– Милана? – спрашивает, наконец, в полутьме призрак и становится так, что на него светит лунный свет, позволяющий увидеть у него за ухом красную розу. Тревожа вот-вот посеянный покой души, он поднимает во мне волнение.
– Мейсон, ты ли это? – выдаю не своим голосом слипшимися губами. Грудь покалывает. И спустя некоторое время прихожу в себя. – Что ты здесь делаешь?
– Милана! – шатаясь, восклицает он. Сверкающие его глаза прожигают меня насквозь. – Извини за мое неожиданное вторжение, но что ты, – грубым самим по себе голосом подчеркивает, – здесь делаешь? – Он пьян и неразборчиво выражает свои мысли. – Я искал те..б..я, ты куда-то испарилась. Спросил у твоего парнишки… тот сказал, что ты отошла с девчонками и скоро вернешься. Но… как же так? Твои подружки на месте, а от тебя самой и след простыл? – Я прекрасно понимаю, что он, говоря об этом, подразумевает другое.
Отстранив от себя мучительность признания, я бесшумно стою, держась настороже. «Скажи всё, как есть и это безумие разом прекратится». В таких обстоятельствах следует тактично заявить, что я не люблю его, ухватится за соломинку, которую он мне подбросил второй раз. У таковой любви сухой источник чувств.
– Неважно, я не буду просить объяснений твоего отсутствия. Я искал тебя, чтобы… – Он еле стоит. Боже. Меня охватывает жуть. – Непростительная глупость признаться в любви там, при всех… поэтому я повторюсь. Я люблю тебя. Да, люблю! Я влюблен в твою особенность видеть мелочи, красоту во всем, что нас окружает… Мое сердце так переполнено чувствами, что я уже не могу и не хочу их отдать той незнакомке. Ты победила! Я выбрал тебя! – Он делает шаг вперед, вынудив смотреть ему в глаза, отчего вонь от избытка спиртного, разлагающегося в его организме, разом заполняет весь воздух. Сквозь меня проходит нестерпимо бурный поток сильнейших отвращений, как и чувств изумления, что я не совсем осознаю действительность. Мейсон признается в любви? Он выбрал меня? Что?
Заглянув в мои глаза жадным взглядом голодного зверя, прижав к своему боку, заложив руку мне за спину и легонько барабаня по полунагой спине, с его губ безостановочно слетают слова:
– И… ты не любишь этого Даниэля, я это не только знаю, но и видел. Я сравнил, как ты ко мне относишься и как к нему и понял: его ты просто жалеешь, а меня любишь. Ты, наверное, спросишь, с чего я решил? А я подслушивал ваши разговоры весь день. Все секретики знаю. – Усмехается он, усматривая себя побежденным в любовной игре. Его лицо, объятое амурной дрожью, раскрывает, какими мечтами горит его голова; он настроил себе сказочные замки, проникся ложными убеждениями о моих чувствах к нему. Покоробленная его поведением, с большой долей опаски, не представляя, что чувствует сейчас Джексон и почему он до сих пор не показывается, я отскакиваю прочь, как ошпаренная, но он ловит меня и сильнее прижимает, смотря с пугающей пристальностью: – Ты же не собиралась всю жизнь жить с таким?.. И я надумал план, давай сбежим в Канаду? – расплываясь в захмелевшей улыбке, с чистым упорством предлагает он, обескураживая меня. – Влюбленный без памяти в тебя, я буду всю жить носить тебя на руках! – Я брезгливо поджимаю губы. – И то, что мы сводные брат и сестра, это ни о чем мне не говорит! Мы должны покориться чувствам… Розу я тебе нес… – Он прицепляет этот несчастный со смятыми и едва оставшимися в целостности лепестками бутон к моим волосам, который через секунду падает и затем безотчетно тянется ко мне губами, но я с неприятными чувствами отталкиваю его руками, горячо возражая:
– Мейсон, нет! – Только грубостью и правдой я могу отделаться от его назойливого к себе внимания: – Во-первых, ты пьян, во-вторых, то, как я к тебе отношусь, является следствием дружеского отношения и… – и с чувством негодующего протеста продолжаю, – …и твои толкования о моей любви не имеют подтвержденности!
– Как не имеют? Имеют. Ты просто боишься своего жениха! Иди сюда… – И с нахальной бесстыжей улыбкой, похотливым блеском в глазах он стискивает меня в объятиях и неустанно повторяет слова любви, губами прислоняясь к моей коже возле шеи. С возмущением отпихивая его от себя, я вижу за его спиной сверкающие страшные глаза Джексона. С омерзением он отметает его от меня, схватив за шиворот жилистыми руками, разворачивает к себе и выбрасывает руку вперед, попадая в нос:
– Ты ответишь за каждый след, оставленный на моей девушке!
– Джексон! – кричу в ужасе я. – Не бей его, прошу…
Мейсон, поднявшись в полный рост, разъяренно уставившись на Джексона, увесистым толчком бьет противника в грудь и мычит, даже не чувствуя полоски крови, стекающие из носа:
– А ты откуда взялся?
Вдыхая сокрушающую минуту, я встаю между ними, заклиная, чтобы не было драки.
– Откуда надо, оттуда и взялся! Проваливай отсюда!
Предположения, затем возникающие в голове Мейсона, позволяют сказать с дурацкими модуляциями в голосе:
– На чьей говоришь девушке?
Откинув статуэтку с размаху в сторону, я жалобно умоляю Джексона остепениться, настаивая об этом в тревоге, судорожно цепляясь в него руками. С еще большим ожесточением, неизвестно откуда и под какими появившимися мыслями, он грубит и безуспешно вдалбливает в пьяного человека:
– ЗАПОМНИ! ОНА – НЕ ТВОЯ! И ЕЩЕ РАЗ НАЗОВЕШЬ ЕЁ МЭРИЛИН МОНРО И ПРИКРЕПИШЬ ЕЁ ФОТОГРАФИЮ НА ЛЮБУЮ СТЕНУ, ХОТЬ СЕБЕ НА ЛОБ, РЕБРА ПЕРЕЛОМАЮ!
Мир переворачивается вверх тормашками. Настигает непоправимая катастрофа. Один и тот же словесный удар поражает и меня, и Мейсона. Изображая на лице испуг и боль, Мейсон замирает в нерешительности. Он получает нож в спину. Покрывшись багровым пятном, ошеломленный поднимает голову, отпрянув от Джексона, и с презрением смотрит мне прямо в глаза, распаляясь с каждым мгновением от гнева. Он светится тысячей раскаленных игл. Между нами пролегает молчание. На моих плотно сжатых губах застревают слова. «Что же с нами теперь будет? Взвешиваю последствия и холод ледяной струёй пробегает по мне. Меня разом возвращают с небес на землю».
Не успеваю я прийти в себя, как Мейсон взрывается в озлобленности животного:
– Это была ты? – Он быстро овладевает собой после шока. Как его моментально отрезвляет правда, круто изменившая направление его мыслей! И появляются живые манеры. Глаза его, секунду тому назад добрые и нежные, зажигаются яростью. А лицо заволакивает тучей.
«Что же наделал мой Джексон».
С ужасом взирая на свой позор, я сознаю, что настает время расплачиваться за чужие иллюзии и погружаться в омут нежеланных откровений, поменяющих мою жизнь. Но я впадаю в рассеянное молчание.
– ЭТО БЫЛА ТЫ? Я ВЕРНО РАССЛЫШАЛ?! – Голос его уже окрепший. – А-А-А, А ТО СООБЩЕНИЕ Я ПОЛУЧИЛ ОТ НЕГО?
Сообщение?
Под подозрительным зверским испытующим взглядом я, запинаясь от волнения, между четырех черных глаз, объясняю эту случайность:
– Мейсон, я впуталась в эту историю по недоразумению. Я же не знала тогда, что это ты, а ты не знал, что это я, – сбивчиво заговариваю я без обиняков. – Я не узнала под маской тебя и… А потом… я… – Я пытаюсь уступчивостью и правдивыми мыслями, свидетельствующими о причинах, породивших тогда во мне слабоволие, предотвратить бурю, но она неизбежна.
Джексон, следя за путанными перипетиями сюжета моей жизни, встает впереди меня, наполовину заслоняя меня широкими плечами.
– ХВАТИТ РОТ ПРОВЕТРИВАТЬ. ОТВЕЧАЙ: ЭТО БЫЛА ТЫ? – орет он.
– НЕ ОРИ НА НЕЕ! ОНА НЕ ОБЯЗАНА ТЕБЕ ОТВЕЧАТЬ! – Джексон молвит слово за меня.
– Я СЕЙЧАС НЕ С ТОБОЙ РАЗГОВАРИВАЮ! НЕ ВЫГОРАЖИВАЙ ЕЁ!
– Да, Мейсон, да, это была я, но пойми, я не врала тебе, я не сказала всю правду, так как боялась… и не подворачивался удобный случай… – лепечу в скорости и затем наспех бормочу извинения. Глаза наполняются слезами унижения.
– Это ближе к истине! – Разнузданный хохот следует за этими словами. – Этот фарс, этот спектакль устроила ты!.. – медленно выругавшись, он разражается зверским голосом: – Ты обвила меня вокруг пальца и приперла к стенке!
У его темной стороны души раскрываются пасти и в нем издается лай в виде грубого сквернословия.
В моих глазах стоят слезы, и я пробую искупить свою вину вежливым обхождением к нему:
– Мейсон, пожалуйста, прости, я не хотела тебе причинить боль! Пожалуйста… У меня не было такой цели! – Я шагаю вперед, к нему, но Джексон не дает мне прохода, и я взмаливаюсь перед уничтоженным правдой, нагнувшимся вперед, обхватив свою голову: – Прости меня… я… я… не могла сказать, я боялась потерять нашу дружбу… поверь, прошу… – Со слезами на глазах я упрашиваю его понять меня.
– Дрянь! ЭТО НЕПРОСТИТЕЛЬНО! Как это ты ухитрилась поступить так жестоко и так коварно! Ты все знала, но коварно оставила это в тени! Ты лгала так уверенно, прикинувшись дурочкой! И я, дурак, увлекся в игру лживой ненастоящей страсти! Я же тебе все рассказывал, я же доверял тебе, сука! Ты погубила мое сердце! Ты же знала, что я не могу терпеть ложь и мерзкую снисходительность! Как я, поддавшись первому впечатлению, мог влюбиться в такую тварь?! Это всё от незнания твоей натуры! Кто знал, что ты способна в таком участвовать! Анна была права, ты заслужила несчастья!
– А ну извинись! – шумит с пеной у рта Джексон; я держу его за руку, как бы не допуская, чтобы он затеял бой, зная, что он не может управлять собой, руководствуясь не рассудком в такие моменты. – Я сказал, извинись!
Мейсон продолжает изливать потоки брани на мою голову, скрежеща зубами. И на полминуты замолкнув, презрительно щелкая пальцами, ухватившись мысленно за найденную им нить, его резкий голос, звенящий в тишине, гремит так, усиливая эффект от слов:
– Вы любовничаете? Вы сообщники? – Слова хлестают по мне, как плетка. Его ясновидящее чувство не обманывает. – А-а-а-а, так вы не только меня дурите!
Не предусмотрела я такой ответный его ход. Краска стыда заливает мои щеки. Вот-вот разразится еще больший скандал.
Джексон доказывает ошибочность его умозаключения, присовокупляя к словам, прозвучавшую от меня, фразу, что он мне брат, но Мейсон, тяжело втянув воздух, неудовлетворенный его объяснением, огрызается со злобой после недолгого раздумья:
– Не пытайтесь меня обмануть, рассказывая небылицы! Бывшая девушка когда-то уже пыталась, но я набрался опыта разоблачения изменников! Скажите правду!
Я ранила его чувства. Я стала причиной его боли. Я истерзала его сердце правдой.
Выжидательно глядя на меня отчаянно дерзким взглядом я, с каждыми торопливыми толчками в сердце, застряв в хаосе взволнованных мыслей, слышу крик потрясенной души: «Это низко продолжать терзать его, слышишь? Излей правду». Вращая глазами, я наклоняю голову в знак согласия, положив конец всей нашей тайне и раскрыв постыдную изнанку души. Джексон округляет глаза до потолка и выбрасывает слова не для женских ушей.
Лишившись твердости духа из-за горькой обиды, Мейсон, сплевывая вперед, зудит с кривой усмешкой:
– Я так и знал.
Не нахожу больше слов, ощущая себя так гадко и противно. К горлу подступают слезы. Нравственно я заморала себя, увязла в какой-то грязи. Все, даже стены, смотрят на меня с осуждением.
Джексон решается на необычную вольность, торопливо втолковывая:
– Полагаю, это останется между нами? Мейсон, как бы вкратце сказать, мы вместе еще с самого детства и… – Он сильно взволнован. – Только так мы можем видеться… пока… Тебе не понять, но… – Он ищет в его глазах сочувствие, понимание, но убитый, содрогнувшись, награждает нас обоих ругательским словом, прозвищем «лживые создания» и уходит, прокричав:
– Я это просто так не оставлю! Не дождетесь! Вы оба заплатите сполна!
Вина ложится на сердце. Меня словно выпороли у всех на глазах. Столько горя принесла ему моя ложь. За минуты сладости с любимым снова придется расплачиваться разбитым сердцем. И то, что могло присниться в страшном сне, обернулось невыносимой явью.
– Я же, кажется, велел тебе держаться от него подальше! – поднимает на меня голос Джексон, находясь в крайне нервном состоянии.
Осмеянная, забросанная насмешками, я плачу, я так сильно плачу, что не могу говорить. Он прав, лучше бы я держалась от него подальше.
– Черт! Малышка! – кричит он и обнимает меня, сотрясающуюся от слез. – Прости. Всё так усложнилось. Не взирая на отчаянные его угрозы, мы должны не забывать про то, что его отец разумный человек, и он направит его чувства к тебе в безопасное русло. Проклятие! Я же знал с самого начала, как он к тебе относится.
– Прости меня, прости… Джексон… я…
– Я улажу этот инцидент, – успокаивает он меня. – Мейсон не станет еще одной нашей преградой. Я уверен в этом.
– Марк… Марк… – представляю его разочарованное во мне лицо, – он теперь тоже возненавидит меня за ложь… что же теперь… что же… буде..т… Месть Мейсона будет жестокой…
– Малышка, успокойся, прошу. Я попробую догнать его и еще раз объясниться, изложить текущее положение дел. Я тебе напишу, люблю… – Обменявшись поцелуем, он убегает, а я наблюдаю тень, дорогую мне, впивая её в себя. И все надежды, счастье, радость исчезают вместе с ним. С моей груди снимают радужный плащ, ополаскивают холодной водой душу, и я перехожу к состоянию, которое можно описать так: тягостный момент отрезвления от счастья. Еще считанные минуты назад, предавшись ощущениям любви, для нас все остальное теряло значение, будто не существовало никаких проблем и мир был к нам добродушен, а в эту минуту все встало на круги своя и перед нами все тот же мрачно-синий занавес одиночества. Одно мгновение, всего лишь одно крохотное мгновение определяет нашу жизнь.
В полном смятении сердца и души, удрученная, расстроенная, с глазами еще подернутыми прозрачной влагой, я, вернувшись в существующую жизнь, смешавшись с уже маленькой толпой, нахожусь под ударом мыслей Мейсона: «Ты лгала так уверенно, прикинувшись дурочкой! И я, дурак, увлекся в игру лживой ненастоящей страсти! Я же тебе все рассказывал, я же доверял тебе, сука! Ты погубила мое сердце!..»
Гости уже разъезжаются. Музыканты собирают инструменты. Официанты убирают недоеденные яства. «И подачу торта я упустила, и холодные сверкающие фонтаны». С букетом невесты красуется Кэтрин. Я ищу глазами Джексона, Мейсона, но нет ни того, ни другого. Митчелл с Эленой, увидев меня, подхватывают моё уставшее тело под обе руки и отводят в сторону, расспрашивая, как я смогла решиться на то, чтобы встречаться с таким парнем. Я накладываю в ответ слова с проклятым чувством жалости, с которым живу. Немногословно я отвечаю, что он заимел нещадную болезнь с недавнего времени, и я прикладываю для этого все усилия, чтобы ему поправиться. Девушек шокирует мое терпение.
Ответственность, которую я взвалила на себя, против воли поддавшись гадкому, поедающему меня чувству, не приводит к тому, чтобы можно было меня счесть за хорошего человека. Я разучилась творить добро. На каждом шагу ложь. А как только раскрывается она, то я получаю по заслугам, и теперь лишилась друга, обиженного и ненавидящего меня всей душой. Думала, станет лучше, если я позабочусь о чувствах других, прибегая ко лжи, но стало только хуже. Ложь – худший советчик.
Собравшись прощаться и уходить к Даниэлю, по-прежнему сидящему на том же месте с Итаном, подруг становится уже не двое, а трое, вместе с Кэтрин, дождавшихся момента, когда они могут позволить любопытству увлечь их, так как никто другой нам не помешает.
– Милана, мы так редко видимся, что не сможем уехать, не узнав самого главного! – высказывает с улыбкой пьяненькая Кэтрин, не отпуская с рук заветный букет невесты. Проникая в затаенный смысл её слов, я легко расшифровываю, что они горячо желают допытать.
– От нас ты не убежишь, пока не ответишь, что у вас с Джексоном? – вольно под влиянием градуса спрашивает Митчелл, подмигнув одним глазом. – Ты хотела укрыть это от своих подруг, как тебе не стыдно?! – придирчиво, играя обиду, добавляет она, блестя черными кругами под глазами от потекшей туши.
– Раскрывай уже секрет из своего потайного ящичка! – хохочет Элена.
Кровь бросается в голову. Я так слаба и так хочу домой, что мне не до таких вопросов. А отвечать придется.
– Друг жизни. Мы встретились месяц назад совершенно случайно, – спокойно, словно говоря, что я ем на завтрак, отвечаю я, обдумывая, как сбежать.
Шутливые и пронзительные замечания осыпаются от подруг.
– Друг жизни? – эхом отзывается Кэтрин. – Все видели, как вы смотрели друг на друга, а как он пел… Мой жених на меня таким взглядом не смотрит, каким Джексон прожигал тебя… – с поверхностной завистью дополняет она.
– Не-е-е, – тихо лепечу я без эмоций и мямлю, что меня ждет Даниэль.
– Не противься! У вас любовь! – оспаривает Митчелл. – А за любовь нужно поднять тост. Э-й-й, Бен, иди-ка к нам! – подзывает официанта-разносчика.
– Любви нет! Я же говорю! – уже громче восклицаю я и покидаю их, наспех обнимая каждую, уверяя, что нам пора уезжать.
– Ждем приглашения на свадьбу, – слышу я от Элены.
Куда подевались Ритчелл и Питер?
* * *
Всю дорогу до дома, сидя в такси, Даниэль диктует мне, что я сошла со станции приличных манер и вела себя неуважительно, пропустила половину вечера и отъезд молодых в свадебное путешествие.
«Париж. Подарок жениха невесте». И не предупредили. И когда мы увидимся, когда обсудим свадьбу с подругой? Мы и так всего-то с ней общались пару минут за весь день. И Питер, брат, и не намекнул о таком подарке Жозефине.
Перед тем, как ложиться спать, уже под утро, я не смыкаю глаз и жду долгожданного сообщения. Свернувшись калачиком, погрузившись в собственные мысли, я машинально вожу рукой по простыни, непроизвольно улыбаясь. Тело все еще наполнено следами от его прикосновений. Захватившее нас безрассудное чувство, горячая сладость его поцелуев заставляла забыть меня обо всем. Он для меня всё – всё, чего я желаю и всё, о чем я грезила, – в нём. Мысль о жизни без него вызывает такую неописуемую физическую боль. Телефон вибрирует в руке. Душа сияет. Поднимаю его на уровень глаз. Широкая улыбка расползается по моему лицу.
«Есть вещи, которые никогда не умирают, – моя любовь к тебе. Я не забуду минувший вечер…»
Пару минут спустя приходит еще одно послание.
«Мы будем вместе. Мы справимся со всеми трудностями. Каждый понедельник, среду и воскресенье мы будем тайно встречаться у Бульвара Реколетос, пока я не улажу свои дела, а ты – свои. Сладких снов, любимая. Люблю… Твой Джексон».
И с этими словами я засыпаю, не стирая улыбку с лица.
Глава 66
Милана
Нежась в теплоте постели, я ворошу в памяти прошлый день, счастливые мгновения и на душе моей так радостно. Но в теле ощущение, словно я не спала. «Виновник бессонной ночи – влюбленное сердце».
Стряхнув от себя сон, отворив окно, толкнув ставни, я открываю объятия видения встававшему перед взором, глаза видят только его, мысли полны только о нем. И в полусне я жила теми минутами… когда Джексон перед всеми гостями спел для меня песню. Солнце бьет прямо в окно, и в комнате очень жарко. Замечтавшаяся от любви, я опираюсь на подоконник и в чудесном настроении напеваю встававшие в памяти слова той самой песни «What about now». Образ любви появляется передо мной все с теми же обжигающими губы словами. Мне видится разлитый страстью лунный свет, беззвучные поцелуи, обдающие соблазном густые, окутывающие его плечи, сумраки. Я слышу вздох за вздохом, пробуждающий жажду принадлежать только друг другу.
«Мы любили сильнее, когда расстались… Когда мы были вместе, то порой забывали о своей любви, но на расстоянии мысль, живущая в глубине сердца, о том, что нам не хватает друг друга, снедала нас, заставляя думать друг о друге каждую секунду…» – лилось с его уст.
Припоминаю дословно его послание в записке, вспоминаю, как мы рисковали поднять тот самый долгожданный взгляд друг на друга, как воздух сгущался между нами, как нас притягивало друг к другу и млею от блаженства. Сажусь возле окна, плача от умиленного счастья. С того часа как мы страстно безмолвно друг друга любили я до сей минуты не осознаю происходящего вокруг: окрылена любовью… Ничего не существует для меня: только он, тот, кого я люблю. Я бесконечно отдана мысли: «Мы будем вместе». И даже к несчастью Даниэля я уже отношусь не так остро. Ничто не сразит мою проявившуюся силу внутри. И желание проявить к несчастному больше любви, больше заботы, чтобы он скорее пришел к прежней жизни, усиливается во мне, ибо теперь я твердо знаю, что все это имеет конечную цель.
Пишу в дневнике: «Я стала другой. Одна ночь. Да что там. Два часа с ним сделали меня счастливой, что все вокруг кажется таким радужным и ночное сообщение: «Мы будем вместе. Мы справимся с этим. Каждый понедельник и среду, мы будем тайно встречаться…» поддерживает ощущение во мне безграничного счастья. Уже сегодня мы встретимся. Уже сегодня он окутает меня нежностью, как облаком, заставит трепетать каждую жилку в теле. С ним любое место становится раем покоя и грез». Переворачиваю лист и из него выпадает картинка – изображение звездного неба с луной. Подарок Мейсона. Я держу её и припоминаю девятнадцатое августа. «Когда я увидел эту открытку среди почтовых марок, то подумал о тебе…» – с улыбкой говорил он мне, когда мы прогуливались после посещения Центра искусств королевы Софии. Это музей, который входит в «Золотой треугольник искусств» совместно с музеями Прадо и Тиссена-Борнемиссы. Я и не хотела оказаться там, но Мейсон знает, как интеллектуально можно развлечься и отвести хандру в сторону. Какой невнимательной я была, не замечая, что его действия были продиктованы влюбленностью. А я-то еще думала, как-то быстро он забыл «Мэрилин Монро». Он влюбился в меня, потому что я была ею. И в маске, и без маски я привлекла его. Кем бы я ни была, я «зацепила» его сердце. Чем не сюжет для новой прозы?
Я вздыхаю, а в ушах слышится его пронзительный голос, рычащий слова боли… Страдание Мейсона касается меня, как бы ни было заворожено мое сердце любовью к одному человеку. Он неверно истолковал мое отношение к нему и, естественно, узнав о неразделенной любви, удручен и страшно зол. Я не оправдываю себя, так как позволила скрыть правду.
Растревоженная минутами нотациями совести, чувствуя, как бес грызет мою душу, выплеснув свои извинения строками, я выкладываю стихотворение на свою социальную страничку и направляю ему стих в личные сообщения, написав после него тысячу слов извинений, которые – я понимаю – не стоят прощения. «Надеюсь, что когда-нибудь его чувства ко мне позволят ему простить меня…» Душу охватывает лирическое состояние.
* * *
Разбуженное сердце трепещет от чувства
Разбуженное сердце не дремлет в тишине ночной,
Провалившись в омут безрассудства
Оно тлеет в котле от любви роковой.
Влюбленное сердце не спрячешь в подвале,
Влюбленное сердце пылает, как зарница,
Даже если его жестоко предали,
Оно не уйдет к другому, как блудница.
Любящее сердце никогда не стареет,
Любящее сердце покорно половинке второй,
И в самый лютый холод оно отогреет,
Упав на коленях, молясь со слезой.
Страдающее сердце стонет от боли,
Страдающее сердце не может дышать.
Его посадили в темницу, в него иглу прокололи,
Заставили струны безнадежно умирать.
Разбитое сердце раздроблено на мелкие кусочки,
Разбитое сердце ничем не починить,
Погибли его душевные огонечки,
В равнодушии оно не в силах больше простить.
Не губите сердце чужое,
Если оно вам не нужно,
Не ломайте вы его, живое,
Не будьте так бездушны!
Набираю ему, но он не отвечает, и иду завтракать, когда на часах уже 13-00. У Мэри сегодня день рождения и Анхелико с Армандо и Даниэлем уехали в цирк. Я не составила им компанию и ранним утром сонным голосом вскрикнула, что не поеду, мысленно сообразив, что нужно быть морально готовой к обеду с отцом, который не выходит у меня из головы, и Джексоном. Джексон говорил, что предупредит о времени нашей встречи, но от него до сей поры нет никаких сообщений. «Может, еще спит? Сладко спит». Зевая, ставлю чайник и тянусь к пульту, чтобы отключить телевизор, оставленным включенным Армандо. В моей жизни и так хватает своих новостей, чтобы еще слушать чужие. Я прикладываю палец к выключателю, как через меня проходят слова: «Джексон Моррис, славящийся процветающей фирмой «Счастье равно Успех», обвиняется в фальсификации документов и задержан…»
Меня переворачивает изнутри. Что-то обрывается, что-то падает в груди, вызывая сильнейшее сердцебиение. Стою, тупо глядя вперед, в одну точку, заледеневшая до бесчувствия, бледнея мертвенной бледностью, переламываясь надвое. Я ничего не слышу, лихорадочно моргающими глазами видя в телевизионной коробке, как двое мужчин надевают на сопротивляющегося наручники и один из них приказывает: «Держите его крепче». Нет. Такого не может быть. Острая внутренняя реакция распространятся по всему телу и сжимает сердце в клочок. Резкое головокружение затмевает чёткость мира, что я едва ли удерживаюсь, но не даю себе полностью заплыть в пространстве и лишиться рассудка. Я стою на месте, а кажется, что мечусь от одного края комнаты к другому, решая, что делать, куда бежать за помощью, да и к кому.
«Милана у тебя выбора нет, как идти к одному человеку… Как бы ты не мешкалась, он единственный, кто подскажет, что делать».
«Сделай плевок на гордость и обиды. Речь идёт о твоём втором сердце». Мгновенно сменив домашнюю одежду на уличную, я выметаюсь в бешеном порыве, сбегая во весь опор.
Через полчаса, растерянная, с мокрыми глазами, тряской в ногах и руках, я в быстроте пытаюсь распахнуть дверь квартиры, ворочу ключами, то так, то сяк, но руки так не слушаются, что я начинаю плакать от бессилия, что не могу сделать самое простое. Смотрю сквозь пелену, что замок отворяется с другой стороны и усматриваю в дверях отца, бледного, в руках с газетой. Две глубокие морщины, пересекающие его лоб, стали еще глубже. Сотрясаюсь лихорадочной дрожью, боясь шагнуть. Поймав себя на мысли, что стою, теребя пальцами край рубашки, я сглатываю и… мгновение – страшно взволнованная я лечу навстречу, пальцы дрожат, что сумочка вылетает из рук. Я падаю отцу на грудь и рыдаю.
– Папа, пожал… пожалуйста… помоги… Папа…
Прижимая меня к себе костлявыми руками, он заговаривает напуганным голосом:
– С чем помочь? Что? Говори, что?
Я отслоняюсь, плача, и сажусь на пол, не прекращая рыдать. Разъедаемая новостью, я и не знаю, как сказать о ней. Отец, примостившись рядом, пытается вытащить из меня хоть слово, и я вижу, как он сильно взволнован.
– Пап, – поднимаю глаза на него, – Джексона задержали. Он в тюрьме. – Словами, как ножом, режу по груди.
Отец бросает газету и делает страшные глаза.
– Как? Не может быть!
– Я тоже не верила, но эта новость везде. Пап, но ты же понимаешь, что он не виноват. Его кто-то подставил! – скулю я, говоря с такой уверенной выразительностью.
Замерев в раздумье, он не подаёт ответа.
Ухватив и тряся его за руку, я молю, упорствуя на своем:
– Папа, не молчи, сделай что-нибудь. Мы должны его вытащить оттуда. – Я смотрю в самые глаза, не сдерживаясь в эмоциях: – Я не знаю, что с собой сделаю, если он там останется. Но он же невиновен. Я знаю, я твёрдо знаю это.
Он притягивает меня к себе, обнимает и целует лоб с такой любовью, на которую способен только отец:
– Мы спасём его.