Доктор Мышкин. Приемное отделение

Письмо матери

«Здравствуй, мама!

Зря ты, конечно, не хочешь разговаривать по телефону. Это совсем недорого. Я уже успел изучить московские тарифы и понял, что звонки в Мышкин стоят очень недорого, рублей в шестьдесят-семьдесят можно всласть наговориться. Междугородные разговоры и мобильная связь в наше время сильно подешевели, минута нашего разговора стоит около двух рублей. Это я тебя не уговариваю, а просто объясняю, как и что, чтобы ты была в курсе. Только, пожалуйста, когда я позвоню в следующий раз, не начинай сразу кричать, чтобы я не тратил деньги, а выслушай меня. А еще лучше было бы освоить компьютер. В этом нет ничего сложного, поверь мне. Лариса Терентьевна на что уж старше тебя, а с внуком Димой переговаривается по скайпу, и видят они друг друга как в телевизоре. Компьютер мой все равно без дела стоит, хочешь, я попрошу кого-нибудь, чтобы тебя научили им пользоваться и к Интернету подключили снова, а то я перед отъездом отключился за ненадобностью. Тогда бы мы каждый вечер смогли бы общаться, новости друг другу рассказывать. Мне для этого ни на что тратиться не придется – у меня казенный компьютер на работе стоит с безлимитным Интернетом, а твой расход на Интернет нас не разорит. Это очень большое удобство. Ты подумай.

Но это я, мама, так, к слову, ты не подумай, пожалуйста, что мне жалко времени на то, чтобы письмо тебе написать. У писем, конечно, есть свои преимущества – их перечитывать можно. Да и когда пишешь – с мыслями собираешься, гладко все выходит, не сумбурно. И если что-то забыл, то всегда дописать можно.

Так и вижу, как ты строго хмуришься и говоришь: «А ну, Леша, кончай свою агитацию!» Заканчиваю агитацию и перехожу к новостям.

По телефону я успел сказать только то, что нашел жилье и работу, то есть сначала работу, а потом жилье. Ты, мама, не поверишь, но повезло мне невероятно – не успел приехать в Москву, как встретил хороших людей, да еще каких! Напрасно ты беспокоилась и пересказывала мне страшилки из телевизора. Страшилки – это одно, а жизнь – другое. Сразу же по приезде я, как и собирался, отправился в шестьдесят пятую больницу, которая в списке моем стояла на первом месте как крупный многопрофильный стационар, в котором и места должны быть, и работать интереснее. Забегая вперед, скажу, что только сейчас я понял, что засиделся дома. Наш Мышкин был и остается для меня лучшим местом на свете, но для врача, который хочет стать настоящим врачом, очень полезно поработать в таком месте, как больница, в которой я сейчас работаю. Тут все по-другому и ритм жизни другой. Одним словом – Москва. Больница, в которой я работаю, рассчитана на тысячу двести восемьдесят коек, представляешь? Если еще и сотрудников сосчитать, да кафедры, то выйдет половина нашего Мышкина. А какие здесь возможности! Есть даже компьютерный томограф последнего поколения. Это тот самый «ящик», в который команда доктора Хауса «запихивает» пациентов, как выражаетесь вы с Ларисой Терентьевной. Аппарат новейший, он позволяет проводить исследование всего организма и пропускает в день тридцать человек, по полчаса на каждого. А еще здесь есть современная ангиографическая установка, которая позволяет исследовать сосуды, и магнитно-резонансный томограф. Компьютерный томограф – это рентгеновское излучение, а магнитный, как видно из названия, действует по принципу магнитного поля. Это я так, мама, для сведения, чтобы ты была в курсе.

Пришел я, значит, к заместителю главного врача Виктории Васильевне, которая ведает приемом врачей на работу, рассказал о себе и сразу же получил место в приемном отделении. И не только место, мама, но и жилье. Я ведь сглупил, думал, что в Москве квартиры снимаются так же, как у нас в Мышкине, – заплатил за месяц, прожил, опять заплатил. Как бы не так! Оказывается, что в Москве положено платить вперед за три месяца и еще агенту комиссионные выдавать в размере месячной квартплаты! Представляешь?! Пятнадцать тысяч только за то, что свел хозяина с квартирантом! И это в том случае, если снимается комната. А если трехкомнатная квартира? Бешеные деньги! Здесь, наверное, половина народу агентами и работает. Я бы, конечно, не смог бы. И не столько потому, мама, что я медицину люблю, а потому, что совесть меня замучила бы. Ну, возьми ты себе за труды рублей триста, ну – пятьсот, ведь дело-то не трудное, пустячное, можно сказать, дело. А они – месячную квартплату берут. И так, мама, эти агенты смогли себя поставить, что без них в Москве дела не делаются. Я когда узнал об этом, то сильно расстроился, потому что, как ты знаешь, было у меня при себе всего двадцать тысяч рублей, а надо, получается, шестьдесят. Но заместитель главного врача Виктория Васильевна увидела, что я расстроился, и вошла в положение. Я, если честно, никогда бы не поверил, если бы мне кто-то о чем-то таком рассказал. Предложила она мне жить при больнице, дали мне комнату отдельную прямо в том отделении, где я работаю, и ни копейки с меня за это не берут. Даже чайник электрический выдали в пользование! Получается, что кроме еды (ты, мама, не волнуйся, питаюсь я регулярно, вчера даже плитку себе купил маленькую, чтобы готовить можно было), так вот, кроме еды, я трачусь только на прачечную, потому что мелочишку сам стираю, а крупные вещи, джинсы, например, приходится сдавать. Но это недорого. за жилье я не плачу, на транспорт не трачусь, так что на стирку вещей можно и потратиться. Но за деньги я стираю только свое, рабочую одежду я в больничную прачечную сдаю, как положено. В ординаторской есть телевизор и холодильник с микроволновой печью, которыми я пользуюсь постоянно, а не только тогда, когда дежурю, мне разрешили. Потому не волнуйся за меня – быт мой устроен наилучшим образом, я, если честно, и не надеялся так устроиться. Только попрошу тебя, никому, даже Ларисе Терентьевне, о том, что я живу в больнице, не рассказывать. Это ведь не разрешается правилами, для меня добрые люди исключение сделали, нехорошо будет, если им за это попадет. А молва пойдет, так куда не надо дойдет, поэтому лучше никому не рассказывать. Говори, что снял Леша комнату рядом с больницей – и все.

Люди в больнице хорошие, ты же знаешь, мне по жизни везет на хороших людей, уж не знаю и почему. Начальница моя, Ольга Борисовна, при знакомстве мне не очень понравилась, потому что разговаривала как-то сухо и недолго, но потом я узнал, что она была после дежурства, а когда ты после суточного дежурства, да еще такого беспокойного, как здесь, не уходишь домой, а остаешься на день работать за заведующую, то тебе будет не до разговоров. А я-то чуть было плохо о ней не подумал, недаром ты меня всегда за торопливость ругаешь. Ольга Борисовна строгая, конечно, но ей и положено быть строгой, по должности. Но всегда посоветует, разрешила ей хоть ночью домой звонить, если какая проблема. Я, конечно, не злоупотребляю, но приятно чувствовать поддержку от руководства, особенно мне, только начинающему работать в Москве. Старшая сестра Надежда Тимофеевна держится попроще, с ней, несмотря на разницу в возрасте, она примерно твоих лет, я общаюсь чаще. Она, можно сказать, меня опекает. Очень хорошая женщина, как-нибудь при случае приглашу ее с семейством отдохнуть летом у нас в Мышкине, думаю, что ты будешь не против.

С коллегами моими, врачами приемного отделения, отношения складываются хорошие, правда, насчет доктора Колбина меня Надежда Тимофеевна предупредила, чтобы я не вздумал ему денег одалживать. Есть за ним такой грех – вовремя долги не отдавать. А так все нормально. Медсестры, правда, здесь не чета нашим – языкатые, ты им слово, они тебе три. Но в Москве вообще все языкатые, видела бы ты, мама, некоторых больных. Такие попадаются, что не знаешь, как к ним подступиться. Но я в таких случаях действую прямо – давайте, говорю, знакомиться, меня Алексеем Ивановичем зовут, а вас как? Чтобы не в бумажке прочесть имя-отчество, а так вот, по-человечески познакомиться. От этого даже самые строгие сразу же оттаивают, и общий язык с ними найти становится легче. В Мышкине нашем один темп жизни, в Москве – другой, у нас суеты меньше, здесь – больше, а люди, мама, везде одни и те же, преимущественно хорошие. Не очень хорошие тоже попадаются, так, один пациент, которого «Скорая помощь» привезла, начал буянить и ругать нас с медсестрой такими словами, которые и на рынке не каждый день услышишь. Мы его урезонить пытались, но он не внял. Тогда пришлось пригласить охранника. Пришло сразу двое, скандалист сразу притих и дал себя осмотреть. Потом еще и извинился за такое поведение. Я так понял, что он вроде Бориса-телевизионщика, пока трезвый – золото-человек, как выпьет – совсем наоборот.

Не успел пока познакомиться с главным врачом, только издалека его видел. Худой, высокий, шевелюра роскошная – на композитора или художника похож. Он человек очень занятой, в повседневные дела не вникает, решает глобальные вопросы. Для повседневных дел есть заместители. У главного врача очень интересная фамилия – Перов-Вяткин. Никогда такой не слышал и вообще нигде не встречал.

В этом месяце я дежурю сутки через двое, вхожу в рабочий ритм. Сутки через двое – это полторы ставки, десять суточных дежурств в месяц. Я до конца не разобрался в расчетах, ты, мама, прекрасно знаешь, что бухгалтера из меня никогда бы не вышло, но на полторы ставки с ночными и надбавками за минусом подоходного налога в месяц должно выходить не меньше пятидесяти тысяч рублей. А в больнице еще и премии регулярно платят, если нет жалоб и нареканий. В следующем месяце я планирую поменяться дежурствами так, чтобы выкроить подряд хотя бы пять дней, и тогда приеду. Пока же звони мне, я как увижу, что это ты звонишь, звонок сброшу и перезвоню сам, потому что так выгоднее. Или пиши мне по адресу: «129323, Москва, ул. Ленинская, д. 51, ГКБ № 65, приемное отделение». ГКБ – это городская клиническая больница, есть ЦРБ, а есть ГКБ.

С Москвой я уже успел немного познакомиться, но в центр еще не выбирался. Один день посвятил изучению окрестностей, чтобы знать, что и как. В другой день ездил гулять в парк Лосиный Остров, он тут неподалеку, потянуло в тишине под деревьями побродить. На третий день собрался погулять на ВВЦ, но дотуда не доехал, потому что на полдороге решил осмотреть самый крупный в Европе торговый центр. Интересно же. Центр и впрямь оказался громаднейшим – едва ли не с Мышкин размером (это я немного преувеличиваю для красного словца). А на входе стоит огромный динозавр, рычит, башкой своей машет. Игрушка, конечно, электроника, но так натурально сделано, будто живой, очень впечатляет. А как поднимешься по эскалатору – другой стоит, поменьше. Взрослые улыбаются, а дети так прямо визжат от восторга. Начал я ходить, смотреть, чем в Москве торгуют, да так до вечера и проходил. Не знаю, уместно ли сравнивать, но для меня это было что-то вроде посещения Эрмитажа. Такой же большой музей. Около музыкальных центров простоял битый час, продавец три раза ко мне подходил, интересовался, чем может быть полезен. Понравился мне один центр настолько, что глаз не оторвать, сразу видно – стоящая аппаратура, не подделка какая-нибудь. На таком хоть классику слушай, хоть джаз – одинаково здорово будет. Но и цена о-го-го какая – тридцать четыре с половиной тысячи рублей! Вова Постричев называет такое: «Облизнись и топай дальше». Так я и сделал – облизнулся и потопал. А когда закончил свою «экскурсию», то пошел в кино. Здесь же, в торговом центре, есть кинотеатр, да не на один, а на несколько залов. Кресла оказались такими удобными, что я как сел, так сразу и заснул и проспал весь фильм, драму о сложных человеческих взаимоотношениях. Устал ходить, да и дежурил накануне – вот и сморило меня. Надо было идти смотреть комедию, потому что там бы долго спать не дали – смехом бы разбудили. Ты только не подумай, что я так устаю, что на ходу засыпаю, а то знаю я тебя – навыдумываешь и начнешь себя накручивать. От такого поведения ничего, кроме гипертонического криза, не будет, так что лучше не начинать. Я в полном порядке, чего и тебе желаю. И не забывай пить таблетки, даром, что ли, я тебе по всему дому памяток поразвешивал.

Чуть было не забыл – в этом торговом центре столкнулся нос к носу с моим однокурсником Мишей Курочкиным из Рыбинска. Ты его должна помнить – он гостил у нас пару раз. Не тот Миша, который в очках, а тот, который то и дело говорит «елки мои лопатки». Теперь, думаю, точно вспомнила. Курочкин, оказывается, уже третий год живет в Москве, работает не где-нибудь, а в Институте имени Склифосовского, в реанимации. Жену с сыном тоже в Москву перетянул, снимают однокомнатную квартиру в Медведково, это недалеко от нашей больницы. Сыну Курочкина уже восемь лет, во второй класс ходит, любит рисовать. А жена у него – логистик, занимается тем, что организует и контролирует перевозки. Зарабатывает больше Курочкина, он сам сказал, а деталями я не интересовался, потому что неудобно. Обменялись мы с ним телефонами, как-нибудь надо время выкроить – в гости сходить, он приглашал. Даже собрался с какой-то подругой жены познакомить, которую стал нахваливать, но ты же знаешь, как я отношусь к таким предложениям. До сих пор забыть не могу, как Елизавета Ивановна позвала меня якобы измерить ей давление, а на самом деле познакомила с племянницей из города Подольска. Было очень неловко и мне, и племяннице Ирине, как будто мы участвуем в каком-то дурацком спектакле, а зачем участвуем – непонятно. Ясно, что Елизавета Ивановна хлопотала из лучших побуждений и племянница у нее очень симпатичная, но взрослые люди в таком деликатном вопросе способны обходиться без посторонней помощи. Я Курочкину так и сказал, что в гости приду с удовольствием, но в домашней постановке спектакля «Ханума»^[4] участвовать не стану. Курочкин, кажется, понял. Приглашал еще как-нибудь на работу к нему заскочить – посмотреть Склиф, как здесь называют Институт имени Склифосовского. Но я ответил, что с этим подожду – сначала свою больницу толком рассмотрю, а уж потом – другие, чтобы иметь возможность сравнивать. У нас, в шестьдесят пятой больнице, десять корпусов, причем первый корпус – роддом, а последний, десятый, – патанатомия, по-простому – морг. Некоторые шутят, что больница похожа на жизненный цикл – от рождения до смерти. Ты, может, не поверишь, мама, но здесь даже вертолетная площадка есть на территории, прямо напротив седьмого корпуса, в котором находится архив. В Москве же, мама, пробки на дорогах ужасные, иногда приходится на вертолетах пострадавших доставлять. Я, правда, пока еще ни разу вертолета не видел, ну и хорошо, что они каждый день не летают, значит, ничего не случается.

В следующий выходной хочу все-таки выбраться в центр и записаться в государственную библиотеку, бывшую Ленинку. У Шуры Назаровой там работает двоюродная сестра, которая обещала посодействовать, чтобы меня допустили к работе с рукописями и редкими книгами. Представляю, как ты улыбаешься и качаешь головой, когда читаешь эти строки, мол, Леша опять за свое, но я человек упертый и что решил, то непременно сделаю. Тем более что, живя в Москве, вести поиски проще. Большинство архивов где собраны? В Москве. То-то же и оно. Как-нибудь схожу в Боткинскую больницу и непременно сфотографируюсь у бюста Сергея Петровича. Ну хочется мне иметь такую фотографию, и все!

А насчет компьютера ты все-таки подумай, мама. Это очень удобно.

На этом заканчиваю, а то, боюсь, письмо в конверт не влезет, придется бандеролью отправлять. Будь здорова, не скучай, если что, так звони сразу, телефон всегда при мне, и днем и ночью.

Целую, обнимаю, до скорой встречи.

Алексей.

PS. Не успел конверт заклеить, как мне одна из медсестер пирожки принесла с мясом и картошкой. Домашние, вкуснющие, ну почти как твои. Про медсестер и врачей наших в одном из следующих писем напишу подробно, а то это действительно придется бандеролью отправлять».

Диверсант

– Город у нас маленький, но не захолустный. Захолустным он и изначально не был. Печатное дело, далеко не провинциальный театр, богатейшая библиотека, метеостанция, чуть ли не первый в Российской империи футбольный клуб, оживленная торговля. Можно сказать, что от Москвы наш Мышкин отличается лишь тем, что стоит не на семи, а на шести холмах. Было, правда, времечко, когда звался наш город то селом, то поселком, но было, да прошло. Сейчас у нас – ренессанс! Туристы, музеи… По музеям, того и гляди, с Москвой сравняемся. Ну это я загнул, конечно, ведь в Москве музеев больше, чем у нас жителей. Нас-то, мышкинцев, всего-навсего шесть тысяч… А вы знаете, почему Мышкин называется Мышкиным? Согласно легенде, князь Федор Мстиславский в одна тысяча пятьсот тридцатом году умаялся в дороге да прилег отдохнуть на бережку. Только уснул, как прямо по его бороде вдруг пробежала мышь. Князь проснулся, глядит – а рядом змея, уже к броску готовится, ужалить хочет. Змею он мечом разрубил, а в знак признательности неизвестной мыши повелел заложить на этом месте город, который назвал Мышкиным…

То, что заговаривать с доктором Боткиным о его родном городе не стоит, в шестьдесят пятой больнице поняли быстро. Стоит только сказать нечто вроде: «а-а, Мышкин, слышал, слышал…», как Боткин воодушевится и начнет рассказывать. Подробно, обстоятельно, нескончаемо.

– А в семнадцатом и восемнадцатом веках Мышкин звали столицей лоцманов, поскольку лоцманский промысел был тогда чуть ли не главным занятием мышкинцев. Здесь жили лучшие волжские лоцманы, водившие суда от верховья и до Каспия…

Только поступление нового больного могло заставить Боткина прервать рассказ и заняться делом. Тем же, кого дернула нелегкая заговорить с Алексеем Ивановичем про Мышкин в его выходной, приходилось нелегко. Увлеченный человек может говорить о своем увлечении сколь угодно долго, искренне заблуждаясь насчет того, что все, интересное ему, должно быть интересно и всем другим.

Также не рекомендовалось интересоваться, имеет ли Алексей Иванович какое-либо отношение к знаменитому семейству Боткиных. Алесей Иванович смущенно улыбался, пожимал плечами, говорил, что хотелось бы, конечно, но данных пока обнаружить не удалось, зато, занимаясь историческими изысканиями, он узнал много интересного, вот, например…

– Очень долго считалось, что баснописец Крылов умер от кишечной непроходимости после того, как объелся блинами. Эта причина смерти указывалась во многих его биографиях, хотя на самом деле Крылов умер от отека легких на фоне пневмонии, что засвидетельствовано его лечащим врачом, доктором Галлером. А версия с перееданием не то возникла потому, что умер Крылов в доходном доме некоего Блинова (подхватили, да пока несли, переиначили), не то была высказана в качестве предположения при дворе Николая Первого…

Алексей Иванович, будучи человеком открытым и бесхитростным, рассказывал и о том, что некоторые скептики из числа мышкинских старожилов якобы слышали от своих отцов и дедов, что его фамилия Боткин есть не что иное, как неграмотная трансформация фамилии «Ботинкин». Дескать малограмотный коммунистический чиновник в двадцатые годы прошлого века, выдавая паспорт прадеду Алексея Ивановича, пропустил в его фамилии две буквы – «и» и «н».

– Но эта версия не выдерживает никакой критики, – кипятился Боткин, – потому что ни в одном архиве я не нашел подтверждения тому, что в Мышкине когда-то жили Ботинкины. Башмачкины были, даже один Акакий среди них нашелся, представляете? Сапожковы были, купцы, а Ботинкиных не было. Про Боткиных, правда, тоже никакого упоминания, но это как раз соответствует моей собственной версии…

Собственную версию Алексей Иванович излагал настолько сбивчиво, что ее никто не понимал. Впрочем, никто ее и до конца так и не дослушал.

Но свой «пунктик» есть у каждого человека, поэтому к краеведческо-историческому энтузиазму доктора Боткина в шестьдесят пятой клинической больнице отнеслись с пониманием. Другие в разговоре сразу же начинают собеседников собственными проблемами грузить, а этот хоть что-то интересное рассказывает…

На третьем дежурстве доктор Боткин заработал вторую кличку – Диверсант.

Упрощая и обобщая, врача приемного отделения можно сравнить с диспетчером, который принимает пациентов и распределяет их по больнице. Или отказывает в приеме. Распределять надо правильно, соответственно диагнозу и состоянию. Диабетика – в эндокринологию, «сердечника» – в кардиологию, пациента с аппендицитом – в абдоминальную хирургию, а не пойми кого – в терапию, там разберутся.

Помимо официальных правил существуют и неофициальные. Прием пациентов – дело тонкое, деликатное. Бывает так, что пациент стремится попасть в конкретное отделение да еще и в палату к конкретному врачу, где как раз сегодня освобождается местечко, то есть койка. Иногда намерения пациента, полностью поддерживаемые врачом, собирающимся его лечить, не подкреплены соответствующими показаниями, и тогда все зависит от доброй воли врача приемного покоя. А иногда вообще показаний нет, а госпитализировать человека надо. Иногда просто надо подержать бабушку пару недель в больнице, чтобы дети с внуками получили возможность спокойно съездить на море. Иногда надо создать у молодого человека «зацепочку», уцепившись за которую он может получить вожделенное освобождение от армии. Иногда надо уложить в свое отделение подругу и быстро обследовать ее, чтобы узнать причину регулярных головных болей или еще какого-то дискомфорта. Иногда просто не хочется выпускать из своих рук «жирного гуся», то есть платежеспособного больного. Пусть лежит «не по профилю», консультантов к нему можно хоть каждый день приглашать. Ну мало ли какие возникают обстоятельства, всех не перечислить, да и незачем – роль врача приемного отделения и так понятна. И почему повсюду, во всех стационарах, независимо от их ведомственной принадлежности, принято дружить с приемным отделением так же, как и с патологоанатомическим, тоже понятно (про патологоанатомическое отделение еще будет сказано).

Инструктируя доктора Боткина, Ольга Борисовна особо в подробности не вдавалась. Во-первых, не студент перед ней сидел, а опытный врач со стажем. Пусть и не из Москвы, но правила везде одинаковые, как гласные, так и негласные. Во-вторых, Ольга Борисовна считала, что открывать перед новичком всю больничную «кухню» следует не сразу, а постепенно. Может, он отдежурит одно дежурство и уволится, чего ради спешить посвящать во все тайны? Страхуясь от неприятных сюрпризов, она несколько раз повторила, что в случае возникновения мельчайших проблем доктор Боткин может не стесняясь звонить ей в любое время дня и ночи, а уж она подскажет правильное решение.

Ольга Борисовна не преувеличивала. Она так страстно хотела выбиться в главные врачи, что подчинила всю свою жизнь карьере. Случалось, что ей звонили с работы в самые что ни на есть неподходящие моменты. Ольга Борисовна просила партнера остановиться и отвечала на звонок. Партнеры на это реагировали плохо, особенно если минут через пять Ольге Борисовне перезванивали с уточнениями, но она брала мобильный и спокойно отвечала на вопрос или на вопросы. Если любовник раздражался, он переходил в разряд бывших, потому что любовника найти не так уж и сложно, это не муж, а работа, то есть карьера, – это святое. Ольга Борисовна всегда отвечала спокойно, без раздражения, даже если вопросы были дурацкими, и никогда не пеняла на то, что ее зря побеспокоили. Лучше уж пусть побеспокоят десять раз, когда не надо, чем не побеспокоят один раз, когда надо. Заведуя отделением, особенно приемным, особенно в такой большой больнице, как шестьдесят пятая, надо круглосуточно держать руку на пульсе, иначе долго не прозаведуешь. Заведующим отделениями, в отличие от главных врачей, заместителей не полагается, вот и приходится им делать все самостоятельно.

Кардиолог Введенская явилась к Ольге Борисовне с самого ранья, еще до отделенческой пятиминутки. Ольга Борисовна, как и положено жаворонку, приходившая на работу ни свет ни заря, пила кофе и просматривала суточную сводку, так называемое «движение по больнице», подготовленную Надеждой Тимофеевной.

– Что надо? – вместо приветствия поинтересовалась Ольга Борисовна.

– Оля, к вам сегодня по «Скорой» во второй половине дня поступит мальчик, – также проигнорировав приветствие, начала Введенская, потому что времени было в обрез – вот-вот начинались пятиминутки в отделениях. – Семнадцать лет, фамилия Савченко, привезут его скорее всего с пневмонией, но положить его надо ко мне. В триста шестой палате будет место…

Семнадцать лет, скорее всего с пневмонией… Ясное дело – призывник старается откосить. Если сразу же начать симулировать что-то кардиологическое, то «Скорая помощь», вероятнее всего, госпитализирует прямиком в кардиологическую реанимацию, откуда больные попадают в отделение неотложной кардиологии. А Введенская работает в «обычной» кардиологии, в которую преимущественно госпитализируются планово, по направлениям поликлиник или же переводятся из других отделений. Такого «перспективного» клиента, как желающий откосить от армии призывник, неотложная кардиология из рук не выпустит, а поликлиника молодому человеку, не имеющему показаний, вряд ли выдаст направление на плановую госпитализацию. Вот и приходится Введенской изворачиваться, чтобы положить к себе клиента при полном соблюдении правил. Со «Скорой», положим, не очень сложно договориться, главное, чтобы в приемном отделении не развернули или не запихнули бы в терапию. Как положить пневмонию в кардиологию? Да очень просто – заподозрить при приеме какую-нибудь кардиологическую патологию (попросту говоря – высосать ее из пальца), указать в диагнозе под вопросом, и вперед, с песнями!

– Наши медсестры будут в курсе. – Введенская положила на стол перед Ольгой Борисовной пятитысячную купюру.

– Сделаем! – пообещала Ольга Борисовна, смахивая купюру в верхний ящик стола, любовно называемый «копилочкой».

Сегодня в копилочке еще ничего не было. Ну, с почином! Как говорится, доброе начало сулит хорошее завершение.

– Верю и надеюсь, – улыбнулась Введеская и ушла.

В дверь потянулись сотрудники – старая смена, новая смена, старшая медсестра, сестра-хозяйка…

Попросив Боткина задержаться, Ольга Борисовна сказала:

– Алексей Иванович, сегодня должен поступить по «Скорой» молодой человек семнадцати лет по фамилии Савченко. Его надо положить в кардиологию. Не в неотложную, а в «простую». Запишите – Савченко.

Этого достаточно. Больше дежурному врачу знать не положено. И делиться с ним нечего – еще разбалуется.

– Я запомню, Ольга Борисовна, – улыбнулся Боткин. – На память не жалуюсь, тем более что фамилия знакомая. У нас в Мышкине хирургией заведовал Савченко Сергей Иванович.

– Освоились уже немного?

– Вошел в ритм, – еще шире улыбнулся Боткин. – Все нормально, Ольга Борисовна.

«Да он просто экстрасенс какой-то! – восхищалась медсестра Алина после первого же дежурства с Боткиным. – Только взглянет на больного, и все ему ясно!» Если Алина и преувеличивала, то не намного. Живя в Мышкине, вдали от компьютерных томографов, суперсовременных лабораторий и маститых консультантов, Алексей Иванович привык полагаться на собственные глаза, собственные уши, собственные руки и, главное, на собственные мозги. Ничего, пока они его еще не подводили.

– Рада за вас. – Ольга Борисовна заставила себя улыбнуться.

На самом деле Ольге Борисовне было все равно. Не освоился – найдется другой врач. Сколько их уже прошло на ее памяти… Текучесть кадров в приемном отделении была впечатляющей, но всякий раз на свободное место вскоре находился кто-то еще. А некоторые, как, например, доктор Колбин, «прирабатывались» и оседали надолго. Все зависит от настроя. Если, к примеру, врач не склонен лечить или заниматься какими-то обследованиями, но тем не менее расставаться с медициной не собирается, то приемное отделение как раз по нему. Как выражался Колбин едва ли не при каждой сдаче дежурства: «Всех распихал – и на свободу с чистой совестью».

Алексей Иванович принял ее слова за чистую монету. Улыбнулся еще шире и нарвался на вопрос:

– Скажите, пожалуйста, Алексей Иванович, а почему вы все время улыбаетесь? Прямо как продавец в бутике.

– Разве это плохо? – смутился Боткин. – Наоборот – располагает к общению… Но я не притворяюсь и не специально. Это просто характер у меня такой, улыбчивый… Можно сказать, врожденное качество.

– Неплохо, – Ольга Борисовна пожала плечами. – Странно как-то. Непривычно. Контакту улыбка, может, и способствует, но впечатление о вас может сложиться несерьезное. О человеке судят…

– О человеке, Ольга Борисовна, лучше судить не по улыбкам, а по делам. – Алексей Иванович не только перебил начальницу, но и мягкость из его голоса куда-то исчезла. – А мне меняться поздно, не мальчик уже, четвертый десяток пошел.

«Да ты, оказывается, с характером!» – удивилась Ольга Борисовна и посмотрела на Боткина, которого до сих пор считала простоватым дурачком, как-то по-новому, едва ли не уважительно. Так вот ты какой, северный олень!

Боткин ушел, а она все сидела, переживая полученное впечатление. Наконец тряхнула головой, отгоняя неуместные рабочим утром мысли, и отправилась на больничную пятиминутку.

Перед тем как уйти домой, Ольга Борисовна заглянула в смотровой кабинет к Боткину.

– Не поступал? – спросила она, не называя фамилии, потому что Алексей Иванович был не один, а в компании медсестры и очередной поступившей.

– Нет, – ответил Боткин, сразу же поняв, кого имеет в виду заведующая отделением.

Понять было нетрудно, поскольку ни о ком другом, кроме молодого человека Савченко, разговоров сегодня не велось.

Савченко привезли в половине шестого. Юный, розовощекий, упитанный немного сверх меры, он пришел в смотровую сам, не на каталке привезли, уселся на краешек кушетки и скромно стал ждать, пока врач «Скорой помощи» «сдаст» его дежурному врачу приемного покоя.

По тому, как бегали глазки немолодого круглолицего скоропомощника, было ясно, что в диагнозе острой двусторонней нижнедолевой пневмониии, выставленной под вопросом, правдив только знак вопроса. Боткин тем не менее после быстрого, но тщательного осмотра пациента «расписался в получении», а затем назначил тому анализы, рентген легких и консультацию хирурга. В любом приемном отделении есть несколько палат, предназначенных для больных, ожидающих перевода в другой стационар (например, привезла «Скорая помощь» пациента с аппендицитом, а оказалось, что это не аппендицит, а дизентерия) или проходящих срочное обследование для решения вопроса о госпитализации или уточнения диагноза. Туда пока и определили Савченко.