Он заказал себе борщ, мясо с картошкой и кофе и ей тоже что-то сытное и простое. Они много говорили – о Набокове и промокших ботинках, о возможности вместе сходить в консерваторию и в аптеку за аппликатором Кузнецова, о государственном строе и ремонте насоса на даче… А когда собрались расходиться по домам, он так по-родственному попросил:
– Варя, пожалуйста, напишите мне, как Вы доехали: я буду переживать, все-таки Вы за рулем.
На следующие несколько дней он уехал в командировку в Дмитров, и даже это показалось ей добрым знаком, потому что именно в этом районе Подмосковья была ее дача. Правда, на какое-то время ей вдруг почудилось, что их общение стало его тяготить. Во всяком случае, от него стали иногда приходить какие-то странные сообщения, в которых сквозило неопределенное раздражение, вызванное то ли вынужденным отъездом, то ли, возможно, служебными неприятностями, то ли какими-то внутренними причинами. В ответ на вопрос, что он думает о книге «Приглашение на казнь» Набокова, которую она как раз перечитывала, он вдруг прислал: «А Вы что-нибудь думаете о руководстве по эксплуатации электроустановок? Жирафа казнями не кормят. Приглашайте лучше на котлеты». Но даже это сообщение было полно глубоких смыслов и волшебной игры слов, и Варвара чувствовала: какие бы мотивы ни скрывались под его негативом, пусть пока ею и не разгаданным, но она готова была продираться сквозь эту незнакомую чащу слов к тому свету, который она увидела в этом человеке на первом свидании. Тем более что приглашение на котлеты у нее как раз почти созрело.
За время его отъезда они активно переписывались и даже созванивались, подолгу разговаривая по телефону. Через пару дней его командировочное раздражение поутихло. Она успела узнать о нем очень многое: что живет он один, но каждую субботу ездит навещать престарелых родителей, что у него есть взрослая дочь, которой он оплачивает обучение в вузе, что у него был младший брат, который несколько лет назад погиб в автокатастрофе, и теперь Олег каждое воскресенье «выгуливает» его малолетнюю дочь, не позволяя ей чувствовать себя безотцовщиной, что мать этой девочки неизлечимо больна, и он время от времени возит ее по врачам, а также что сам он работает инженером в районной управе. Последнее обстоятельство – относись оно к кому-то другому – насторожило бы Варвару, потому что работники госструктур у нее практически приравнивались к военным (тоже грешили державными рассуждениями), но не в случае с Олегом. В нем ее не смутило даже это.
А потом он вернулся в Москву, и за две недели общения они успели сходить в кино, и на органный концерт, и почти каждый вечер он кормил ее ужином в каком-нибудь кафе, недорого, но всегда вкусно и сытно. Он как будто спешил познакомиться ближе, старался что-то наверстать, восполнить, скомпенсировать. Внутри него чувствовался зажим: наверно, долгая холостяцкая жизнь откладывала такой отпечаток.
Как-то раз он пригласил на открытие какой-то маленькой художественной выставки: с участием одного из своих знакомых. Варвара с наслаждением надела одно из немногих оставшихся платьев, которые еще были ей по размеру, но которые до сих пор особенно некуда было выгуливать, и приехала к нему на встречу на метро: единственным его недостатком на тот момент можно было с натяжкой назвать только отсутствие машины и некоторое даже презрение к людям, передвигающимся на личном транспорте (проявление как раз державности мышления – ведь согласно призыву мэра москвичам рекомендовалось пересаживаться на метро). Но это была такая мелочь, с которой даже Варвара, убежденная автолюбительница, обожающая свою машину, дорогу, вождение, да и вообще отвыкшая от толп подземных переходов, была готова с радостью примириться. Поездив к нему на свидания на метро, она даже начала находить в этом определенную прелесть, какую-то ностальгию по молодости, когда еще ни у кого из ее окружения не было машин, когда приходилось подолгу стоять на остановке в ожидании автобуса, и за это время обдумать свой день, помечтать, построить планы. А потом проехаться в позднем полупустом салоне, где пахнет бензином, чужим потом и незнакомыми духами, и расслабиться, глядя в окно на проплывающие мимо столбы и деревья, и даже – о чудо! – подремать.
Был, правда, у Олега еще один маленький недостаток: иногда он говорил так запутанно и туманно, что она не улавливала сути сказанного, а переспрашивать боялась, потому что, однажды переспросив, почему-то вызвала досаду, которую тут же чутко уловила в его интонациях. Возможно, это объяснялось какими-то его внутренними комплексами, решила она и не стала заострять на этом внимания. Это было совершенно несущественно по сравнению со всем остальным.
Итак, они встретились у метро и вместе пошли искать заявленный в приглашении адрес. Было еще слишком рано, до открытия еще оставалось довольно много времени, и они решили по дороге зайти поужинать.
– Что мы будем есть? – спросил он, и ей было приятно такое обобщение.
– А что мы будем пить? – в тон ему отреагировала Варвара, решив, что не отказалась бы пропустить с ним по стаканчику пива, раз уж она так удачно теперь без руля.
И он без кривляний согласился и на пиво. Они выпили понемногу, потом еще понемногу, и на выставку как-то идти расхотелось. В этом кафе было так весело и уютно, легкое опьянение приятно разливалось по отвыкшему от алкоголя телу, напротив сидел мужчина с по-детски приветливым лицом, который хохотал над ее шутками и сам шутил так, что у нее уже щеки болели от смеха. За соседним столиком сидела семья с маленькой девочкой. Она то и дело с любопытством поглядывала на большого нескладного дядю, который не только не пытался сделать вид, что не замечает ее взглядов (как, скорее всего, сделала бы на его месте Варвара), но и всячески старался ее рассмешить, то делая из карандаша усы, приладив его между носом и забавно вытянутыми трубочкой губами, то соорудив из сушки монокль, в который, комично хмуря брови, глядел на девочку, заставляя ее заливаться смехом и смущенно прятать лицо в маминой юбке. И Варвара испытывала гордость, что рядом с ней такой мужчина, с которым всем вокруг хорошо.
Вышли из кафе они уже поздно вечером – и пошли гулять. Просто шатались по улице, держа в руках по бутылке того же пива, но купленного уже в ближайшем супермаркете (как в молодости!), потом добрели до какого-то бульвара, на котором откуда ни возьмись оказались большие качели. Они сели на них вдвоем и едва заметно покачивались на волнах счастья. Варя болтала в воздухе ногами, которые не доставали до земли, а Олег поддерживал амплитуду, сгибая и разгибая свои несуразные колени под пузырями джинсов.
Еще через некоторое время они замерзли и зашли в первую попавшуюся хинкальную. От пива и холода снова захотелось есть, и они съели по полновесной порции этих грузинских пельменей, запив их тем, что оставалось в бутылках. И тут же, сидя в чудом открытом среди ночи кафе, он ее поцеловал. Губы у него были гладкие, подвижные и очень нежные, и в его поцелуе не было властного требования страсти – только бесконечная нежность, пахнущая хинкальным бульоном, пивом и морозным воздухом.
После такого насыщенного вечера даже Олег уже не предлагал ехать домой на метро. Он вызвал такси, и всю дорогу они целовались на заднем сиденье. Он завез сначала Варю, а потом поехал домой сам. И никаких пошлых попыток напроситься на ночь или недвусмысленно пригласить к себе!
Переступив порог своей квартиры, она обнаружила в телефоне тысячу сообщений от подруги, у которой столь долгое и позднее молчание Вари уже вызывало беспокойство. Единственное, что смогла ей ответить Варвара уже лежа в постели, было «я пропала». И впервые за последние несколько месяцев провалилась в сон.
Утром, с первыми лучами пробуждения сознания, она почувствовала необъяснимое счастье – как это часто бывает после сна, когда человек еще не вспомнил самого события, несущего в себе радость или горе. Но эмоция просыпается раньше памяти. Сладко потянувшись и ощутив забытое блаженство в теле, она решила воспользоваться выходным днем и еще немного полежать в постели, чтобы продлить это чудесное ощущение.
Однако долго наслаждаться не пришлось. Посмотрев на экран телефона, звук которого она всегда отключала на ночь, Варвара ужаснулась: семь пропущенных вызовов от мамы. Это означало только одно: что-то случилось. Мама прекрасно знала о Вариной бессоннице и никогда не стала бы звонить так рано без серьезного повода. Родители вообще с годами стали относиться к ней очень бережно, и у Варвары это вызывало невероятно глубокие эмоции, смесь жалости и вины. Жалости – потому что этой осторожностью по отношению к переживаниям и закидонам дочери родители как бы постоянно извинялись за свои, возможно, чрезмерные попытки влиять на ее жизнь в молодости. А вины – потому что, принимая эти униженные безмолвные извинения, она временами все равно считала их недостаточными и раздражалась на слабых маленьких старичков, состоящих из тонких косточек и почему-то всегда ветхой одежды (несмотря на регулярное обновление гардероба, за чем она очень следила). Каждый раз после очередной вспышки эмоций она давала себе зарок, что никогда больше не поднимет голос на беззащитных, любимых и таких зависимых теперь от нее людей, но каждый раз, когда кто-то из них случайно задевал одну из с детства натянутых болезненных струн, она снова отзывалась на эту вибрацию. И никак, несмотря на годы, ей не удавалось ослабить это натяжение, которое держалось на детских обидах. Внутри взрослой женщины по-прежнему жил маленький раб, который все еще боролся с угнетателями за свою мнимую свободу.
Варвара с трепетом набрала мамин номер, а когда та не ответила, бросилась из квартиры по лестнице на три этажа вниз – к родителям, с каждой ступенькой благодаря небеса за то, что им удалось поселиться так близко друг к другу. Открыв дверь своим ключом, она обнаружила обоих в более-менее добром здравии за кухонным столом. Они мирно пили чай с сушками и обсуждали предстоящий сегодня мамин визит к врачу. На Варвару накатила ослепляющая волна ожидаемого гнева:
– Вы надо мной издеваетесь? Сколько раз я говорила, что когда вижу на телефоне сто пропущенных звонков, то автоматически считаю, что у вас случилось что-то страшное! А ты еще и трубку не берешь, мам!
– Варенька, прости, пожалуйста, я не слышала! – умоляющим голосом пролепетала мама, как бы всем телом стараясь стать еще меньше, съежиться в дрожащий комок – от страха перед этой могучей силой еще молодой ярости. – Просто ты обычно в это время уже просыпаешься, а я хотела спросить, во сколько мы сегодня выезжаем к доктору.
Варварино исступление мгновенно сменилось обжигающим стыдом. Как она могла забыть, что сегодня ей нужно везти маму к врачу?! Она быстро впадала в чувство вины, особенно по отношению к родителям, но сейчас оно ощущалось еще более отчетливо из-за причины ее забывчивости (снова мужчина!). Ее отношения с противоположным полом всегда были для ее родителей поводом для расстройства, и всегда она старалась компенсировать эту печаль дополнительной заботой о них. Настроение было напрочь испорчено, она буркнула что-то типа «выезжаем в три» и убралась в свою нору.
Придя домой, она дала волю слезам, в которых вылила все, что у нее накопилось: невыносимую, ощутимую, как физическая боль в груди, любовь к родителям, стыд за неумение показать им эти чувства, жалость к себе, такой бессильной перед собственной неотвратимо наступающей старостью, которая особенно пугает, когда перед глазами есть печальный пример немощи близких, сожаления об утраченных радостях жизни, сомнения в возможности счастья и при этом такую большую, почти бесконечную на него надежду…
Она решила проверить Олега на прочность еще и этим: написала ему, что сегодня не сможет с ним встретиться, потому что должна везти маму к врачу. И он тут же перезвонил:
– Во сколько и где вы будете. Я навещу своих и подъеду помочь.
Это был нокдаун. Варвара поняла, что бог послал ей лучшего мужчину на этом свете – и, договорившись о встрече и положив трубку, снова зарыдала. «Господи, неужели это происходит со мной?!» Такое счастье казалось ей совершенно незаслуженным.
А потом они с мамой отправились в поликлинику в центре Москвы. И еще на пути туда она получила от него сообщение, что он будет ждать у входа. И вопрос, который обезоруживал не предполагающей отказа формулировкой: «У меня по пути будет “Мак”. Что вам взять?» Она даже сделала скриншот этого его сообщения и отправила его подруге с подписью: «Ну как не любить такого мужчину!» И сама испугалась своих слов: ведь до сих пор она не признавалась себе в том, что чувства ее к нему так быстро превращаются из влюбленности в любовь, какой она раньше, пожалуй, и не знала.
Он действительно встретил их у пафосной лестницы в платную клинику (где, конечно, никто не ждал таких больных и старых, которые не могут подняться по крутым ступеням); и знакомство с мамой произошло совершенно естественно, без натужных приемов и нелепого названия «смотрины» (пусть речь идет и о женихе, а не о невесте); и он, такой большой и надежный, нес ее маленькую маму по лестнице на руках, а потом развлекал в коридоре интересной и пересыпанной шутками беседой, пока они ждали своей очереди; и после поликлиники он пригласил их обеих в ресторан, где мама и Олег выпили по стаканчику пива за знакомство (это был тот редкий случай, когда Варвара пожалела, что она за рулем); и они все втроем поели креветок, показавшихся невероятно вкусными; и они взяли креветки с собой, чтобы угостить папу, который уже был оповещен по телефону о предстоящем «визите века» (так он обозначил долгожданное знакомство с будущим зятем); и, возвратив маму в лоно семьи, они посидели дома с обоими родителями; и Олег, пока Варвара отлучалась на кухню за чаем, доверительно сообщил им, что видит в их дочери свою будущую жену; и папа, конечно же, угостил Олега коньячком, который всегда стоял у него «в загашнике» для особых случаев; и всем было легко и весело, как будто это не крутой поворот судьбы, а привычное течение повседневности.
И как-то совершенно не драматично Варвара пригласила Олега присоединиться к ней в запланированной на вечер поездке на дачу, хотя после выхода на заслуженный отдых от активной сексуальной жизни даже представить себе подобного ни с кем другим уже давно не могла. Оставив родителей совершенно довольными, они уехали.