Глава 57
Милана
– Милана, любовь моя, ну что-то ты совсем расклеилась! Что не скажешь, что не спросишь у тебя, ты грустно-прегрустно отвечаешь. Никак не пойму, что с тобой! Завтра такой день… Не перестану повторять, как тебе идет новая стрижка! Модель моя! – начинает Даниэль разговор после обеда, у меня в комнате. Я лежу спиной к нему, вонзаясь взглядом на висящий на стене ковер. И ничего не хочу. И думать не хочу. Чем больше я терзаюсь вопросами, тем тяжелее избавиться от тягостного ощущения. Голова пухнет! – А какая погода ласковая! Ты только взгляни! Нет! Ну нельзя дремать в такую погоду. Что я могу сделать для тебя? Может, как вчера вечером, погуляем? Я попрошу деда, он спустит меня на первый этаж, а там уж я сам. Ты говорила, что дело не во мне, тогда в чем? Скажи, любимая? Скажи…
Поменялись мы местами. От его недавнего опустошения не осталось и следа. Зато мое состояние только ухудшилось. Словно слезами я стерла с лица все чувства, эмоции… Не пойму: что до сих пор поддерживает во мне жизнь?
В прошлый вечер, не зная, как отвлечь себя и не свихнуться от мыслей, я взяла инициативу и предложила Даниэлю провести время со мной на улице. Он так возрадовался, что сделался еще счастливее. Правда, за всю прогулку я, считай, и слова не проронила. Вместе с тем, я проявила интерес к его убеждениям, связанным с возрождением в нем силы, и вдохновилась тем, как человек в таком положении может быть морально выше здоровых людей. Не скажу, что мне стало лучше от этого, но дало о многом задуматься. И гуляли мы, когда была почти ночь и нас никто не мог увидеть, а сейчас же так светло… и так людно.
– Всё хорошо, – полусонно утверждаю я, чтобы он не волновался и не задавал море вопросов, и хватаюсь за книгу, лежащую под подушкой, но сидячий в коляске удерживает мою руку:
– Не сейчас! Позже почитаешь! И так все дни не отрываешься от своей психологии. Поделись, любимая, какими мыслями ты питаешь сознание, уплывая от меня на протяженное расстояние?
– Я же сказала, что всё хорошо! – не грубо настаиваю я на своём и ложусь прямо, на спину. Смотрю в окно и невозмутимым тоном прошу: – Дай мне побыть одной…
Он не отходит. Минута, две… Он все еще здесь. Вполглаза я подмечаю какие-то движения, вытворяемые им одной ногой. Привстав, удерживаясь на одном локте, я поворачиваюсь в его сторону. Воззрившись сосредоточенно на меня, он хлопает широкими открытыми глазами.
– Не может… Не может быть, Милана! Я почувствовал пальцы на правой ноге. Немного. Oh dioses! Oh dioses!36 – шумит ошеломленно он. – Я почувствовал их! Я же встану сейчас!
Я порывисто подымаюсь. Мое тело трепещет:
– Подожди, нет, мы должны вызвать врача! Не двигайся сам! – Я выставляю руки вперед, как бы не давая ему сделать задуманное.
В нетерпении он пробует встать на одну ногу, чтобы ощутить ее, опираясь о край дивана. Результат неутешительный. Он почувствовал импульсы в кончиках пальцев, но это не предрешило ничего, и мы вздыхаем в один такт.
– Что? Что случилось? – врываясь, с пугающей резкостью молвит Анхелика. Подходит Армандо, но спокойный в сравнении с супругой.
Даниэль не отвечает им, но, уронив голову, говорит самому себе:
– Но как же я… Я столько занимался, часами подряд.
Я кратко им докладываю о его состоянии.
И тут же с панической силой в голосе бабушка грохочет, как гром:
– Мы звоним врачу! Он должен осмотреть тебя! – И убегает за телефоном, двигаясь с излишней суетой.
Армандо, бросив тревожный взгляд на Анхелику, глубоко вздыхает, и, постояв с минуту, поглядев на Даниэля, меня, указывает мне взглядом, что пойдет.
Как только дверь закрывается, я касаюсь ладони Даниэля, боясь, что случившееся возымеет обратную силу, и он станет тем же скитальцем, безучастным к переполоху, происходящему вокруг него, (уж лучше, когда он такой, какой сейчас) и как могу заверяю его:
– Ты встанешь, но не сейчас, нужно ещё заниматься. Сдвиг появился!
Он несколько раз мотает головой, обнимает меня и целует в шею, шепча на ухо:
– Прости, любимая, я… я…
Может, я уже не умею чувствовать, поскольку поцелуи не вызывают даже чувств отвращения?
– За что простить?
– За то, что завтра я не смогу пригласить тебя на танец, – трогательным голосом признается он, рукой убирая волос с глаза. Анхелика подстригла его на днях, но кудрявость и объем никуда не делись. «Испанская натура». – Я смогу сделать тебя счастливой! Обещаю, что как только встану, то наверстаю упущенное! А завтра я…
Стук во входную дверь.
«Врач смогла так быстро приехать?»
– Откройте сами, мы заняты! – отзывается Даниэль, отчего слышатся шаги Анхелики по коридору. Она делает все, что он скажет. До чего любит внука!
– Что «завтра ты»? – переспрашиваю я, заправляя волосы за уши. Сгоряча я все же сделала каре. Не хватает моего длинного коричневого полотна, как платка, висящего на спине. Однако выглядит симпатично, стильно и почти неузнаваемо. То, что нужно мне. «Новый имидж, как новая жизнь», – думала я. Но нового ничего не произошло. Я погрязла в одной дыре.
– Завтра я… – он смеётся, – забыл, что хотел сказать. – Берет мою ладонь и прижимает к губам. Одержимая гнетущими мыслями, я молчу, как неживая, и не брыкаюсь.
Никаких завтра! Еще ночью я бесповоротно осознанно, вопреки ожиданиям Даниэля, решила в день свадьбы притворюсь, что плохо себя чувствую, доеду с ним на такси до места празднования, втайне поздравлю молодоженов, чтобы никто нас не видел, подарив чайный набор от двоих, купленный мной нынешним утром, и сразу же исчезну из той земли. Он, если захочет, останется. А я… А что я? У меня даже платья нет. «Ты боишься быть осмеянной. Отец увидит тебя с таким, будет насмехаться, как и все гости…» И как бы я не помышляла, что чужое мнение не имеет никакого значения, подсознательно я нахожу обратное. Чужое – да, оно не так берет за душу, как взгляд на тебя того, кто желал тебе еще в детстве счастливого будущего, чья кровь бурлит в тебе… И как бы не хотелось думать об обратном, это задевает за больную жилку.
Я смотрю, как солнце врывается в окно, и, чуть повернув голову в отверстие двери, углядываю, как в овале света обрисовывается чья-то фигура, но не толстого врача.
– Привет! – звонко доносится от девушки в короткой белой плиссированной юбке и верхним такого же цвета топом с толстыми лямками. Она стоит и не проходит дальше, заострив взгляд на Даниэле.
– К вам можно?
– Ритчелл! Невестушка! Конечно, можно, – счастливо говорит Даниэль, расправляет правую руку в сторону со словами: – Проходи, мы как раз говорили о вашем дне.
Она растеряно поправляет висящую на плече сумку и чуть проходит к нам.
– Сто лет, сто зим! Как поживаете? Как Питер? – Даниэль навеселе. И в его словах ни одного намека на несчастие, будто ничего и не случилось и все так, как было в день приезда Ритчелл ко мне домой.
– Хорошо, – скромно отвечает подруга, насыщенная скрытой тревогой, и сглатывает так, что слышно.
Даниэль, учуяв накопившееся напряжение, с пониманием вставляет:
– Оставлю вас обоих. Ко мне врач должна заглянуть. Позже к вам присоединюсь. Любопытно узнать в общих чертах, что будет завтра, а то от Миланы ничего не добьешься, спрашиваю, а она то и твердит, что совсем ничего не знает. – Улыбка не сходит с его лица. – Ты вовремя, Ритчелл. А то я уж не знал, что делать… Что-то не так с ней, а что – не пойму. Изменилось в ней что-то… – Когда он уже оказывается у дверного наличника, за который держится рукой, то, обратив взгляд на нас, отпускает: – Я попрошу бабушку, она заварит чая. Испробуешь с ее фирменным капустным пирогом. Или ты на диете перед свадьбой?
Ритчелл будто делано расправляет губы, отвечая: «Нет, не на диете», а затем: «Спасибо».
Он покидает нас.
Я знаком прошу сесть рядом Жозефину, пахнувшую ванилью, возвещая близость свадьбы.
Тишина между нами дополняется ощущением неловкости. Допускаю, что Ритчелл не преминула про себя подумать: «Ни слова о болезни, ни слова о горе. Он бодр, жизнерадостен и ни капли неунывающий».
Собравшись с остатками сил, я первая молвлю тонким голосом:
– Привет, подруга.
Я так соскучилась по моему человечку, родному, близкому. Она спасет меня от отчаянных монологов. Когда не говоришь с ней, то все держишь в себе – кому же еще выговориться?
И через пару секунд, я заключаю её в объятия; мое молчание выливается в слезы.
– Подруга, как же так? – Заражение происходит быстро. Ритчелл обнимает меня с изливающимися слезами.
Я немотствую, слёзы не дают сказать.
Минуту спустя:
– Бедная моя… Ты такая измученная, поблекшая… Совсем пала духом. В глазах – усталость, – с сочувствием выговаривает она. И она заметила это во мне? – Ты взаправду изменилась… – Она колеблется, кусая кожу губ. – Я должна… попросить прощения, что не смогла ответить на твои звонки… – Я быстро киваю трижды подряд, всхлипывая ей в плечо. Она пытается рассказать причину, но через слово запинается: – Я как-то звонила Джексону и по его голосу поняла, что у вас снова разлад. Он меня уверял, что изменений нет, ты работаешь, но… внутренний голос женского сердца нельзя не услышать. Да и мы же с тобой сестры кармические… Мы и без слов понимаем друг друга… – Замолкает, отдаваясь слезам. – Я набрала тебе, но снова не дозвонилась… И набрала Марку… И узнали мы так обо всем… Я так переживала, думала, как там моя подруга… Мы уходили в поход, с палатками, связи там никакой не было. Мы с Питером всё это время только и разговаривали про вас с Джексоном, про Даниэля. Питер, по секрету, никакой был; он и так все дни чем-то взволнован, не женитьбой, нет. Я-то знаю его. Но он не признается… У нас даже была мысль отсрочить свадьбу, но поскольку часть приглашений уже были разосланы, то, сделав бы так, поступили некрасиво…
Я отслоняюсь и вытираю щеки краем домашней майки. Съезжаю намеренно на пол, прислоняю ноги к груди и обхватываю их руками.
– А приехали вы, когда? – спрашиваю я, но не смотря на нее.
– Мы приехали утром. Питер заселился в гостинице, в Ареньс-де-Мар, я с родителями в Барселону поеду вечером, после беседы с тобой, я ненадолго забежала. Мы там сняли дом на сутки, очень красивый, где меня и будет ранним утром преображать целая команда профессионалов… – Стоит ей сказать о свадьбе, то даже по голосу можно определить, как она светится. – Он же встретил и поселил приезжих гостей недалеко от банкетного зала. Днем собирался наших школьных друзей развлекать, покататься с ними по городу; я же сразу помчалась к вам на ту квартиру… – Встрепенувшись от услышанного, я с трудом слушаю продолжение. «…наших школьных друзей…»
Сделанная ею остановка, говорит о том, что та испытывает смятение.
– Милана, я еще хотела объясниться. Приглашение было создано на вас двоих ещё до того, как Даниэль… – создает паузу. – Питер настоял, чтобы мы и его пригласили… чтобы, как я поняла, сохранить за семью печатями ваши отношения с Джексоном. И он бы узнал все равно, что его друг женится, и поэтому мы решили, чего бы ему не быть на празднике. Но кто же знал, что… Когда я увидела Даниэля, то его улыбка навела на меня мысли, что приглашением мы вызвали радость у него.
Я коротко отвечаю:
– Да.
– Марк, по правде говоря, упомянул о его эмоциональном состоянии. При мне он даже и не подал вид… Как он справляется? Ты часто бываешь у него?
– Я живу здесь… – Я прерывисто вздыхаю, и мои плечи опускаются с каждым словом.
Марк не рассказал об этом?
– Живввввв-ёёёё-шь? – Она опускается ко мне и сумасшедшими глазами прожигает меня, тряся моё колено.
– Да… – И с тяжелым сердцем признаюсь: – Мы расстались с Джексоном.
– Как? Как расстались? Зачем расстались? Ты с Джексоном рассталась? – Оглушает правое ухо.
Джексон не поделился?
К нам заходит Анхелика.
– Миланочка! Я тебе и твоей гостье чайка принесла с пирожком. Кушайте.
Я поднимаюсь с пола и, шаркая в тапках, забираю поднос и благодарю её, утыкаясь глазами вниз. «Ей не нужно видеть меня заплаканной».
Подаю Ритчелл. Шокированная, чрезвычайно озадаченная, она и не берет ничего.
– Милана, как расстались? – в нервно возбужденном тоне Ритчелл издает возглас. – Так вы врозь опять? Джексон с ума, что ли, сошёл? – В ней зажигается огонь негодования. – Как он мог допустить это? Ты живёшь здесь, помогаешь Даниэлю, но зачем расставаться друг с другом? Нет, я, конечно, понимаю, что ему неприятно, что ты сутками торчишь возле него… то убираешь, то кормишь, то гуляешь… Наша «добрая душа» при виде чужого несчастья неизменно вводит в строй сантименты.
Ссутулившись, молча, я осторожно прихлебываю горячий чай и, сделав еще один глоток, ломаю сопротивление над собой об удержании истинной причины. Я набираю воздуха, чтобы ответить.
– Джексон здесь ни при чем. Это я бросила его, – бесстрастно освещаю ее я.
– Ты спятила? – машинально выкрикивает она.
– Может, и спятила, – тоскливо отвечаю я, приложив губы к чашке, вдыхая струящийся парок от ароматной земляники.
– Чтобы ты, Милана Фьючерс, вот так изволила взять и бросить существо, о котором столько грезила, столько писала и столько лет любила? Не верю! И поэтому остригла свою гриву?
Что за беспардонное суждение? Моя грива не связана с ним.
– Да, это так. Без гривы, разумеется.
– Так! Всё! – жестко, не понятно к чему отрезает она. – Звони ему и говори, что это была ошибка! Звони! Звони с моего! – Она дает свой телефон, но я, как сидела, так и сижу.
– Ритчелл, я никому не буду звонить. Это не ошибка. Это – мой выбор. Я дала одно обещание… – Обещание Армандо, что не оставлю Даниэля. – И связана по рукам и ногам! – спокойно объясняю я и кладу кусочек выпечки в рот. – Оставим это, расскажи, как вы время провели и как…
– Нет! – Ее тон принимает приказывающий вид. И она туда же… Все указывают мне, никто не прислушивается, не понимает меня. – До завтра вам нужно помириться! Тебе же следует вернуться к нему и сказать, что ушла от него на эмоциях! – Не проглотив кусок за щекой, опешив от ее предписывания, я обозреваю ее. – С Даниэлем позже разберетесь, один он уж точно не останется! О, знаю! Всё! Придумала. Вы с Джексоном позже скажете, что влюбились друг в друга, так уж получилось… Он сильный, он все поймет. Нужна будет ему твоя помощь, обратится к тебе. Мы не в каменном веке живем, позвонит и скажет: «Милана, приезжай». Марк же говорил мне, что у него не такие и плохие прогнозы на то, чтобы встать… Я только не понимаю, почему вы не сделали это раньше… Но да ладно, некогда об этом. Ну а завтра, он же приглашен завтра… Хм… Скажем, что это друг Питера, вот и все. Никто не подумает, что это твой парень. А проверять кому-то: правда это или нет, не за чем. В такой важный для нас с Питером день ты должна быть на высоте! Подруга невесты! У меня трясучка началась уже, кто меня поддержит еще, кроме тебя и мамы? Питер? Питера я увижу уже на самой церемонии. – Будто сотню лет не слышала ее стрекотаний. Как она быстро стала говорить и какой быть упористой. Свадебный стресс? – Поднимайся! Собирайся! Поедем вместе. Я на отцовском мерседесе приехала, подброшу тебя и сама зайду с тобой к Джексону, скажу ему парочку «добрых» словечек! Питер ему даст втык, как он так мог… – максимально выразительно со всеми чувствами трындычит подруга. – Пойти на поводу у женщины, согласиться с ее решением… Он упал в моих глазах. Что это вообще? – Ритчелл энергично выпрямляется и с таким же проникновенным мастерством добиться своего произносит: – Ты чего сидишь? Собирайся! – Я засматриваюсь в одну точку. Она чуть толкает меня, но я, как неваляшка, качаюсь то в одну, то в другую сторону. – Да что ты такая квелая стала, Милана!
– Я никуда не поеду, угомонись! Ни сегодня, ни завтра.
– Где твои вещи? – с пылом спрашивает она и глазами ищет шкаф, который хозяева не предоставили мне для использования и все вещи я храню в чемодане, стоящим за кроватью, у окна. – Если ты не хочешь, это сделаю я. Я покончу с вашими любовными играми! Раз вы не хотите сами, гордые они видите ли, сделаю сама все. Зная тебя, ты явно не ходишь в одном и том же каждый день. Лежат же твои одежды где-то. Что за непокорный нрав у тебя?
Она ошиблась. Я уже неделю хожу в одном и том же: серых домашних брюках и черной длинной футболке с изображением на груди красного паука. Вещь мамы. Я случайно захватила ее, когда собирала из дома багаж. Она получила ее бесплатно, выиграв какой-то конкурс в универмаге по сбору наклеек за каждую покупку. Года три назад.
– Ритчелл… – говорю я, смотря, как она метается в стороны и затем находит чемодан. – Ты усядешься? Чай ждет тебя.
– А тебя ждет Джексон. Собирайся! С чемоданом проще будет. Переодевайся. Снимай эту ужасную футболку и в путь. Джексон ждет. Давай же!
Ополчилась на меня, как на врага народа.
– Ритчелл! – уже громче выражаюсь я. Она, видимо, не слышала, что я сказала до этого. – Я же сказала, я никуда не поеду, ни сегодня, ни завтра. Уж простите меня с Питером… но я могу прямо сейчас поздравить вас, передать подарок, правда, речь еще не написала… – внятно вытягиваю слова, чтобы она поняла меня. – Но я не буду присутствовать на свадьбе.
Сиюминутно та громыхает в своем усердии:
– С ума сошла, что ли? Ты такой полагаешь подруге подарок сделать? Ты здорова? Еще чего! Ты – главный гость на свадьбе, и ты говоришь, что ты не пойдешь? Ты ее ждала чуть ли не с первого дня нашей дружбы! И ты не пойдешь? Ты знаешь, что ты делаешь со мной, когда так высказываешься! Я звоню Джексону сама! Пусть приезжает и забирает тебя! – Отрицательными эмоциями она точно не добьется ничего от меня, а только выведет из себя. – Ты точно заболела! Я не узнаю тебя. Что с тобой стало? Мы не виделись несколько недель, а тебя словно подменили. Ты столько лет ждала Джексона, и я не поверю, чтобы ты взяла вот так сама и отказалась от него! Ты подвержена влиянию Даниэля! Но с этим нужно покончить!
Никто не верит. Я и сама не ожидала от себя этого.
Подвержена влиянию Даниэля? Они с Джексоном заодно?
– Какой ты счастливой с ним была… А на маскараде… Душа услаждалась, когда я смотрела на вас… Я предполагала, что тебя первой отдам замуж! А тут… Он же столько всего сделал, чтобы быть с тобой. Ты что, забыла о дне рождении? Да он все отдал, чтобы быть с тобой, а ты оставила его одного. – Едва ли эти слова слетают с ее губ, как ей удается ударить по больному. «Господи, дай мне сил…» А в груди все снова трясется. Недопитую чашку я ставлю обратно. Давиться больше не могу. Я пила лишь бы растянуть время на обдумывание ответов, но от Ритчелл сегодня не вопросы исходят, а тонны слов и обвинений, включая указания. «Значит, уж не такая я бесчувственная, если всполошилась, как только возникла тема о Джексона. Виновата перед ним, знаю…»
Что-то там грызет совесть и расшатывает неуспокоенные нервные клетки. Грозно и железно из меня выходит:
– Я ничего не забыла. Ничего. – И доношу все с самого начала, через боль, начиная с момента, когда мы защитили проект, про то, как встретила отца, про нападок Беллы, ее звонок, про Джексона и его приход сюда, про Даниэля и его переживания, про общение с Мейсоном и его «Мэрилин Монро», скандалы с мамой и завершаю монолог – уже устал язык, давненько не говорила столько – тем, что узнала, где и с кем живет отец.
Ритчелл приземляется напротив, спиной упираясь к стене и, как ни странно, слов от нее нет. Шок это или?..
– Теперь ты понимаешь? – ослабевшим голосом говорю я, чуть ощутив радостное чувство освобождения от того, что выговорилась. – Где бы я не ступала, одни неприятности сыплются на голову… Я орудие удовлетворения любви Даниэля, но душа его сгниет, если я уйду… Я никого не хотела обидеть своим выбором. Эгоистическими устремлениями я не была наделена… Ни по отношению к Мейсону, ни по отношению к вам с Питером, ни к Джексону…
– Милана, родная… – Она размягчается состраданием. – Мне придется раскаяться в своем заблуждении о тебе… Глупая несдержанность! Знаю, теперь знаю, что тебе очень сложно… – Она изумлена. Ее слезы капают вниз. – Куда завела тебя твоя сострадательная душа со стогом обмана… Прости меня, подруга, но… как ты живешь с таким огромным комом?
Наверное, с болью свыкаешься. Я приподнимаю плечи и долго выдыхаю.
– Я обещаю, что вместе мы разберёмся во всем… Запомни: для меня ты близкий человек… А для Питера ты… – не может подобрать выражения, – для Питера ты… Без тебя этот день будет не таким… Если я скажу ему, что выбыл важнейший гость, то, клянусь, он всё отменит… – Мысль касается моей души. – То, с какой любовью он всегда говорит о тебе, когда тебя нет с нами, вводит меня в недоумение… Он искренне любит… За все, что происходит в его жизни и будет происходить, любимый мой готов благодарить тебя…
И мы, поглядывая друг на друга, плачем.
«Я счастлив, что у меня такая сестрёнка. Спасибо тебе за жизнь».
«В этом месте менее двадцати минут назад я сделал предложение своей любимой стать больше, чем девушкой, а тебе хочу предложить быть частицами одного целого, согласна?»
«Ведь ты – мой ангел-хранитель,
Мой луч солнца, пронзающий сердце моё,
И к чему бы не привели наши дороги жизни, события…
Моя любовь не угаснет, поверь, сестренка, пока я – живой».
«Благодарю мир за этого ангела, моего ангела-спасителя», – говорила я брату.
Частицы целого должны быть рядом. Как бы там ни было, какие бы не стояли преграды! Мне ничего не остается, как последовать словам подруги.
И пусть я тащу за собой сгусток боли, но я обязана присутствовать в счастливое для брата и подруги-сестры мгновение.
– Я буду, – едва слышно произношу я. И если днем я была расслаблена, будучи уверенной в том, что меня не будет завтра на банкете, то с этой секунды мороз внедряется в мое тело.
Ритчелл заключает меня в объятия и не перестает выражать чувствительную благодарность, указывая, как значимо для них мое присутствие. Зацепив свою чашку, перевернув её, та растекается по паласу, накрывая волной мои серые брюки. Синхронно бросив взгляд на лужу, на которой я сижу, обе начинаем смеяться до упаду. Корчась от смеха, Ритчелл сильнее смешит меня. При звуке ее хохота мое настроение сразу же улучшается.
– Ты подумала то же, что и я? – шутовским забавным голосом выходит от подруги.
– Да! Если при нашей встрече ничего не упадет или не разольется, то день не задался. – Я хихикаю ей в лицо, про себя думая, что уже и успела позабыть, каково это смеяться, отдаться на миг баловству.
– Но я и не только про этом подумала. – Она держится за бока от смеха.
– А о чем?
Ритчелл просит встать меня, чтобы я поняла, что она имеет в виду. Я делаю, как она просит и ощущаю, что задняя часть штанов мокрая, как будто я… И до меня доходит ее мысль.
– Эй! Ритчелл! – гогочу я. – Это сделала ты! И вообще это твой чай был, ты его не выпила, значит, ты виновата.
В порыве смеха отвечает:
– Женская логика, да?
Я смеюсь.
Постепенно смех прекращается.
– Я уже так испугалась за тебя… Думала, что больше не увижу, как ты смеешься. И не услышу.
– Я тоже, – уже с привыкшей мне печалью соглашаюсь я.
Ритчелл принимается уговаривать меня не переживать, что они сделают так, что друзья посчитают Даниэля другом Питера и его можно посадить за столик с ее двоюродными сестрами, которые очень общительны и веселы, и Даниэль с ними найдет общий язык.
– Не нужно. Ни в коем случае. Я буду с ним и, если у меня спросят, кем приходится мне этот человек, я так и отвечу – мой мужчина. И если мое поведение не укладывается в их понимание, то… я не должна воспринимать это на свой счет. Не должна я каждому угождать. Ритчелл, спасибо, но с меня достаточно вранья. Даниэль и так считает, что я сестра Джексона. И Мейсону я тоже хочу открыть правду. Мы стали хорошо с ним общаться, и я не хочу терять друга. Каждый раз, когда мы говорим с ним, меня тяготит чувство вины… Я скажу ему прямо завтра обо всем!
– Завтра? Не подходящий момент. Не думаю…
– А когда, Ритчелл? Когда подходящий… Когда наступят эти подходящие дни… – ною я.
– Все закрутилось в какую-то нелепую дурацкую историю! – Она пребывает в раздумье. – Как будем созваниваться ближе к ночи с Питером, я обсужу с ним то, о чем мы с тобой поговорили, и… давай так. Он попробует и с Даниэлем, и с Мейсоном подвести тему о тебе. И не беспокойся насчет того, что мы обозначили вас с Джексоном как близких друзей молодоженов. Если не захочешь одевать повязку из веточек лаванды на руку, которую мы подготовили и для Джексона, я ни в коем случае не обижусь.
– Нет, ты что! Ритчелл, нет! Моя проблема и мне ее решать. Я сама буду распоряжаться своей жизнью! А повязка… – Она протягивает мне чудесный браслет. Я принимаю его и даю слово, что повяжу его завтра вокруг запястья.
– Тебе же не далекие люди помогают. Ты должна завтра чувствовать себя комфортно! Пусть хотя бы поговорит между делом с ними двумя. Ну и с Джексоном, конечно. Мы сломаем внешние преграды и соединим вас!
– Спасибо… и… меня обуревает страх даже не по этому поводу. Там же будет мама, папа…
Ритчелл делает задумчивое лицо.
– Джексон брал на себя обязанность, что разрешит эту проблему. Я, конечно, доверилась ему, но сомневалась до поры, пока ты не сказала, что он живет с твоим отцом… Как я могла не увидеть его, когда заезжала к ним?! Будем считать это хорошим знаком. Он у нас умный, бизнесмен как-никак, придумает что-нибудь… Тебе я не буду давать советов на этот счет. Только в твоих руках ваши взаимоотношения с отцом, но скажу, что раз он желает сказать тебе что-то, то выслушать нужно… – Увидев, что я потускнела, она тут же раздает весело: – Подруга с «карешкой», показывай купленный наряд! А мой – увидишь завтра! – смеется она.
– Его нет, – так и отвечаю я.
– Милана Фьючерс! – хохочет, удивляясь, она. – Поражаешь! Отошла от модельной жизни!
– Не совсем. Взяла отгулы, – поясняю я и вкратце рассказываю, как это было.
– Сколько с тобой произошло за какие-то три недели! У меня нет слов. И я ни о чем не знала. Хотя… ничего не меняется. Так было всегда. Что не жизнь твоя, то сплошная драма! Я не въезжаю в одно: как до сей поры твоя история жизни не экранизирована? – И добавляет с напряжением: – И Максимилиан о вас с Джексоном знает. Милана, нужно уже как-то определиться со всем. Не то лишишься и работы, и любви. Подумай уже о себе! Не о том, как угодить и помочь каждому нуждающемуся в чем-то, а о себе!
Горящая желанием быть полезной, я и вправду перестала думать о себе. Живу наполовину, живу, чтобы помочь другому, ночами забываюсь неглубоким сном.
– Милана! Задумайся об этом, когда будешь одна. Мне нужно будет совсем скоро ехать, а перед этим я сделаю тебе особенный подарок. Я спущусь к машине и вернусь.
– Какой подарок? Зачем? Ритчелл…
Она отмахивается рукой и отходит минуты на три.
– Ты можешь надеть его, даже если ты уже купила другое! – Подает мне белую прямоугольную коробку, украшенную атласным бантом. – Ты сделаешь счастливой меня… И еще кое-кого…
– Ритчелл! Хватит говорить о Джексоне! – И с вожделением к нарядам, не потухающим во мне, с нетерпеливостью я раскрываю верхнюю часть прекрасного ящичка и в эту же секунду ахаю, не жалея восторженных слов. Поднимаю вверх – мои глаза горят, как искорки от бенгальских огней, и осматриваю роскошную красоту длинного, цвета магнолии платья, на сетчатом, без рукавов, с полуоткрытым сзади бюста которого вкраплены цветения сиреневых малюток, ощетинившихся роз, с серебристым отливом на кончиках. От талии до пола тянется пышная-пышная юбка, сверху покрытая несколькими сетчатыми слоями, настоящими полями лаванды. По длине тянется кисея лепестков, словно живых. «Когда-то папа, лет десять назад, обещал, когда я вырасту, купить мне платье с розами, похожее на это, но все его слова оказались пустыми». Восхитительно! Оно поглощает меня, накаляет желанием примерить его, покружиться в нем. Очутиться бы одним взмахом в фиолетовых рядах Прованса, уходящих в бесконечность, и пробежаться бы навстречу ветру. Я полностью достаю чудесное одеяние и случайным образом замечаю белый прозрачный пакет, залегающий под ним. Туфли! Боже! Нежные, пастельно-розовые, с узкими носами и на шпильках, выражающие бесконечную женственность. Лодочки завоевывают сердце. Оглядев их, я ставлю рядом, но взгляд опять заволакивает платье, никак не дает покоя искусная вещь, будто пленительное светило, от которой не оторваться. Заходящее солнце бросает через окно тени, освещая мою фигуру, утонувшую в лавандовом покрове. Я разглаживаю изнеженные кустистые розочки, как бутончики полуотверстых губ, блуждая в другом мире, очерчивая в памяти, как Луиза с Джошем, дремля на солнечном припеке, расстилались душою в мантии из роз, точивших благовония капля за каплей.
– Ритчелл, это… это… спасибо… – Поворачиваюсь, но от подруги и след простыл. Ритчелл? Она ушла?
– Милана, кого ты зовешь? – издает Даниэль из соседней комнаты. – С тех пор как уехала Ритчелл, прошло минуть двадцать. Она передала, что ты была такой мечтательной и счастливой, что ей не хотелось тебя выводить из этого состояния.
Я недоумеваю. Целых двадцать минут я выбыла из реалий и была по ту сторону жизни? Я за собой это замечала и ранее, когда была одна, но, чтобы в присутствии кого-то не удержать сознание и провалиться…
– Она не говорила ничего больше? – говорю и тем временем складываю наряд до завтра и, пододвинув баул к стене, бережно кладу на него одеяние.
– Просила передать, что будут с Питером ждать нас завтра раньше положенного времени! И Ритчелл что-то пробормотала про Лизу и Клару, с которыми то ли нас за столик посадят, то ли… они хотят познакомиться со мной, заиметь друга испанца… – Это те самые ее двоюродные сестры. – Ну и всё. Больше ничего.
Крикнув «понятно», я больше не отвлекаю Даниэля, в эти часы у него запланированная гимнастика, и перебираю всевозможные прически на короткие волосы, глазея журналы, чтобы найти ту, которая бы подошла под наряд, подаренный подругой.