Гроза

– Шево вам надо, шощед? – спросил Шурик, опираясь на дверной косяк трясущейся от похмелья широкой рукой. Он сильно щурился, потому что изображения плыли у него перед глазами, сменяя друг друга. Одна сторона его лица опухла и напоминала место пчелиного укуса. Вид у старого алкоголика был, прямо скажем, безобразный.

– Будь добр, одолжи лески! Я внука хочу на рыбалку сводить, – уверенно произнес Владимир.

– А сколько заплатишь? Знаешь ли, сейчас все денег стоит, лишнего вздоха не сделаешь без уплаты налогов. Я бы, конешно, дал тебе так, но ты послушай… Я еле концы с концами свожу – сам видишь!

В этот момент на морщинистом лице Шурика задрожали кончики губ, и он начал тереть нос кулаком. В его телячьих глазах отражались синее небо и стая диких уток, пролетавшая над деревней. Он состроил страдальческую гримасу и вытянул вперед обе руки так, будто бы отдавался на растерзание тиграм и был готов к тому, что его сейчас же свяжут. Эта дурная привычка выработалась у него после многочисленных задержаний, когда он поочередно находился во всех формах невменяемости, а затем доставлялся в участок печально знакомыми полицейскими, чьи глаза уже давно заплыли от сала. Владимир не принял его поведения, с отвращением отпрянув от его ладоней, как от раскаленной плиты. Он осмотрел Шурика с головы до ног, перевел взгляд на дом, стоявший позади него, а затем на старые неухоженные деревья в саду. Как раз около одного из таких деревьев вертелась рыжая собака, явно заброшенная своим непутевым хозяином. Увидев ее легкие движения и пушистый хвост, Владимир решил воспользоваться пристрастием Шурика к алкоголю и поиметь собственную выгоду с его чрезмерной жадности.

– Знаешь, сосед, мы с тобой уже полжизни знакомы, живем рядом, растили детей вместе… Может, я принесу тебе бутылку водки, и ты мне кроме лески отдашь и свою собаку в придачу? На что она тебе? Вон, убежала куда глаза глядят. Решайся, сосед! Я дело тебе предлагаю.

Шурик наморщил лоб, напряженно стараясь запустить мыслительный процесс, а затем почесал затылок и все же ответил:

– По рукам! Неси водку! Забирай хоть весь моток, а собаку и подавно… Она строптивая, чертовка, бей не бей, все одно – убегает!

На том и порешили.

Владимир подмигнул Ивану и отправился за самогоном в погреб своего дома, мальчику же было наказано снять с привязи, поймать и привязать на веревку непослушную лайку. Иван еще не до конца понял, что произошло, ведь разговор был совсем коротким, а его дед настолько ловко воспользовался моментом, что Иванушка не мог поверить, что собака, с которой он уже сдружился, теперь принадлежала его семье. Он не привык к таким легким уступкам. Когда он жил в городе, ему был крайне необходим друг. Как и все дети, он просил, умолял маму купить ему щенка, но та наотрез отказывалась от любых животных и одаривала его злобными, леденящими взглядами. Теперь же в одной руке он держал длинный трос, а в другой – кусок куриного мяса. Он подзывал свою рыжую подружку, махал веревкой и приманкой, но она почему-то отказывалась к нему идти. Мальчик нахмурился. Он же с ней играл, они же ладят, почему же тогда лайка не идет? Внезапно Ивана осенило. У собаки не было имени, вернее, ее старое мальчику не понравилось, да и лайка, едва заслышав его, бежала в противоположную от него сторону.

Перед ним встал важнейший вопрос: как же будут звать его любимицу? "У каждого должно быть имя», – думал мальчик. Он внимательно осмотрел густую рыжую шубку лайки и ее умные раскосые глаза. Ни одна из знакомых ему собачьих кличек никак не увязывалась с дикой натурой этой яркой собаки. Молния, Пуля, Ракета, Шанель… Так звали собак, которых он встречал, когда гулял с матерью в городе. Все они были невероятно заносчивыми, прямо как их хозяева, ревниво охранявшие каждую шерстинку на их вычесанной шерсти, пропитавшейся шампунем и масками. Эти домашние любимцы вопреки мнению противников очеловечивания питомцев, были до смешного похожи на людей.

Эта рыжая собака ничем не напоминала Ивану своего грязного хозяина-самодура. В ее крепких лапах, широких плечах и клиновидной, почти волчьей морде отражался лес, взявший в свои зеленые ладони таежные просторы. Собака смотрела на мальчика испытующе, не отводя взгляда. Вопреки рассказам Шурика о ее твердолобости и слабости ума она намеренно не откликалась на зов мальчика, проверяя его. Лайка быстро поняла, что ее отдают. Она не могла понять смысла человеческих слов, но с завидной точностью распознавала эмоциональное состояние беседующих. Перемены не пугали ее. Ее мокрый чуткий нос не мог больше переносить едкого перегара и трупного запаха, исходившего из-под неделями не мытой рубахи старого Шурика. Ее хозяин сам не замечал, когда какая-нибудь очередная инфекция поражала его тело. Однажды, когда рыжая была еще щенком, он по пьяни отрубил себе палец, когда колол дрова. Целую неделю Шурик пил, не просыхая, забывал кормить собаку, а в одну из ночей этот самый щенок съел его подгнивший обрубок, оторвав его от ладони.

– Знаешь, сосед, а ведь это добротная собака, но нрав у нее никуда не годится! Я передумал, теперь я прошу за нее три бутылки водки! Не согласишься – подвешу ее на суку сегодня же, —довольно ухмыльнувшись, промычал Шурик. Перед его глазами начали бегать маленькие звездочки, прямо как в калейдоскопе. Он не заметил, что Владимир уже успел вернуться с бутылками «про запас».

Иван вздрогнул, услышав эту фразу. Он изогнулся так, будто его только что огрели палкой прямо по спине. Он покосился на свиное рыло Шурика глазами злобной дикой кошки, готовой разорвать любого, кто обидит ее котят. Мальчик ревниво подбежал к оторопевшей собаке, схватил ее за густую шерсть на холке и увлек за собой. Она охотно последовала за маленьким человеком, проявившим решительность, которой ей так не хватало в слизняке Шурике. «Я дам тебе самое красивое имя, – решил для себя Иван. – Пусть оно поможет тебе стать счастливее, чем ты была раньше, со своим старым хозяином. Это будет то, что я люблю, потому что я люблю и тебя тоже…» – мальчик по-быстрому ускользнул в одну из дырок в заборе и протащил за собой собаку. Иван боялся отпустить рыжую шерсть четвероногой подруги. Он не хотел, чтобы она уходила. Когда она поднимала на него раскосые умные глаза, мальчик чувствовал себя особенным, будто он – самый центр вселенной и способен заслонить своим светом солнце. «Точно! Это было так просто!» – воскликнул про себя Иван.

– Циля! Твое имя – Циля, теперь ты моя собака, моя тень, – Иван ласково заулыбался, присел на корточки и обхватил мягкую шею любимицы дрожащими от волнения руками.

Собака завиляла своим хвостом-калачиком и завалилась на бок, приоткрыв свое розовое брюшко. Мальчик несказанно обрадовался этому дружескому жесту и чуть не задушил лайку в своих крепких объятиях. Он всем весом навалился на нее, обнимал, чесал за ушами и боками, играл с пушистым хвостом. Он слышал, как бьется сердце Цили прямо под его собственным. Их ритм постепенно сравнялся и слился в единое глухое чередующееся сочетание, подобное тому, что можно услышать в раковине, которая сохранила в себе шум морского прибоя.

Мальчик положил свою отяжелевшую голову на шею собаки, зарывшись носом в ее мягкую шубку. Он закрыл глаза и заулыбался, едва сдерживая слезы радости. Циля, кажется, действительно заинтересовалась этим маленьким неловким человечком, который жался к ней, как несмышленый слепой щенок. Поначалу она с настороженностью относилась к его прикосновениям и звенящему голосу, резким движениям и бегающим живым глазам, но затем доверилась юному хозяину, освободившему ее от гнета старого сумасброда Шурика. Она чувствовала, как в мальчишеской грудной клетке бешено колотилось сердце Ивана, когда он шептал ей слова любви, отвечала на них звонким лаем и свойственной ей зубастой ухмылкой. Собака не могла разобрать многих слов, что уж там, раньше она не слышала доброго слова в свой адрес, сейчас же ее буквально осыпали ласковыми именами и прозвищами. Циля не могла ответить своему новому хозяину на его языке, однако вскоре осознала, что он и не ждет от нее признаний. Мальчик просил только о том, чтобы рыжая лайка не оставляла его одного, когда ему будет страшно и грустно, когда мама опять будет на него злиться, когда прогремит гром… Иван всегда мечтал о друге, пусть и не знавшем его языка, поневоле безмолвном, который мог бы оставаться рядом, когда ему станет трудно.

Можно сказать, что Циля разделяла его стремления, ведь за свою недолгую, но тяжелую собачью жизнь она успела познать одиночество. Она давно вышла из щенячьего возраста, когда мама-собака решала за нее, что она будет есть и где спать, тыкала ее мокрым носом, уводя от опасностей, и оберегала от злых людей. Безусловно, это время можно назвать лучшим в ее жизни. В нем не было ни горя, ни скуки, ни Шурика. Целыми днями она могла возиться с братьями и сестрами, лишь изредка прерываясь на поедание горячей мясной каши, которую почему-то приносили хозяева мамы-собаки. Затем, когда Циля подросла, ее научили охотиться и быть злой. Щенков продали, а ее с удивительно красивой, почти лисьей шубкой подарили лучшему охотнику деревни – тени того, кто остался в памяти людей. Лайка отличалась бойким нравом и громогласным голосом. Всюду ей прочили титулы, победы и невероятные успехи в охоте. На нее заглядывались и люди, и дворовые псы, провожавшие ее взглядом до края их участков. Циля была мечтой во плоти – красивая, крепкая, здоровая и злая в работе собака. Однако Шурик мало ласкал ее, часто бил сапогом по бокам и однажды вылил водку на нос. Циля чуть не лишилась обоняния. Хозяин спивался, пропадая днями, а иногда и целыми неделями. Собака научилась выдерживать голод, но не тоску. Пустота в брюхе волновала ее гораздо меньше, чем жалкое существование в пределах запертого дома с ветхими комнатушками. За стенами раздавался детский смех, возня, песни девушек, идущих к речке. Циле оставалось только спать, мечтая поскорее убежать подальше от набившего оскомину порога. Когда над ее домом разверзалось небо и начинался сильный дождь, она забивалась под дубовую кровать и скулила от обиды и страха. Даже самый храбрый щенок имеет право опасаться грозы, клокочущей над старенькой построечкой.

После непродолжительного разговора с Шуриком Владимир вернулся к внуку с полным мотком лески. Он заметил, что Иван ни на шаг не отходил от собаки и все время держался рукой за ее загривок. На лайке не было ошейника, за который можно было бы ухватиться. Владимир заметил это и покачал головой.

– Надо бы ей ошейник-то соорудить какой-нибудь, а то так побежит – не ухватишь. Эх, Шурик… Даже такой простой вещицы не имел!

Старик внимательнее присмотрелся к собаке. Он приветливо сощурил глаза и взгляд его сделался невероятно мягким. Владимир рассмотрел вытянутую лисью мордочку собаки, хоть она старательно отворачивалась и от непривычки прятала глаза. Циля опасалась мужчин и не спешила к ним в объятия. Ей было гораздо спокойнее на дистанции, вне контроля тяжелой человеческой руки. Владимир не давил на нее и не торопил, пусть привыкает. Он не тянул к ней рук, не старался ухватить за шерсть или даже лишний раз окликнуть. Между ними с первых минут общения установился крепкий нейтралитет. Циля оценила широкий человеческий жест. Сейчас она бегала на свободе, но все же чувствовала невидимый поводок, который связывал ее с новой семьей. Она могла бы давно убежать в лес и уйти жить с волками, однако в ее большом лошадином сердце было живо воспоминание о тепле человеческих рук и огне, который они извлекают из самой настоящей пустоты.

Владимир остановился у ближайшей скамейки, чтобы заменить порванную леску на обеих удочках. Он открыл свой походный набор инструментов, бережно упакованный в жестяную коробку цилиндрической формы, которая когда-то служила для хранения черного чая. Наборы грузил, крючков и кусачки сохранили аромат бергамота, смешавшийся с запахом рыбы и озерной воды. Старик тщательно установил глубину для поплавка, вымеряв ее с помощью пальцев, на глаз, что всегда получалось у него с необычайной точностью. Удочки были готовы к применению. Пришло время продолжать путь. Владимир встал с лавочки. Отряхнул штаны от трухи с сеном, застрявшими между деревянных досок, некогда сбитых вместе несколькими кривыми ржавыми гвоздями. Старик окликнул внука, и они вместе зашагали по направлению к речке, которая протекала у самой деревни. Жители по-прежнему стирали в ней белье, купались и устраивали праздники. К тому же, несмотря на невнушительные размеры, в речке водилось много рыбы, она почти всегда была полноводной. Словом, речушка кормила жителей этого захолустного уголка, так же как и любого лесного зверя, забредавшего к ее берегам в поисках воды. Над ее гладью нависали тяжелые ветви накренившейся от ветра осины. Пышная древесная крона создавала прохладную тень, в которой любили резвиться мальки, пока из глубины за ними наблюдали голодные глаза щуки. Речной берег густо зарос растительностью, и только несколько троп были пригодны для ходьбы. Головы рыбаков надежно прикрывал рогоз, шелестела сочная зеленая трава – настоящая засада. На этих местах не жгли костров и не шумели. Безмолвие маленькой реки нарушали лишь стрекозы, кружившие над водным зеркалом, словно беркуты.

Местные с особой бережностью относились к речушке, запрещали ловлю рыбы сетями и строго следили за порядком на берегу. Никому и в голову не приходило бросить пустую бутылку в заросли, ведь даже самый безнадежный хулиган понимал, что однажды он сам может свалиться в камыш, встретившись с давно забытой, позеленевшей от плесени и мха стекляшкой. Тишина. Покой. Казалось, каждый в этом местечке имел свое дело и ни на минуту не мог от него отвлечься. По-лягушачьи запели запруды, тревожным птичьим свистом отозвались травы, где-то свою жирафью шею вытянула цапля, оглядывая зеркало воды. Одни рыбы хранили безмолвие. Хотя кто знает, может быть, у них есть свой подводный язык, недосягаемый для слабого человеческого слуха. Возможно, рыбы только и делают, что поют, горлопанят на все лады и шепчутся, проплывая стройной стайкой. Правда, в силу своей короткой памяти рыбы были бы склонны часто терять нить разговора и перескакивать с темы на тему, не замечая важных деталей, но это уже формальности. Так уж устроен их мозг. Если же не вдаваться в подробности по поводу рыбьего диалекта, то на закрытом от посторонних глаз островке земли расположились два смелых рыбака – дед и внук. Они подыскали место, где уже лежало широкое бревно и в ил была воткнута рогатая палка – подставка для удочки. Недолго думая, они решили воспользоваться благом цивилизации и лишь воткнули рядом с имеющейся рогаткой еще одну. Теперь можно было ловить рыбу, не опасаясь выронить удочку в реку, уснув в ожидании клева. Под ногами рыбаков туда-сюда шныряла рыжая собака. Циля с интересом изучала новое место и, полагаясь на свои инстинкты, искала что-нибудь съестное. Она шла вдоль берега, уткнувшись носом в ил и грязь, тщетно стараясь вынюхать бобра или утку. Лайка не желала отказываться от своих охотничьих привычек и за милую душу перекусила бы горло желторотому пушистому птенцу. От одной мысли об этом ее пасть наполнялась слюной. Однако испуганный оклик маленького хозяина заставили ее вернуться обратно. Оказывается, пока Владимир обустраивал место для рыбалки, Циля ушла так далеко, что по пути назад ей даже пришлось немного плыть. Собака не хотела расстраивать маленького человека, поэтому решила полежать у его ног, ведь уткам от нее все равно не спрятаться… Она лишь изредка поднимала грустные глаза и разочарованно вздыхала, непонимающе разглядывая лицо Ивана, а затем опускала голову на вытянутые вперед лапы и закрывала глаза, засыпая. Начеку оставались лишь острые ушки-пики. Они стояли торчком и поворачивались в сторону шелестящего рогоза или неугомонной стрекозы, вертевшейся над мордой Цили. В конце концов собака не выдержала и съела обидчицу, даже не почувствовав ее вкуса. Стрекоза была настолько щуплой, что Циля проглотила ее целиком, еще пребывая в полусне. Иван не ругал копошившуюся у его ног собаку, все его внимание занимал красный поплавок, равномерно покачивавшийся на водной глади. Мальчик с предвкушением вглядывался в его колебание и выжидал момент, когда он наконец затанцует на речке. Красный буй никак не хотел двигаться с места. Слабое речное течение лишь слегка тревожило его непоколебимую позицию, поворачивая его с боку на бок, точно неваляшку. Ничего более не происходило. Иван был терпелив, поэтому не ерзал, как это сделал бы другой мальчик на его месте. Он брал пример с увлеченного деда, который старался направить поплавок в нужное место и привлечь внимание рыбы, слегка потряхивая удочкой, а значит, и червяком в толще воды. Владимир не ловил на блесну, однако даже без сверкающей приманки он вскоре почувствовал, что водная гладь заволновалась. По ней пошли тоненькие, шириною в нить, волокнистые волны. Рыба подошла ближе. Она долго присматривалась к червю на конце крючка, оплывала его с разных сторон, но продолжала осторожничать. Владимир замер, словно статуя, высеченная в скале. Он был совершенно недвижим, казалось, даже его дыхание остановилось. Он взялся обеими руками за удочку и был готов принять бой. Иван с восхищением наблюдал за тем, насколько точны действия его деда. Ни один мускул на его лице не дрогнул, когда леска резко натянулась и красный поплавок скрылся под водой. Владимир молниеносно подсек рыбу и вытянул на берег жирного, барахтающегося в воздухе и бьющего жилистым хвостом карася. Старик мгновенно переменился в лице и, казалось, его белозубая улыбка растянулась от уха до уха. Он крепко держал в ладони яростно сопротивлявшуюся рыбу и с гордостью, даже ребяческим задором демонстрировал улов своему внуку. Иван никогда раньше не был на рыбалке, а настоящую живую рыбу видел только по телевизору, когда показывали программу «В мире животных». Мальчик поначалу не мог понять, что дед держит в руках именно карася. Рыба имела сходство с карпом, очень уж она была большая. Когда мальчик взял дрожащими руками холодного склизкого речного жителя, рыба затрепыхалась и начала отчаянно бить хвостом. Мальчик взвизгнул от ужаса и выронил карася. Рыба упала и разбилась, ударившись о камень, торчавший из зарослей травы. Иван присел на корточки около затихшего мокрого карася и чуть не расплакался, сжав ткань на штанах в кулаки. Жалко рыбку! Золотая чешуя карася переливалась, словно которую носили богатыри. Иван видел такое в книжках. И правда, их броня едва ли не полностью повторяла рыбью чешую! Мальчик провел рукой по телу карася, и на его ладони остались чешуйки, едва заметные на фоне бледной кожи. Они тоже отливали золотым цветом и, несмотря на то что были меньше его ногтя, гнулись весьма неохотно и были крайне неподатливы. Большое открытие для изобретателя брони! Иван представил, что и он сам – богатырь в тяжелой блестящей кольчуге, с мечом и щитом – творениями великого кузнеца, что он побеждает речное чудовище, угрожающее северной деревне! Он почувствовал себя героем, тем, кем бы гордилась его мама! Только вот вместо дракона у его ног развалилась Циля, а вместо знамени он уже держал в руке пустую удочку с голым крючком. Пока он разглядывал карася, рыба обглодала червя на его удочке и уплыла по своим подводным делам. Мальчик нахмурил брови и ссутулился, жалобно ища глазами банку с червяками. Тут на его плечо опустилась старческая рука Владимира, который, казалось, совсем не заметил неудачи внука. Он все еще улыбался желтыми от сигарет зубами и посмеивался чему-то своему.

– Не беда. Еще научишься!

Глава 6

Ранним утром Гроза проснулась от прикосновений теплого шершавого языка матери-волчицы. Солнце едва выглядывало из-за горизонта, лишь начиная подтягивать свои лучи к густому ельнику на краю мира. Оно, точно кусок масла на сковороде, рассветом растекалось по небу, на котором еще были видны запоздалая луна и несколько бледных звезд. Мрак ночи сменял спасительный день, в лесных массивах начиналось движение, сопровождавшееся всесторонним шумом. Его-то волчишке не хватало в темноте безмолвной ночи. На нее совсем недавно смотрели глаза старой голодной птицы, притаившейся среди теней. Теперь, когда ели снова окрасились изумрудным отливом и распустили свои пышные кроны, Грозу больше ничего не могло испугать. Она верила, что одолела самого сильного и коварного ночного обитателя и нет в мире ничего опаснее старого филина – ее врага. В ее ушах еще долго будет раздаваться его боевой настрой и хлопанье огромных крыльев. Гроза будет бояться птицы, но как только вырастет размером с сосну, рядом с которой раскинулось родное логово, тотчас же выследит наглеца и перекусит ему шею. Так решила маленькая храбрая волчица, лениво развалившись в компании заспанных братьев и сестер. Она едва могла открыть глаза, с усилием щурясь и постоянно зевая. Ей так сладко спалось, совсем не хотелось вставать. Гроза бы целую вечность провалялась без дела, но вместе с сознанием пробуждался голод, а его голос был громче всех остальных в ее ребяческой голове. Она спешила поскорее вырасти, хоть сама того и не осознавала. Мир слишком часто желал ее примять, напугать или уничтожить. Чтобы выдержать новые испытания, нужно быть больше и сильнее, просто недопустимо оставаться хрупкой и уязвимой. Гроза стремилась стать такой же, как ее исхудалая, жилистая, но исключительно сообразительная и быстрая мать. Белая волчица еще не могла показать щенкам охоту, но если бы они видели, с каким азартом она гнала жертву и впивалась ей в шею, то наверняка завизжали бы от восхищения. Охотница была из той породы зверей, что обладают пылкой натурой и страстью к движению, не позволяющей им сидеть в тени и ожидать небесных даров. Волчица сама выходила на охоту за звездами, неоднократно скалясь и рыча на небосвод. Она будто бы проклинала его по-волчьи, в протяжном вое выплескивая все горе, тоску по любимому псу и мольбу о защите и покровительстве волчатам.

Однако юные искатели приключений не считали себя беспомощными, более того, они всей оравой смело пошли за Белой волчицей, хотя она вела их в незнакомом направлении, туда, где не пахло логовом. Новый дивный мир. Лесные тропинки. Заросли черники.

Гроза плелась за хвостом матери, то и дело оглядываясь по сторонам и норовя нырнуть под ближайший куст или корягу. Быстро сменяющееся окружение великолепно пахло, а по деревьям бежали какие-то рыжие куски меха, забавно спускавшиеся по стволам деревьев и вертевшие головами. Волчишке быстро надоела монотонная ходьба, поэтому она затеяла игру с заскучавшими волчатами. Она слегка замедлила шаг, выбирая жертву своей шалости, а затем, остановившись на брате-ворчуне, ухватила его за коротенький хвост, прикусив кожу, и бросилась наутек, перегоняя мать-волчицу. Гроза вихрем пронеслась между ее лап, чуть не застряв под их давлением. Кажется, она застала мать врасплох, чуть не подбив ее. Веселую возню уже было не остановить. Щенки быстро сообразили, почему ворчун погнался за их сестрой, разъяренно храпя, точно лось, и дергая мокрым носом. Они дружно присоединились к погоне, еще слегка неуклюже притормаживая на поворотах, чтобы не перевернуться через споткнувшегося соседа. Свора с восторженным визгом преследовала Грозу, которая по-собачьи вздернула хвост, точно знамя, поднятое к небесам, тем самым бросая вызов своим братьям и сестрам. Она еще не обладала сильными лапами взрослого волка, поэтому ее первая попытка перелезть через бревно окончилась позорным падением. Возгордившись собой, Гроза решила оставить догоняющих в недоумении и резко свернула в сторону бурелома. Она слишком поздно увидела перед собой бревно, преграждавшее ей путь, предприняла попытку преодолеть препятствие, но с треском врезалась в него, истошно завопив и свернувшись на земле. Она стала кататься, дергаться и жалобно выть, призывая Белую волчицу на помощь, чему брат-ворчун был несказанно рад: при виде этой картины на его маленькой кривой морде сошлись брови – две темные шерстяные капельки. Он яростно зарычал, насколько ему это позволял его неокрепший визгливый голосок, направив весь свой гнев на беспомощную, словно выброшенный дождем на голые камни червяк, Грозу, которая в ответ обнажила свои острые маленькие зубки. Началась возня. Казалось, на серебристую шубку волчишки покушались сразу тысячи зубов, когтей и лап. Она не разбирала морд и их выражений, для нее они были одним целым, неясным шумящим и копошащимся лесным чудовищем, которое вот-вот готово было перекусить ее тонкое горлышко, заботливо покрытое детским пушком. Она как никогда ясно чувствовала жар, распространявшийся по ее телу, прямо как той темной ночью, когда она убегала от старого филина. Это чувство было ей знакомо. Она была в опасности, настоящей и реальной, а главным ее соперником был брат-волчонок, который играл по-своему, грязно, жестоко.

Иногда даже среди детенышей можно встретить особей, которые играют по-взрослому в детские игры. Таким был и волчонок-ворчун. С самого своего рождения он был самым агрессивным из помета, всегда защищал свое место в лучах солнца и мог с пеной у рта охранять мышиный хвост, который заботливо приберегла волчица-мать. Этот малыш всегда отличался от других. Однажды он так заигрался в «драку», что откусил своему братцу половину уха, размахивая им впоследствии, точно знаменем на поле брани. После общения с ним волчата отползали в сторону, покрытые царапинами и укусами при наилучшем стечении обстоятельств. Ворчун был бесенком с нравом свирепого матерого волка-одиночки, что заставляло других сторониться его и уступать ему место у теплого живота матери. Страх погибнуть от его укуса продолжал расти вместе с деспотом. Ворчун не был способен на характерные для волка эмпатию и проявление чувства меры. Он бился за лучший кусок, пуская в ход все доступные средства, никогда не упуская из виду слабости соперника. Гроза была для него легкой мишенью. Ее светлое брюшко прямо-таки манило его, провоцировало на атаку. Ворчун мог представить, как его маленькие клыки впиваются в нежную кожу сестры и разрывают ее в клочья. Щенков, способных на убийство в столь юном возрасте, не жалует ни природа, ни сама мать. Они – ошибка в генетическом коде, сбой налаженной веками поведенческой системы. Таежный лес – не место для безумного отпрыска охотничьей лайки и дикой волчицы, он достаточно консервативен и крайне трудно принимает особенных зверей.

Раздался чудовищный визг. Белки, шнырявшие меж сосен, разом замерли, точно примерзли к веткам, птицы поутихли, мыши подняли свои острые мордочки, опасливо вынюхивая приближающуюся угрозу. На мгновение лес стих. Неподвижен. Воздух наполнил ничем не прикрытый концентрированный страх. Ужас пробежал по телу Белой волчицы, она в три прыжка нагнала своих заигравшихся детей, сердце ее бешено колотилось, лапы дрожали. Она ни с чем не спутала бы предсмертный вопль волчонка. У ее ног лежало бездыханное тельце одного из ее сыновей – худенького серого волчонка. Его маленькие голубые глаза закатились, остались только стремительно красневшие белки, пасть была безобразно открыта, и из нее вывалился побледневший язык. На нем не было ни следа битвы, лишь шерсть на шее слиплась и торчала во все стороны. В двух метрах от него стояли остальные волчата, жалобно поскуливая и прижимаясь ближе друг к другу. Они были совсем еще малышами, поэтому им полагалось больше всего бояться смерти – своего главного врага. Перед его лицом они были беспомощны, приходил он внезапно и мгновенно превращал веселого забавного малыша в остывающее тело – воронью пищу.

Мать-волчица взвыла от горя. Из ее горла вырвалось нечто подобное глухому воплю, который заменял животному тысячу человеческих слов. Она тщетно вылизывала и тыкалась мокрым носом в тельце сына, распластавшееся на хвое, точно он был не волчонок, а игрушка. Волчица старалась поднять его, ласково звала, мурлыкала по-кошачьи, но серый комочек так и не издал ни звука. Казалось, из ее темных глаз вот-вот покатятся горькие слезы. Щенки продолжали топтаться на месте, не зная, куда бы еще деться. Веселая игра обернулась страшной трагедией.

Белая волчица легла подле бездыханного тела, положив лобастую голову на его крошечную спинку. В последний раз она вдохнула его запах, и в этот момент ее сухая морда показалась наблюдающей за матерью Грозе необыкновенно старой. Веки ее стали тяжелыми и самопроизвольно упали, погрузив ее в сладкие объятия тревожного сна. К своему несчастью, волчица не могла понять, что произошло с ее сыном. Все, что ей оставалось, – скорбеть, пока это позволяет время, а его всегда не хватало. Нужно было продолжать путь. В двух милях от старого логова Белая охотница нашла след человека, который огибал болото. Целая вереница отпечатков резиновых сапог тянулась от края коряги до начала спасительного островка земли. Других доводов в пользу смены места жительства не потребовалось. Волчица решила увести малышей, едва вставших на четыре лапы, к месту, где когда-то жила старая медведица, которая накануне издохла от старости. Ее тушу, опиравшуюся на сломанный куст малины, волчица нашла во время очередной ночной охоты. Раз есть медведица, значит, где-то расположена ее берлога. Белая волчица никогда не была привередлива в выборе жилищ.

Прошло около получаса, прежде чем семейство оставило серого волчонка. Теперь он навсегда принадлежал тайге.

Путь они продолжили уже ближе к полудню. Солнце лениво покачивалось на небе, безразлично наблюдая со своей высоты за плетущимися волчатами. Они всё еще испуганно жались к матери, будто несмышленые неоперившиеся цыплята, внезапно потерявшие наседку в курятнике. Выражение на их мордочках было жалким, их маленькие мокрые носики то и дело сопели и фыркали, когда они наступали на лапки друг другу. Никто не хотел отбиваться от лапы Белой волчицы, ведь там, где ее нет, живет чудовище, которое душит волчат. В суматохе не был замечен виновник смерти одного из сыновей охотницы, поэтому волки шли быстро и осторожно. Звуки пробудившегося леса будоражили воображение Грозы. Волчица с любопытством вертела головой, а когда запрокинула ее к куполу из хвои и веток, то заметила в нем шуршащие яркие меховые шкурки. Она прежде не видела столько рыжих беличьих хвостов, сопровождавших путников вдоль высоченных сосен. Зверьки никак не хотели прекращать преследование, будто бы потешаясь над коротенькими волчьими ножками и большими головами, непропорционально опережавшими рост тела. Они смеялись над маленькой Грозой, то и дело перескакивая всё ниже по веткам. Самые смелые из бельчат даже лезли вниз по стволам, с интересом всматриваясь в неказистых детенышей. Один рыжий бесстыдник подобрался настолько близко к волчатам, что взбежал на ветку, которая под тяжестью шишек нависла прямо над чуткими ушами Белой волчицы. Охотница давно заметила белок и при других обстоятельствах обязательно переловила бы половину из них, проглотив их вместе с мягкими шкурками, однако теперь волчица спешила. Поэтому наглеца пришлось оставить в покое. Белая волчица прошла мимо, сделав вид, что не заметила бельчонка. Гроза же не могла отвести глаз от этого существа. Она пока не могла связать воедино вкус материнской мясной отрыжки и теплое тело зверька, но что-то подсказывало ей, что зря они оставили неосмотрительно болтавшегося на еловой ветке детеныша. Она не скоро смогла избавиться от мыслей, роившихся в ее голове.