Счастье в мгновении. Часть 3

Мой отец вырвал девушку из чужих рук. Я-то верил, что все было совсем иначе. Сознание невольно подсказывает, что подобное было и в моей жизни, между мной, Миланой и Питером. На месте Питера был мой отец, а на месте Ника оказался я. Дети последовали дорогой родителей? Такова воля зловещего рока? И крупная звезда пробежала по нам через паутинку, связывающую нас с прошлым другого поколения? И под гнетом ночи, мы будто проникли в сферу запретного, в бесконечность, затаившую тайны, отчего на нас обрушился туман откровения, и мы, невольно затонувшие в лабиринте, попали под гибельную случайность, утеряв четкость жизненных очертаний.

– Я сник. Я был отдан плавному течению жизни. Я будто потерял две половины своего сердца: любовь и дружбу. – Представив себя на его месте, охватывает жуть. Пережив подобное, я глубоко понимаю всё, что он чувствовал.

В глубине пропасти – рай устрашающий. Солнце там не всплывает на поверхность, а сердце звезд не бьется. Только черный купол висит и усиливает гнет ночи. И, пробуждаясь сквозь зловещие толщи, я вновь упал, сведав об истинных генеалогических корнях. День, в котором я увидел в журнале Питера и Милану, целующихся, в свадебных нарядах, беспощадно хранит моя память. Я чувствовал, что мне вырвали сердце и обратно вставили, но перед этим хорошенько потрясли.

Я киваю вслед за его словами:

– Мария прибегала ко мне, извинялась, говорила, что разрывается между нами обоими и не может выбрать, кто больше ей подходит, с кем она чувствует себя, как за каменной стеною. Джейсон не знал, как быть дальше, он любил её, как и я, но только в дружбе, как и в любви, третий всегда лишний… – Глубокое сожаление озаряет мое лицо. – Когда я узнал, что не прошёл испытание, я был отчасти рад, что не придется учиться там, где будет шествовать, попадаясь на глаза, друг-предатель, который всё-таки прошел экзаменационные испытания. Но через несколько месяцев Джейсон, словно все еще соревнуясь со мной, переехал в Сиэтл, так как там жила и училась Мария, и перешёл на факультет экономики и бизнеса.

Раскрывающее его душу признание, пошагово связывает пробелы всей истории. Но уничтожающий нераскрытый вопрос остается вопросом: как жизни всех нас переплелись и сгрудились в одну разрушительную секунду, а страдания, развернувшиеся на годы, кровожадно мучают до сей поры?

Есть вещи, которые невозможно сокрыть и достаточно одной детали, всплывшей из ушедших времен, чтобы правда стала живой реальностью.

– Когда я спрашивал у твоей матери о Джейсоне, почему она поцеловалась с ним у меня на глазах, то она оправдывала себя тем, что он насильно это сделал, насильно проявлял свои чувства к ней, чтобы завладеть…

Отец смог так поступить?

Решивший докопаться до истины, спрашиваю:

– Позволите уточнить, то есть вы не стали бороться за неё и позволили отдать другому?

С жесткой улыбкой отвечает:

– Бороться? Мм… – поджимает губы в тонкую линию, спрашивая сначала как бы с удивлением и затем: – Не успел. Джейсон сделал предложение твоей маме, и она выбрала его. Он купил дом неподалеку от того, в котором я спустя время стал жить с Анной. Представь, каково это… – отчаивается он, – постоянно видеть их. Соревнование это или нет, какие помыслы в нем были или не были – я так и не узнал…

Я не понимал его до этой минуты, но с разрывающей мое сердце простотой он признал то, что таил в себе. И я увидел его насквозь.

Предали его любовь, предали его дружбу, он остался один на один с жизненной зияющей стихией. Одна только ночь видела мытарства его опустошенной души. Наивно рассчитывать на то, что человек сможет порвать сильные чувства, когда предмет страдания попадается на глаза. Они покроются туманным пространством, но не избавятся от любящей, истерзанной души.

– Не представляю, как вы справлялись… – потрясенно выражаюсь я, обдумывая, как после этого я буду смотреть в глаза отцу и матери.

– Я заглушал противные воспоминания поездками по миру и на одной из них, в Мадриде, повстречал Анну. Знакомство с ней мне помогло снизить боль… Снизить, но не убрать навсегда, – приподнятым указательным пальцем подчеркивает свои слова. – Когда Анна переехала ко мне, мы время от времени видели Марию, Джейсона, гуляющих по городу. И делали вид, что не знаем друг друга. Ха, – вываливает смешок, – самые настоящие незнакомцы. И никто не знал, что я чувствовал… Никто. Кошки скребли в груди, душа разъедалась желчью. Но…

Ощущается, что сейчас он скажет самое главное, рассеет все иллюзии и нервное ожидание от продолжения его рассказа усиливается.

– В день рождения Марии, пятнадцатого сентября, – томимый юношеской любовью, он задумчиво барабанит пальцами по бедру, – я отправился после работы в парк, явно упав духом. Я сел на лавочку, провожая этот день, и взирал на бледнеющий пурпур заката с мыслью, что, чтобы я не делал, я не могу выкинуть из сердца ту, что предала меня, но должен… Я четко для себя определил, что со следующего дня я буду жить иначе, не думать о ней, предам все думы забвению. У меня была прекрасная жена, достойная работа, живые родители. Казалось, есть всё для счастья, не так ли?

В мозгу бьется догадка, что их пути встретились.

– За минуту до того, как я расставил все мысли по местам, мое видение обратилось в существующее. Я открыл рот, укоряя себя, что сбредил, стал видеть призрачные тени и дорога мне светит к психиатру. Как только она села ко мне, так близко, мое сердце ушло из прежнего ритма, упало к низу. Я потерял голову… Если бы кто-то тронул мое запястье, то он бы не нащупал пульса. – Мои губы расплываются в полуулыбке, как только я сопоставляю его историю в парке с той, что произошла со мной и Миланой, когда мы были в коттедже, приобретенном мною за несколько дней до появления нас там. Над звездными пространствами, когда тело было залито лунным светом, я, опаленный желанием, приник губами к той, что, как чайная роза, одурманила, украла мое сердце. Неся ее на руках сквозь огненные столпы тех лет, что стали преградой для нас, в лучезарные врата, в предвкушении сплетения, я не верил своему счастью. Я так же, как и Ник, не думал ни о чем более. И никто в мое сердце больше не сможет войти так, как она. – Мы неудержимо бросились в объятия, не сказав друг другу ни слова, – с юношеским трепетом изъясняет он. – За нас говорили глаза, мои, ярко блестящие серые, и ее горящие, ореховые. И во мраке ночи, оставшись один на один с любовными демонами, мы любили друг друга. Я совершенно и не мог прикинуть отключенными мозгами, что в ту ночь мы зачали ребенка.

Засмущавшись от столь откровенных щекотливых историй, я подливаю себе чая.

Внезапный грубый резкий голос Ника, в словесную остановку, затянувшуюся на несколько минут, заставляет меня дернуться, приподняв плечи:

– Я не знал, не знал о существовании Питера до поры, как… – прослеживается истязание в голосе, – …мне об этом не прокричала Милана… – На перекрестке улиц, у которых состоялось разоблачение.

– А мой отец это зна…

– Я предвидел этот вопрос, – перебивает меня; досадный огонь в его глазах вспыхивает с новой силой. – После, как Милана уехала с Аннушкой моей, я пошел, чтобы поговорить с Марией. Она в эмоциональном порыве бросила, что Джейсон узнал о Питере, когда ты был школьного возраста, и по этой причине не смог жить с этим и в скором времени ушел от вас. Ушел из-за того, что Мария была со мной, с его когда-то близким другом – изменила ему, находясь в браке. – Вот истинная причина ухода отца. Движение мысли Джейсона, что Питер – сын его лучшего друга, предопределило его отношение к нему. Именно поэтому, когда Питер ездил в Нью-Йорк, отыскать отца, тот не проявил к нему отеческих чувств. А я-то счел, будучи маленьким, что причина совершенно иная. – Но он любил и тебя, и его, не зная, что один из них ему чужой… – С живым интересом я внимаю каждому его слову. – Когда родилась Милана, – он широко улыбается, поглядывая на снимок в фоторамке, – я так радовался, был ослеплен этим маленьким чудом, и моя обреченная любовь отключилась, перейдя к моей крошке. Ее появление на свет позволило мне вдохнуть жизнь. Она стала квинтэссенцией любви, повязкой от любви несчастной. Я был счастлив и хотел, чтобы у нее в жизни всё было не так, как у меня, чтобы она ни в чем никогда не нуждалась, чтобы у нее всегда было всё самое лучшее. Я так был одержим заботой о ней, что не давал ей свободы, которая была нужна подростку. Я не давал ей и шагу ступить. Я был груб, иногда жесток к ней, но на деле я так любил, люблю эту крошку, с косичками, любопытную донельзя. Ты же помнишь эти времена, ей-богу, зачем я говорю об этом. – Ему свойственна чувствительность, чего я раньше не замечал в нем. – Тринадцатого июля мы встретились с Джейсоном в роддоме. И снова судьба свела нас с ним. Он сиял, как и я. – Мы вместе улыбаемся. – Перебросившись пару фразами, полными удивления этой встречи, мы держали на руках родившихся, почти в одно и то же время, – тебя и Милану. Настоящее совпадение? Или предначертание? – Почесываю затылок, расточая то и дело поражение. Если бы тогда мы не родились с Миланой в одном роддоме, то, вероятно, и никогда бы не узнали друг о друге. – На этом наше с ним общение, казалось, что закончилось, но не тут-то было… Мария с Анной сдружились и по истечении всего времени вашего с Миланой взросления общались как сестры. На семейных сборищах нам с Джейсоном приходилось терпеть друг друга. Дружбы, которая была между нами ранее, не существовало более. Это были натянутые фиктивные отношения соседей, которые в реальности ненавидели друг друга, ибо не могли поделить одну женщину. Я сам не понимал причины, когда Джейсон в один миг ушел от Марии, но догадывался, что он все-таки узнал об ее измене.

Жизнь создает такие острые сюжеты с роковыми перипетиями, до которых не дано дойти умам великим.

– И когда у нас с Марией случился крайний разговор, я осознал, насколько она изменилась. Она уже не была той девушкой, которую я любил. Ранее Мария была добродушным человеком, не способным причинить зла другому. Я был уверен, что ее дружба с Анной, начавшаяся в больнице, искренняя, а обнаружилось, что она знала, что та моя супруга, оттого и, включив лицемерие, прониклась к ней в доверие, тем самым пытаясь проучить меня, что яко бы я не должен с кем-то быть, когда она замужем за Джейсоном. По ее мнению, я опоздал с предложением руки и сердца. Если бы я днем ранее это сделал, то она выбрала бы меня. Какой вздор! – Он издает хохот от противных чувств.

– Любила ли она вас вовсе? – неожиданно выбрасывается из меня с невольной бестактностью. – Вы не посчитайте, что я хочу обидеть вас как-то, принизить значение любви. Но… раз она обзавелась ненавистью к вашей семье, то какая здесь любовь? Я был бы воистину рад, если бы тот человек, которого я люблю, будет счастливым, пусть даже не со мной…

Он моментально приподнимает уголки губ и также моментально опускает.

– Ее обуяла ревность, Джексон. Трудно сказать о ее любви, ты прав. Сейчас во мне горит отвращение к ней. Эта женщина хотела, чтобы я, не осмелившись тогда сделать её своей, был в одиночестве всю жизнь. И она добилась своего. Я один. Я виновник всего, что случилось. Только я. Я был трусом.

Он почувствовал новый привкус его опустошенной жизни.

– Глупости! Неужели мама не видела своей вины?! Как она могла кинуться на шею другому мужчине, если, согласно вашим словам, любила вас? А папа? Как папа мог быть с ней, когда знал, что она ваша девушка? – рьяно сыплю его вопросами, одновременно пытаясь обстоятельно думать.

– Я слишком доверчив, Джексон.

«Как и я».

Мы, оказывается, похожи с ним. Чертовски.

С одной стороны, я ужасно зол на маму, за то, что она не раз влезала в чужие отношения, но с другой – вероятно, ей неведомо, как правильно поступать, да и, впрочем, как нужно жить?!

Он бессильно погружается глазами в свои трясущиеся руки, упавшие на колени. Биение былых времен не отпускает его.

– Мистер Ник, какое количество раз вы находились с моей мамой до… – сложно выразить это словами, – до случившег…

– Я понял вопрос, – останавливает он мои попытки сформулировать фразу. – Раз до твоего рождения, о котором я уже говорил, и два раза после. В момент ссоры с Миланой, мы вместе с Марией отъезжали за город… – а на лживых словах была командировка, – и в момент, когда нас увидела Милана… И это была ошибка, – со сгустком боли почти шепчет он. – Заблуждение. Угнетаемый мыслью, что дочь выросла и не нуждается во мне, я по глупости допустил быть с Марией, ища в ней любовь, в которой я нуждался. Тебе не понять, Джексон, каково это, когда твои дети взрослеют, покидают родное гнездышко, уходят во взрослую жизнь. Я тревожился все годы, что она быстро повзрослеет и покинет дом, влюбится, будет страдать… И пока я охранял ее от реального мира, она расцветала, как бутон, становилась женственной, прелестной девушкой. И ты уж прости меня, дурака, за тот случай, когда ты, играя на гитаре и исполняя песню, выразил ей свою любовь, а я повел себя, как последний отморозок.

– Вам незачем извиняться, мистер Ник, – понимающе говорю я.

– Счел, что отнимают мою кровиночку, выхватывают посторонние мужские руки, от которых я берег Миланку. В уме я позволил себе питать ненависть к тебе. – Что не раз было отмечено мною. – Эгоист и собственник я. Она же полюбила тебя, и возможно, намного больше, чем меня. Я бил себя в грудь, ругал грязными словами… Эндрю, отец Ритчелл, в те мгновения молвил мне: «Приятель, наши дочери уже выросли. Они же, как птички-синички. Надо постараться отпустить их в свободный полет, дать им волю к совершению собственных ошибок, в противном случае им будет сложнее внедриться в жизнь, когда нас не станет. Отпусти её от себя…» Я поразмыслил, признаюсь, даже успел всплакнуть… Однако не сразу послушал Эндрю, что и привело к крупной ссоре меня и Миланы, которую я с трудом вынес. Эндрю благовоспитанный мужчина и справедливый отец. Он никогда не повышает голоса на дочь, жену. Находит любые компромиссы во всем, поэтому у него во всем гармония, и в семье, и в работе.

Так вот, что сказал ему отец Ритчелл. А я еще невольно гадал, что же оказало на него такое влияние, что сделало его другим человеком.

Не могу сказать, что хорошо знаю отца Ритчелл, но сколько раз видел его, то каждый раз примечал заботливое, нежное отношение его к Аннет, к Ритчелл. Каким бы количеством дел он не был бы наделен, он найдет время для родных. И Ритчелл он еще с детства обучал экономическим основам, финансовой грамотности – не то что я, почти предоставленный самому себе, – вот она и нашла себя в их семейном бизнесе. Хороший отец!

– Мистер Ник, совсем нет, я не собирался никого выхватывать. Я лишь хотел показать ей, насколько… – уже без робости, существовавшей, когда я был мальчишкой, признаю, -…я её люблю.

Ник расплывается в улыбке:

– Любишь, знаю.

Он ворошит мои волосы и я тоже улыбаюсь.

И с благодарностью дополняет:

– Спасибо, что ты оберегаешь мою крошку, оставшуюся без дома.

Я продолжаю улыбаться.

– Как я ревновал ее к тому, что у нее появился паренек! – хохочет он. – Ох, как ревновал. Обозлился не на шутку. За такую песню и игру на инструменте я начинаю понимать Миланку.

Невольный смех изливается из меня.

– Благодарю. – Прислоняю ладонь к своей груди и чуть склоняю голову вниз, не прекращая улыбаться.

– Но, гляди у меня, такой Алмаз нужно держать под стеклянным колпаком! – учит меня Ник, шуточно предупреждая.

Не думал, что мы сможем настолько разоткровенничаться с ним.

Киваю в порыве смеха и отвечаю фразой, которую он произносил в былые времена:

– Честное пионерское. Вы так раньше говорили. – И добавляю: – Сообщу по секрету, что Алмаз бережет как зеницу ока, помимо меня, еще один Моррис.

Чуть растянув губы, он опускает очи долу, углубляясь на несколько мгновений в думы. И как мне подсказывает сердце, эти думы связаны с его сыном, к которому беседа еще не приняла полноценный поворот.

Я роняю еще один вопрос, окончательно растормошив память Ника, для того, чтобы восстановить истину по обрывкам его воспоминаний:

– Какие чувства вы испытывали к Анне?

На нас ложится все та же атмосфера, где в проявлениях тишины раздается лишь бой настенных часов, трясущий нервы.

– Обращаясь к своему сердцу, я не могу утверждать, что я не любил Анну. Любил, но не так, как Марию или Милану. Аннушку я уважал, уважаю, ценил, ценю. Она родила прелестного дитя с небесными чертами лица. У нас были очень теплые отношения, правда, подчас все зло я проявлял именно на ней, когда не мог терпеть Марию, вечно появляющуюся в нашем доме. Это немыслимо трудно вести себя спокойно, когда перед глазами крутится та, что не давала сердцу покоя столько лет. Анну я предал, как и свою дочь. Предал их любовь, доверие… Она не только не желает меня видеть, так еще и Милану против меня настраивает. Делал бы я также, случись это всё с ней? – Спрашивает самого себя. – Да. Но мыслям Марии я не верил, что ее брак с Джейсоном был насильно ей уготован. Она сама решила быть с ним…

Фраза «насильно» позволяет всплыть мысли, рассказываемой Миланой. Когда-то ей моя мама говорила, что ту изнасиловали и… В голосе бьется догадка, что, если отец насильно хотел выхватить Марию из-под рук Ника, и проявил к ней насилие?.. И чтобы эта новость не была доведена до огласки, он влюбил ее в себя и своевременно сделал ей предложение.

Дикая злоба, обманутого сына, возрождается во мне. С величайшей бестактностью бормочу:

– Мистер Ник, я не знаю, насколько то, что мне известно, правда, но все-таки скажу. – Глядя вокруг себя беспокойным взором, молвлю: – Мама рассказывала Милане о насилии над ней.

Вскинув потрясенный взгляд, бесчеловечным голосом брякает:

– Как? – Высказывая полушепотом нечленораздельные слова, словно про себя складывая кучку событий с единым, и, дергая кулаком по груди, он выражается: – Ублюдок! – вскрикивает он, нагоняя на меня страх. – Теперь я понял! Понял! – выругавшись нецензурной лексикой, покрывшись багряными пятнами, он злостно раскрывает тайну.

По глупости, лучшие друзья поспорили, кто из них первым взойдет на порог взрослой жизни, обзаведясь девушкой. И в один день Джейсон ему признал, что у того появилась дама сердца, утратившая вместе с ним целомудрие.

– Господи! Какой я идиот! Я же поверил ему! А она, Мария, почему не сказала, что он предъявлял к ней такое отношение?! – Он смотрит в одну точку, продолжая громко взвывать: – Господи! Она боялась его! Господи! Какой несчастной она была на собственной свадьбе! Господи! Она боялась, что об этом все узнают, оттого и решилась на брак! Господи! Отчего же молчала? Отчего же не сказала об этом мне? Господи! Бедная! Так вот почему она устраняла все попытки Джейсона затем наладить контакт с сыном?! Она ненавидела его!.. Я не переставал думать, что в нашем паззле не хватает какой-то связующей части. – Замолкнув на минуту, размышляя, новая мысль склоняет его к другой фразе: – Но в конце концов, Мария, наверное, в первые несколько лет их совместной жизни смогла полюбить его… привыкла к нему.

Мы сидим в тишине уже как пять минут.

Кажется, правда, таившаяся в умах причастных к ней, пронесенные через два десятка лет, обнажилась.

Всё, что есть, произошло из-за ошибок моего отца.

Ник раскрывает рот, продолжая историю.

– Я… – судорожно сглатывает, – пошел провожать Марию в тот вечер, после семейного застолья, чтобы сказать ей по дороге, что больше не вернусь к ней, что пора ставить точку в таких встречах, не имеющих ничего общего с понятиями справедливости и добросовестности. Но она принялась целовать меня, упрашивать не расставаться с ней и…

Под влиянием проснувшихся инстинктов он отдался утерянной любви, только эта любовь сожгла со свету его смирную жизнь.

Милана рассказывала об этом, как, зайдя к нам в дом, увидела их.

– И вы не смогли остановиться? – Я неосознанно складываю пальцы домиком.

Он делает медленный один кивок головой в стороны с поникшим выражением лица.

– А вы хотели до этого рассказать о своих отношениях с моей мамой Милане и Анне? – Меня охватывает грусть вперемежку с отчаянием и сожалением, и злобой на всех из этой четверки, кроме Ника.

Согбенный под гнетом раскаяния, он пожимает плечами, затем добавляет:

– Долго думал, гадал, понимая, что больше так не могу. Я, честное слово, – выделяет голосом, – хотел, но опасался их потерять навсегда. И то, чего я устрашался, случилось. Я потерял их. Навсегда. – Слезы невольно капают на его сложенные на груди руки, что навевает на меня печаль. – И с той поры я не прожил спокойно ни дня, постигая всю горечь бытия. И досель я влачу за собой горькие сожаления, мучительные угрызения совести… Мой проступок так вторгся внутрь, что провалился на дно моей души и грызёт меня каждую секунду жизни. И терзает… терзает… Запомнилось мне безмолвие, которое было в комнатах. Когда живешь один, то при каждом звуке вздрагиваешь до глубины сердца, и думаешь: «Они приехали? Они вернулись? Дочурка, ты пришла?» А это всего лишь игрун-ветер, пробирающийся через замочную скважину. – И шепчет глухим голосом, выдававшим истину: – И когда я говорил в пустом доме, то мне никто не отвечал, ничьи уши не внемли мне, я по-настоящему узрел крушение своей жизни…

Любовная болезнь, созревавшая столько лет, снова разразилась с необычайной силой. Эта женщина пробудила в нём глубокие, давно забытые чувства. Не забыть те ощущения, когда душа воспаряет под усиленные движения сердца.

Любовь, носимая в сердцах, оживает мгновенно, лицезря любимое очертание. И независимо от силы воли, одно прикосновение глазами к дорогой любви способно невозвратимо тронуть. И даже под зарево молний, под извержением вулкана в душе все равно будут петь ласточки на заре.

Отверженный судьбою, точно под неукротимые ветра, в часы крушения, обездоленный от того, что делало его счастливым, отстраненный от гранитной семейной крепости, он карабкается по скале жизни, но живая рана, увенчанная мрачным покрывалом души, иссушает его силы.

Происходящее в настоящее время между мной и Миланой равноценно тому, что допустил Ник в свое время. Я, как и он, расплачиваюсь за свои ошибки.

Дедушка Миланы, Льюис, всегда говорил, что за обман придется платить своим трудом. И велика эта оплата. Часом позже или раньше она может взять с собой всё и нашу душу. А возвратить унесенный путь сложнее, чем построить новый. Кажется, я сам в плену у мыслей, и мне светит одно: расплата.

– Скажи я раньше обо всем, не было бы того, что есть…

Не оспоришь.

Ник, обращаясь к своему сердцу, разбудив потонувшие в забвении воспоминания, изрекает, что, как только он стал существовать один, – жизнью это не назовешь – то его опротивело всё. И мысль, чреватая опасностями, что спиртное разрешит все его проблемы, вбилась в него с мощной силой и принуждала дни и ночи, вплоть до многих лет, теребить его мозг, не давая разуму свободного прохода. Первые два года он не работал вовсе. Его уволили с прежней компании, и он круглосуточно подбадривал тело ядом, снижая развитие положительных эмоций и приходя к депрессии. Все часы, проведенные за просмотром фотоальбомов, уповая над мыслью, что в воротах дома увидит дочь и супругу, он проклинал себя, свою жизнь, свою судьбу. Он так и не смог приноровиться к жизни, лишенной дочери и жены.

На третий год изоляции в четырех стенах, оглянувшись вокруг себя, видя, какой хлам он устроил не только в доме, но и в своей душе, он твердо решил, что впредь бросит пить и продолжит карьеру в издательстве. Он занялся генеральной уборкой, вылил все хмельные напитки, вступил в сообщество анонимных алкоголиков, принимал лекарства, способствующие снижению в нем зависимостей. Зарекомендовав себя в разных фирмах, его вновь приняли на работу редактора художественных произведений.

Не только сила воли ему помогла возвратиться к прежней жизни, но и припоминание, что стало с Питером, когда тот в оны годы горячо увлекался наркотиками, алкоголем, благо ему удалось остановить своего сына, прервать цепь событий, разрушавших его личность. Не только ради Марии, что она страдала, наблюдая, что творится с Питером, но и ради того, что любил и его, и меня, так как мы росли на его глазах. За исключением того, что Ник помог восстановиться Питеру в университете, он уловил в нем способности к писательству, когда тот писал дневниковые заметки. В свое время он сообщил моему брату-подростку: «Питер, попробуй переложить все свои чувства на бумагу. Воссоздай сюжет и героев. У тебя получится, верь в себя». Питеру ничего не удавалось. Он рвал написанные листы и выкидывал их в мусорное ведро, прибегая к выпивке. Но моментальный просвет, появившийся в нем с опытом и под поддержкой Ника, не отходившего от него всё то время, что требовалось для изменений его сына, дабы тот нашел, за что можно зацепиться в жизни и бесповоротно сказать «нет» зависимости, вывел его к новому жизненному обороту. Привив сыну любовь к чтению, к писательству, он смог увидеть своими глазами первый его успех – выпуск детектива, со временем распространившегося по торговым точкам и ставшего быстро продаваемым. Ника переполняет гордость за то, что его сын свернул на верную извилину и построил свой мост. Он с удовольствием ему помогал развиваться, направлял на то, чтобы его слог приобретал упрощенные формы, свободно воспринимаемые читателями и, главное, чтобы в его книгах другие смогли найти смысл повествования, философскую идею, характеризующую жизнь самого автора. Чтобы читавший строки прочувствовал, что хотел донести писатель, прикоснуться к его душе. Что и удалось Питеру.

«Что будет с ним, когда он узнает, что Милана написала книгу?!» – думаю я, следя за полетом его мыслей.

Через знакомого, который был трудоустроен в той организации, где трудился Питер, он, повинуясь внутреннего порыву, проделал переворот, чтобы того повысили в должности, и он стал возглавлять издательский центр. Совесть мучила его, что он должен как-то проявить отцовские чувства, обязанности отца, воссоздать долг за упущенные годы, не проводимые с ним.

Ник строго высказывает, что сказанное им мне о Питере, он хотел бы оставить между нами, чтобы сын не узнал об этом и не подумал, что место, где он работает, было для него куплено и заработано нечестным путем. Питер, как говорит Ник, смышленый и добросовестный парень; он заслуживает даже большего. В творческой деятельности за такой короткий промежуток времени он достиг значительного продвижения, вознагражден высшими наградами, известен в литературных кругах, часто посещает творческие вечера, работает с молодыми авторами, старается в каждом видеть то, чего не видят другие – нераскрытый потенциал.

– Сынок и так чувствовал себя брошенным…

Придя в еще больший шок, деру голосовые связки:

– Иисусе! Да вы, да вы, столько сделали для него!.. – Проникнутый услышанным, я нервно мечусь по кухне, из стороны в стороны. – Вы… вы… Мистер Ник, вы… – берусь двумя руками за голову, – даже не представляете, что сотворили!.. Внедрили в него самое лучшее, помогли ему с призванием. Черт, именно вы, вы, спасли его!..

– Не возвышай меня, Джексон, – смиренно выдает он. – Я предал всех. Я не претендую на прощение… лишь на малое понимание, что я не хотел причинять боль своей и твоей семье. Я пойму, если ты меня выгонишь. -Тоном голоса будто ставит точку в своих чистосердечных рассуждениях.

Сердце горестно сжимается от его голоса, в котором глубоко поселилась боль.

Подыскиваю достойный ответ, рассудив, что он, безусловно, заслуживает второго шанса.

Слезы жгут его глаза. Он судорожно кончиками пальцев их утирает.

– Мистер Ник, кто же не ошибался? – горячо возражаю я. – Но неужели вы не видите, что вы сделали? – Судорожное чихание не оставляет меня. Я стою возле него. Глаза так слезятся, будто я плачу.

Про себя бурчит, утопая в слезах:

– Я погубил всё.

– Как вы можете такое говорить, мистер Ник?! Нет! – с напором выражаюсь я. – Я должен благодарить вас! Если бы не вы, как бы я узнал всю историю о вас, о матери, об отце, о Питере, – громко слагаю я, перекручивая все его признания. «Я попытаюсь предпринять все, чтобы Милана и Питер простили его». – Я помогу вам, – говорю в нос.

Он поднимает на меня плачущие глаза, достает из кармана голубой платок с вышитой на нем улыбающейся пчёлкой и подает мне.

– Миланка дарила его мне на день рождения… – улыбается сквозь слезы. – Вышивала сама рисунок. – Оттенок гордости поблескивает в голосе от первых творческих работ дочери.

– Я могу отдать, чтобы…

– Нет-нет, бери. Он чистый, – великодушно отзывается он, с бережностью, покрутив платочек пальцами. – Сейчас он тебе нужнее, чем мне. Потом вернешь.

Носивший в нагрудном кармане целебную золотую «веточку», связываемую его с родной частичкой и окутываемую его блаженной теплотой, разливающейся по его телу, как только ласковое прикосновение к его щеке совершается этим диковинным узелком.

Он оживлял ее взглядом, переминал в руках с такой осторожностью, робостью, с излишней аккуратностью, как нечто ценное, доставая ее на свет время от времени. Он целовал ее, держал у сердца, как святой иконный образ, обладающий чудодейственной силой, делился с нею по вечерам мыслями, как живому предмету. Поразительно! Искрящаяся радость, заполняющее его пустое сердце, образуется от соприкосновения его пальцев, казалось, с примитивной, простецкой, доступной вещью. Человек соединил себя с нею, вместив образ дочери в ее детское ручное творение, воплощенное маленькими неуклюжими пальчиками и подаренное ему, с самой что ни на есть искренностью, которая проявляется в детях. У любви не существует границ.

Снова тронувшись, когда он с трепетной нежностью молвит о дочери, я уверенно продолжаю, зная в душе, что делать:

– Послезавтра, в четыре вечера, в центре города, будет конкурсное дефиле, которое мы организовали вместе с Миланой. – Взор падает на салфетку, лежащую на столе. Дотянувшись до холодильника, на верхнем отверстии которого находится ручка я, взяв ее, пишу ею адрес. – Приходите, – протягиваю ему то, что соединит его с дочерью со словами: – Вы должны увидеться, поговорить и простить друг друга. Будьте с ней честны, как и со мной.

Захваченный моими словами, округлив зрачки, я слежу за его действиями. Живо поднявшись, упав к моим коленям, он забрасывает меня благодарностями, плача, сотрясаясь от слез.

Растерявшись, молвлю приглушенным голосом:

– Ну что вы… – Я сглатываю комок от его нахлынувших чувств и наклоняюсь, чтобы приподнять его. – Встаньте, мистер Ник, пожалуйста…

– Джексон, я обязан тебе жизнью! – завывает он, сжимая мои руки, заклиная, что будет моим должником. – Скажи, что мне для тебя сделать? – быстро перебирает дергающимся голосом. – Ты спас меня! Ты простил меня! Господи милостивый, какое счастье! Ты веришь мне! Ты понимаешь меня!