Доктор Данилов в тюремной больнице

Данилову при знакомстве Башков подал руку, назвал свое имя-отчество (Алексей Евгеньевич) и поинтересовался, в курсе ли уже Данилов насчет специфики ШИЗО. Тот вопроса не понял, а Бакланова ответила, что не все сразу, успеется. Когда все шли из жилой зоны в промышленную, Бакланова услала Мосолова вперед предупредить о своем появлении и, остановившись метрах в трех от КПП промзоны, сказала Данилову:

– Среди осужденных попадаются такие отпетые, на которых можно воздействовать только силой. Слова не помогают, только кулаки.

Многозначительный взгляд должен был усилить впечатление, но на Данилова он не подействовал.

– Я – врач, мое дело – лечить, – сказал он, глядя в прищурившиеся от яркого солнечного света глаза Баклановой.

– Этого вам никто не запрещает. Главное, не выносите сор из избы! – строго сказала Бакланова и пошла к КПП.

«Рабочих мест у меня было много, – подумал Данилов, – и все такие разные, а главный принцип везде один – ничего не выносить. Стараться, чтобы сорa не было, это другой вопрос, второстепенный, главное, чтобы ни о чем не распространяться».

В промышленной части колонии, сокращенно называемой «промкой», было многолюдно. Будний день – заключенные работают. Она состояла из трех больших одноэтажных цехов. В одном делали мебель – столы и стулья, в другом – металлические кровати, в третьем шили форменную одежду как для заключенных, так и для сотрудников. Здесь, в отличие от жилой зоны, было грязновато, особенно там, где обрабатывали дерево и металл. Раза три Бакланова сделала замечания, правда, на ходу, без показательных выволочек. Возмутилась она только один раз, войдя в туалет швейного цеха, где от обилия рассыпанной хлорки сразу же перехватывало дыхание и начинали слезиться глаза. Пока все под надзором Мосолова приводили в порядок, Бакланова распекала начальника цеха – сильно немолодого капитана, а Данилов наблюдал за тем, как работают заключенные. Кто-то работал сноровисто, кто-то ни шатко ни валко, некоторые откровенно лодырничали. Данилов обратил внимание на то, что швейные машинки разные, какие-то выглядели очень старыми и заслуженными, другие были поновее.

– Интересуетесь процессом? – спросила подошедшая Бакланова.

– Знакомлюсь, – ответил Данилов.

– Если что пошить захотите, обращайтесь к Кормилину, – Бакланова указала глазами на капитана. – Сделают в лучшем виде.

– Не захочу, мне покупной одежды хватает.

– Это большое счастье, когда легко купить вещи по фигуре, – вздохнула Бакланова, одергивая китель. – А я вот пока что-то подходящее подберу, так намучаюсь…

Последняя фраза прозвучала доверительно и даже несколько интимно. «А нравы здесь, однако, простые», – подумал Данилов.

Впечатление от майора Баклановой было двояким. Посмотришь, с одной стороны, вроде бы авторитарная личность с налетом самодурства, с другой – вроде бы и ничего. В сравнении с начальником колонии Бакланова сильно выигрывала.

Аудиенция у Хозяина была короткой, не дольше пяти минут, но этого времени Данилову с лихвой хватило для того, чтобы записать полковника Скельцовского в солдафоны и самодуры. Осознанно или неосознанно подражая французскому королю Людовику XIV, сказавшему однажды: «Государство – это я!» – начальник колонии через слово повторял: «Здесь один закон – мое слово!» А еще у него был неприятный взгляд – тяжелый и презрительный.

Данилов заранее решил, что не станет сообщать Елене о своем новом месте работы до тех пор, пока не отработает несколько дней и не убедится в том, что работать в колонии можно. Он, в глубине души, не исключал того, что близкое знакомство с потусторонней реальностью может быть настолько шокирующим, что придется сразу увольняться. Но раскрыть тайну пришлось уже вечером первого дня работы, потому что Елена позвонила Данилову в тот момент, когда он шел от остановки служебного «пазика» к общежитию, поинтересовалась, с какой стати он завел моду надолго отключать днем мобильный телефон.

– На новой работе мне нельзя пользоваться мобильным, я оставляю его на проходной, – ответил Данилов и, не дожидаясь следующего вопроса, сообщил. – Я не стал возвращаться в ЦРБ, потому что там ничего хорошего ждать не приходится, а устроился врачом в колонию.

– В какую?

– В исправительную. Здесь же, в Монаковском районе.

– Это туда, где сидят?

– Ну, там не только сидят, но и ходят, и спят…

– Вова, оставь свои шуточки! – Елена повысила голос так сильно, что Данилов едва не выронил трубку. – Ты что, на самом деле устроился врачом на зону?!!

– Да. Хорошая зарплата, работа пять дней в неделю, без авралов…

– И возможность в любую минуту быть убитым! – продолжила Елена. – Данилов, ты что, с ума сошел?

– Если ты помнишь, в Москве у меня с трудоустройством были проблемы…

– Я предлагала тебе хорошие варианты, но ты не захотел! Ты же любишь все делать сам! Данилов, я просто не знаю… Я не знаю, чем ты думаешь!

– Головой…

– По-моему, ты вообще не думаешь! Нет, ну надо же! Всякий раз – как обухом по голове!

– Успокойся, пожалуйста, а через пять минут я тебе перезвоню, – сказал Данилов и отключился.

Для продолжения разговора общежитие с его чудесной слышимостью не подходило. Данилов избегал делать личную жизнь достоянием общественности. Скамейка в уединенном тенистом месте – то, что нужно. Данилов сел, посмотрел на часы, пару минут полюбовался могучим раскидистым кленом, даже погладил его рукой по шершавой коре, и позвонил Елене.

– Данилов, скажи, что ты меня разыграл! – услышал он после первого длинного гудка.

– Нет. Я действительно устроился работать в колонию. И не вижу в этом ничего сверхъестественного, Лен. Ты так волнуешься, словно я не работаю там, а отбываю срок.

– Отбывать срок – это еще как-то понятно, – возразила Елена. – Срок отбывают не по своей воле. А вот взять и по собственному желанию устроиться туда на работу, да еще при наличии вариантов в Москве – это уже нечто! Нонсенс или парадокс, не знаю, как лучше выразиться!

– Нонсенс – бессмыслица, парадокс – нечто удивительное, нелогичное. Оба слова здесь не годятся.

– Не учи меня, пожалуйста!

– Я и не собирался. Просто хотел вежливо намекнуть на то, что ты перегибаешь палку. Ну, работаю я теперь в колонии, и что с того?

– Там же убивают!

– На «Скорой» убивают больше…

– Не передергивай!

– Я и не думал передергивать. Посуди сама: там ты ездишь один или с фельдшером по квартирам, не зная, где на кого наткнешься, – голова сразу же начала болеть, словно напоминая о давней производственной травме, – а здесь заключенные находятся под постоянным присмотром и никакого вреда причинить не могут.

– Да уж – не могут! – фыркнула Елена. – Что я, телевизор не смотрю?! Зэки обожают устраивать бунты и чаще всего берут в заложники медицинских работников!

– Если кто-то где-то когда-то попал под трамвай, то это не обязательно должно случиться с каждым из нас, – рассудительно сказал Данилов, стараясь, чтобы его голос звучал как можно мягче, без раздражения. – И вообще, чтоб ты знала, в этой колонии просто образцовый порядок. Даже рыбок в аквариуме учат плавать строем.

– Они там что, совсем охренели?

– Это была шутка, – Данилов вздохнул, понимая, что сегодня нормального разговора не получится. – У тебя какие планы на субботу?

– Отоспаться! – буркнула Елена. – Если получится.

– Получится, – заверил Данилов. – Я приеду в Москву в час с небольшим, пока доберусь до дома, будет уже около двух, так что выспишься превосходно.

– А нельзя ли мне приехать в субботу и посмотреть твое новое место работы? – поинтересовалась Елена.

– Нельзя, внутрь пускают только родственников заключенных, да и то не дальше штаба.

– Жаль.

– Такой порядок. Так я приеду?

– Приезжай, конечно, буду рада, – ответила Елена, но никакой радости в ее голосе не чувствовалось. – Только не вздумай явиться с оружием!

– С че-е-ем? – не понял Данилов.

– С оружием! Тебе разве не выдали пистолет для самообороны?

– Ты что, Лен?! Ты еще про погоны вспомни. Я обычный вольнонаемный сотрудник, гражданский человек. И если хочешь знать, на территории колонии с оружием ходят только часовые на вышках. Все остальные – с дубинками и баллончиками со слезоточивым газом.

– Представляю тебя с дубинкой!

– Я имел в виду охрану, а не себя! – рассердился Данилов. – Мне, как врачу, ничего, кроме фонендоскопа, не положено!

– Если у вас так спокойно и безопасно, то почему охрана ходит с дубинками?

– Потому что таковы традиции. Если хочешь, я буду звонить тебе каждый вечер и докладывать, что со мной все в порядке.

– Звони, когда хочешь, только будь осторожен, не лезь на рожон и не совершай подвигов. Обещаешь?..

– Клянусь! – ответил Данилов.

Кажется, пронесло. Он опасался, что Елена воспримет новость более бурно, но все обошлось малой кровью. Теперь можно было купить пива, закуски и пригласить Конончука в свои апартаменты (по договоренности с больничным завхозом Данилов заселился в свою бывшую комнату 12-а) на небольшое домашнее торжество по поводу выхода на новую работу.

Глава третья
Один день Владимира Александровича

– Сегодня осмотр этапа, – объявила майор Бакланова. – Двадцать семь осужденных. Олег Алексеевич, смотри, не напортачь!

Неправильное ударение на «у» больше не резало слух Данилову, мало того, он понемногу начал считать этот вариант произношения правильным. Ведь что такое норма? Показатель, свойственный большинству.

– Ну, сколько можно вспоминать, Лариса Алексеевна! – страдальчески простонал двадцатишестилетний стоматолог Глухов. – Ошибся разок, с кем не бывает…

Глухов считал, что лучше быть лейтенантом внутренней службы, нежели армейским, и потому после окончания института устроился на работу в колонию. Он постоянно сетовал на отсутствие возможностей для совершенствования и профессионального роста. Со стоматологическими материалами и оборудованием в колонии было плохо. Потому зубы лечили по старинке, большей частью просто удаляли, когда с минимальным обезболиванием, иногда и без оного.

У Баклановой Глухов ходил в фаворитах. Против природы не попрешь, даже при отсутствии своих детей хочется кого-то опекать, наставлять, гладить по голове. От глажения по голове Бакланова воздерживалась, а опекала и наставляла Глухова по полной программе.

– Сколько нужно, столько и можно! – нахмурилась Бакланова. – Ошибка – когда здоровый зуб вместо больного выдергивают, а когда путают стоматологические карты, это преступная халатность! Врач, допустивший такое, становится невольным пособником в случае побега!

– Пособником считается тот, кто помог сбежать, – возразил Глухов.

– И тот, кто помог скрыться! – Бакланова хлопнула по столу короткопалой ладонью. – Допустим, сбежавший зэк сделает пластическую операцию, полностью изменив свою внешность. Как его опознавать? По стоматологической карте! А лейтенант Глухов по безалаберности карты перепутал, Иванова к Сидорову записал, а Сидорова к Иванову!

Собравшиеся на утреннее совещание (слово «пятиминутка» здесь не употреблялось) в кабинете начальника медчасти заулыбались.

– Надо всегда думать о последствиях! – еще один хлопок ладонью о стол. – Как только что-то такое случается, берут за жабры всех причастных, и каждому приходится самостоятельно доказывать, что он не верблюд, а белая лебедь! Поэтому с картами, Олег Алексеевич, будь аккуратен, а вы, терапия, – Бакланова обернулась к Данилову и его медсестре, – четко описывайте татуировки, родинки и шрамы.

– Татуировку можно свести, родинку удалить, а зубы вставить по новой… – пробурчал себе под нос Глухов.

– Товарищ лейтенант! – Бакланова повысила голос. – Еще одно слово, и будет выговор!

Глухов сверкнул глазами, но промолчал. У майора Баклановой угрозы не сильно расходились с делом. Пообещала выговор, значит, будет.

– Все свободны! – объявила Бакланова. – Владимир Александрович, задержитесь.

Данилов сел на стул, с которого только что поднялся.

Когда все вышли, Бакланова спросила:

– Вопросы по приемке этапа есть?

– Нет, – Данилов не видел в медицинском осмотре прибывших ничего особенного, осмотр – он и в Африке осмотр, и в исправительной колонии.

– Хорошо, если что, Марина всегда подскажет. Как вы с ней, сработались уже?

– Да.

Медсестра Марина делала все, что было положено ей по должностным обязанностям, отвечала на вопросы, изображала улыбку, если Данилов шутил, и все. Сама разговоров не заводила, несмотря на то что свободного времени в обычные, безэтапные, дни было достаточно, в ответ на шутки не шутила и вообще была какая-то снулая, что ли. Данилов даже поинтересовался у Конончука, лучше знакомого с обстановкой, не тяготит ли ее какое-нибудь горе, но в ответ услышал, что вроде бы ничего, если не считать одиночества, но из него вряд ли стоит делать трагедию.

– Или обратитесь к Бяковскому…

Лейтенант внутренней службы Александр Сергеевич Бяковский, за совпадение имени и отчества с классиком прозванный Пушкиным, считался лучшим фельдшером медчасти. «Двадцать пять лет на зоне! – говорил о себе Бяковский. – Таким сроком мало кто из осужденных может похвастаться!» Всем медсестрам, в том числе и старшей, Бяковский при каждом удобном случае напоминал, что он, как фельдшер и лейтенант, относится к начсоставу, а они – к младшему начсоставу. В разговорах с врачами Бяковский неизменно напирал на то, что опыт куда важнее диплома. Данилов с его недолгим сроком работы в колонии слышал это уже дважды. С заключенными Бяковский был неизменно груб. Нормально, даже заискивающе-подобострастно он держался только с начальством. Майор Бакланова считала Бяковского ценным сотрудником, начальник колонии здоровался с ним за руку, все остальные дружно сходились на том, что Пушкин – придурок, и ничего более. Спрашивать что-то у него Данилов никогда бы не стал, потому что знал, что вместо ответа или совета придется выслушать очередную тираду, посвященную приоритету опыта над дипломом.

– Скажите-ка мне, Владимир Александрович, – Бакланова обожала устраивать летучие экзамены, – когда в исправительных учреждениях положено проводить полные телесные осмотры?

– Осмотр прибывшего этапа, осмотр на наличие телесных повреждений после драк или при подозрении на издевательства по направлению оперативного дежурного с составлением акта телесного осмотра, осмотр после применения спецсредств…

К специальным средствам относились наручники и резиновые палки, предназначенные для отражения нападения заключенных или пресечения неповиновения.

– …при освидетельствовании на наркотическое опьянение, когда надо найти следы инъекций на теле, и на амбулаторном приеме, если есть необходимость.

– Забыли про осмотр при подозрении на наличие свежей татуировки, – добавила Бакланова. – Вы в курсе, что их нанесение запрещено, за это полагается шизо?

– Да, – кивнул Данилов. – Только если бы мне не сказали, то сам я в жизни бы не догадался. Каждый с татуировками.

– Но тем не менее сделать татуировку в колонии – серьезный проступок. По результатам осмотра в этом случае мы составляем акт только тогда, если находим свежую татуировку. Ничего не нашли – ничего не пишем…

Прием этапа – не просто прием осужденных в колонию для отбывания срока (пересчитали, сверили, и до свидания), а гораздо более сложная процедура. Прием этапа – знакомство осужденных с тюрьмой и учреждения с осужденными. Прием этапа – полное (по мере возможностей, разумеется) медицинское освидетельствование осужденных и выдерживание их на карантине в течение двух недель. Он нужен для того, чтобы помешать распространению инфекционных заболеваний.

Этапирование заключенных можно охарактеризовать одним словом – мытарство. В спецвагонах и спецмашинах тесно и душно, кормят в дороге плохо, если ехать не больше суток, могут не накормить ни разу, поэтому пассажиры прибывают в колонию далеко не в лучшей физической форме и не в лучшем расположении духа. Некоторые заключенные в основном первоходки, едущие отбывать первый срок, в дороге хорохорятся, пытаясь по-быстрому заработать авторитет. Про таких людей бывалые зэки с иронией говорят: «На этапе мы вора, а на зоне – повара», – намекая на то, что косившие под блатных по прибытии на зону покорно идут работать, чего настоящие блатные избегают.

В «красных» колониях, там, где власть находится в руках администрации, этапы принято принимать сурово, чтобы сразу дать понять спецконтингенту, кто на зоне хозяин. Да и в «черных» зонах, где за порядком больше смотрит братва, сотрудники при знакомстве «гонят жуть», то есть пытаются нагнать страху на новеньких, чтобы прочнее утвердить свою власть.

Вначале заключенных пересчитывают по головам, сверяют результат с указаниями в сопроводительной документации. Затем их выстраивают в шеренги, и начинается так называемая приемка по личным делам. Дежурный помощник начальника колонии (ДПНК) или его помощник берет в руки личное дело заключенного и выкрикивает его фамилию. Названный должен выйти из строя, подбежать к принимающему, внятно назвать фамилию, имя, отчество, год рождения, статью и срок. Принимающий сверяет услышанное с тем, что написано в личном деле. Если вопросов нет, то зэк возвращается в строй и вызывается следующий.

После приемки, которая обычно происходит на улице, этап ведут на обыск, или, по-лагерному на шмон. Новоприбывших принято шмонать по полной: раздевать догола, заглядывать во все естественные отверстия (шарик опиума можно преспокойно пронести в ухе), осматривать одежду и обувь с прощупыванием швов, сумки и мешки.

Обыскав новичков, их ведут в баню, превращающуюся в момент прибытия этапа в санпропускник. Здесь их стригут наголо, отбирают всю одежду для санитарной обработки («в прожарку»), выдают черную робу (лагерную форму) и отправляют мыться. После бани этапированные размещаются в отдельном общежитии на карантин, получают постельные принадлежности, пишут бирки и пришивают их к форме.

Далее следуют индивидуальные процедуры»: медицинский осмотр, беседы с психологом, социальным работником, сотрудниками отдела по воспитательной работе с осужденными, местными оперативниками, или, если по фене, «кумовьями».

Врач осматривает и заносит данные в карту, психолог и социальный работник изучают личность осужденного и помогают ему адаптироваться к отбыванию наказания на зоне (во всяком случае, так должно быть в идеале). «Воспитатели» объясняют местные порядки, а оперативники прощупывают и предлагают работать на них, заниматься стукачеством. Возможно предложение о написании заявления с просьбой о приеме в самодеятельные организации осужденных – в досуговые или санитарные секции. Кроме того, всех новоприбывших положено под расписку предупреждать о том, что в учреждении осуществляется надзор и контроль с помощью технических средств (видеокамер).

Если у начальника колонии есть время и желание, он встречается с новичками, только она носит уже не индивидуальный, а групповой характер. Начальники обычно рассказывают о том, чего они требуют от контингента, и отвечают на вопросы.

Администрация колонии может попытаться «обломать» новичков «по сто шестой статье», привлечь находящихся в карантине к мытью полов, подметанию территории, уборке мусора или перекопке земли на газонах. Согласно статье 106 Уголовно-исполнительного кодекса РФ допускается привлечение осужденных к работам по благоустройству исправительных учреждений и прилегающих к ним территорий без оплаты труда. Оно должно производиться в порядке очередности в свободное от работы время, и продолжительность этих работ не должна превышать двух часов в неделю (правда, в случае необходимости она может быть увеличена постановлением начальника исправительного учреждения). Инвалиды первой или второй группы и мужчины старше шестидесяти лет привлекаются к подобной работе только по собственному желанию. Блатным хозработы грозят немедленной и пожизненной утерей своего статуса, поэтому они наотрез отказываются брать в руки метлу, швабру или лопату. За нарушение сто шестой статьи традиционно полагается пятнадцать суток ШИЗО. Если по истечении пятнадцати суток осужденный продолжает стоять на своем, ему навесят еще столько же, а там и до помещения в ПКТ недалеко. Чтобы избежать ШИЗО и прочих неприятностей, многие осужденные отказываются от работы, ссылаясь на плохое самочувствие или наличие хронических заболеваний, что добавляет хлопот медработникам.

Обыскивать этапированных надо сразу при поступлении, медосмотр можно отложить до следующего дня, в этом нет ничего страшного. Если кто-то из новоприбывших серьезно болеет, он может обратиться к дежурному фельдшеру, чтобы получить совет, возможно, по показаниям, таблетку или укол. Сам медосмотр много времени не занимает («Раздевайтесь… Хронические заболевания есть?.. Сейчас что-либо беспокоит?.. Одевайтесь!»). Поэтому на него водят группами по 20–30 человек. Чтобы водить на медосмотр человек по пять, не хватает сотрудников.

С появлением этапированных в коридоре медчасти сразу стало не только тесно, но и шумно. Несмотря на окрики инспекторов, заключенные никак не желали угомониться. Данилов запустил в кабинет первого в очереди.

Зэк оказался донельзя нудным – вывалил на Данилова кучу жалоб, назвал множество хронических заболеваний, начиная с бронхита и заканчивая камнями в почках, но впечатления человека болезненного не производил. Небольшая бледность – не показатель, в следственных изоляторах почти все такие. Длительное пребывание в камере если и вызовет румянец на щеках, то только чахоточный.

Было видно, что зэку очень хочется попасть на некоторое время в стационар, чтобы отдохнуть в комфортных (по тюремным понятиям) условиях. Когда Данилов после осмотра сказал, что показаний к госпитализации не находит, зэк зыркнул в сторону медсестры и поинтересовался, нельзя ли «перетереть» с «Айболитом» с глазу на глаз. К тому же он имел наглость заговорщицки подмигнуть Данилову так, словно тот был его дружком или подельником. Данилов, за две недели успевший привыкнуть к вежливому и сдержанному поведению спецконтингента, немного опешил и не одернул наглеца сразу же, как того требовал местный этикет. Положение и репутацию Данилова спасла Марина, гаркнувшая:

– Рапорт захотел?! Сейчас будет! У нас с этим быстро! Вместо карантина в ШИЗО посидишь, сразу поправишься!

– Ну, что так прямо, – укоризненно развел руками зэк, – я просто поинтересовался…

– Интересоваться у жены будешь, если она тебя дождется! – отрезала Марина, снова впадая в обычное полусонное состояние.

Данилов отправил зэка в коридор и сказал следующему по очереди, чтобы тот подождал минуту-две.

– Спасибо, Марина, – сказал он медсестре.

– Не за что! – буркнула Марина. – Просто их нельзя распускать – на шею сядут! Вы, Владимир Александрович, извините меня, конечно, но я скажу уж как есть: вы иногда с хорошим отношением перебарщиваете. Этого пассажира надо было разворачивать сразу же после того, как он начал языком молоть. Все они больные, только мы здоровые! Завязывайте с добротой как можно скорее, спокойней работать будет.

«Первый раз в жизни меня критикуют за хороший характер, – подумал Данилов. – Лене расскажу, так она ж мне не поверит».

– Если разрешите, я займусь следующим сама, – предложила Марина. – В качестве наглядного примера.

– Спасибо, не надо, – отказался Данилов и, опасаясь, что Марина обидится (всегда неприятно, когда ты предлагаешь что-либо от чистого сердца, а слышишь в ответ отказ), добавил: – Не годится перекладывать на вас мою работу.

– Как скажете, – ответила Марина, но вроде бы не обиделась.

Следующий зэк был молод – двадцать восемь лет, но уже получил второй срок. Он не жаловался на самочувствие, но сообщил, что два года проучился в фельдшерском училище, поинтересовался, не нужны ли в медчасти санитары. Данилов ответил, что подобные вопросы надо решать после карантина при участии начальника отряда.

Огорченный зэк не успел выйти в коридор, как оттуда послышались крики и приглушенные звуки ударов твердым по мягкому.

– Начинается, – поморщилась Марина.

Дверь распахнулась, на пороге появился незнакомый Данилову прапорщик в пятнистом камуфляже и сдвинутой на затылок фуражке.

– Выходи! – скомандовал он зэку.

Тот встал и, опасливо косясь на дубинку в правой руке прапорщика, вышел в коридор.

– Технический перерыв! – объявил прапорщик Данилову и Марине, прежде чем закрыть дверь.

Крики сменились стонами. Звуки ударов внезапно прекратились, и раздалась команда: «Выходи!» Протопали шаги, хлопнула дверь, и все стихло.

– Редко когда этап не борзанет, – сказала Марина и, увидев непонимание в глазах Данилова, перевела: – Почти каждый раз кто-то да попробует качать права. Но у нас это быстро лечат.

– И долго продлится наш перерыв?

– До завтра! – хмыкнула Марина. – Сейчас им вправят мозги, потом начнут приходить в себя… Вам, кстати, про освидетельствования Лариса Алексеевна говорила?

– Вроде нет, – на Данилова в последнее время обрушилась столь огромная лавина информации, что нетрудно было что-то и упустить. – Не припомню.

– Если вам придется освидетельствовать спецконтингент на предмет телесных повреждений, прежде всего надо узнать причину. Если двое осужденных подрались между собой – пишите, как есть, если же осужденному наваляли сотрудники, то надо, это самое, сглаживать.

– Как именно?

– Ну, не описывать слишком уж подробно, – медсестра многозначительно посмотрела на Данилова. – Написать что-нибудь легкое или что ничего нет. В тюрьме не принято подставлять своих.

– Это нигде не принято, – ответил Данилов. – Только каждый вкладывает в слово «подставлять» свой смысл. Кстати, Марина, а почему вы говорите «в тюрьме», а не «в колонии»?

– Тюрьма – общее неформальное название всех учреждений в нашей системе, а не вид режима. Наша медчасть не что иное, как тюремная больница. А вы, Владимир Александрович, – тюремный доктор. Нравится вам такой титул?

– Хоть горшком назови, только в печку не ставь, – отшутился Данилов.

Медсестра не улыбнулась. Она поперекладывала с места на место бумажки, лежавшие на столе, и встала.

– Я к старшей медсестре, – сказала она в ответ на вопросительный взгляд Данилова и добавила: – Пока все равно делать нечего.

– И часто здесь подобное затишье? – поинтересовался Данилов.

– Почти каждый день. Карты этапников пусть лежат у меня на столе до завтра, не надо их уносить. Будете выходить, дверь не запирайте.

– А я только-только хотел спросить, у кого можно получить ключ от кабинета.

– Они у дежурного инспектора. Днем у нас все двери открыты, проще контролировать, не приходится гадать о том, что там за запертой дверью творится – никого нет или кто-то из осужденных доктора на кусочки режет…

После ухода медсестры Данилов посидел несколько минут в кабинете, привыкая к новой работе, а затем поднялся на второй этаж, чтобы сделать обход своих пациентов. Писанины в тюремной больнице было меньше, нежели в обычных поликлиниках. Записи в медицинской карте заключенного, находящегося в стационаре, положено делать один раз в три дня в случае легкого течения заболевания и ежедневно при состоянии средней тяжести или серьезном положении. Начальнику медицинской части полагается осматривать стационарных больных не реже одного раза в неделю, тяжелых – ежедневно. Кроме того, начальник медицинской части проводит осмотр больных при поступлении и перед выпиской из стационара. Иначе говоря, кому и сколько лежать, решала майор Бакланова. Она же назначала лечение. Данилову предстоял ежедневный контроль за состоянием больных терапевтического профиля.

– Не балуйте спецконтингент вниманием! – несколько раз напоминала Бакланова. – Зашли, спросили, как дела, и ушли. Я полноценно осматриваю раз в неделю. Чаще – только если серьезные жалобы или состояние ухудшилось.

Свободного времени у Данилова было достаточно, поэтому он сделал полноценный обход. Оставил записи в картах, проконтролировал назначения. Он подумал о том, что любой вольный стационар, жалующийся на нехватку лекарств, в сравнении с тюремной больницей можно считать купающимся в роскоши. Два антибиотика, один анальгетик, одно отхаркивающее, один антигистаминовый препарат… Зато можно передавать лекарства с воли, но только с санкции врача.

Вид из зарешеченного окна, выходящего во двор, был унылым. Асфальт, сетки оград, колючая проволока, осужденные, сотрудники. Здесь все выглядело каким-то серым и тусклым. «Тоскливо здесь, – подумал Данилов. – Это мне, сотруднику. А каково тем, кто здесь сидит?»

– Какие будут распоряжения?

Погрузившись в думы, Данилов не заметил подошедшего санитара из осужденных. Санитар был высок, щербат и лопоух.

– Никаких, – ответил Данилов и спустился на первый этаж.

Двое заключенных ждали очереди к стоматологу, один перетаптывался с ноги на ногу перед кабинетом хирурга. В терапевте Данилове никто не нуждался. Кабинет был пуст, Марина еще не пришла.

Данилов постоял немного перед единственным висевшим в его кабинете плакатом. Он был самодельным, написанным по транспаранту на листе ватмана. От времени лист пожелтел, а черная тушь немного выцвела. «Спецконтингент должен быть не менее одного раза в год осмотрен врачами-специалистами: терапевтом, психиатром, стоматологом или зубным врачом», – напоминал плакат. Дальше шел перечень того, что следует проводить в ходе осмотра: сбор анамнестических данных, антропометрическое исследование с измерением роста и массы тела, определение остроты зрения и слуха, туберкулинодиагностика, исследование общего анализа крови и общего анализа мочи, электрокардиограмма, флюорография или рентгенография органов грудной клетки и пневмотахометрия (метод функционального исследования легких с оценкой проходимости бронхов по величине объемной мощности вдоха и выдоха). Более унылого плаката вообразить было невозможно. «Хоть бы змею с рюмкой изобразили бы, что ли», – подумал Данилов.

Он сел за стол, подпер щеку рукой и прикинул, чем можно заняться сегодня после работы. Решил, что не спеша прогуляется по Монакову, непременно заглянет в павильончик, торгующий дисками, – поинтересоваться новинками кинопроката. Можно и из старого что-то взять. В Монакове фильмы не только продавались, но и выдавались напрокат за небольшую плату. В этом плане провинция выгодно отличалась от Москвы, где видеопрокаты давно уже не попадались Данилову. Или, может, он просто ходил не теми дорогами.

– Сан Саныч, из мебельного цеха звонят! – голос у старшей сестры Галанкиной и без того был зычным и звучным, а сейчас она повысила его, и, несмотря на закрытую дверь кабинета и некоторое расстояние, Данилов превосходно слышал каждое слово. – Какой-то …удак из пятого отряда прибил себя к стулу! Я сказала, чтобы его тащили сюда прямо так…

Заинтересовавшись новостью, Данилов вышел в коридор.