгляд в сторону дома Корделии, она отметила, что вроде бы у окон никто не стоит.
Это хорошо, подумала она.
Очень хорошо.
Дафна сама не понимала до конца, почему вдруг стала так сильно не доверять Корделии. Скорее всего, говорила она себе, причиной тому была странная и непонятная ложь последней.
Зачем, Корделия?
Бросив последний взгляд в сторону её дома, Дафна села в машину и пристегнула ремень.
Ей нужно было добраться до Гринвилла как можно быстрее.
***
В жизни Пабло Суарес оказался приятного вида мужчиной лет сорока пяти. Внешне он чем-то напоминал режиссёра Роберта Родригеса.
– Рад познакомиться поближе, мэм, – бодро отрапортовал он, отодвигая для неё стул. – Присаживайтесь. Я заказал сок и минеральную воду. Признаться, я был бы не прочь промочить горло чем-нибудь покрепче, но у меня есть принцип – не пить на работе, – он развёл руками. – Так что придётся довольствоваться этим. Впрочем, если вам хочется чего-нибудь более существенного…
– Вы слишком разговорились, мистер Суарес, – обрубила его Дафна и тут же, смягчившись, добавила: – Сказать честно, я с удовольствием бы выпила, но я за рулём.
– Понимаю, мэм, – кивнул Суарес, наливая ей сок в стакан. – Что ж, давайте приступим. Сейчас я расскажу вам всё, что мне удалось узнать, – он положил на стол массивный конверт. – Это всего лишь копии, оригиналов у меня, сами понимаете, нет. Но, думаю, их вам будет достаточно.
Дафна кивнула:
– Расскажите сначала.
– Конечно. В общем, до 1958 года особняк «Чёрные пороги» принадлежал Эйбрахаму Хэссену. Название это, кстати, совершенно не «народное», как вы утверждали, а вполне официальное – неподалёку от особняка протекает река, вода в которой местами тёмная и грязная, отчего пороги, коих в речке немало, кажутся чёрными. Хозяйка – жена мистера Хэссена, Мэри – назвала особняк так в честь этой самой реки; по всей видимости, такое название казалось ей красивым и необычным. Так вот. В 1958 году в особняке Хэссенов произошла целая череда загадочных происшествий. Буквально одновременно исчезла дочь Хэссенов, а затем была загадочно отравлена экономка мисс Декстер, дочь которой – Брунхильд Декстер – после всех этих событий оказалась в приюте.
Дафна довольно кивнула. Историю эту она уже, разумеется, знала от Элисон Арчибальд, но то, как чётко изложил её детектив, говорило о том, что он хорошо поработал.
– После исчезновения дочери и убийства экономки, – продолжил Суарес, – Мэри Хэссен повредилась рассудком. Как я понял, в убийстве поначалу подозревали её, но затем подозрения сняли. Как ни крути, судьба миссис Хэссен сложилась трагически: от горя после исчезновения дочери она сошла с ума и оказалась в лечебнице для душевнобольных. Сам же Хэссен покончил с собой.
– Я уже знаю об этом от кое-кого, – сказала Дафна, делая глоток сока; в горле у неё пересохло. – Расскажите, кому же достался особняк после того как…
– Немного терпения, мэм, – Суарес поднял вверх указательный палец. – Тут-то мы и подходим к самому интересному. Короче, до 1998 года особняк по сути принадлежал той самой Мэри Хэссен. Несмотря на то, что, как человек, страдающий тяжёлым психическим расстройством, Мэри не имела права распоряжаться своим имуществом, отнять его у неё, сами понимаете, никто не мог: как ни крути, она законная владелица, пускай и душевнобольная. В 1998 году Мэри Хэссен скончалась. Поскольку её дочь Селестина давным-давно была признана без вести пропавшей и уже могла считаться мёртвой, наследников у Мэри не было, и дом был выставлен на торги.
– И кто же купил его? – не выдержав, перебила Дафна.
– Сейчас вы просто упадёте, мэм, – Суарес усмехнулся. – Дом был приобретён на аукционе неким англичанином по имени Джонатан Мэттьюз. Несколько лет назад Джонатан скончался. Детей у него не было, но осталась вдова. Эта женщина меня заинтересовала – ведь именно она, выходит, является теперь владельцем особняка – и я решил навести о ней справки.
– И… и что вы узнали? – спросила Дафна.
– Я же сказал, что вы просто упадёте, – одним глотком Суарес осушил стакан с минеральной водой. – Женой мистера Мэттьюза являлась некая Брунхильд Мэттьюз, – он сделал паузу и, понизив голос, произнёс: – В девичестве – Декстер.
У Дафны перехватило дыхание.
– Брунхильд Декстер, – тихо проговорила она, – дочь убитой экономки… так самая, что сбежала после пропажи дочери Хэссенов…
Суарес кивнул, явно довольный реакцией на найденную им информацию.
– Именно так, мэм, – сказал он.
– Где… где она сейчас? – руки Дафны сами собой зашарили по сумочке в поисках пачки сигарет. – Где сейчас эта Брунхильд Декстер?
Заметив её замешательство, Суарес немедленно протянул ей свою пачку сигарет и зажигалку.
– Курите, мэм, – сказал он. – Лучше курите, потому что вас ждёт ещё один сюрприз.
Дафна отмахнулась, закуривая.
– Давайте уже, – сказала она.
Суарес сложил руки в замок.
– Мэм, Брунхильд Декстер живёт прямо напротив вас, – сказал он.
– Ч…что?
– То самое, мэм. После смерти мужа Брунхильд Декстер – точнее, Брунхильд Мэттьюз – зачем-то сменила имя. Вероятно, она хотела, чтобы никто не узнал, как её звали раньше, но не учла одного: сменив имя, ей пришлось также пройти перерегистрацию всего имущества, владельцем которой миссис Мэттьюз являлась, так что раскрыть правду оказалось проще простого. Теперь миссис Мэттьюз зовут Корделией Вудмэн, мэм.
Дафна подавилась дымом. Руки её задрожали.
– Чёрт побери, Корделия… – выдавила она.
Суарес снова кивнул.
– Именно так, мэм, – сказал он. – Владелец «Чёрных порогов», которого вы так хотели найти, всё это время был у вас под носом.
Дафна хмыкнула:
– Вы даже не представляете, насколько под носом, – она затушила окурок в пепельнице. – Что ж, вы прекрасно поработали, мистер Суарес. Я что-то ещё должна вам?
Суарес развёл руками:
– Абсолютно ничего, мэм. Признаться, я был бы счастлив, если бы вы согласились поужинать со мной, но…
Дафна шутливо погрозила ему пальцем.
– Не наглейте, – сказала она.
Суарес тихо засмеялся.
– Вот всегда так, – резюмировал он.
***
Едва сев в машину, Дафна тут же закурила.
– Так ты, оказывается, Брунхильд Декстер, – сказала она.
Выпустив дым, она откинулась на спинку сиденья.
Что-то не связывалось у ней в голове.
Зачем Корделии, то есть Брунхильд, понадобилось покупать дом, в котором произошли такие ужасные события её детства?
Зачем ей понадобилось вообще возвращаться в эти места?
Будь на её месте она, Дафна, она ни за что не вернулась бы…
«Радуйся, что ты не на её месте, детка».
Дафна убрала зажигалку и пачку в сумочку, а когда подняла глаза, на лобовом стекле автомобиля красовалась надпись:
«Будь осторожна, Дафна».
Буквы выглядели так, словно кто-то надышал на стекло и вывел их на нём пальцем.
– Я думала, ты не можешь быть далеко от своего дома, – тихо проговорила Дафна, чувствуя, как всё её существо изнутри наполняет ужас.
– Недолго, – будто бы проговорил кто-то прямо рядом с ней, а потом всё исчезло, и буквы на стекле тоже.
Дафна уронила голову на руки.
– Что за сраная чертовщина, – в сердцах произнесла она и с трудом подавила желание врезать кулаком по передней панели автомобиля.
11
Неладное Дафна почуяла сразу, едва подъехав к дому.
Её дом, к которому она, как ни странно, успела уже привязаться, казался ей каким-то…
Инородным.
И – чужим.
Ключ в замке тоже поворачивался как-то странно… или ей это уже чудилось?
Нет, не чудилось.
Подозрительная тишина в доме убедила её в этом окончательно.
– Хьюи, Дьюи, Луи! – крикнула она, лихорадочно соображая, что точно, она была в этом уверена, оставляла собак именно в доме, а не в саду (сказать по правде, она никогда не оставляла их в саду, когда собиралась отлучиться). – Вебби!
Никто не отозвался на её призыв, и Дафна крикнула снова.
Жуткие подозрения начали, будто змеи, заползать внутрь её сознания, и от этого похолодели руки.
«Будь осторожна, Дафна».
Чёрт.
– Вебби! – ещё раз крикнула она и, захлопнув входную дверь, устремилась в холл, едва не задев плечом вешалку.
Едва она вошла туда, самые страшные подозрения её подтвердились.
Собаки были мертвы.
Хьюи и Дьюи на первый взгляд могли показаться просто спящими, но кровавая пена в уголке пасти и одного, и другого ясно, как ничто другое, давала понять, что больше они не проснутся. Луи лежал на спине, и, судя по позе, в которой он застыл, он мучился сильнее своих собратьев: вероятно, убивший их яд подействовал на него сильнее, чем на остальных, либо же доза его была больше. С Вебби же убийца обошёлся ещё более жестоко, чем с ретриверами: ей перерезали горло. Собачка лежала на любимом диване Дафны нежно-персикового цвета с застывшими, будто большие чёрные пуговицы, глазами. Шерсть под шеей была окрашена в алый цвет. Под ней была лужа крови.
Руки Дафны инстинктивно метнулись ко рту, будто стремясь подавить рвущийся из горла крик. Она всё равно закричала, но сдавленно, едва слышно… по крайней мере, так ей казалось. А потом мысли заметались в голове, словно роящиеся вокруг улья пчёлы.
Кто это сделал? Кто, чёрт побери, это сделал?
И – зачем?
Мысль о том, что такое с её собаками могла сотворить мёртвая девочка из проклятого особняка, Дафна отбросила сразу: она обладала крайне полезной способностью не терять чувство здравого смысла даже такой ситуации.
Зачем девочке убивать её собак? К тому же – она мёртвое существо из иного мира, она – дух (положа руку на сердце, Дафна и с самим существованием духов-то ещё не смирилась до конца, но сейчас ход её мысли был именно таким), разве дух стал бы использовать нож и яд?
Разумеется, нет.
«Будь осторожна, Дафна».
Обнаружив, что сидит на полу, Дафна вскочила на ноги.
– Мне нужны ответы на вопросы, – тихим дрожащим голосом произнесла она, а затем неожиданно твёрдым уверенным шагом пошла к двери.
Выйдя из дома, Дафна устремилась к особняку «Чёрные пороги».
Которого она отчего-то больше не боялась.
***
Дверь поддалась сразу, даже почти без скрипа.
Так, словно её тут ждали.
Да, Дафна, тебя ждали, так же, как несколько лет назад ждали Джорджину.
Тебя ждут, Дафна.
– Я пришла, – тихо сказала она и, несмотря на дрожащие колени, вошла в особняк.
Запах пыли был первым из тех, что ударили ей в нос. Точнее, нет, даже не так.
Запах пыли – и тлена.
Дом будто сам по себе был умирающим, разлагающимся.
Нет. Не умирающим.
Мёртвым.
– Я здесь! – крикнула она куда-то вглубь дома. Казалось, голос её тут же поглотили мёртвые стены, и Дафна, набрав в лёгкие полного пыли и разложения воздуха, крикнула снова: – Я здесь! Я здесь, Селестина.
Маленький тусклый силуэт в голубом платье, казалось, вышел из стены и стал стремительно приближаться, становясь при этом больше и чётче. Дафна задрожала, но не двинулась с места.
– Я здесь, Селестина, – повторила она.
Силуэт девочки (хотя, наверное, правильнее было бы сказать дух) приблизился настолько, что теперь стоял прямо напротив Дафны в двух шагах от неё, и Дафна впервые за всё это время смогла взглянуть в её глаза.
Они были голубыми, огромными и очень печальными.
– Здравствуй, Дафна, – сказала девочка. Из правого глаза её выкатилась кровавая слеза и упала на пыльный пол.
На какое-то мгновение Дафна, казалось, утратила дар речи, но затем способность говорить вернулась к ней.
– Здравствуй, Селестина, – сказала она.
Девочка покачала головой:
– Нет. Не Селестина. Меня зовут Брунхильд. Брунхильд Декстер.
– Но как…
– Селестина украла моё имя, – сказала девочка, и её холодные маленькие мёртвые пальцы легко коснулись руки Дафны. – Идём, я покажу тебе.
– Украла имя? – переспросила Дафна, из последних сил пытаясь осмыслить, что происходит. Она, Дафна Крейд, рационалист и атеист, сейчас находится в старом заброшенном доме и разговаривает с мёртвой девочкой. – Как это – украла имя?
– Ты сейчас всё увидишь сама, – сказала девочка и сжала её руку – Дафна отчётливо ощутила это физически. – Идём.
Дафна не успела ответить. Девочка буквально вцепилась в её руку, и дом стремительно начал меняться. Исчезла пыль, паутина, ушли мёртвые запахи. Всё стало вертеться, вращаться, у Дафны закружилась голова, она громко выдохнула, стараясь не выпустить руку девочки. И когда всё перестало кружиться, дом был теперь совершенно иным.
Это был жилой особняк середины XX века.
– Смотри, – приказала девочка, глядя ей в глаза, и Дафна попыталась снова сжать её руку, но та вдруг куда-то исчезла, и вместо неё появились совершенно иные картины.
– Смотри, – пролепетала Дафна одними губами.
Она была готова смотреть.
***
Эйбрахам Хэссен был любвеобильным мужчиной. Как подавляющее большинство мужчин подобного толка, он пребывал в святой уверенности, что жена его столь глупа и доверчива, что ничего не замечает, но это было далеко не так.
Мэри Хэссен была умна и пронырлива. О романе мужа с красивой видной Сабриной Декстер она догадалась сразу. И когда стало известно, что незамужняя мисс Декстер понесла от какого-то таинственного любовника, сомнений в том, кто отец ребёнка, у Мэри не было на ни йоту.
Выставить Декстер за дверь муж ей не позволил, и Мэри была обречена на то, чтобы терпеть под одной крышей с собой не только любовницу, а теперь ещё и ребёнка своего мужа, когда тот родится. Ситуация усугублялась тем, что сама Мэри недавно обнаружила, что беременна. Девочки родились с разницей в несколько дней, и это тоже никак не могло радовать Мэри. И тем более радовать не могло то, что малышки были похожи как две капли воды и очень сдружились.
Хэссен прекрасно понимал, что Мэри, несмотря на свой ворчливый брюзгливый характер, по большому счёту безопасна, к тому же, он продолжал её недооценивать. Быть может, потому что ключик к ней он подобрал сразу, ещё до того, как посватался.
Мэри любила деньги, а денег у Хэссена было много. Много настолько, что он позволял себе помогать «людям искусства», как он их называл. В юности Хэссен мечтал стать художником, но, увы, ни один из учителей, которые занимались с ним графикой и живописью, не разглядел в нём ни крохи таланта. Юный Хэссен поначалу расстроился, но, став старше, он понял, что это вовсе не беда.
В круги «людей искусства» можно войти благодаря деньгам, что он, собственно, и сделал.
Хэссен стал меценатом.
Теперь вокруг него кружились все эти «люди искусства», пред которыми он так преклонялся – музыканты, художники, юные мнящие себя шекспирами поэты… всё это было Хэссену по душе, как ничто иное.
Благодаря одному художнику, ставшему его близким другом, Хэссен познакомился с натурщицей Клодией Уолш. У Клодии были красивые полные бёдра и глубокие тёмные глаза – настолько тёмные, что казались почти чёрными. И тут произошло то, чего Хэссен никак не мог ожидать – впервые в жизни он влюбился.
Бывший крайне циничным по отношению к женщинам, утверждавший, что от них нужно брать то, что хочется, особо не забивая себе голову «всякой моралью», он влюбился в Клодию как мальчишка, превратившись в покорного барашка. Он давал Клодии всё, что та могла пожелать, он осыпал её драгоценностями, но, как оказалось, этого было мало.
Клодии хотелось замуж.
Хотелось настолько, что в один прекрасный день она поставила ультиматум: либо он, Эйбрахам Хэссен, бросает свою ненаглядную Мэри и женится на ней, либо между ними всё кончено.
К такому повороту событий Хэссен был не готов.
Он пытался уговорить Клодию, увещевал, что де официальный брак давно ничего не значит, это пережиток, атавизм, это давно без надобности современным людям…
Всё было бесполезно.
Клодия хотела замуж, и настроена она была весьма решительно.
Влюблённый как мальчишка Хэссен боялся её потерять.
Боялся настолько, что всё-таки решился заговорить с Мэри о разводе.
Вопреки его ожиданиям, кричать, плакать и устраивать истерику Мэри не стала. Они лишь холодно взглянула на него своими светло-серыми глазами и не менее холодно заявила, что не желает разводиться. Он, Хэссен, ей давно без надобности, но есть Селестина, и оттого она, Мэри, желает сохранить брак. Впрочем, если развод ему нужен столь сильно, она подумает об этом… если её дражайший муженёк готов оставить ей этот дом, её обожаемые «Чёрные пороги», и небольшую сумму денег…
От суммы, которую она назвала, у Хэссен округлились глаза.
– Ты сошла с ума, идиотка! – воскликнул он.
Мэри пожала плечами:
– Как угодно, дорогой. В таком случае, пускай суд решает, как следует разделить меж нами наше имущество. Уверена, он будет ко мне благосклонен, как ни крути, ребёнок остаётся со мной…
Хэссен вышел из комнаты, хлопнув дверью.
– Мразь чёртова, – бросил он.
Того, что Хэссен возненавидит её, Мэри не боялась, она вообще была женщиной не робкого десятка.
Но кое-что она не учла.
С того самого дня гнев и злость Хэссена полностью обратились на дочь. Слова «ребёнок остаётся со мной» прочно впечатались в его мозг, и маленькая Селестина вызывала у него теперь столь сильную неприязнь, что это было уже похоже…
На ненависть.
Ненависть эта, будто лавина в горах, нарастала в Хэссене с каждым днём, и однажды стала настолько сильной, что Хэссен свято уверовал в то, что освободиться от ненужного постылого брака станет намного проще в одном-единственном случае.
В случае если он убьёт Селестину.
Но кое-что и Хэссен не смог просчитать.
***
О том, что она умеет читать мысли, маленькая Селестина Хэссен узнала примерно в три года. Она не особо этому удивилась (как, впрочем, наверняка, не особо удивился бы любой ребёнок: детская вера в чудеса обычно сильна), а став постарше, поняла, что этим можно умело пользоваться. Она умело выпрашивала у матери то, чего ей хотелось, прочтя в её мыслях причину отказа, чтобы суметь её впредь обойти, она знала, что нужно сказать человеку, чтобы добиться его расположения. Мысли взрослых людей были иногда смешными, иногда забавными, иногда даже страшными, и это Селестина усвоила чётко. Взрослые люди могут думать страшные мысли и наверняка – делать страшные поступки.
Мыслей отца Селестина боялась больше всего.
Потому что даже будучи ребёнком, она интуитивно понимала: отец – нехороший человек.
О том, что Брунхильд (или, как она называла её, – Брун) – дочь её отца, а значит – её сестра, Селестина узнала в шесть лет, когда заглянула в кабинет отца. Тот сидел за столом и что-то писал. Он казался вполне спокойным, но от мыслей его Селестина задрожала.
«Чёртова Декстер опять просит денег, чтобы купить новые платья для нашей дочери. Надо прекратить баловать её, как ни крути, мы уже давно не тра…»
– Пап?
Отец поднял глаза от листа бумаги.
– Ты что-то хотела, Селестина? – как ни в чём не бывало спросил он.
– М…можно мы с Брун пойдём погулять в сад?
– Да, идите, конечно.
Пролепетав «спасибо», она уже повернулась, чтобы уходить, когда отец проговорил вдогонку:
– Надень плащ, там прохладно.
Селестина, не оборачиваясь, вышла из кабинета.
С того самого дня она начала ненавидеть Брун столь же сильно, как отец впоследствии возненавидел её саму, спутавшись с Клодией Уолш.