Выписали, и через неделю мы поехали в колхоз. Меня решили определить на «лёгкий труд» на кухню. В помощники прикрепляли кого-нибудь из парней, чтобы воды наносил да казаны поставил. Казаны были огромные. Ведь готовила на две группы – 40 человек… Мальчики свою работу сделают – воды наносят, и все дела. Без содрогания не могу вспоминать. Готовить приходилось на соломе в больших казанах борщ и второе. Солома пых и всё. Ох и намучилась я! В 2 часа ночи встаю, картошки начищу, всё приготовлю к завтраку. Все приходили свеженькие, жизнерадостные – сели, поели и пошли. А у меня – обед. Не успела отвести – тут и ужин. Нога распухла, нет никакого терпения. Неделю до конца я всё-таки не дотянула. Сказала: «Я вообще есть не буду, только освободите меня». Больше «на лёгкий труд» повара я не соблазнялась. Тогда стали оставлять на кухне по две девчонки и работника в придачу. Через день смена менялась. И эта практика закрепилась на все годы.
Когда мы вернулись, мне в награду за доблестный труд дали общежитие. Старое общежитие находилось напротив главного корпуса. Меня поселили в комнату на 8 человек. Возле каждой койки – тумбочка и больше ничего. На комнату было 2 стула. Так что обычно мы учили и ели всё на кровати. Особого описания заслуживает общая кухня. В основном все готовили сами. В столовой – дорого, невкусно и всегда огромные очереди. Каждый имел свой примус или керогаз. Покупали керосин. До сих пор не представляю, как мы не наделали там пожара. Там же на кухне – два бачка для мусора. По очереди дежурили и выносили мусор, когда приезжала машина и раздавался звонок. Такая система уборки мусора во всём городе. Там нет во дворах бачков для мусора. Всё хранится в доме. Если несколько дней не приезжают, можно себе представить, что творится на кухне. Но как-то свыклись. Я даже умудрялась варить очень вкусное варенье из айвы.
В нашей комнате жили в основном девочки из бедных семей. Пытались заработать деньги, сдавая кровь. Я тоже один раз попыталась, но ничего не вышло. После забора крови мне стало плохо, мне влили обратно и сказали больше не приходить. Мы жили со строгой экономией – 50 копеек в день и не больше. Всё было просчитано до мелочей.
На втором курсе я пристрастилась ходить в оперный театр и в филармонию. А пробудил у нас интерес к классической музыке профессор патанатомии Успенский Леонид Витальевич. Ленинградец, очень широко образованный человек и большой энтузиаст, он вёл музыкальный лекторий для студентов с рисунками и проигрывателем. Он нам показывал и рассказывал о различных инструментах, о полифонии, мы слушали Баха, Бетховена. Каждую копейку берегли, чтобы пойти в оперный или в филармонию. Благо, билеты на галёрку были дешёвые – 40 копеек. Одесский оперный театр – красивейший в мире, занимает второе место после Венского. Внутри – словно сказка. Именно с галёрки открывается великолепная панорама, можно за всеми наблюдать, а самой находиться в тени. Какие балеты я там смотрела, Ооо! Не забуду, пока живу «Пер Гюнт» Э. Грига, «Шурале» Яруллина и т.д. Вот видите, забыла, какое лекарство от гипертонии вводили в вену, от которого почувствовала себя в невесомости. А какие спектакли смотрела в студенческие годы – помню. Никогда не забуду колоратурное сопрано Таи Мороз, её исполнение Виолетты в «Травиате», Маргариты в «Фаусте», Джильды в «Риголетто». Я эти спектакли смотрела по много раз и всегда плакала. Помню и зарубежных артистов – румынскую певицу Лили Чинку в роли Джильды, потрясающее исполнение Кармен болгарской певицей Еленой Черняй.
Конечно, когда мы были в Одессе, я повела Ирину в оперный театр. Главное – возбудить интерес, а потом уже пойдёт всё остальное.
Увлечение классической музыкой, очевидно, сыграло свою роль в особой чувствительности моей натуры. Ходили мы в обычной одежде, в том же, в чём и на занятия. У меня был драповый сарафан в клеточку и свитерок. Приоделась я только тогда, когда жизнь научила меня шить самой, чему посвящён мой рассказ «Как я научилась шить».
Одесские истории
Аллочка
Чем запомнились на всю жизнь студенческие годы в Одессе? Конечно, оперный театр, верные друзья и искромётный, уникальный одесский юмор. Из друзей я могу выделить Володю Решетняка, который стал талантливым нейрохирургом. Мы общались с ним до известных событий 2 мая 2014г. в Одессе. К сожалению, после этого связь по скайпу прервалась. Но у меня осталась кассета с его замечательными песнями, и значит наша дружба длиной в полвека будет до конца моих дней. Здесь традиция – отпевают прах в церкви и в конце включают любимую песню. Я закажу одну из песен Володи. От Аллочки Сарару у меня остался портрет. Смотрю на него, и она встаёт передо мной как живая со своей завораживающей красотой. Её большие бархатные чёрные глаза с длинными пушистыми ресницами с улыбкой смотрят на меня. Боже мой, сколько лет прошло! Это было в 1962 году. Я и сейчас представляю, как она, словно не касаясь ступенек мраморной лестницы в главном корпусе, вприпрыжку сбегает вниз как на крыльях. Я всегда старалась спускаться по этой лестнице осторожно и то как-то упала и покатилась вниз. У Аллочки была удивительно лёгкая парящая походка, как у балерины, а сложена как греческая богиня – всё прекрасно и гармонично.
Куда смотрят мальчики? Правду надо сказать, в расцвете девичьей красоты она вела себя как озорной весёлый подросток без тени кокетства. Своя среди всех. Одевалась она с большим вкусом. Не удивительно, ведь её отец и мама были известными закройщиками. И вот, несмотря на такой контраст, что-то её притянуло ко мне. Она подошла ко мне в анатомке. Мы вместе грызли фундамент науки: названия и формы костей, их отростки, отверстия и т.д. увлечённо, не обращая внимания на весьма неприятный запах формалина. Аллочка как истинная одесситка всегда в запасе имела свежий анекдот. Я пыталась запомнить, вскоре поняла: чтобы так по-одесски шутить, для этого нужно родиться в Одессе. Одесса – удивительный город. Другого такого в мире нет. Там шутят с таким серьёзным лицом, что Вы не сразу поймёте, что с Вами таки только что пошутили. Чтобы понять этот язык, нужно иметь чувство юмора, но, чтобы разговаривать на нём, надо родиться в Одессе. Аллочка владела одесским юмором виртуозно.
– Что вы знаете? Петя стал держать бардак.
– Перестаньте сказать, я точно знаю, что он пошёл не бандерщиком, а директором библиотеки.
– Разве я говорю «Нет»? Так во-первых, на дому написано, что библиотека публичная, а во- вторых, как не может быть бардак там, где есть Петя ?
Это – типично одесский анекдот и требует одесской интонации. Ещё немного одесской лексики.
– Ведите себя спокойней, не стоит так громко нервничать. «Алёша, ша! Возьми полтора ниже».
– Они уже довели людей до потери мозгов! У бювета (одесское выражение) очередь длиннее, чем раньше за водкой! Куда мы катимся?
– Ша, граждане, если не хотите в спец курорт! А что такое набрать в рот воды вам хотя бы известно?
Разно-полярные заряды притягиваются. Так и мы, абсолютно разные, но чем дальше, тем крепче становилась наша дружба. Мы вместе делали все лабораторки на кафедрах физиологии, патфизиологии, биохимии и т.д. Аллочка давала мне всю подписную литературу. Благодаря ей я прочитала много Фейхтвангера, Бальзака, Томаса Манна и т.д. Все новенькие книги сама прочитает и даёт мне в общежитие. Это ведь небезопасно. Но этот жест свидетельствовал – для друга ничего не жалко. Не знаю, что я вызывала у неё, она у меня вызывала восхищение и красотой, и её энергией, лёгкостью, грациозностью. В первом семестре третьего курса после каникул Аллочка на воскресенье пригласила меня к себе домой. Она жила недалеко от Ланжерона – знаменитого одесского пляжа. Мы спустились с ней с пригорка на лодочную станцию. Здесь она провела всё лето. У неё был ровный шоколадного цвета загар и вид настоящей королевы пляжа. На лодочной станции я расположилась в тенёчке под деревом с книжечкой в качестве сторожа наших пожитков. А Аллочка вместе с несколькими ребятами выбрала себе байдарку. И вот они уже далеко в море. Я чувствую себя обделённой – рождённый ползать летать не может. Мне оставалось наслаждаться запахом моря, плеском волн и вглядываться вдаль, стараясь не потерять из виду байдарку с Аллочкой.
После Нового года я всё чаще замечала мимолетную грусть, тревогу на побледневшем личике Аллочки. Несколько раз она приглашала меня к себе домой. Говорила, что мама уехала в Измаил. Я не расспрашивала. Квартира у них двухкомнатная, каждая комната по 10 кв.м., словом, хрущёвка. Обставлена со вкусом. У нас никогда не было типичных девичьих разговоров о мальчиках. Но мы имели общие темы, хотя бы потому, что читали одни и те же книги. Суть своих проблем Алла не раскрывала. Я чувствовала, что в ней кипело раздражение ко всему и всем. Раньше я за ней такого не замечала. Теперь она мне рассказывала в основном политические анекдоты, где главным образом высмеивались КПСС и Хрущёв. И часто это было на лекциях и практических занятиях по философии. Лекции профессора по философии были выше нашего понимания. Хотя, по правде говоря, когда в Алма-Ате читала философию Долина Григорьевна Суворина, увязывая философию с медициной, мне было очень интересно. Но в институте я предпочитала слушать Аллочку. Говорила она мне серьёзным тоном, но порой нельзя было удержаться от смеха. Пример:
«Во время политинформации Рабинович задаёт вопрос докладчику:
– Мы все прекрасно понимаем, что давно опережаем Америку и другие капиталистические страны по уровню жизни. Вот Вы сказали, что мы производим мяса больше всех других стран. И это правильно. Так у меня вопрос, куда оно девается?
– Товарищ Рабинович, я подготовлю на следующий раз все интересующие Вас цифры.
На следующий раз политинформатор, завершив групповой секс (политинформация – единственный из всех видов секса в СССР), спрашивает:
– У кого есть вопросы, товарищи?
Один в зале тянет руку. Политинформатор спрашивает его:
– Вы, товарищ, хотите спросить, куда делось мясо?
– Нет, я хочу спросить, куда делся Рабинович.
Конечно, наш лектор по философии обратил на нас внимание и пообещал на следующий год нам всё припомнить на экзамене. Я получила по полной, осталась без стипендии. Аллочка избежала этого наказания по очень грустной причине.
Весенняя сессия на третьем курсе – одна из сложных в медицине. И всё же, по непонятным причинам в тот год нас послали на прополку свеклы. Ни до, ни после такого просто не было. Мы ездили в колхоз только осенью. Но полоть, так полоть, а обед – это закон. Как-то в обед подъезжает на красивой лошади молодой джигит и, осмотрев всех, обращается к Аллочке:
– Красавица, дай воды напиться.
– Разреши прокатиться на лошади.
– А не забоишься?
– Нет, не из трусливых.
Все наши просто замерли. А Аллочка с лёгкой помощью парня вскочила на лошадь и помчалась как истинная амазонка. Откуда это у неё, я не знаю. Когда она вернулась, все смотрели на неё с восхищением. А наш Женя Назаренко, очкастый отличник, вдруг прозрел и стал обхаживать её. Вечерами они ходили по берегу вдоль речки или ещё в какие-то укромные места, прямо как истинно влюблённые. Две недели быстро пролетели. А впереди был довольно сложный экзамен по фармакологии. Сложность сдачи экзамена усугублялась ещё тем, что принимали два конкурирующих между собой экзаменатора: новый профессор Максимович и непокинувшая ещё кафедру бывшая зав. кафедрой. На некоторые действия препаратов у них было разное мнение. Нужно было сориентироваться как отвечать в зависимости от того, к кому попадёшь. На консультации Аллочка мне говорит:
– Не знаю, что за наваждение – каждый день возле наших дверей огромный букет роз.
– Наконец-то оценил тебя настоящий джентльмен. Пока невидимка, но скоро объявится.
Сдали мы этот злополучный экзамен по фармакологии. Аллочка получила 3. Через день я возле главного корпуса встречаю Аллочку и не узнаю её. Она идёт еле-еле и не просто бледная, а открытые места в синяках.
– Ты что, так переживаешь из-за тройки?
– Да нет, сдала анализы, и меня кладут в терапию к Денягиной.
Глядя на неё мне стало как-то жутко. Чтобы развеять грустное настроение, Аллочка в последний раз рассказала мне весёлый анекдот. Но веселей не стало. И мы расстались. Через день я увидела её в палате. Она мне улыбнулась и посоветовала пойти к знаменитому в Одессе парикмахеру по фамилии Школьник. Он тогда единственный в Одессе делал модные причёски феном. На очередь к нему записывались с вечера. Это была шутка. Не до причёски мне было. Я каждый день заходила в больницу. Через 5 дней ночью в общежитии я проснулась и слышу Аллочка зовёт меня. Я оделась и пошла на второй этаж к мальчишкам. Стучу в час ночи:
– Женя, вставай, Аллочке плохо. Пойдём в больницу.
Наш умник, отличник, будущий врач, совсем недавно влюблённый в прекрасную девушку, спросонья ответил:
– Ты что, с ума сошла! Ночью будишь людей. Отстань намилость!
Меня просто трясло от возмущения. Я бежала сколько было сил тёмной как смоль ночью по улочкам-переулочкам. Подбегаю к больнице, на крыльце стоит тётя Катя и ждёт меня.
– Аллочка звала тебя, пойдём скорее.
Когда я зашла в палату, Аллочка была уже без сознания. Целую неделю до самой её смерти я не выходила из больницы. Я беседовала с врачами. У неё была особо злокачественная геморрагическая форма острого лейкоза. Причина – возможно, слишком много была на солнце, да и стрессовая ситуация с отцом. Она буквально сгорела за две недели. Что можно сделать – может прямое переливание крови, я согласна. К сожалению, никакого лечения не было. Мы много говорили с тётей Катей. Она мне призналась, что её муж Василий Георгиевич уже 8 месяцев в тюрьме за взятку. Он обслуживал высший свет, и его же коллеги подставили его. Взятки в ателье – это было обычное дело. Конечно, большего наказания, чем потеря единственной дочери, невозможно представить.
20 июня – день рождения Аллочки и у нас последний экзамен по терапии. Экзамен проходил в этом же здании. Я пошла первой. Меня не шибко допрашивали, получила свою пятёрку и вернулась в палату. На какую-то минуту Аллочка пришла в себя, открыла глаза. Мы встретились взглядом. Из её прекрасных глаз выкатилась слеза, и она тихо, спокойно покинула сей мир. В этот день ей исполнилось 20 лет. Вскоре объявился тайный поклонник – интересный юноша лет 25, Семён. Он принял очень большое участие в организации похорон и вообще в помощи тёте Кате. Хлопот, как обычно в этих случаях, много. Никаких родственников ни со стороны тёти Кати, ни со стороны дяди Васи не было, и он – в тюрьме. Семён – абсолютно незнакомый юноша. Я даже не знаю, разговаривал ли он с Аллочкой хоть один раз. Но увидев её, он был до такой степени поражён её красотой, что готов был служить её праху всем, чем только мог.
Многие из нашей группы заходили в палату и видели мёртвую Аллочку. Похороны были назначены через два дня. Моя задача была организовать приезд на похороны отца из тюрьмы. Семён сам предложил свою помощь в организации похорон. Тюрьма не так близко, за городом, пришлось мне ехать на автобусе и на попутных. Дежурный выслушал меня и сказал, чтобы я приехала в день похорон и взяла с собой правильно оформленные документы. У меня на руках была только справка от лечащего врача. Через день я в 6 утра выхожу из дома и опять-таки на перекладных к 9 добираюсь (не помню, как называется посёлок, где находилась тюрьма). Начальник выслушал меня, посмотрел справку о смерти и без проволочек дал машину и сопровождающего милиционера.
С дядей Васей мы подъехали к дому как раз вовремя. Возле дома было много людей, но из нашей группы было только два человека – Толя Мельник и Вася Барон. Аллочка лежала в гробу как спящая красавица. Такой похоронной процессии я никогда больше не видела. Я клянусь памятью Аллочки, что говорю правду. Гроб от дома до кладбища несли на руках. От Ланжерона до кладбища, через привокзальную площадь, вдоль трамвайной линии – довольно большое расстояние. Прохожие останавливались от недоумения. Как такое может быть!? Тётя Катя шла как в забытьи – ни слов причитания, ни слёз. Могила первоначально была в глубине кладбища. Подъехал профессор патанатомии Леонид Дмитриевич Успенский c огромным букетом белых роз. Он – ценитель прекрасного, ленинградец, интеллигент до мозга костей, любитель и знаток музыки. В институте вёл лекторий о классической музыке. Над гробом он произнёс скорбную, полную патетики речь.
Василия Георгиевича прямо с кладбища увезли в место его постоянной дислокации. Мне туда пришлось ездить ещё много раз, чтобы добиться его освобождения. Помогал мне в этом Семён. Он же часто навещал тётю Катю, которая после похорон была просто в ступоре. Я обращалась к психиатрам за помощью. Чтобы добиться разрешения на досрочное освобождение Василия Георгиевича я со справками, фотографиями поехала в Киев. Когда я вернулась, Василий Георгиевич был дома. Тётя Катя полностью посвятила себя памяти Аллочки. Она каждый день ездила на кладбище. Через какое-то время перезахоронила прах в первый ряд, ближе к церкви. Долго искала скульптора, чтобы увековечить образ в камне. Ездила даже на Урал. Мы с тётей Катей постоянно переписывались. Она радовалась моей Иришеньке и высылала нам посылки, приглашала нас в гости, и мы несколько раз приезжали.
В 1980 году я вместе с Ириной приехала на встречу с выпускниками. Через 15 лет все вдруг вспомнили об Аллочке. Мы поехали на кладбище. На постаменте был бюст из белого мрамора, свежие цветы в вазе. Всё ухожено, ни пылиночки. Возложили цветы, вспомнили её. Хотели пойти, навестить тётю Катю, но она отказалась их видеть. Так глубока была её обида.
Как я научилась шить
Современному молодому человеку или девушке трудно представить, как сложно было модно одеваться в пятидесятые или шестидесятые годы, да ещё если ты не подходишь под общий стандарт. А я – девушка ниже среднего роста, и 150см не дотягивала, супер миниатюрная была, и что-то подобрать по фигуре было чрезвычайно сложно. Я уже перешла на второй курс Одесского Мединститута, но гардероб мой был бедноват. Руками сшитый сарафан из буклированной шерстяной ткани по фигуре, чёрный свитерок и домашний халатик… И я как ёлочка – зимой и летом одним цветом. В нём и на лекции, в нём и в театр.
А оперный театр я полюбила с особой страстью. Своим скромным студенческим бюджетом распоряжалась с особой строгостью – 50 копеек в день и баста. Всё готовила на кухне в общежитии на примусе или керогазе. Современным студентам трудно представить, что это такое. Подсчитывая каждую копеечку, откладывала на театр. Два или три раза в месяц посещала оперный обязательно. Билеты на галёрку были очень дешёвые – 40 копеек. С чем можно сравнить панораму с галёрки Одесского Оперного театра! Это волшебная сказка, рай. Под звуки оркестра, кажется, душа вырывается из твоего бренного тела и парит, сливаясь со Вселенной. Даже грешно было посещать этот храм высокого искусства в таком убогом одеянии.
Перед Новым Годом мне мама прислала отрез габардина светло бежевого цвета на костюм. Поблизости с общежитием ателье не было, мне пришлось ехать на трамвае через весь город. Материала было достаточно на сарафан и классический жакет. Когда мне объявили сумму за пошив, которую я непременно должна была принести к следующей примерке «Только после этого приступим к выбору фасона», волосы встали дыбом. Мучительный вопрос «Где же такую сумму взять», не давал мне покоя всю ночь. Я вспомнила мою добрую хозяйку с Тираспольской Наташу. По рекомендации нашего директора школы Леонида Фёдоровича Пастушенко я жила у неё на первом курсе. Это добрейшая душа, отдаст последнее. Тем более, у неё был, выражаясь современным языком, бизнес, в котором и я принимала участие. Она стирала и гладила бельё, имела свою клиентуру. Мы с ней ладненько договорились. Я приходила помогать в стирке и глажке три раза в неделю до самой сессии. На следующей неделе, оплатив заказ наперёд, я добровольно вступила в мучительный процесс хождения на примерки.
После занятий раз в неделю или две я отправлялась на трамвае в ателье. Там всё шло неспеша, как бы по-деловому. Приходилось ожидать в очереди час, а то и больше. У меня голова разрывалась от невыносимой головной боли. Как-то меня даже вырвало, что нарушило все рамки приличия. Меня пожурили. Понятно, что у меня пропал интерес к тому, как сидит на мне сарафан или жакет. Единственное желание – чтобы всё это скорее закончилось. Но не тут-то было. Мастера своего дела продолжали демонстрировать сложность, скрупулёзность искусства пошива. Процесс слишком затянулся. В начале июня я пришла заявить, что сдала последние экзамены и мне уже пора домой. На что мне вежливо, заискивающим тоном мастер, подмигнув, таинственно прошептал:
– Завтра Ваш жакет будет готов. Надеюсь, Вы оцените наше старание по достоинству и отблагодарите команду, которая так старалась.
Я была весьма озадачена. Дорогой мой читатель, Вы понимаете, какими средствами располагает студент, живущий на одну стипендию! Я пришла в общежитие и рассказала всё девчонкам. На следующий день я пошла с компанией. Мастер встретил меня с улыбкой, вежливо, пропустил вперёд себя в примерочную и не смущаясь, глядя прямо в глаза, напомнил
– Надеюсь, клиентка всё поняла?
– Да. Но я – студентка, могу поделиться с Вами: вот 3 копейки на трамвай, возьмите. Мне придётся идти пешком.
Вежливый мастер взбесился, нырнул в пошивочную и исчез. Я вышла в комнату ожидания как ошпаренная. Жду. Минут через 10 уборщица швырнула мне мой заказ. Мы с девчонками посмеялись. Но я век благодарна этому мастеру. Я поехала домой и по великому блату, через моего дядюшку, заплатив втридорога за ручную швейную машинку, наконец-то стала модницей. Тётя Катя, мама моей подружки Аллочки, сделала мне основную выкройку и сшила со мной одно платье. Мне достаточно было 1м ткани, чтобы пошить платья даже с длинным рукавом. Иногда и девчонкам шила. Кстати, мой выстраданный костюм из дорогой габардиновой ткани мне не пришёлся по вкусу и долго не прослужил – моль съела и рукава на жакете, и сарафан. Я себе шила платья с модной отделкой плиссе или гофре. На каблучках это выглядело довольно сексуально. Действительно, стоит благодарить за уроки суровой жизни.
