«Николо». А не назвала ли она главного героя именем отца, немного преобразив его? Ник и не уловил эту связь, подмечая другие особенности в тексте. Или не сказал об этом вслух?
Я продолжаю читать обрывками, сгорая от желания узнать, как Милана закончит прозу.
«Поцелуй, что расцвел в цветнике, стал символом их любви. Джош и Луиза никогда не были так счастливы. Они жили воспоминанием о том дне, тем счастливым «люблю», бесконечно произносящим ими, они делились друг с другом, как утаивали чувства, как мечтали друг о друге.
Вот уже три дня лил дождь и чета влюбленных никак не могла проникнуть в сад, в то место, где свершилось чудо, где они обрели счастье. Они с мольбой призывали солнце, возвещавшее возращение к жизни.
На землю спускалась ночь. Непогода сменилась на затишье.
Две жаждущие уединения души отправились к тому самому дереву, хранившему воспоминания об их чувственности.
Перебираясь сквозь кусты, они, без умолку хохоча и болтая, словно дети, вышли на расстилающий луной серебристый молочный ковер, ведущий их к нужному месту.
В саду, залитым сиянием, царило безмолвие, придающее романтическое настроение. Напоенная томными ароматами ночь так и услаждала пару, плывущую на корабле любви через розы, чашки губ которых были полуоткрытыми. Две тени, идущих за ручку, оживили пейзаж, нарушая ночной покой ребяческим смехом. Обратив взор к звездам, их сердца разом приоткрылись сладостным чувствам. Девушка затихла, чувствуя невыразимое возбуждение от страсти, веющей от звездного богатства и повисшее дымкой над ними.
– Джош, как же красиво… – восхищалась Луиза, замирая от вновь и вновь появлявшихся на небе желтых тычинок. – Достать бы звезду и уложить в коробок. А в ночи, когда все отойдут ко сну, раскрыть его и вся комната тут же засияет от блеска, – молвила, мечтая, она, не опуская головы.
Джош улыбался и через мгновение ответил с жаром:
– Моя любимая девочка, зачем же тебе она? Сожжет всего лишь при одном взгляде на неё.
– Я не подумала об этом, – задумчиво сказала Луиза. – А если приоткрывать маленькую щелочку и краем глаза смотреть?
Он обнял ее за талию, смеясь от её детских мыслей.
– Нет такой возможности, милая. Звезды возвышенны, оттого недосягаемы. Их нельзя достать, дотянувшись ладошкой. Но сколько они дарят вдохновения и отрады. А ведь любовь тоже нельзя достать, пощупать, увидеть, однако, почувствовав ее внутри, насыщаешься неистовой сладостью и неизъяснимым счастьем, зажигаясь, как звезда на небосводе. Вся жизнь заключается в любви.
Луиза вникала в слова Джоша до той поры, пока они не дошли. Приторно медовый с горчинкой аромат сбивал её с толка, но она снова принималась думать о любви. «И чтобы я не делала, как бы я не затыкала свое сердце иными мыслями, я ничего не вижу перед собой кроме своей любви. Я просто люблю и всё. Пять букв, одно слово – это жизнь, сущность, то, ради чего проснешься утром, то, за что отдашь свою душу и тело. Неужто эти пять букв выражают начало, природу, цель нахождения человека на Земле?!»
Усевшись, Луиза склонила голову на плечо Джоша. Между ними было молчание. Одарив друг друга поцелуем в губы, Джош, унесенный всепоглощающей страстью, спустился ниже и стал покрывать ее белоснежную мягкую кожу жаркими отметинами от губ. Его блуждающие руки скользили по ее телу; с каждым движением оба бессознательно проваливались все глубже. Крик плоти опутывал его разум, пробуждал влечение к женской сущности, к белеющим плечам, к пленительной округлости груди, к стройной талии.
– Я… грезил о тебе… – с пылом слагал он, отчего Луиза, покраснев до корней волос, бормоча что-то невнятно, трепетала от блаженства нежных соблазнительных прикосновений, которым наделял ее Джош. Бесчувственная под его поцелуями, под пьянящей лаской она позволила ему снять платьице, что тот, увидев наготу женского тела, обезумил и лишился последних остатков разума.
И с падающей звездой Луиза, млея от влечения, отдалась ему. Над ними горело девственное пламя. Они растворялись друг в друге, вкушая всю любовь…»
Намеренно пропустив описание сближения героев, я вздыхаю, соображая, что тщетно поставил перед собой задачу отключить думы о любимой, но как же не думать о ней, когда еще и читаешь то, что она написала.
Ник так впал в строки, что не обменивается со мной ни словом. Я, сознательно переходя на другие страницы, читаю кусочками.
«Николо и служанка С. поначалу не понимали, что произошло с Луизой, что та словно заново родилась. Но Джош признался во всем ее отцу, но того эта мысль совсем не обрадовала, как и служанку, которая с негодованием относилась к этим юношеским, пускаемым на ветер, словам любви. Николо задело признание. «Джош гуляет с его дочерью. А когда-то гулял я… – с грустью думал он. – Неужели этого больше не повторится?» Он рассуждал сам с собой, что дочь уже выросла, что вскоре оставит его одного и больше никакой радости не будет в его жизни…»
Еще одна схожесть! Когда я признался в этом перед родителями Миланы, Ник также отреагировал.
Пролистав еще на десять листов вперед, зачитываю внутренним голосом.
«Любовь парня была до такой степени сильной, что того снедала немыслимая ревность, что сам ветер был для него врагом, и он пресекал ему всякую возможность, когда тот ласкал дуновением ее кожу. Он ревновал её ко всему, что взглянет, дотронется, прикоснется к ней».
Милана хорошо меня знает, знает мою ревнивую натуру.
«Любовь двоих подверглась первому краху, как только Луиза снова начала посещать школу. В последний учебный год в их школьный класс пришла новенькая, темненькая Габриэлла, наметив сразу же глаз на Джоша. Временами он проводил у нее время, репетируя над сценкой, которую они должны были разыграть на уроке литературы. Луиза ничего не замечала подозрительного; отец часто ее предупреждал, говоря, что не стоит доверять Джошу, как это делает она.
Когда они бывали в саду, то взирали на розы, на глазах уныло вянущие, которые через месяц, когда наступит зима, следует закрыть полотном и дожидаться теплой поры, чтобы они вновь расцвели под лучиками солнца. Но уже что-то изменилось. Оба были опечалены. Оба были грустны. Им не хватало того беззаботного веселья, смеха и радости, которые они испытывали в летнее время. Под нескончаемыми дождями в ноябре они уже не находили тех порывов влюбленности в цветнике, под деревом, которые замечали ранее. Но любовь их не угасала. Он любил её, он берег её, хоть и не бывал часто у неё.
Однажды, работнице по дому С. пришло письмо, что у её двадцатишестилетнего сына, Льва, живущего в восьмидесяти милях от неё, сгорел дом, ему некуда идти, негде жить. Николо, проявив сочувствие, сказал ей, уже как родному человеку, что своих мы не бросаем, и пусть он поживет здесь в их усадьбе столько, сколько нужно для того, чтобы построить новое жилье.
Как только Лев, высокий, статный, военный юноша, с закрученными черными усами под губой и густой гривой поселился в доме, Луиза сразу же нашла с ним общий язык. Отличие в возрасте, целых десять лет, при общении не ощущалось, ибо их уровень знаний был приблизительно равнозначен. Он ей ведал, как выполнял приказы по службе, хвастаясь тем, что награжден медалями, как был чуть ли не убит, как спасал людей…
Джош стал ощущать, что нужность в нем отпала с появлением этого, как он называл его, «хвастуна». И часом, когда он решал заглянуть к Луизе, то останавливался на половине дороги и возвращался домой. Эти обстоятельства были бы половиной беды, если бы Лев не влюбился в юную красавицу. А он всерьез почувствовал, как его тянет к ней. Луиза знала это и как-то предъявила ему: «Лев, прости, но мы не сможем быть вместе. Моим женихом является Джош и… Мы давно уже преданы друг другу. Прости…» Но тот не сдавался и в один из дней, встретив её возле школы, после занятий, когда был освобожден на неделю от указаний начальника по службе, захотел проводить до дома. Луиза была ошеломлена. Всегда её провожал Джош, не Лев. Она уверяла его по дороге к дому, что этого больше не следует делать, иначе ее неправильно поймут. Но мужчина не последовал ее просьбам и вечером, после прихода, когда измученная девушка отходила ко сну, подложил под нижнее отверстие двери письмо с текстом: «Я люблю тебя. Прошу у тебя своей руки. Дом построится, и мы будем жить вместе, заведем детишек. Ты будешь счастливой со мной и полюбишь меня». Луиза бросила этот сверток на стол и легла спать, заплакав в подушку. Ей было жаль его отвергать, но она никак не могла полюбить этого офицера, так как сердце ее давно уже занято другим.
Придя в школу на следующий день, Луиза стала предметом всеобщего обсуждения. Габриэлла пустила слух, что ее одноклассница выходит замуж за военнослужащего и все дни напролет подготавливается к свадьбе. «А вчера я видела, как он прижимался к ней, – лгала Габриэлла Джошу. – Ты не нужен ей. Выкинь ее из головы».
И Джош так и сделал. Он поверил. Поверил в эти гнусные лживые слова. И утром уехал в Англию с родителями, оставив записку Луизе со словами: «Прощай. Ты нанесла мне смертельную рану. Счастливого замужества. Я буду любить тебя всегда, но не прощу за то, что ты нарушила нашу клятву о любви».
Как же так? Он поверил в измену? Но… он же даже не проверил свои домыслы. Как же… Я испускаю негодующий выдох.
– Твое состояние говорит о том, что до тебя дошли строки. Значит, у неё получилось, – вставляет Ник, обозрев меня.
– Это глупо же уезжать и оставлять записки, когда он не поговорил с Луизой.
Ник посмеивается.
– Ты же тоже не поверил Милане, надумал что-то… А у неё были прямо противоположные цели.
Молчу, не противясь, так как он прав. Милана словно описала мою сущность в Джоше. «Не поверил ей и отпустил её».
Большая часть страниц в книге прочитана.
Я перечитываю двести пятьдесят вторую страницу, где написаны мысли Джоша о Луизе, которые так близки моим.
«Она таила в себе какую-то тайну. При каждой встречи с ней, я хотел больше и больше познать сердце этой богини…
Ее доброта все больше и больше изумляла меня. Я никогда не встречал ничего подобного в мире. Редкий вид доброты – отдавать всю себя не только тогда, когда ты счастлив. Это чувство, чувство доброты в ней необъятное, как море. Она решительно была готова бросить все свои дела, если бы кому-то потребовалась помощь. Поразительно то, что она поддержит каждого, если полна уныния и печали! И не оставит никого одного в беде, спасая от одиночества, когда, быть может, в глубине души своей – одинока. Когда я находился с ней рядом, то и не знал, что все это время я был с солнцем, ослепляющим черноту, обрамляющую мою душу, ибо лучики доброты светятся даже среди мрака и касаются даже злого сердца. Многие не верят в то, что ангелы существуют. И не всем дано отыскать их на Земле. Но я нашел его. Правда, понял это не сразу. Это самый ласковый и самый прекрасный ангел во всей Вселенной, представший в лице девушки. Я безмерно люблю её и не заслуживаю быть рядом с ней…
Ее манерой говорить восхищались, ее улыбка пленяла и завораживала, мужчины теряли голову от одного взгляда, направленного в ее сторону, в нее были влюблены все, но ее сердце принадлежало одному».
С еще большим интересом, я проглядываю оставшийся текст.
«7 декабря 1941 года спустя шесть часов после разрушительной атаки японской авиации на военно-морскую базу в Перл-Харбор Соединенные Штаты объявили о вступлении во Вторую мировую войну.
Вечер.
Искалеченная еще одной потерей родной души, упала на колени перед отцом и, не прекращая рыдания, взмолилась:
– Умоляю, папочка… Не оставляй… Про-шу во имя Господа Бога… Я же, я же… – Отец смахивал пальцем набежавшую слезу, поднимая с колен дочь, но та хоть и была так обессилена, так искажена страданиями, но упорно оттаскивала отца за край рубахи, уводя его от порога дома. Николо предвидел все опасности войны, понимал, какой участью он себя обременяет, но из чистой совести не мог он сидеть сложа руки, когда убивают его соратников. В груди его была своя война. Он знал, что не может остаться, но не знал, как уйти от Луизы. Но ежели останется, то будет корить себя всю последующую жизнь, а ежели уйдет, то будет корить себя, что оставил то, чем жил и чем дышал. И что же делать?
Доктор Д. скончался на днях от сердечного приступа и вследствие этого платить горничной было нечем, и та уехала с сыном. Луиза осталась один на один с роковой судьбой, один на один с воспоминаниями, от которых она умирала каждую ночь. Джош не отзывался ни на одно письмо. Она уже хотела сама поехать в Англию и разыскать его, но нынешнее смутное положение, в котором оказался мир, не позволило ей этого сделать.
– Мы сбежим. Мы спасемся. Только не уходи… Тебя же убьют… Папочка…. – вопила громко Луиза, причитая, что она погибнет заживо, как только будет одна.
Отец еле сдерживал чувства.
– Дочурка, нельзя иначе… – Его голос дрожал. Он сел на колени вместе с Луизой и, приподняв ее мокрое, не просыхающее от слез лицо, приложил горячую ладонь к щеке. Их взгляды соприкоснулись. – Я буду высылать весточку, я буду воевать за тебя, за счастливую жизнь, которую ты заслужила, слышишь?
Луиза ничего не желала слышать, она упорно мотала головой, плача. Судьба принесла ей сокрушительный удар.
– Никто не разлучит нас друг от друга. Это я обещаю… – Он должен предупредить был её, что на крайний случай, если жизнь его кончится раньше, отец сказал, уже не подавляя слез: – Коль сольюсь я с бесконечностью, то не сильно переживай, помни, что я встречусь с мамой и буду вместе с ней молиться за тебя, за то, чтобы ты повстречала добросердечного мужчину, вышла замуж, родила продолжателя нашего рода… – Его же слова так на него подействовали, что он расчувствовался, обнял так крепко Луизу, что еще бы чуть, и он сломал бы ей кости. Она ощущала себя в защите, которой вот-вот лишится, а он, слыша звонкое биение ее сердечка, понимал, что не даст воли смерти унести его, будет бороться всеми силами за свою дочурку, которую так любил. – Тебе хватит денег на год. Я их копил с твоей мамой на «черный» день. Они лежат на верхнем ящике в шкафу под махровым платком. Соседке В. я приказал, чтобы присматривала за тобой и подыскала тебе работу. Но розы мамины не продавай, это единственное, что осталось у нас с тобой от неё. Буду жив, вместе будем ухаживать за ними, если вернусь к лету.
– Папочка… папочка… – Только и горестно лепетала Луиза, не мыслившая, как теперь жить.
С рассветом отец ушел. Когда дочь его спала, он словно в последний раз бросил на нее долгий взгляд, сглотнул комок, пробиравшийся к горлу, и поцеловал ее в лобик, тихо произнося:
– Мы еще встретимся, дочурка. Боже дай ей сил, пусть она будет счастлива. Пусть ее грехи перейдут мне. Аминь.
Спустя год.
…Луизу так увлекла врачебная деятельность по спасению людей, что она вступила в американский Красный Крест34 и, отучившись, став медсестрой, помогала раненым. «Среди раненых может быть и мой отец», – думала она. И так проходили её дни и ночи…»
Отбросив описания тяжелых дней героини, возвращения её отца с фронта, я подхожу к концу и дохожу до последней страницы.
Эпилог
Дальнейшая судьба действующих лиц
Раненого Льва привезли через несколько дней в ее дом после возращения Николо. Ухаживая за обоими мужчинами, в частности за Львом, у которого раны были глубокими, девушка с ним сближалась и по итогу вышла за него замуж. Через год Луиза родила двоих детей-близняшек: мальчика, которого назвала Джошем и девочку Оливию. Всю жизнь она отдала медицине.
Джоша застрелили в 1942-м году. Об этом девушка узнала в письме, посланном ей родителями юноши, где было написано: «…он любил тебя от этого сгубил себя…»
Николо прожил до семидесяти лет и умер от воспаления легких. Но и внуков повидал, и понянчился с ними, и поухаживал за розами, как и обещал Луизе.
Розы, хранящие тень воспоминаний, стали семейной реликвией и после были переданы детям Луизы и Льва.
Луиза никогда не забывала Джоша, любовь к нему никогда не истощалась в её сердце. Она ездила два раза в год в Англию, к месту, где он был захоронен, и клала на могилу красные розы, как символ их юности, как символ их первой любви… Любовь оказалась бессмертна.
Звезды смотрят на меня, а я смотрю на них, полный мыслей. Столько драмы в ее описании, столько слез и чувств. Могу представить, что чувствовала Милана, рисуя выдуманную картину словами. Неужто её сердце было настолько сжато от боли и примято страданием, что она хотела выплеснуть это, передав эмоции другим, показав, как ей тяжело? Столько жизни в ее прозе, столько бедствия, несчастья, горя… Сколько же отваги в ее сердце, что она решилась на такой сюжет? Бывало, я слышал по ночам её всхлипывания, когда та писала, и, кажется, нахожу этому объяснение.
Нику до конца еще далеко, он, как я замечаю, умедлил темп и стал вчитываться глубже.
Привкус боли и неслыханной радости создается от прочтения. За один день я прожил другую жизнь.
Меня затронуло несколько мыслей, написанных ею:
«Есть то, что всегда сильнее нас. Будто какая-то живая сила, появляющаяся в минуты, когда как бы физически и эмоционально мы бы не были истощены, она призывает нас к действию. То есть жажда жизни».
«Смерть не так страшна, как жизнь без любви».
«Умертвленная роковой любовью душа вызывает отрешение к жизни».
«Минуты, проведенные с нею рядом, таили неистовство наслаждения».
«У влюбленных свои часы».
«Он сжимал ее в объятиях, не осознавая происходящего, чувствуя, как их души, зажженные единым огнем, прозревали сущность жизни».
Глава 50
Джексон
Я открываю глаза, съеживаясь от утреннего холодка, вызванного зарей. Заспанным взглядом я смотрю на открытый балкон. Через белую тюль просвечивается тень Ника, который сидит всё в той же позе, склонив голову, как мне видится, на последний лист. Карандаш, который он у меня просил вчера, почти исписан.
– Мистер Ник, доброе утро, – сонно говорю я, глядя на настенные часы, не понимая спросонья который час. – Вы так и не ложились?
В ответ – тишина. Я прислушиваюсь к нему. Он гулко дышит и спустя минуту поднимается, молча, не глядя, и уходит на кухню. Что с ним? С нежеланием я заставляю себя подняться и пойти за ним. «Вдруг его самочувствие ухудшилось?»
Ник держит рамку с изображением дочери. Его слезы стекают на стекло.
Дочь поразила его сочиненным. Почти сутки, не смыкая глаз, он просидел над её творением. Его переполняют чувства. Всё то время, что отец провел над начертанным рукою его дочери, он отчаянно пытался вновь соединиться с ней, как бы побеседовать. Он перечитывал строчки, он делал это медленно-медленно, читая слова ее голосом. Каждая реплика была для него будто её ответом на сыпавшиеся у отца вопросы. Он спрашивал про себя: «Расскажи, дочурка, про любовь…», и она отвечала. Или: «Боишься ли ты смерти?» А может: «Мечтаешь ты о чем-то?» Он общался с ней, посредством созданных ею слов, и так радовался, и так горько лил слезы, потрясаясь умению дочурки.
Во сне я улавливал, как он долго-долго повторял одну и ту фразу: «Когда я был так далек от тебя, дочурка, я любил тебя в мыслях».
«Дочь, моя дочь…» – невольно, почти не слышно, высказывает он мысли, которым не терпится полетать в воздухе, повиснув глазами на ее улыбающееся лицо. Поверженный в пучину страданий, он знает, что такое боль. И в том, что он прочел, он нашёл её четкое описание. «Как же так, дочь… Как же ты о таком писала…» Его раздирают мысли, что причиной таких душевных волнений, ярко помещённых в содержание драмы, является он. «Как же… Ты из-за меня? Из-за меня сложила такой сюжет? Скверно я обошелся с тобой, дочурка…»
Как сильно он постиг глубины строк! Я же увидел в романе рассказ о жизни с ее черно-белой полосой, он же уловил в нем умирающую по ночам душу дочери, беспокойную от того, что он сотворил с нею. Эта книга стала и спасением для его сердца, и тягчайшей болью. Грозное счастье обвязало его.
– Мистер Ник… – растерянно бормочу я, желая найти какое-нибудь слово. – Вы…
Его слезы учащаются.
Минует еще одна минута. Оставляя меня врасплох, он возвращается в спальню, берёт что-то и обратно шагает ко мне размашистыми шагами.
– Передай часть листов издателю и скажи, чтобы он внёс часть редакции, – тихо говорит он мне, будто все силы отдал на это. – После – передам другие.
– Хорошо… – Этим он занимался всю ночь?
– Название книги я вписал в начале. «Любовь бессмертна».
И снова отлучается.
В зеркале шкафа коридора я вижу, что он укладывается на кресло и закрывает глаза.
Вскоре, позавтракав, собравшись на совещание, приодевшись в излюбленный мною костюм, я заглядываю в комнату. Смежив глаза, истосковавшийся беззаботно похрапывает, сложив руки на груди. Прикрыв за ним дверь, я пораньше отправляюсь в офис.
* * *
Встретившись с Алексом, Бобом, Карой и Николасом в офисном центре, мы начинаем обсуждение с вопросов, стоящих на повестке дня, связанных с показателями, отражающими продуктивность деятельности всех филиалов компании и их финансированием.
Изъяснив всем, что некоторое время я буду работать здесь, в Мадриде, чтобы выполнить намеченное, ко мне направляются скрытые возражения со стороны других, подхваченные тем, что в Нью-Йорке, в головном центре многие студенты ждут моего присутствия на обучениях, запланировано десятки личных интервью и через информационные технологии осуществить работу не предвидится реальным. К тому же совсем скоро выпускные курсы заканчивают прохождение практики и получат дипломы, которые им лично вручаю я с искренними наставлениями на будущее.
Я утверждаю, что все вытекающие и имеющиеся проблемы буду решать по мере их поступления, интервью можно перенести, до вручения картонных бумаг с печатью ещё целых три с половиной недели, поэтому эти рекомендации можно счесть за уместные, но не столь важные. Доводами я прикрываю главную причину, по которой я не могу бросить всё и уехать из столицы – Милана. Насколько бы я не был согласен с тем, что ей нужно время, чтобы принять решение, я постараюсь держать дистанцию. Я не обольщаю себя надеждой, что она вернется ко мне. Но долгими размышлениями я пришел к тому, что, если до свадьбы брата она не покинет калеку, мне придется уехать в Америку и жить таким образом, как это было прежде.
До этого вся моя жизнь отличалась строгой определенностью. Какими наказаниями может покарать нас любовь! Сердечные терзания властвуют над нами наперекор нашей воли! Любовь приносит вместе с собой вечные муки.
Слабо сдерживаемое раздражение мешает мне сосредоточиться. К этому еще стоит беспощадная жара, а кондиционер в нерабочем состоянии. Поскорее бы покончить с совещанием.
– Коллеги, – строго выражаюсь я в мрачном расположении духа после непродолжительных колебаний и озвучиваю главную проблему: – В пяти из пятнадцати филиалов открыты профессии не по всем специальностям. А в алжирском и вовсе их всего три. Как вам такое положение вещей, господа?
Николас поддерживает:
– Мистер Джексон, давно воротил я эту мысль, не решался о ней сказать.
– Мы слушаем тебя! Даю тебе слово, далее выскажусь сам, – с уважением откликаюсь я, дополняя, что, напротив, любое мнение приветствуется и всеми рассматривается.
Он кивает и поднимается с места, с ручкой в руках, так как постоянно делает пометки.
– Бесспорно, всё меняется каждый день, и мы, являясь современной компанией, должны идти в ногу со временем. Насколько я припоминаю, мы открывали филиалы в Алжире два с половиной года назад, следовательно, настало время для новых внедрений. Хочу сказать, что опыт по реализации различных профессий показывает, как быстро укрепила свои позиции деятельность программирования. С неё же и начнём. Критикуйте! – с лёгким шуточным акцентом завершает он и присаживается.
– Придерживаюсь аналогичного мнения, – соглашаюсь я, удовлетворительно мотнув головой. – Но вместе с тем мы должны учитывать не только появляющиеся специальности, но и такие, что с незапамятных времён стали незаменимыми, в качестве примера – писатели.
Об этом я помышлял ночью, раздумывая о том, что Милана могла бы быть задействованной в «Успех равно Счастье» по целым двум направлениям: писательской и психологической, над крайней я еще подумаю, ибо есть мысль, чтобы предоставить ей самой разработать программу, без вмешательства экспертов, работающих в компании.
Боб и Кара разделяют идею.
Алекс, сидящий напротив, поглощая прохладительный напиток, до определенного момента остававшись немым, метнув на меня нахальный взгляд, презрительно скривив губы, тем самым привлекая на себя внимание, с язвительностью подает бас:
– А вот я не принимаю заявленного. Писатели? Ха-ха, кому надо, тот и пишет. Чему тут учить? И я совершенно протестую, что в Африке возникает надобность в программистах. Зачем это им, когда кругом пустыня, верблюды, жирафы да зебры? Бессмысленность предложения ведет к растрате времени! – Он разбрасывается излюбленными поэтическими вставками. – Им рабочие руки нужны, чтобы укреплять страну и создавать из нее цивилизацию.
В его глазах зажегся вызов. Ехидством и блистательным лицемерием он еще как наделен. Не успели мы собраться, я подметил его ложную чопорность, с которой он поздоровался со мной. Я пытался не обращать внимания на его укусы все это время, но всему есть предел. Я не сношу такого отношения к себе. Я пускаю по ветру его реплику и с проницательной серьезностью выражаюсь, отвесив открытую долю грубости:
– Брюс, я соблаговолил взять тебя на работу, не чтобы ты высказывал свою точку зрения в свете детского лепета в отсутствии должных объяснений! Во-первых, писателей хороших мало, одних самоучек малограмотных, вроде тебе, размножилось. – У сидящих пробегает смешок, заполнивший промежуток в моем монологе. – Во-вторых, настоящим писателям есть что рассказать, поделиться навыками по описанию отдельных сюжетных моментов. И эту великую профессию я считаю нужно не только добавить алжирским студентам, но и во все филиалы. Равно как и программирование, поскольку сам на себе испытал положительные черты проводить несколько онлайн-конференций за день в разных точках мира. Алжир, мотай на ус, на сегодняшний день самая большая страна северной Африки и одна из наиболее развитых. Мы испробовали попытку ввести профессии экономического характера, и она принесла свои плоды. За истекшие два года в Алжире не только увеличился процент экспорта рыбы и морепродуктов во Францию, Испанию, но и бизнес-структур стало больше. Это говорит о том, что знания, подаваемые по этому направлению, использование опыта других позволяет повышать экономику страны. Я не утверждаю, что намного, но даже один процент это уже прогресс!
Боб в сосредоточении в параллель моим высказываниям задумчиво постукивает пальцами по столу и затем отзывается, что сам он не писатель и здесь ничего не сможет сказать, а вот программирование, как убеждающе изъясняется человек старше меня, можно применить в любой области: в медицине, в маркетинге, в менеджменте; оно делает работу эффективной.
– Так что, Брюс, – договариваю я, – знаний в твоей псевдопоэтической головушке маловато для того, чтобы переубедить нас троих в обратном. Есть у кого-то мнения относительно писательства? С программированием мы вроде как разобрались.
Николас с легкой тенью улыбки, догадавшись, какими мотивами я снабжен (освоил за день труд Миланы), дает голос:
– Да. Я бы хотел добавить парочку слов. Я думаю, не секрет, что я издатель, хоть и отмалчиваюсь, иной раз и вовсе говорю об этом завуалировано, но с уверенностью скажу: писателями не всегда становятся, писателями рождаются. Душа и чувства на первом месте у таких одаренных людей. Если с детства такие люди умеют искусно выражать чувства при помощи слов, так, чтобы пробить слезу у другого, даже у самого холодного сердца, то, зацепившись за эту веточку, человек может добиться высот. Поэтому я за то, чтобы внедрить и ту, и другую профессию. Наберем опытных преподавателей-писателей, и они будут проводить мастер-классы и учить людей профессиональному писательству в разных жанрах.
– Кара, – обращаюсь к брюнетке среднего возраста, всегда серьезно относящейся к своей работе. – Боб сделает проект голосования. В течение дня вся наша команда принимает свой выбор, об этом я оповещу каждого. Затем данную информацию о том, что у нас появятся новые профессии, ты обязана, как ты безупречно это делаешь, оформить и распространить. Надеемся на разумный, основательный выбор коллег без проявлений пустых отказных причин и шуточных бросков в сторону предложения, – заключительную фразу я молвлю, предварительно бросив взгляд на Алекса.
– Сделаем, мистер Джексон, – скромно улыбаясь, говорит она.
Присутствующие заводят разговор о том, где, как и когда состоится выпускной, и с их уст звучит, что многих, почти уже специалистов, распределили по рабочим местам, что в свою очередь укрепляет положение компании и продвигает её на высокий уровень в сравнении с другими школами дополнительного профессионального образования.
– Так, – отмечает Николас, глазами водя по документу, – мне на днях прислали корреспонденцию по количеству заявок на принятие в школу по всем филиалам и, уважаемые, у нас их в три раза больше, чем было в прошлом году. Больше всего в Сингапуре, Нью-Йорке и Англии. Как вам такие продвижения?
– Растем! – высказывает шепеляво Боб – его особенность – с радостным жестом.
– Ты не ошибся? – выбрасывает с надменностью Алекс, снимая бордовый пиджак и вешая его на спинку кресла. – Это довольно странно. Мы молодая развивающаяся фирма, но гляди-ка…
Никто не сомневался в том, что ему снова что-то не понравится. Каждую постороннюю мысль, кроме своей, он подвергает серьезнейшему анализу.
– Я никогда не ошибаюсь, – заверяет Николас, безразлично относясь к его скрытым уколам. Но я-то вижу, что ненавистник затеял унизить перспективу бизнеса, сгорая от неприязни ко мне. С чем связана эта неприязнь? С тем, что пару дней назад я, признаюсь грубо, отверг его просьбу предоставить ему отпуск? За этот год он не раз коряво выполнял поручения, что мне приходилось переделывать, как помню, два договора аренды, семь раз он позволил себе не прийти на планерку, однажды оставил след своих слюнявых губ на щеке моей девушке, вертелся хвостом перед ней, а я ему еще и отпуск должен подавать? Нет уж. Пока не исправит все грешки, никуда не уйдет.
Обсуждение продолжается, но я, ошеломленный суровой реальностью, отхожу от него на сотню миль, попадая в глубину мыслей, началом и концом которых является она, и сижу взираю в окно. Эти постоянные внутренние монологи, от которых не исцелиться. Довольно одного воспоминания всплыть, как рана тут же раскрывается. Скучает ли по мне? Думает ли обо мне? Да, я не должен задаваться этими вопросами, но, а как иначе? Что-то все равно увлекает в мир несбывшихся фантазий. Она осталась бесчувственной к моей просьбе: не бросать меня. А я прилагал усилия, чтобы защитить её от опасности, подстерегающей нас на пути. Совсем недавно мы были вместе, совсем недавно гуляли с ней по городу, жили в апартаментах, где, казалось, нашей любви было самое место, а теперь… вместе я лишь с её измученным отцом, который отказывается который день от нормальной еды, ужиная одним сухарем с водой. Картины прошлой жизни возникают перед глазами. Мысль, что мы жили вдвоем, уже кажется непостижимой, точно и не было этого.